Kitobni o'qish: «Невидимая смерть»

Глава первая
Родина, прости своих сыновей

Война есть жребий человечества

и неизбежная судьба человека.

Вечный мир на этом свете не дарован смертным.

Фельдмаршал фон дер Гольц ¹

1

Четырехтрубный пароход «Магдебург» отошел от пирса Уолшфиш-Бей поздно вечером 15 марта 1936 года. Утомленный посадкой, заботами о багаже, строгим таможенным контролем, Юстин Валетти едва дождался, когда стюард, пожелав счастливого путешествия, скрылся за дверью. Юстин выключил в каюте верхний свет, прошел по липкому линолеуму к иллюминатору. В черном небе напряженно горели крупные звезды, за бортом. Поднявшись на носки, он увидел рыжую цепочку огней. Лишь в этот момент он понял, что навсегда расстается с белыми домами под крутыми черепичными крышами, финиковыми пальмами с их плотными маслянистыми листьями, брусчатыми мостовыми, которые днем источали каминный жар, а ночью несли прохладу. Он отплывал к земле предков – в Германию. Оттуда в эти земли когда-то прибыл его дед, военный врач и естествоиспытатель Бруно Валетти.

Почему Валетти? В высшей немецкой школе Виндхука Юстин занялся изучением своей родословной. Он установил, что примесь итальянской крови без остатка растворилась в германской еще в эпоху Крестовых походов и пращуры считались чистокровными немцами. Об этом свидетельствовали выписки из геральдических книг, заверенные печатью и подписью гаулейтера и оберфюрера местной нацистской партии Ханса Дорроха.

Поиски родных корней привели к мысли проследить историю немецких завоеваний на его малой родине – в Африке. Теперь рукопись в двести страниц лежала в одном из его чемоданов. Она начиналась с того времени, когда Германия включилась в борьбу за колонии. К концу прошлого века Британия, Франция, Испания, Португалия, Нидерланды уже растащили все жирные куски. Немцам пришлось довольствоваться тем, что не успели захватить другие. Под их началом оказались Того и Камерун. Неосвоенными еще оставались земли в Намибии.

На них-то и обратил внимание фабрикант из Бремена Адольф Людериц. Он снарядил морскую экспедицию, привлек к командованию ею отставного капитана королевских стрелков Генриха Фогельзанга. Корабль преодолел суровое Бенгельское течение и бросил якорь у западного берега вожделенного континента. На дюны голой Намибийской пустыни высадился отряд. Хотя Фогельзанг происходил из военной среды и сам считал себя военным человеком, он не лишен был коммерческой сообразительности. За сотню фунтов стерлингов и двести ружей он купил у туземного царька участок в полторы тысячи квадратных километров и полосу побережья от реки Оранжевой до 26-й параллели южной широты, равные Великому герцогству Люксембург.

Под абсолютно непригодной для скотоводства и земледелия землей европейские первопроходцы натолкнулись на золото и алмазы. Сведения об успехах отважного капитана взволновали искателей приключений. Чтобы защитить германские права на эти пространства, к берегам Намибии двинулись дредноуты «Лейпциг» и «Элизабет». В перках запестрели германские флаги, утверждающие немецкое владычество. Вместе с золотой лихорадкой началась и долгая кровопролитная война с истинными хозяевами этих земель: народами гереро и нама. Юстин Валетти в своих исторических записках с восторгом писал о главных усмирителях непокорных туземцев – Курте Франсуа, Теодоре Лёйтвайне, Лотаре фон Троте, Риттере фон Эппе, о сокрушающей силе германского оружия – шрапнели, пулеметах, пушках, полагая, что этот опыт пригодится для операций будущего.

1 августа 1914 года в Европе началась мировая война. Через месяц бои перекинулись на просторы Атлантики и в Африку. В германскую Намибию с территории Южно-Африканского Союза ² вторглись английские войска. Деду Юстина – Бруно – в то время было уже шестьдесят, но несмотря на возраст он записался добровольцем в Немецкий свободный корпус. Вскоре туда же призвали отца Юстина – Хейнца, который управлял одним из алмазных приисков. Немцы сражались отчаянно и геройски, однако силы оказались неравными. Вместе с англичанами и африканерами ³ в британской армии воевали колониальные отряды басутийцев, индусов, бушменов, привыкших к зною пустынь и тропиков. В мае 1915 года пал столичный Виндхук, вместо черно-красно-белого кайзеровского знамени заплескался на мэрии британский флаг. Пленных колонистов англичане распустили по домам, гарантировав неприкосновенность.

Две вести – печальная и радостная – ждали Бруно и Хейнца, когда они возвратились на свою ферму под Людерицем. От заражения крови умерла Кристина – жена Хейнца, но оставила долгожданного наследника. Ему дали имя Юстин. Отец ушел с прииска и занялся сельским хозяйством. В провинции открывались новые рудники, быстро росли города, увеличивалось население. Люди нуждались в продовольствии. Плантации овощей и фруктов, пастбища, где паслись отары овец и коз, стали приносить немалый доход. Хейнц приращивал участки, покупал сельскохозяйственные орудия, обзавелся небольшим рыболовецким флотом, свободные средства вкладывал в акции перспективных месторождений и со временем превратился в заметную фигуру немецкой колонии.

По Версальскому договору Германию вынудили отказаться от заморских владений. Немцы не могли смириться с этим диктатом. Постепенно среди них набирало силу движение за возвращение прежних колоний в Намибии, Того, Камеруне. Глухие раскаты национал-социализма в родном фатерланде долетали до африканских соотечественников. На фермах, заводах, рудниках и приисках, принадлежавших немцам, возникали ячейки нацистской партии. Ее лозунги о «лебенсраум» – «жизненном пространстве» – горячо воспринимались бывшими хозяевами Юго-Западной Африки, которых несправедливо теснили британские плутократы. В Намибии образовалась нацистская организация «Осеева бранваг» – «Брандвахта воловьих упряжек». К началу 30-х годов она уже насчитывала более трехсот тысяч членов. Дети колонистов объединялись в отряды «следопытов», устраивали военные и спортивные игры, совершали по саванне многодневные походы, учились метко стрелять, быстро бегать, ориентироваться на местности, переносить невзгоды, питаясь лишь тем, что могла дать выгоревшая, мало пригодная для живой жизни земля.

У деда Юстина – Бруно – был русский друг со странным для немецкого уха именем Миша. При посторонних Бруно называл его Михаэлем, но в домашнем кругу не иначе, как Миша. Русский происходил из дворянской семьи. В Германии Бруно лечил его от чахотки. Миша настолько привязался к своему спасителю, что отважно пустился вместе с ним в Африку. Капитан Генрих Фогельзанг милостиво разрешил Бруно взять русского в помощники санитара, поскольку предвидел, что в непривычном жестоком климате пустынь его людей будут мучить тропические болезни. В изнурительных переходах и боях Миша из худенького юноши превратился в сильного мужчину, непревзойденного стрелка и бесстрашного телохранителя. Он легко освоил язык гереро, скоро заменив туземцев-переводчиков в лукавых сношениях с вождями племен. Для Бруно и себя он выторговал два обширных участка земли возле устья Оранжевой и Атлантического побережья. С тех пор как Юстин помнил себя, он видел Мишу в неизменной шотландке, пробковом шлеме с москитной сеткой, наполовину закрывавшей крупное, коричневое от загара лицо. За воспитание мальчика Миша взялся бескорыстно и всерьез, со всем пылом нерастраченного отцовства. Его дом, построенный как крепость в приречных дюнах, Юстин считал своим домом. Здесь он услышал о России, такой же далекой от Африки, как Луна, научился говорить по-русски, читал журналы «Исторический вестник», «Русская старина», «Вокруг света», которые приходили сюда с полугодовым опозданием. С Мишей он охотился на буйволов, легконогих аптилоп – орикс. Если же хотелось дичи, они спускались к океану, били гусей, уток, ткачиков – птичек чуть больше воробья с необычайно вкусным мясом.

Осенью, в конце февраля, начинались занятия в гимназии. Юстин уезжал в Людериц. Учился он прилежно, хотя в отличниках не числился. Миша часто навещал мальчика, привозил копченые окорока и колбасы от себя и наказы от отца и деда, всегда занятых по хозяйству и разумно бережливых.

Гимназию Юстин окончил в 1932 году. Об учебе в Германии не могло быть и речи. Оттуда шли сумбурные, противоречивые вести. Свирепствовали кризис, безработица. Остановились на Высшей школе Виндхука. Туда на исторический факультет и поступил Юстин.

Виндхук – это не провинциальный Людериц. Политические страсти здесь горели не менее яростно, чем в самой Германии. Вымуштрованные в фалангах «следопытов» и спортивных союзах молодые люди устраивали ночные шествия с факелами, объединялись в штурмабтейлунгены – отряды СА, требовали возвращения Намибии под германскую сень, Юстин быстро продвинулся в ряды штурмовиков-функционеров.

После победы нацистов в Германии состоялся конгресс проживающих за границей немцев. «Вы – наши передовые посты, – говорил им фюрер. – Вы должны готовить почву для атаки. Считайте себя мобилизованными. На вас распространяются все военные законы».

На призыв «Немцы – объединяйтесь!» откликнулись миллионы людей, разбросанных по всем континентам. Родилась мощная организация «Аусландс-организацион» с Эрнстом Боле во главе. Союз «следопытов» влился в состав гитлерюгенда. На Юстина обратил внимание посланец берлинского колониально-политического ведомства Ханс Доррох. Оберфюрер вызвал его в свою резиденцию на окраине Виндхука, окруженную высоким забором и охраняемую волонтерами местного штурмбанна.

– Хейнц Валетти – ваш отец? – спросил Доррох, рассматривая высокого светловолосого юнгфюрера, замершего у порога.

– Так точно.

– Передайте ему благодарность за крупный взнос в наше движение.

– Слушаюсь!

Доррох заглянул в глаза младшего Валетти: не идиот ли, долбит как солдафон. Нет, взгляд умный, уверенный, без всякого подхалимства.

– Что вы собираетесь делать в будущем?

– Намерен продолжить учебу в Германии.

– Похвально. Отечеству скоро понадобятся такие молодые люди, как вы. Я вижу на вашем плече шнурок баннфюрера, значит, вы уже воспитываете своих подчиненных в гитлерюгенде. Надо готовиться к тому времени, когда наша раса станет хозяином в мире. Здешние туземцы – они же как дети. С ними и обращаться надо как с детьми. Люди черной Африки едва распростились с каменным веком, они не годятся для самостоятельной деятельности. Только крепкая рука белого человека может дать им сносное существование.

Оберфюрер подошел к книжной полке, достал довольно толстый том в мягкой обложке:

– Азбуку национал-социализма вы, думаю, усвоили. Теперь беритесь за алгебру. Советую это читать как Библию.

На обложке Юстин увидел черное изображение германского орла, вцепившегося когтями в земной шар со свастикой, и ниже надпись готикой: «Цейтшрифт фюр геополитик». Принимая в руки этот дар, Юстин не догадывался, какую роль сыграет журнал в его дальнейшей жизни.

Вернувшись в пансионат, он стал листать страницы. Какое-то неясное волнение охватило его. Скоро так увлекся чтением, что не заметил, как завечерело, потом спустилась ночь, наступило утро. «Цейтшрифт фюр геополитик» не рассчитывался на простого обывателя. В отличие от газеты «Дер штюрмер», выходившей под одним и тем же лозунгом: «Евреи – наше несчастье», он не призывал к погромам, не печатал репортажей о факельных шествиях, освящении знамен, грандиозных парадах. Этот сугубо научный журнал предназначался руководящей элите немецкого общества, исследователям, экономистам, историкам, литераторам, поборникам нацистского реализма, призванных по-академически разносторонне обосновать теорию «жизненного пространства». Подобно самой партии – «монолитной и послушной как труп», «Цейтшрифт фюр геополитик» направлял все усилия на то, чтобы убедить читателя в аксиоме: все беды немцев кроятся в исторической несправедливости – чрезмерной скученности и малоземелье.

Юстин выписал журнал на свое имя, заочно познакомился с его редактором – Карлом Хаусхофером. В годы войны Хаусхофер дослужился до генеральского чина, был сотрудником баварского Генерального штаба военным наблюдателем в Японии, после чего занялся наукой. Предметом своих лекций в Мюнхенском университете он избрал геополитику. По его мнению, география оказывает решающее влияние на политику. Развитие любой страны зависит от запасов сырья, состояния земель, климатических условий. Он обогатил учение Ратцеля ⁴ новыми идеями, создал геополитическую школу, которая вскоре стала «географической совестью государства», дала оружие для политической активности здоровых сил общества.

«Совесть государства» зазвучала в требованиях соразмерного участия немцев в распределении материальных благ в мире. «Дела плохи, – сетовал генерал, – когда у нас на одном квадратном километре бедной северо-альпийской площади ютятся и добывают себе пропитание 133 человека, а во всех богатых колониями странах на этой же площади благоденствуют 7, 15, 25 человек на более плодородных землях».

В Мюнхенском университете Хаусхофер подружился со способным учеником Рудольфом Гессом. После образования национал-социалистической партии тот стал руководителем студенческой ячейки, свел профессора с Гитлером. Это знакомство связало Хаусхофера с нацизмом.

Дальнейшая работа над историей немецких колонистов в Африке проходила под влиянием журнала «Цейтшрифт фюр геополитик» и его редактора. Юстин закончил рукопись незадолго до защиты диссертации. Поколебавшись, он послал ее оберфюреру. Через месяц Доррох опять пригласил Юстина в свою резиденцию, угостил браннвейном ⁵, усадил в кресло, по-приятельски расположился на тахте напротив.

– Я прочитал ваш труд и остался им доволен, – оберфюрер протянул руку к папке. – Боюсь сглазить, но история немецкой Намибии может заинтересовать генерала Хаусхофера…

«Он читает мои мысли!» – мелькнуло в голове Юстина.

– …Перед тем как отправиться в Африку, я имел удовольствие беседовать с ним. В рукописи вы найдете мой отзыв и рекомендательное письмо генералу. – Доррох встал и пожал руку Юстину. – Прощайте, мой молодой друг.

Получив диплом, Юстин уехал в Людериц. На ферме помог отцу провести переучет земель, скота, проверил состояние машинного парка и инвентаря, точность выплаты налогов с арендаторов, сходил с Мишей на охоту в саванну… Но хозяйственные дела, провинциальные развлечения уже потеряли для него интерес. Из Германии шли потрясающие новости. Люди стремились занять достойное место в молодом рейхе – как бы не опоздать… Дерзкие законы, четкие установки, всеобщий энтузиазм воспаляли нацию как пожар, пьянили как крепкое вино. Юстина охватило нетерпение. Миша первым угадал его состояние. В один из дней он навестил деда Бруно. Тому шел семьдесят шестой год, передвигался старый конкистадор с помощью коляски, однако не утратил ясности ума. Пятидесятилетний Хейнц находился в расцвете сил. После Кристины он надеялся найти достойную партнершу, но долго не находил. Теперь на примете появилась прелестная девушка из семьи арендатора, хотя она еще не прошла конфирмации ⁶. Поэтому судьба уже достаточно взрослого Юстина мало заботила его. А старики в глубине души не хотели отпускать Юстина далеко от себя. Ему можно было бы купить доходную ферму, сделать так, чтобы мальчик не зависел от казенного жалованья. Со временем он бы обзавелся семьей, спокойно прожил бы свой век в благословенной Намибии, а не на пороховой бочке, каковой представлялась им Германия. Но дед Бруно, а особенно Миша, понимали, что наступили штормовые времена, в тихой гавани не отстояться, поэтому отважились вынести нелегкий вердикт – пусть едет.

За ужином Бруно торжественно проговорил:

– Дорогой внук! Когда мы с Мишей под началом незабвенного капитана Фогельзанга плыли сюда, в Африку, мы еще не знали, что покинем Германию навсегда. Край, родина – эти понятия не вызывали приливов нежности. Мы были молоды и беспечны. Мы прозрели по прошествии лет, осознали притягательную силу родной земли. К сожалению, слишком поздно. Очевидно, наша боль передалась тебе, если уж ты так нетерпеливо рвешься туда. Что ж, в добрый путь, Юстин. На первых порах мы готовы поддерживать тебя. В дальнейшем полагайся на себя, свой ум и сообразительность. Природный разум может заменить любое образование, но никакое образование не заменит природного ума.

…И вот теперь Юстин смотрел в иллюминатор на удаляющийся бисер огней. В глубине пароходной утробы тяжело ухали поршни в цилиндрах, ворочались грузные валы, передавали свою могучую энергию массивным винтам, которые толкали вперед стальной многоликий плавучий город. Мелко вибрировала палуба, в такт ей позванивали кувшин и стаканы в деревянных гнездах-подставках, покачивался эбонитовый абажур над столиком, крепко привинченном к переборке. Устав смотреть в темное пространство, он сел во вращающееся кресло, закрыл глаза. «Что ждет меня? – подумал он и одними губами прошептал смятенно и страстно: – Бог мой, прости за мои прегрешения! Помилуй, помоги, будь милостив!» Он не чувствовал за собой больших грехов, обратился к Богу на всякий случай, потому что с детских лет уверовал, что Бог все видит и слышит.

Устыдившись минутной слабости, Юстен быстро поднялся с кресла, подошел к зеркалу перед раковиной умывальника, долго и придирчиво изучал свое отражение – худощавое, золотисто-смуглое, как у метиса, отчего ярко-голубые глаза и медно-пшеничные волосы казались еще светлее. Он надел белую шляпу с широкими полями, какие носят в Намибии, выключил верхний свет и толкнул дверь. В длинном и узком, точно щель, коридоре никого не было. Пассажиры, севшие в Уолфиш-Бее, угомонились, а те, кто плыл из Кейптауна, уже давно спали. Стараясь не бухать ботинками из прочной воловьей кожи, Юстин поднялся по крутому трапу на верхнюю палубу, отдраил дверь с высоким комингсом и пошел к заднему борту. С высоты пятого этажа в аспидном блеске моря виднелся светлый след. С глубин поднимались встревоженные винтами фосфоресцирующие медузы, рачки, черви, бактерии, которые в воде вызывали сильное свечение. Перед носом «Магдебурга» вздымались две волны как бы из жидкого фосфора. Кругом, насколько было видно, светился гребень каждой волны. Из труб валил черный дым. Оранжевые искры кружились в клубах вихря и пропадали, угасая. На капитанском мостике бестелесными тенями мелькали фигурки вахтенных. В этот час бодрствовали только они. Не спеша, Юстин обошел всю палубу от бака до форштевня. Вдоль бортов висели шлюпки, укрытые брезентом, пояса и бело-красные спасательные круги с надписью «Магдебург». Этот единственный германский пароход из 34-х иностранных, курсирующих между Южной Африкой и Европой, он выбрал исключительно из патриотических чувств, заплатив за билет 2-го класса огромную сумму, которая пойдет не в кошель англо-португало-французских лавочников, а на благоденствие рейха. Решив, что за месяц плавания он еще успеет обследовать другие палубы и помещения, Юстин вернулся в свою каюту. С утра он распечатает чемоданы с книгами, снова просмотрит рукопись, постарается установить такой распорядок, чтобы до предела заполнить время работой. С этими мыслями, под едва слышное погромыхивание машин и дрожь корпуса, он уснул.

2

Шли день за днем, неделя за неделей… Кругом расстилался тот же равнодушно-холодный, однообразный, как пустыня, океан. Корма тянула за собой дымчатый шлейф, пенились волны, тучи чаек метались над водой – одни, высмотрев добычу, пикировали вниз, выхватывали тяжелую рыбу, другие жадно склевывали отбросы, сваливаемые из камбузов. Юстин регулярно завтракал, обедал и ужинал, совершая прогулки по палубам, знакомств не заводил, только читал или писал. Иногда «Магдебург» попадал в полосу штормов. Тогда половина пассажиров вообще не появлялась ни в кают-компании, ни в ресторане. Пароход раскачивало, кренило, сносило ветром и течением, но он упрямо выбирался на курс, то удаляясь от африканского берега, то приближаясь к нему.

Вцепившись в поручни, подставив лицо могучему ветру, Юстин смотрел на взбесившуюся стихию, радуясь непонятно чему. Он не страдал от морской болезни, качка не выворачивала внутренностей, отменным, как у молодого бычка, был аппетит. Томился он лишь на стоянках. Обессиленный пароход пришвартовывался к пирсу, и на белых пассажиров набрасывалась свирепая черная толпа, норовя сбыть нехитрый сувенирный товар – деревянных идолов, ожерелья из ракушек, соломенные циновки, посуду из кокосовых орехов, брикетики инжира, кофейные бобы. От зноя, гама, сладковато-трупной вони начинала болеть голова. Юстин наливал в ванну остуженную искусственным льдом воду и опускался по самое горло, рискуя подхватить тропический насморк – самый омерзительный из всех африканских болезней. Он выбирался из воды лишь тогда, когда пароход уходил от берега, набирал ход и включал вентиляцию, прогоняя воздух через холодильные камеры. Махровым полотенцем обтирал мускулистое тело и садился за стол, заваленный книгами. Он конспектировал труды Артура Шопенгауэра, Освальда Шпенглера, Фридриха Ницше, Генриха фон Трейчке, Хьюстона Чемберлена, того самого онемеченного зятя композитора Вагнера, который перед смертью, уже парализованный, успел написать: «Факт, что Германия в годину тяжелых бедствий породила Гитлера, является доказательством ее живучести».

В каждом африканском порту «Магдебург» принимал на борт новых пассажиров-немцев. Конфузясь, они осваивали новое нацистское приветствие, испуганным голосом выкрикивали «Хайль Гитлер», но через пару дней робость исчезала, глотки крепчали, рука легко выбрасывалась вперед, точно была приучена с детства. То в кают-компании, то на юте или баке, а то и в узких проходах возникали дискуссии, разгорались споры. На летучих митингах появлялись пророки и доморощенные фюреры – немцы оставались немцами. В своих действиях они походили друг на друга, как солдаты в казарме, бараны в отаре. Они собирались под одну крышу, вдохновленные бодрым, пролетевшем через все закоулки мира призывом: «объединяйтесь!»

Последняя стоянка в Касабланке была долгой. Никто, даже капитан, не знал причины задержки. Юстин накупил много газет – английских, немецких, французских. Все первые полосы отводились событиям в уже близкой сейчас Испании. На пути прогресса эта страна сразу пропустила несколько ступенек, от масляного светильника перешла к электричеству, минуя керосиновую лампу, устанавливала теперь «республику трудящихся», подобную русской. Однако фюрер во всеуслышание заявил, что Европа никогда не согласится жить между большевистскими клещами. Вооружались карлисты ⁷, активизировались отряды фалангистов ⁸. Гражданские гвардейцы стреляли в рабочих Барселоны и Астурии, пустели стадионы, где устраивалась коррида, антрепренеры соблазняли бесплатными лотерейными билетами (счастливчик получит автомобиль), но люди хотели слушать коммунистку Пассионарию, старого социалиста Ларго Кабальеро, булочника из Севильи Хосе Диаса, поэта Рафаэля Альберти ⁹.

В полночь по палубам гулко застучали солдатские башмаки. Марокканцы в белых бурнусах и красных фесках, обвешанные ранцами, бурдюками, пулеметными лентами, оружием, рысью бежали по трапу и скрывались в трюмах. Прожекторные огни на пароходе и пирсе отражались на их потных лицах. Вполголоса покрикивали испанцы-командиры в длиннополых френчах и фуражках с большими козырьками.

Юстин хотел рассмотреть их поближе, но дорогу преградил низкорослый, длиннолицый господин в шляпе и легком летнем плаще. С грубоватым тюрингским акцентом он проговорил:

– Туда не пускают.

Юстин почувствовал на себе цепкий взгляд. Незнакомец опустил локти на поручни, спросил:

– Издалека?

– Из Людерица.

– О! И конечно в Германию? Там ваши родители?

– Нет, мать умерла при родах, в Намибии остались дед и отец.

– Вы едете учиться?

– Хотел бы поступить в Берлинский университет.

Слово за словом завязался разговор. Незнакомец оказался живым собеседником. Юстин и не заметил, как вскоре диалог превратился в монолог, он легко и просто рассказал о своей жизни. Когда в пароходной утробе скрылся последний солдат, господин снял шляпу, с облегчением провел белоснежным платком по высокому лбу. Юстин обратил внимание на оттопыренные уши с большими, вислыми мочками, Матросы торопливо подняли трапы, отдали швартовы. Сразу погасли прожекторы, и пароход стал быстро набирать ход, забыв о ритуальном прощальном гудке. Юстин понял, что собеседник был как-то связан и с задержкой «Магдебурга», и марокканскими стрелками.

Во время завтрака они встретились снова, Юстин ел ветчину, поливая мясо кисло-сладким греческим соусом. Ночной знакомый заказал лишь булочку с маком и ломтиком маргарина.

– В мои годы пора думать о диете, – сказал он, приглаживая седовато-пепельные волосы.

– Вы тоже в Германию? – спросил Юстин.

– Нет, пока до Лисабона.

– С теми? – Юстин вилкой ткнул вниз, где были трюмы.

Длиннолицый ушастый господин усмехнулся:

– Я сам по себе, – и прищурив зеленоватые глаза, добавил, – а вы, вижу, не лишены наблюдательности.

Юстин поднял чашку с кофе, сделал глоток. Комплимент понравился ему, хотя он и притворился равнодушным.

– Разве это кофе?! – воскликнул он. – Хотите, угощу настоящим ангольским?

– Никогда не пробовал такого, – живо отозвался собеседник.

– У нас в Намибии не признают ни ангольский, ни колумбийский. Пьют только африканский, его прожаривает экваториальное солнце.

Юстин сунул ключ в замок, щелкнул и распахнул дверь. Гость быстрым взглядом окинул каюту, чуткими, как у пианиста, пальцами пробежал по корешкам книг на полке, с удивлением уставился на ворох иностранных газет:

– Вы знаете столько языков?

– У нас же кого только нет, поневоле научишься, – поскромничал Юстин, в этот момент вспомнил Мишу, по которому успел соскучиться. – Я овладел даже русским, как своим собственным.

Он засыпал в кофемолку зерна, включил электрический чайник, из холодильной камеры достал бутылку оранжада. Расставляя на журнальном столике чашки для кофе и высокие бокалы для напитка, он сказал:

– Сдается, в Испании вот-вот начнется война.

– В этой сумасшедшей стране все может случиться, – согласился гость.

После кофе они вышли на палубу. «Магдебург» пересекал Гибралтарский пролив.

– Сколько суток вы шли из Уолфиш-Бея?

– Вот уже пятую неделю, – ответил Юстин.

– Я бы не выдержал, хотя когда-то долго служил на флоте. Не выношу монотонности.

– Меня спасали книги…

Помедлив, гость задал неожиданный вопрос:

– Вы сказали, что имеете рекомендательное письмо к Хаусхоферу?

– Да. От оберфюрера Дорроха.

– А вы знаете, что генерал руководил первой дипломной работой рейхслейтера Гесса?

– В «Цейтшрифт фюр геополитик» об этом не писалось ни слова.

– Если представится возможность, поинтересуйтесь. Это наведет вас на некоторые размышления, если вы всерьез хотите послужить Германии…

Два года спустя Юстину удастся познакомиться с этой работой.

В 1925 году освобожденный из Ландсбергской тюрьмы Рудольф Гесс снова появится у Хаусхофера. Ученик нуждался не столько в моральной поддержке, сколько в хлебе насущном. Профессор устроил его в свой Институт геополитики. В качестве научной темы для исследования он предложил Японию, к которой сам питал добрые чувства и где в свое время служил военным атташе. Гесс – человек практический и дальновидный – ограничил общую тему более узким вопросом – японским шпионажем. В диссертации он детально разобрал тотальные методы политической, военной и промышленной разведки.

После завоевания власти нацистами Гесс не остался в долгу перед Хаусхофером. Он предоставил средства для расширения Института геополитики. Географы, историки, экономисты, статистики Института собирали, сортировали, обобщали важные материалы о политико-финансовой и экономической структуре иностранных государств. Здесь детально разбиралась географическая уязвимость стран, разрабатывались планы задолго до того, как они проводились в жизнь.