Kitobni o'qish: «Фантомики»

На крыше мира.

Малышу недавно исполнился один год, а он уже задумал побег. Он еще не умел разговаривать, и ходил плохо, никак не получалось: голова тяжелая, вниз тянет. И беда с родителями! Ползунки натянут, будто он грудничок, посадят в манеж, и уйдут. Мама на кухню, папа в кабинет. А у него классные трусы есть, купили на вырост. Настоящие трусы, с лампасами, как у футболистов, ниже колена. Один раз померили, посмеялись, да и убрали в пуфик. Когда уходили из детской, он их часто доставал, трусы. А толку? Самому никак не одеть. Кричал на родителей, кричал, ничего не понимают. Очень сердился, но прощал, родители все-таки. И вот однажды он задумал побег! Три дня готовился и три ночи, знал, что добром не выпустят, а то бы предупредил. Но тайна есть тайна. Первым делом добился, чтобы свет на ночь не выключали. Тоже не понимали, положат его в кроватку, и уйдут. Он выждет, чтобы труднее вернуться, и криком закричит, иногда благим матом заходится. Ясное дело. Бегут со всех ног по очереди, то папа, то мама. Свет включат, что случилось? А он тут же затихнет, глаза таращит, и улыбается. Одеяло поправят, свет выключат, и уйдут. Опять крик, опять паника, что случилось? На то и расчет. Решили, что он темноты боится! Лампу поставили на тумбочку, ночник называется. Спросите, зачем лампа? А вот как ему в темноте трусы одевать, до верхнего света не достает, а в побег голым не пойдешь, и в ползунках не годится. Больше не кричал, они и рады радешеньки в спальне своей, лежат как мышки, боятся побеспокоить, так и было задумано. И он тренировался, ночами через загородку лазил туда, и обратно, сам. Вначале падал с высоты, но молчал, ни разу не пикнул, а днем отсыпался, и вот.

Настала ночь побега. Накануне вел себя хорошо, даже перестарался. Мама тихонько зашла, не заболел ли? А он как раз вылезать собирался! Притворился, будто спит. Она наклонилась, лоб губами потрогала. Да чего там! Отличный лоб, холодный. Температуры нет. Она его поцеловала, в лоб этот, и вышла на цыпочках. Бедная мама! Любит, конечно, только не понимает, что не для того ребенок на свет явился, чтобы прохлаждаться в кроватке. Пора! Он перелез через загородку, все шло по плану. Первым делом надел трусы. Футболку надевать не стал, на улице лето, суть не в этом. Побоялся, что голова застрянет или рука запутается. И грузовик взял. Одно дело, когда ребенок с пустыми руками по улицам шляется, подозрительно, и совсем другое, если машина. Это по-взрослому, все с уважением смотрят. Грузовик, правда, пластмассовый, но кузов ребристый, настоящий, и колеса прямо на загляденье. Протекторы черные, резиновые. Папа подарил. Ну все! Можно отправляться.

Родители в своей спальне, небось, десятые сны смотрят и думают, что он тоже спит, пустышкой чмокает, а он в коридоре стоит. И пустышку прихватил, да. Это как сигарета у взрослых, дурная привычка, надо бросать! Но не сегодня. Хорошо бы записку им оставить, но ничего. В крайнем случае, милицию вызовут, разберутся. Шум будет! Путешественником быть нелегко. Не может он жить в кроватке, надо же понимать. Из квартиры вышел, никаких проблем: сто раз видел, как родители ручку на замке поворачивают. Щелк, щелк, прислушался. Тихо. Тишина в родительской спальне, спят малявки. Он вышел, и грузовик вытянул за собой на веревочке. На пороге самосвал подпрыгнул! Не рассчитал. Колеса спасли, ход резиновый, обошлось без шума. Прикрыл дверь. Свобода! Теперь лифт. Нажал, кнопка красная зажглась. Он зашел, тут и створка задвинулась.

С родителями он много раз бывал: знал, как пользоваться, какие кнопки нажать, но то на руках или в коляске. Куда ехать? Почему-то захотелось наверх! Вниз никогда не поздно, много ездил, все известно. А вот что наверху? Загадка. Родители выше своего этажа не поднимались. Почему? Логика взрослых. Ездить и ходить только туда, где все знакомо. Понять можно, кому нужны проблемы. А наверху неизвестность. Население, тоже люди живут, двери незнакомые, квартиры чужие. Нет, будить он никого не будет. На крышу надо. Указательным пальцем он поправил пустышку во рту, и растерялся. До верхней кнопки на щитке не дотянуться, и что делать? Он подогнал грузовик, собираясь на него встать. Эх, знал бы заранее, потренировался. Так вот и проваливаются мероприятия. Вдруг лифт поехал. Сам! Наверх? Вот повезло. Есть Бог на свете, зря они спорят. Что-то сейчас будет! Что увидит? Лифт дрогнул, и замер. Приехали. Створка пошла в сторону. Малыш нарочно отвернулся, сюрприз оттягивал. Не случайно, когда взрослые подарки делают, просят глаза закрыть. Чтобы удовольствие запомнилось на всю жизнь. Ерунду всякую дарят. А тут неизвестность! Это вам не фунт изюма, не шоколадка или мороженое. Лифт открылся, и он вышел спиной вперед, вытягивая за веревочку не очень-то нужный грузовик. Не оставлять же в лифте папин подарок! Он вышел на крышу, лифт закрылся, и только тогда повернулся. Мама дорогая. Где он?

Он стоял на чьей-то голове!? Вот уж не ожидал. Под ним голова стеклянная большая, можно упасть и покатиться вниз, он осторожно сел. Грузовик на веревочке к себе подтянул. А где лифт? Лифта не было. Исчез, да и бог с ним. Сияли звезды, ни ветерка, ни облачка! Ночь и звезды. Еще бы. Откуда ветер в космосе? Его и не должно быть. Он смотрел в небо. Такая красота! Взрослые не знают, не подозревают. Эх! Жаль, записки не оставил. Он сожалел для вида, писать-то не умел. Он смотрел вверх, сияли звезды, пустышка ходила ходуном. Он посмотрел вниз. Вершина шара, на котором сидел, была хрустальной. Он увидел под собой мозговые извилины. Да это же папа с мамой?! Нет, не мозговые извилины, это их руки и ноги. Папа спиной вверх лежит, на его спине он и сидит с грузовиком. Мама дальше свернулась, где большие полушария. Он смотрел на них сверху. Тесно им там, неудобно. Лежат, как в стеклянной банке. По телевизору показывали зародышей заспиртованных, так же выглядят. Малышу жалко стало родителей. Держат его в загородке, ползунки надевают, кричи не кричи, а сами не родились еще. На крыше красота, звезды мерцают, планеты летят, а они свернулись клубочками и спят, будто в этом счастье. Ладно, подумал он снисходительно. Маленькие они еще! И стал смотреть на звезды.

Когда настало утро, родители зашли в детскую. Малыш сидел на полу, складывал кубики, пустышки во рту не было: забыл на крыше. Дурная привычка. Бросил.

– Сам вылез! – обрадовалась мама. – Из кроватки!

– Весь в меня, – папа гордился собой… Глупенькие они еще, родители.

Малыш поднял голову, улыбнулся, и занялся кубиками. Рано им знать, все равно не поймут.

Альтруист

Вот есть же такие люди, которые всех раздражают своими суждениями. По счастью, таких людей немного, иначе бы они весь мир перевернули с ног на голову. Они начисто лишены нормального человеческого рассудка, отчего спорить с ними совершенно невозможно. Даже логика у них какая-то поперечная. Вроде дурит тебя, а уцепиться не за что. И так это бывает обидно, что руки сами к топору тянутся. Раздор из-за таких людей и народное возмущение. Вот и у нас, в деревне, появился один такой философ. Причем не откуда-то приехал, где возможно у всех мозги набекрень, а наш, доморощенный, что тоже обидно. Мы его с малолетства знали: все молчал себе под нос, не высовывался, вроде даже не человек, трава полевая, а тут взял, и заговорил! И откуда что взялось?

Обсуждали как-то мужики теорию Дарвина. Не так что бы эта теория сильно интересовала, однако шутка шуткой, а признавать себя потомком обезьян не очень-то кому хочется. Но и Богу поклоны бить не приучены: простые мужики, а соображение имеем. Если Бог есть, то зачем же нас бросил, живем только маемся, все равно умирать. А, с другой стороны, откуда человек взялся? Он же не червяк, не жук навозный, чтобы из грязи на свет явиться, и аж в цари природы угадать. Вот и получается! Либо Бог, либо обезьяна, а других-то и нет объяснений. Хотя возможен и такой вариант: кто кого выберет, тот от того и произошел: кто от Бога, а кто от обезьяны. Вот так мы и сидели в перекуре, вынужденный простой в работе случился, и высказывали свои осторожные сомнения, не ученые все-таки. А тут философ наш возьми и ляпни, ни к селу, ни к городу:

– Если хотите знать! – заявил он. – Не человек произошел от обезьяны, а совсем даже наоборот: обезьяна от человека.

Мы все на него так молча и уставились. Ну и загнул ты, братец! Или дурак, или шутит, никто и спорить-то не собирался, а он вдруг серьезно так продолжает:

– Мы смотрим через призму времени. То есть, видим искаженно. А вот если время убрать, то получим истинную картину. Выслушайте такую притчу!

Мы переглянулись: совсем мужик сбрендил. Куда он лезет? Машешь топором с утра до вечера, ну и махай себе на здоровье. Чего тут философа из себя строить! А он, как ни в чем ни бывало, продолжает:

– Некий человек, сильный в своем деле, решил родить сына, наследника, и к делу подошел основательно. Вначале купил добрый участок земли, построил большой дом, и завел хозяйство, купил скот, нанял работников, чтобы возделывали землю и собирали урожай. И только после этого, уже по осени, женился и привел жену в дом. Она зачала, и наконец родила сына, задуманного наследника.

Философ замолчал.

– Ну! И что дальше? – спросил один из нас.

– А дальше судите сами. Если смотреть по времени, получается, что сын того человека появился позже, чем жена, работники и хозяйство, чем дом и земля, на которой он и родился.

– А что, разве не так?

До нас не доходило его рассуждение.

– Не так, – он говорил подчеркнуто терпеливо, словно мы детишки малые. – Если смотреть в суть вещей, то увидим следующее. Вначале: человек решил родить сына, наследника, а все остальное призвано к этому событию, то есть, появилось позже.

– Чушь! – авторитетно сказал бригадир. – Ты перепутал причину и следствие.

– Нет, это вы путаете, – возразил философ. – Скажите, что бывает раньше: причина или следствие?

– Разумеется, причина! – воскликнули мы, начиная сердиться. Он что, за дураков нас держит? А он:

– Вот и получается, что именно сын послужил причиной появления жены, хозяйства и всего остального, а также был следствием, то есть, целью. По сути он больше, значительнее, хотя на свет появился позже.

– А при чем здесь обезьяна? – тупо спросили мы.

– Обезьяна, как весь животный мир, и вообще вся наша Вселенная, – и есть тот самый дом, жена и хозяйство, заведенное ради человека, то есть, ради Сына, Наследника.

– Это притча! – возразили мы. – В жизни все не так.

– Почему не так? Вы вскапываете огород и садите картошку, чтобы к осени снять урожай. Именно урожай причина и цель огорода, а не наоборот. Не земля родит сама по себе, а ради картофеля мы возделываем землю, но иллюзия времени мешает нам понять это. Человек причина и следствие мироздания, а значит, он был раньше, и, по сути, значительнее.

– Получается, если человек главный, то делай что хочешь? – усмехнулся один из нас. – Гуляй, ребята!

– Нет, не получается. Человек, что младенец в колыбели, в глазах отца дороже дома и работников, и даже дороже жены, его родившей, однако до времени, пока не вырастет, не может заменить хозяина и к управлению домом не допускается. Ибо по глупости или детскому недомыслию может погубить все, с немалым трудом созданное для него же.

Озадачившись, мы молчали, не зная, что и возразить. Вроде бездоказательно, а опровергнуть невозможно. Вот так и получилось, что этот выскочка верх одержал. С того и повелось: каждый день споры да разногласия. О чем ни заговорим, наш философ опять выдаст что-нибудь эдакое, что переварить трудно, а пока вникаем, время спора проходит, и мы вроде как в дураках остаемся. А кому это приятно? День за днем пытались мы уловить его на пустом слове, но никак не получалось. Бригадир ходил злой, да и в нас копилось раздражение. Но и любопытство росло, иногда даже не до работы. И вот однажды наш «академик» заявил, что самое главное, что отличает человека от животных, вовсе не интеллект, не способность производить что-нибудь важное или полезное, а совершенно неуместное в наш век качество: альтруизм. Нет, я спорить не собираюсь. Качество красивое, однако наивное, даже глупое. Если я, например, или кто другой: этим качеством не обладаем, то мы уже не люди, а те самые обезьяны? По глазам мужиков я видел, что их посетили похожие мысли, некоторых аж передернуло. Однако напрямую грозить или пугать никто не стал, еще чего. Философу просто намекнули, что такое качество, как альтруизм, во главу угла ставить нельзя, не надо: себе выйдет дороже.

А он как баран, тут и уперся. Дескать, только благодаря альтруизму, человечество движется вперед, а не деградирует, и не вымирает подобно ящерам, мол, это единственное качество, за которое человеку прощаются не только его грехи, но грехи других людей, и даже грехи врагов, которые по сути вовсе не враги, а более темные души. Такие речи даже слушать спокойно невозможно. Не себя ли он записал в альтруисты, а нас в «более темные души»! Но мы еще удерживались в рамках интеллигентного спора, и даже пытались доказать, что человечество выживает не благодаря той или иной морали и развивается не по законам альтруизма, слово-то какое противное, а по законам науки и технического прогресса! Ну и так далее, что нормальному человеку объяснять не надо. А этому горе-философу, хоть кол на голове теши. Ведь видит, что мы не в себе, горячимся, руками машем, а руки у нас – лучше не попадайся. И говорит:

– Во все века человечество только и делало, что уничтожало своих лучших представителей, которые вопреки рассудку, иногда ценой жизни, двигали общество вперед.

– Например? – внутри мы уже клокотали от ярости, почти не скрывая, а он все туда же:

– Джордано Бруно. Галилео Галилей… Или тот же Иисус! Его распяли? Им же и спаслись.

– А ты вроде как Его ученик. Апостол значит, – сказал один из нас, поднялся и повел плечами. – И, если я двину тебя в челюсть, ты еще спасибо скажешь? И подставишь другую щеку?

Этот мужик был крут на расправу, не зря ходил в подручных у бригадира, и, признаться, мне очень хотелось, чтобы альтруист наш струсил, и отступил. Тогда бы мы рассмеялись, и дело с концом. Так нет!

– Спасибо не скажу, однако заранее вас жалею. Ударив без причины, не остановитесь, пока не убьете. А когда убьете, убедитесь, что я был прав, только поздно будет.

– Ну что же. Это надо проверить! – бригадир кивнул подручному, и взялся за топор.

Короче, не стало альтруиста. Если честно, мне его жаль. Перекуры сократились, работаем как проклятые, хорошие деньги зашибаем, бригадир доволен. Мы все соучастники, стали недоверчивей друг ко другу, и еще злее к посторонним, к нам вообще теперь – лучше не подходи. По ночам мне ужасно совестно, однако поделиться не с кем: бригадники вмиг зароют. А я, простите, не альтруист… И все же! Он был прав.

Две сестры

У некоего царя были две дочери, близняшки, внешне очень похожие, но разные по характеру. Где одна молча уступит, там другая будет слезы лить, пока своего не добьется. Одна настоящая рукодельница, без дела не сидит, а другая только и знает, что перед зеркалом вертеться. И во всем остальном, что ни возьми, они различались, как огонь и вода, лед и пламень, а внешне ни за что не отличишь. Царь любил обеих, что называется, души в них не чаял. Однако дочери есть дочери, пришла пора выдавать их замуж. От женихов поначалу отбоя не было, и это понятно, невесты красавицы, да за каждой, как говорится, полцарства в придачу. Но вот незадача. Одна дочь, хоть и не прекословила батюшке, поскольку любила его, но так горевала по предстоящей разлуке, что с лица спала. Зато вторая дочь готова была и за себя, и за место сестры замуж выйти. Поскольку скромница занемогла, на смотрины выходила ее сестра, только переодевалась. Очевидно, из вредности лукавая ветреница решила подобрать себе жениха покрасивее, да побогаче, а над ломакой-сестрой вздумала позабавиться. После длительных церемоний она выбрала себе заморского принца, а для сестры подгадала неизвестного путника, который здесь оказался случайно. Объявили двойную помолвку, и сестры на время разъехались, каждая со своим женихом, чтобы ознакомиться с будущими владениями и родней. Скромница так была огорчена, что из-за слез ничего не видела, и решила просто покориться судьбе.

Царь с нетерпением ждал возвращения дочерей, и вскоре они вернулись, и обе счастливые: одна будущими владениями, другая бедным путешественником, с которым нашла и любовь, и согласие. Стали готовиться к двойной свадьбе, тут-то и начались неприятности. Дочь-интриганка позавидовала чувствам сестры, чьей судьбой сама же распорядилась, и, пользуясь сходством, прогнала путешественника со двора прочь. Тот уехал без объяснений. Оскорбленный царь и безропотная сестра молча вздыхали меж собой, не понимая причины столь поспешного бегства. Тем временем и вторая свадьба расстроилась: заморский принц застал невесту в объятиях конюха, и тоже уехал. С тех пор и повелось. Приедут какие женихи, посватаются, и снова интриганка за двоих выступает, и сама же все нарушит! А сестра ее все грустит в своей девичьей светелке и ждет бедного путешественника, который в дальних странствиях, небось, и думать-то о ней позабыл. Кто знает, может, еще и вернется, если не совсем ослеп от обиды. Да, сестры похожи, но совершенно разные: кто их спутает? Их и зовут-то по-разному, хоть умеет одна подменить другую. Но кто имеет сердце, тот не обманется, и счастлив будет, да еще полцарства получит. А зовут их: Похоть и Любовь. Сестры и сейчас на выданье.

Фома неверующий

Жил на свете человек, который ни во что не верил, пока не убедится. Звали его Фома. Все бы ничего, таких людей много, но вот беда: он был очень любопытен. С таким характером одно мучение. Например, его никак не отпускал вопрос: есть Бог или нет? С одной стороны, верить в Бога хотелось, поскольку за это обещана загробная жизнь и все такое, однако, как верить, если нельзя проверить? Вот если бы знамение или чудо какое случилось, тогда другое дело, можно и праведником быть и посты соблюдать. А если обман, то какой резон поститься и поклоны бить? Глупо. И так он этим вопросом страдал, что однажды заболел и слег. Вот так он лежал на кровати и думал, как бы так умереть, чтобы не насовсем, а чуть-чуть: посмотреть одним глазком, убедиться, что да, Бог есть, и назад. Тогда и с верой будет все в порядке и любопытство успокоится. А если Бога нет, тогда, конечно, жалко, зато и покутить можно, не оглядываясь на разные поповские выдумки. Лежал он так, лежал, ничего не ел и не пил, думая, что вот-вот и начнет умирать, но ничего не происходило. День прошел, другой, третий. Фома начал молиться: очень просил Бога явить Себя, а иначе, дескать, он только зря умрет и никакой пользы не принесет ни себе, ни людям. И вот, после очередного забытья очнулся он на краю глубокой пропасти и сразу понял: свершилось. Однако не успел ни обрадоваться, ни испугаться.

– Фома, Фома, – услышал он призывный голос, но никого вокруг не увидел.

– Вот я, – ответил он не вслух, а как бы мысленно.

– Загляни в пропасть, Фома.

Он заглянул, но и там ничего не увидел и спросил:

– А что там?

– Шагни, тогда узнаешь, – ответил голос.

Наверно, Бог его испытывает, подумал Фома. Ему было страшно, очень страшно, однако и любопытно тоже. Он понимал, что. если отступит, ничего больше не узнает. Зачем и затевать все было? Нога словно сама шагнула! Фома и опомниться не успел, как начал падать. И уже когда падал, вдруг сообразил, что не Бог это был вовсе, а сатана, который заманил его любопытством. В глазах потемнело: он как будто разом ослеп. Уши заложило ватой, а сердце словно в кипяток бросили. Фома не летел, не падал, он ухнул! И эта проклятая пропасть не приближалась, а прыгнула из темноты, накинулась, как зверь, и тут же растворила на атомы. В последнее мгновение Фома задрожал мелкой судорогой, сморщился где-то в переносице, и мертвое тело шмякнулось на кровать.

Искушение Луки

Некий человек, по имени Лука, возвращался из храма, где каждое утро молился, и по дороге думал о себе так. Вот, я бедный человек, не ропщу, доволен тем, что имею, соблюдаю все заповеди, не грешу, а все же обидно. Вот! Сколько вокруг злых и недобрых людей, Бога не боятся, что хотят, то творят, живут богато, бедняков презирают, и почему Господь меня не вознаградит, ни грешников не накажет? И тут же подумал: наверно, Он вознаградит меня после смерти! Но все же хотелось бы и в этой жизни что-то иметь, иначе получается: греши не греши, никакой разницы? Это очень несправедливо. Не успел Лука повернуть к дому, как увидел на земле толстый кошель, поднял, заглянул, а он полон золотых монет! Не удержавшись, спрятал кошель за пазуху и подумал: наверно, какой-нибудь богатый грешник потерял, а Господь услышал мою молитву и решил вознаградить за труды праведные. Хотел он поначалу нести кошель в полицию, но сам себя остановил: а вдруг скажут: украл? И Лука пошел домой, чтобы как следует все обдумать. Только он спрятал кошель за иконой, как в гости зашел его престарелый отец. Но Лука был сам не свой, и выпроводил старичка без объяснений, а сам поспешил в трактир, чтобы послушать, что люди говорят, и стаканчик вина пропустить для успокоения. Однако в трактире было безлюдно, время раннее, и молодая хозяйка, жена трактирщика, сама его обслужила. Он поинтересовался, не слышно ли что в городе. Она ответила:

– Да как не слышно! Если минувшей ночью царского казначея ограбили и убили?..

Он так испугался, что она заметила, и начала расспрашивать, подливая ему вина. Лука, конечно, сказал, что ничего не видел и не знает, но ухватистая хозяйка по его смятению догадалась, что он лжет, и пригрозила, что позовет полицию. Он испугался еще сильнее и согласился все рассказать. Она тут же закрыла трактир, и повела его в дальнюю комнату, там выслушала, как он нашел с утра потерянный кем-то кошель, полный золота, после чего затянула в свою кровать. От вина и молодой женщины закружило голову, он не устоял. Потом она сказала без всяких там обиняков:

– Старика моего убьем! А когда все утихнет, поженимся.

Он понял, что она приняла его за лихого человека, казначейского убийцу, потому и не стесняется. Да и кто ему поверит, если кошель спрятан дома, за иконой!? И еще он понял, что от этой бессовестной женщины теперь никогда не отделаться. Сказав, что зайдет попозже, Лука вернулся домой, помолился перед иконой и, не находя успокоения, взял и удавился. Представ перед Господом, спросил Его: за что Он ввел его в такое страшное искушение? И Господь отвечал:

– Слабый ты человек! Ты сетовал, что не отличаю тебя от грешников: их не наказываю, а тебя не благодарю. А за что благодарить? Вот, оставил тебя, и ты сразу нарушил все заповеди. Присвоил чужое, сотворил золотого кумира, не почтил отца своего, прелюбодействовал, возжелал жены и дома ближнего своего. И остался один шаг до убийства. А все отчего? Ты тайно завидовал богатым и гордился своей ложной праведностью. Глупые вы люди. Я удерживаю вас от грехов, а если кого попускаю, как тебя сегодня, то к его же наказанию. Сколько бы кто ни грешил, придет его час.

– Как?! – вскричал Лука, заливаясь слезами. – Я столько лет не грешил и все погублено в один час!?

Он пал наземь и вдруг проснулся в поту и слезах. Долго не мог понять, что с ним: то ли на этом свете, то ли уже на другом? Посмотрел за иконой: пусто. Взглянул на часы: время идти в церковь. Только тут и сообразил, что ничего этого не было, но повод для покаяния все же был.

Эмбрионы

Собрались как-то эмбрионы, человеческие зародыши, и устроили симпозиум на тему: есть ли жизнь на том свете? В смысле на этом, но им-то откуда знать. Вначале выступил докладчик, который утверждал, что жизнь со смертью вовсе не кончается, а переходит в следующую стадию, поскольку там, на том свете, зародыш вообще становится другим существом: не плавает в плаценте, как рыба в воде, а дышит неким эфиром, который называется воздухом, передвигается на собственных ногах и даже обходится без пищи. Точнее, питается как-то иначе, не через пуповину, и вообще после смерти он с этим миром никак не связан, поэтому доказать трудно. В подтверждение тезисов докладчик привел свидетельства очевидцев, переживших состояние клинической смерти. Все, как один, описывали черный коридор, в конце которого их встречал сияющий свет и загадочные существа в белых халатах, со скальпелями в руках, так называемые ангелы смерти. Если бы, дескать, ангелы пуповину перерезали, то они, эмбрионы, назад уже не вернулись, а остались бы там, в загробном мире. А вообще очевидцам там было хорошо и возвращаться назад, в материнскую утробу, им совсем не хотелось, однако по некоторым причинам они все же вернулись, срок не вышел.