Kitobni o'qish: «Сотник. Не властью единой»

© Евгений Красницкий, 2022

© Андрей Посняков, 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2022

ЦИКЛ Евгения Красницкого

ОТРОК

Внук сотника

Бешеный лис

Покоренная сила

Перелом

Ближний круг

Женское оружие

Стезя и место

Бабы строем не воюют

Богам – божье, людям – людское

СОТНИК

Беру все на себя

Уроки Великой Волхвы

Так не строят!

Позиционные игры

Не по чину

Кузнечик

В ответе за всех

Не властью единой

Глава 1

Ратное, июль 1128 г.

На заливном лугу у Горыни-реки лениво паслись коровы. Черные, с белыми пятнами, пегие, рыжие – разные. У каждой на шее колокольчик – ботало. Вроде бы все боталы одинаковы, в одной кузне у дядьки Лавра деланы, однако – по-разному звучат. Хозяйки их на слух различают: под вечер ведут пастухи стадо, мычат коровушки, колокольчики звенят – и каждая хозяйка буренку свою отличает по звуку, выбегает – встречать. У кого две коровки, у кого – дюжина, у иных богатеев и полсорока – целое стадо! А есть и такие, у кого только одна. Бедолаги, чего уж. И все же недаром сказано: коровушка богатств не прибавит, но и с голоду помереть не даст. Молоко, творог, сметанка… А если кроме коровы еще и куры, и утки есть, да еще жито-хлебушек ежели уродится – то и совсем милое дело!

– Да, жито – это славно, – щурясь от яркого солнышка, лениво потянулся тощий белоголовый парнишка – пастушок. Звали его Белян, а напарника – Хвалом. Только Хвал на волос темненьким был, и не тощим, а этак вот, в теле, по малому детству даже жирнягой кликали, и детство то недалече осталось, обоим пастушкам едва минуло по десяти лет. Для серьезных дел еще маловаты, а вот стадо пасти – самый раз. Не то, конечно, стадо, что на ближних лугах – те коровенки людей нарочитых, лучших – тех взрослые пастухи пасут, знающие да умелые… А вот это вот, на дальнем лужку, – это уж с бору по сосенке собрано беднотой, и не за деньги пастушата трудятся – за еду. И то – славно!

– Да уж, не худо, что хлебушек уродился, – погладив желтую, с подпалинами, собаку, важно согласился Хвал. – А ведь, помнишь, по осени-то не хотели сажать? Тетка Брячислава громче всех верещала: что за озимые такие, я сама хозяйка – что хочу, то и сажаю. А уж по осени-то – ни в жисть! Ты почто ржешь-то?

– Да так… Больно здорово ты тетку Брячиславу изображаешь! Похоже, ага…

Посмеявшись, Белян тоже погладил собаку:

– Горой, Гороюшка… хороши-ий… у-у-у…

Не молод уж был пес, прямо сказать – старенький. Да где ж бедным-то пастушатам хорошую-то собаку взять?

– А теперича – эвон! – ухмыльнулся Хвал. – Кто эти самые озимые посадил, как Михайло-боярич советовал, тот уже и с хлебушком! А остальные лебеду жрут. Как тетка Брячислава.

– Не-е, – Белян шмыгнул носом. – Тетка Брячислава лебеду жрать не станет. Есть у нее припасы-то. Да телку стельную недавно купила… Двух!

– Так второй-то – нетель!

– Все равно. Не с молоком, так с мясом, ага… – искоса глянув на стадо – всего-то коровенок с дюжину, – Белян сглотнул слюну. – А вот, друже, хорошо бы нам в Михайлов городок, а? К бояричу в младшую стражу. Уж мы бы тогда…

– Рановато еще, – махнул рукой Хвал. – Малы, скажут. Да и хозяин отпустит ли?

– Меня тоже навряд ли…

– От, то-то и оно! Кому воевати, а кому вона – коровенок пасти.

– Ну, тоже дело. Зато не голодаем!

Таких вот отроков, как Хвал с Беляном, хватало в Ратном да и по всему Погорынью после знаменитого мора, случившегося не так и давно. Иные семьи полностью вымерли, да что там семьи – целые селения, та же Нинеина весь, от которой и людишек-то осталось – раз-два и обчелся. Это если саму колдунью Нинею считать и Красаву, девчонку-волхвицу. Приблуды – так вот таких, как Хвал-Белян, – обзывали. Своей семьи нет – померли все, – вот к дальней родне и прибились, а уж у тех-то не забалуешь – горбатиться будешь от зари до зари.

– Говорят, в землях Журавля-боярина тоже по осени озимые сеять собрались, – задумчиво промолвил Белян. – Слышь, Хвале! А мы с ними друзья или нет?

– Да пес их знает, – Хвал пожал плечами. – Боярин у них сгинул, кто там посейчас за главного – бог весть. Да они и сами не ведают – кто им друг, а кто враг. Лешаки еще эти… Подползут – не увидишь, вот уж умеют ховаться. Слыхал, Ждан из младшей стражи сказывал – мол, от лешаков этих всего ждать можно. Одни старосте своему служат, а иные – бог знает кому…

Подул легкий ветерок, от реки потянуло прохладой.

До того кротко дремавший пес вдруг встрепенулся, потянул носом воздух. Не залаял, правда, но – забеспокоился.

– Эй, Горойко! Ты что? Унюхал чего?

– Да, верно, дичь в камышах почуял! Тю, тю, Горой… Эх, и жарит, – Белян вытер со лба пот. – Может, купнемся?

– На стремнине-то? Так в омут живо затянет. Да и Вирея, деда Коряги телка – та еще! Сам знаешь – не доглядишь, живо к болоту сбежит, там и сгинет. Кого потом плетьми? Нас! С Коряги станется. Да и – единственная коровеха, да…

– Трусоват ты, Хвале! Ну, как хочешь, а я побегу…

Отрок живо стянул с себя рубаху…

И тут вновь вскинулся пес! На этот раз залаял, ощерился да с грозным рыком ринулся к речке – видать, и впрямь почуял кого-то чужого…

– Горой! Горой-ко!

Переглянувшись, ребята пустились следом. Первым – Белян, напарничек же его поотстал, замешкался… да и не больно-то любил бегать.

Обогнув заросли малины, мальчик выскочил почти к самой реке, как вдруг… Словно бы сама земля вздыбилась! Впереди, в десятке шагов поднялся, вскинулся, не хуже Гороя, травяной ком! И руки у него оказались, и ноги, и голова… И все это в траве, в ромашках и в васильках даже!

Хоп! Что-то прошелестело – Горой, словно нарвался на какую-то невидимую преграду, вдруг заскулил и упал на передние лапы, а затем и вообще повалился на бок… Неведомое травяное чудовище тут же затянуло на шее собаки аркан!

Вот тут-то Белян все и понял. Обернулся, закричал:

– Лешак! Хвале, бежи-им!

Резко повернув, отрок бросился к малиннику, от него же сразу к реке. Хвал же побежал – уж как мог – к болотине, уж пастушки-то ведали там тайные тропы! Куда там лешакам. Лишь бы добежать…

Не глядя по сторонам, Белян с разбега бросился в воду, поплыл… Знал – там, на той стороне, – сенокосы, полно людей, да и стража… Там – свои. Там и…

Лешак между тем тоже спустился к реке. Кажется, не особо и поспешал – но вышло так, что добрался быстро. В воду не нырнул, как Белян, с брызгами, а словно бы стек, тихо и незаметно. Нырнул и… так и не вынырнул! Во всяком случае, отрок, обернувшись, никого не увидел.

Значит – лешак за Хвалом погнался! Эх, Хвале, Хвале…

Только так подумал Белян, как вдруг кто-то схватил его за ноги! Схватил, потащил вниз неумолимо и быстро. Мальчишка и вскрикнуть не успел. Вот только что был, плыл – и нет его…

Выбравшись из воды, лешак тут же зашагал к болоту. Тоже вот так, вроде бы и не бегом – а быстро! К одежке его – к рубахе, штанам, к круглой суконной шапке, похожей на нурманский шлем, – были пришиты зеленые и бурые ленточки, в шапку же вставлены трава да цветки разные. Так вот спрячется на лугу – в двух шагах не увидишь. Одно слово – лешак.

Хвал уже подходил к твердому берегу, уже и совсем немного осталось. Выдохнув, паренек обернулся – уж теперь-то никто чужой не догонит. Обернулся… Какое-то чудище – леший? – махнуло рукой…

Что-то блеснуло… и острое стальное лезвие пронзило грудь, разрубив сердце… Нелепо взмахнув руками, Хвал рухнул в трясину…

Проследив за ним взглядом, лешак вернулся к стаду. Подобрав валявшийся под кустами кнут, щелкнул, погнал коровенок к болоту. Тягучая глубокая топь, с виду же – зелененькая такая лужайка, и трава там, верно, сочная-сочная, вкусная-вкусная… Коровенки-то туда, почитай, сами и пошли…

Про собаку убитую тоже не забыл лешак – подхватил, бросил в болото… Где уже бились, стараясь выбраться, захваченные гиблой трясиной буренки! Бились и жалобно мычали.

На покосе нынче было людно. Не так, конечно, как до лихоманки, до мора, бывало, но все же… Середина лета выдалась жаркой, но с дождиками – трава вымахала по пояс, коси – не хочу! Вот и косили, заготавливали сено на зиму, на две общины. Все молодежь. С одной деревни парни и девушки, и с другой. Любили молодые покосы, там и работа, там и любовь складывалась – пару себе подбирали. Потому и наряжались на покос соответственно – просто, но нарядно, никто не хотел замарашкой-неряхой выглядеть!

С утра на покосе – вся молодежь! Кто косит, кто граблями сено ворошит, кто стога мечет – всем дело есть. С чужими-то девками работать весело! Чай, не свои – сестры да прочие близкие родичи. Тут каждый покрасоваться рад! Тут и песни, и шутки, и смех… А потом можно и выкупаться сбегать… С девками-то чужими на речку… Ночевать в шалашах… А уж по осени засылать и сватов!

– А ну, раззудись! Щас метну… Ловите!

– Ох, и ловок ты, паря!

– Так а вы думали! Мы, Ратные, – парни хваткие. Вот как тебя посейчас схвачу, голубица!

– Ой, схвати, схвати! Поймай сначала.

– А вот и поймаю! Догоню!

Невдалеке, у рябиновой рощицы, звонко ударил подвешенный к ветке колоколец. Однако обед! Обедали всяк по-разному. На иных покосах – каждый со своей едой приходил, здесь же – нанимали повара, верней сказать – повариху. Все продукты – ей, ну и рыбки ежели кто вечером наловит…

– Обед у них! – услыхав донесшийся звон, улыбнулся стражник. Несмотря на жару – в короткой серебристой кольчужице, с самострелом, с мечом, еще и короткое копье – рогатина к березе прислонена. Листовидный наконечник, толстое древко из ясеня – такое копье и метать можно, и медведя брать.

Правда, судя по стражнику, на медведя ему еще рановато было – слишком уж юн, безусый и по виду – шалопай! Веснушки, рыжие непокорные вихры – шлем с подшлемником валялся рядом, в траве, – щербатая улыбка – одного из передних зубов у парнишки-то не хватало, видать, в драке выбили… Хотя не-ет… не в драке, напарник – стражей-то было двое – это прекрасно знал. Тоже – тот еще напарничек, пожалуй, даже помладше рыжего. Такой же тощий, волосы – как солома, к тому ж суетлив безмерно, словно в детстве ежа проглотил. Вот и сейчас без нужды суетился – то снимет шлем, то наденет, то погладит арбалет, потом вдруг спохватится – пощупает мешочек с болтами-стрелами – на месте ли?

– Хорошо сейчас на покосе, а, Велька?

– Не Велька, а урядник Велимудр, – важно отозвался рыжий.

– Так я и говорю ж!

– Нет! Ты, Глузд, не так все говоришь, а с подвохом.

– Я? С подвохом? – Глузд суетливо замахал руками: – Да ни в жисть!

– Вот зачем, скажи, нас с тобой в один караул поставили? – рыжий Велимудр-Велька важно надул губы.

– Так то десятник…

– Верно, десятник, – Велимудр сделался еще важнее, по крайней мере – в собственных глазах, синих, как лесное озеро. – А почему? Чтоб я на тебя влиял! Это Михайлы-боярича придумка!

– Сотника? – хлопнул глазами Глузд. – Слышь, Вель… Велимудр… А правда вы с бояричем в Царьграде много повоевали?

– Было дело, – рыжий пригладил вихры. – Так ведь не я один. И Ермил, дружок мой, там был, и много кто из наших еще. Даже сестрица моя беспутная – Горька.

– Та, что тебе – зуб?

– Она-а… Замужем теперь, за гостем торговым из Ладоги.

– Ладога? А где это? Там же, где и Царьград?

– Ну… маленько в другую сторону.

– А Царьград красивый, большой? – не отставал Глузд.

А Велька и рад – ишь, как слушает!

– Большой – да. Как десять Туровов. А насчет красоты, тут уж – кому как. Мне так на приволье лучше. Эвон, глянь-ко кругом – река, озера, лес, луга вон, поля, покосы… Красота и есть! А в Царьграде – одни камни.

– Что значит одни камни?

– Дома все из камня, стены, улицы – тож.

– И улицы даже? Ну, дела-а!

– Та-ак! – водрузив на голову шлем, вдруг спохватился Велька. – Ты что это на посту болтаешь, унот Глузд? Устав гарнизонной и караульной службы забыл? Часовому запрещается… А ну, как дальше?

– Э-э-э…

Вообще-то, унот Глузд был парнишка умный… правда, ленился иногда, особенно в тех делах, которые требуют внимания и усидчивости.

– Вот! – хмыкнув, юный урядник Велимудр наставительно поднял вверх большой палец… да так и замер, увидев вдалеке какую-то дымку.

Пост младшей стражи, где сейчас несли службу ребята, располагался на поросшей редколесьем круче, спускавшейся к самой реке, и таким уж дальним не считался. Впрочем, как и ближним тоже. Участок считался спокойным, граничил с землями боярина Журавля. Боярин хоть и сгинул, однако отношения с тамошней властью оставались вполне добрососедскими, и пакостей от «журавлей» никто в Ратном не ждал…

– Вон-вон, смотри! – урядник показал рукою. – Костер, что ли, на покосе жгут? Во дурачины-то! Вот что, друже Глузд, а сбегай-ка…

– Не, на костер не похоже, – невежливо перебил унот. – Вон, дыму-то уже… Может, поджог?

– Да кому там поджигать… Хотя… Оставайся здесь, а я сам смотаюсь, гляну.

Оставив рогатину и щит, Велька перекинул за спину арбалет и опрометью помчался к покосу. Про шлем, конечно, забыл, только кудри рыжие колыхались.

Бежать было недолго, урядник и устать не успел… А пламя-то уже та-ак разгорелось! Казалось, все поле горит, весь луг, весь покос!

Косари уже спохватились, а как же! Тушили вовсю – таскали шапками воду, пытались сбить пламя одежкою… Да что уж там было спасать! Недаром пословица – горит, как сухая солома. Вот и горело…

– Пожню, пожню поливайте! – подбежав, распорядился Велька. – Эх, что ж у вас тут…

Провозившись с полчаса, пожар все же потушили. Сгорела пара стогов да разложенное для просушки сено…

– Похоже, отсюда и вспыхнуло, – Велимудр задумчиво склонился над гарью. – Вон, как выгорело-то, ага. Тут и полыхнуло. А потом пламя к стогам побежало… Не спохватились бы вовремя – сгорело бы все!

– Так оно и так – немало, – из собравшейся на пожар толпы молодежи вперед вышла худощавая девушка, светлоглазая, волосы цвета солнца и ржи заплетены в тугую косу.

– Звеня, ты? – узнав, обрадовался Велимудр. – То-то я и смотрю – знакомая.

Еще б не знакомая. Звеня, Звенислава (Елена в крещении) была одной из тех похищенных девушек, за которыми как раз и хаживали в Царьград ратнинский сотник Михайла Лисовин и его люди, в том числе и Велимудр-Велька. Выручили тогда дев, не всех, правда. И некоторых своих потеряли.

Звенислава тогда показала себя девушкой смелой и мудрой, именно она оставляла на всем пути условные знаки – то височное кольцо на ладейной стоянке, то надпись «Ратное». Умная – что уж тут скажешь, да. Из небогатой семьи… даже лучше сказать – из бедной. Смерды. Батюшка в лихоманку помер, «большаком» и остался один старый Коряга, дед – сто лет в обед, хозяйствовать в таком вот семействе особо некому, хорошо хоть община поддерживала, а так бы… Смерды-то смерды, но из тех смердов, которым до обельных холопов – один маленький шаг!¹

Хотя при такой-то жизни и в холопы пойдешь! Вон, Звениславу взять – лет пятнадцать уже, а замуж никто не зовет, хотя парни-то хороводятся. Девка-то красивая… однако – бедная, из тех, кто голь-шмоль и без приданого никому не нужна! Разве что так… полюби́ться… Не так давно, на Ивана Купалу, так многие парни с ней… Правда, до чего уж там дело дошло – неизвестно. Однако если б до чего и дошло, так парни бы и не выдержали, расхвастались бы уже, раззвонили… Тьфу, хуже баб!

– Ты что плюешься-то, Веля?

– Так… Думаю, отчего загорелось-то? Может, костры жгли?

– Костры жгли, да, – тут подошли и парни. – Ночью. Однако все потушили – понимаем, не дурни! Да и на стерне-то не жгли, на бережку…

– На бережку! – передразнил урядник. – Угольки-то, видно, остались, шаяли. А утром ветерок раздул – вот и…

– Тихо! – Звенислава вдруг насторожилась, прислушалась, а следом за ней – и все. – Что это, слышите?

– Будто стонет кто…

– Да нет же! Это ж коровки наши мычат… Да громко как, жалобно! Что, не слышите, что ль? Оглохли?

– Да, – согласно кивнула некрасивая мосластая девица с вытянутым плоским лицом. – Там наш выпас.

– Бежим! – ахнула Звеня. – Вдруг да там что?

Она и побежала, не дождалась ответа. Рванула так, что попробуй угонись – только коса по спине билась! Ну и с полдюжины человек тут же сорвались за ней. Верно, те, у кого коровки…

Подумав, Велька почесал голову и, махнув рукой, побежал следом. Сказать по правде, Звенька ему глянулась. Вот только с приданым как быть? Сам голь-шмоль, и невеста такая же будет. Да и не отдаст ее дед Коряга. Скорее, продаст какому-нибудь богатому купцу – в холопки, или отдаст в закупы… Эх, Звенька-Звенька! Предлагал тебе Михайла-сотник – в школу девичью, к мудрым наставницам в Михайлов городок. Глядишь, что бы и вышло. Не согласилась! Горда больно. Да и семейство-то кому кормить – деду? А там – мал-мала… Хорошо, коровенка…

Бежали напрямки – через излучину, через реку. Звенислава, не раздеваясь, так с разбегу в реку и бросилась, переплыла, дальше побеждала – мокрая. Остальные – такие же… Хозяева коровенок… стада…

Велька по пути замешкался – покуда кольчугу снимал, – когда подбежал к болотине, уже все в голос выли, утонувших своих коровушек поминали!

– Ой, Белка, Бедушка-а-а…

– Буренушка…

– Рогатинка моя… Да как же мы теперь без тебя будем?

– Виреюшка-а-а-а…

От всего стада осталось три коровенки. Точно – не Звениславы, та убивалась в голос…

– А ну, цыц! – громко приказал Велимудр. – Говорю, прекратили выть, живо! Надо тут все осмотреть…

Важно говорил отрок, да и держал себя соответствующе – деловито и строго. Нынче он был не просто рыжий Велька, а урядник младшей стражи Велимудр – полномочный представитель власти! Именно таким мудреным словом объяснял господин сотник. И еще говорил умное – «делегирование полномочий». Велька запомнил – умней не скажешь!

– Ты почто тут разорался-то, а? – неожиданно наехала на рыжего та самая мосластая девка с вытянутым лицом. – По какому такому праву?

– По праву доверенной мне власти! – отрок грозно сверкнул очами. – Вы меня тут многие знаете… Но сейчас с вами говорит урядник Велимудр! Так, как если бы это был сам сотник… и воевода! Приказываю… все здесь внимательно осмотреть. Внимание обращать на каждую мелочь… Да, пастухи где? Они хоть были или тут у вас так, на вольном выпасе?

Рыжий окинул всех таким взглядом, что даже плосколицая дева стушевалась, за паренька какого-то спряталась.

– Были у нас пастухи, Вель, – несколько придя в себя, перестала рыдать Звенислава. – Отроков двое, небольшеньких. Хвал с Беляном. И собака с ними – Горой.

– Ой, тот еще псинище! – невесело хохотнула плосколицая. – Он, Звеня, еще и постарше твоего деда будет, ага.

– Так, где они все? – спокойно осведомился урядник. – Пастухи эти где? Собака?

– Так, верно, испугались, что за стадом не уследили. И – в бега! – вслух предположила Звенислава.

– Ну да, так и есть, – плосколицая высунулась и закивала. – Хвал – он тот еще соня. Задремали, вот коровки-то к болотине и ушли. А с Гороя какой толк?

– Так что же они его, с собой забрали? Горой, Горой! Эй!

Велимудр громко позвал собаку и, не услыхав лая, махнул рукой:

– Вижу, не дозовешься. Ладно, приступаем к осмотру. В одну шеренгу… становись!

– Куда становись? – захлопала глазами Звеня.

– Ах, – урядник отмахнулся и смилостивился. – Забыл, вы ж не из стражи. А то бы знали! В линию вот так выстройтесь… ага… Теперь вот что. Идем от болота к пастбищу. Внимательно все смотрим. Увидите что – немедленно докладайте мне. Ясно?

– Угу…

– Не угу, а – так точно! Вперед.

Выстроив пять девчонок и двух парней цепью, урядник и сам встал на левом фланге, буравя взглядом траву и кустарники. Какое-то время все сосредоточенно сопели, неспешно продвигаясь к пастбищу… а уже от него пошли к речке… И вот тут-то уже и обнаружили кое-что.

– Ой, рубаха! – Звенислава подняла серенькую сермяжку. – Это точно – пастушонка.

– Беляна это сермяжица, – глянув на рубаху, подтвердила плосколицая… звали ее, кстати, Добровоя, или попросту – Войка.

Умная, кстати, дева – Велимудр для себя отметил. Умная и упорная. Не очень-то красивая, правда, судя по лицу – явно в родне степняки были.

– Как раз на него рубаха-то… на Беляна. На Хвала не налезет, мала.

– Хорошо, – задумчиво покивал рыжий. – И зачем он ее снял? А не на речку ли побежал? Искупаться. Жара-то… А ну, пошли, глянем…

Войдя по колено в воду, урядник остановился – задумался. Ребята тоже встали – ждали, чегой-то надумает?

– А теченье-то здесь ого-го! – поцокав языком, Велимудр потрогал воду рукою. – И водица – не парное молоко. Вполне могло ноги свести. Там у нас что – излучина? Вот и поглядим. Может, чего и вынесло?

Мертвое тело пастушонка обнаружила Войка. Ойкнула, закрестилась, позвала остальных.

Выброшенный течением труп застрял меж камнями. Из одежки – одни порты…

– Ну, да – его рубаха…

Мертвеца быстро осмотрели, но ничего подозрительного не обнаружили. Ни ран, никаких видимых повреждений, только что лицо – одутловато-синюшное. Ну, так и понятно же – захлебнулся. Ногу свело да затянуло стремниною в омуток.

– Воя… Он как, хорошо плавал?

– Да не знаю я. Не приглядывалась. Верно, как все.

– А вы что скажете?

Ребята – и парни, и девушки – дружно пожали плечами.

– Как он плавал и как жил, надо деревенскую мелкоту спросить, – покусав губы, Звенислава высказала очень здравую мысль. Так ведь правда и есть – кому из подростков есть дело до десятилетних? До всякой этой мелочи-скелочи… Никому. Неинтересно просто. – Обязательно спросим! – покивал Велимудр. – Молодец, Звеня. Ну, что? Обратно к болоту пойдем? Еще разок все посмотрим.

Если и побывали тут чужаки, то… Искать следы на мятой траве, после того как там прошло стадо… Ну-ну! Много отыщете.

– Ой, ромашка… – наклонившись, Звенислава подобрала сорванный кем-то цветок. Несколько лепестков оказалось оторвано, верно, пастушки гадали. На суженую? Бог весть… Вряд ли – возраст уж больно юн. Хотя… Самой погадать, что ли? Было бы, на кого…

– Там вон малинник примят, – обратила внимание Добровоя. – Верно, бежал кто-то…

– Так Белян и бежал. К речке.

– А зачем ему малинник мять? Ягод поесть захотелось? Хм… ну, может, и так…

Девушка сорвала с куста блекло-красную ягоду, пожевала и выплюнула:

– Тьфу! Недозрелая…

Так же вот, шеренгой, зашагали дальше к болоту.

– Какая-то телка могла туда забрести, – вслух предположил рыжий. – Пастушонок… как его?

– Хвал.

– Да, Хвал… Хвал заметил – побежал… да и сгинул в трясине! Пока второй купался… на голову свою.

Покачав головой, Звенька сверкнула глазами:

– Ой-ой-ой! Не больно ли подозрительно? Оба пастушка – и сгинули. Один в реке, другой – в трясине. Собака еще куда-то пропала…

– Так, может, и собака – в трясине? – снова предположил Велимудр.

Войка скептически скривилась:

– Ага! Как же! Так собака в трясину-то и пойдет! Разве что – за кем-то…

– Так за коровой же! Ну, или за Хвалом.

– И все ж подозрительно, чтоб собака…

* * *

Вечером, после караула, оба часовых – урядник Велимудр и унот Глузд – докладывали обо всем господину сотнику. Вернее, говорил-то один Велька, его напарнику по данному вопросу сказать было нечего.

– Ладно, Глузд, ступай. А ты, Вель, останься. С тобой мы еще договорим. Да ты садись, не стой уже.

Ратнинский сотник Михайла-боярич заслушивал часового у себя в замке, в Михайловом городке, где все было сделано так, как сотник того хотел, чтоб было красиво, удобно и вместе с тем величественно.

Задумал все Миша, а воплотил в жизнь – старшина плотницкой артели Кондратий Епифанович по прозвищу Сучок, мастер от Бога, вместе с помощником, родным своим племянником Питиримом (в просторечии – Пимкой, или просто – Швырком). Они вот с артельщиками-плотниками и выстроили здания для управления в Михайловом городке, а по сути – на выселках, в воинском лагере младшей стражи. Собственно, так выселки и прозвали, еще в те, не столь уж и далекие времена, когда парень не был сотником, однако уже имел невиданный для подростка авторитет. Нынче же, с Мишиной подачи, считалось, что «сей малый городок назван в честь тезоименитства духовного пастыря нашего иеромонаха Михаила, в успении вошедшего в сонм праведников, стоящих пред Горним Престолом».

«Хоромы» вышли ничуть не хуже боярских, а может, даже и княжеских. Строили хорошо, с размахом, чтобы можно было совет созвать, пир устроить, да еще было где писарей посадить, и казну держать, и с возвышенного места приказы объявлять. С высокого, почти что княжеского, крыльца. Так и задумано было – на крыльце сразу видно бывает, кто из бояр к князю ближе, а кто дальше. Когда князь по каким-то торжественным случаям на крыльце восседает, то бояре на ступенях стоят – ближние повыше, остальные пониже.

В сенях устроили большие окна, не только для света, но и для воздуха, иначе на пиру так надышат, что в волоковые окошки этакий дух не пролезет! На ночь и в непогоду окна закрывались ставнями. В сенях располагалась «прихожая», а следом – горница сотника, так сказать – рабочее место для всяких «бюрократных дел», с коими Михайла управлялся не один, а с целым «взводом» писцов во главе со старшим – Ильей, дальним своим родственником.

Все кругом блестело чистотой и казенным комфортом: выскобленный до белизны пол, покрытый четырехугольным светло-серым войлоком с красными узорами. Бревна сруба скрывали гладко струганные доски светлого дерева, дощатый потолок был тщательно выбелен, правда, местами прокоптился уже от свечей, однако все равно в парадных сенях было непривычно светло.

Посередине, прямо на войлоке, стоял длинный стол, накрытый белой льняной скатертью, а вокруг стола – двенадцать резных полукресел из ясеня и граба. На стеллажах виднелась парадная, раскрашенная под хохлому посуда.

На столе, между двумя пятисвечниками, имелся поднос, тоже раскрашенный под хохлому, на котором стоял кувшин с квасом и лежал небольшой ковшик. Все это придавало помещению яркий, праздничный вид, а отсутствие стоящих вдоль стен лавок и сундуков добавляло простора… чем Миша и пользовался: любил, когда думал, – ходить. Сейчас, впрочем, не ходил – уселся в кресло, усадив пред собой Вельку.

– Ну, давай-ка еще разок… Еще раз тебя выслушаю – может, что-то новое уловлю, так оно частенько случается, – сотник усмехнулся и тут же похвалил: – Что быстро все организовал – молодец! А вот за покос хвалить не стану – осмотр кое-как провел.

– Так ведь, господин сотник! – огорченно подскочил Велимудр. – Мы ж сразу, как коров услышали, – на пастбище побегли. А там – пастушонок мертвый…

– Ладно, ладно, не дергайся… Квасу вот испей… Вкусен, квасок-то! Особенно – в такую-то жару… Побегли они… Ишь ты… Значит, думаешь, второй пастушок от страха в лесу спрятался?

– Или в трясину попал!

– Или – в трясину… Собаки вот нет – да, – Миша потянулся к кувшину. – Значит, и впрямь – в болоте… Ладно. Завтра поутру заново все поглядим, на свежую голову… Ну, как квас?

– Вкусен, господин сотник.

– То-то! Говоришь, о пастушатах мелочь лучше расспросить? Молодец, сообразил.

– То не я, – отрок неожиданно сконфузился. – То девы подсказали.

– Что еще за девы?

– Звенислава… ну, та самая… И еще – Добровоя с выселок. Она тоже умная. Только страшная!

– Что? Что ты сказал? Страшная? – Михайла захохотал в голос. – Запомни, умник. Не бывает страшных дев. Бывает мало… Впрочем, рано тебе еще о спиртном.

Хмыкнув, сотник поднялся на ноги и подошел к окну. Уж, конечно, уряднику Велимудру, коему едва-едва пошло четырнадцатое лето, о спиртном еще думать рано. Как и самому Мише, коему не так и давно стукнуло семнадцать… Хоть он и выглядел старше своих лет. Зеленые, как у матушки, боярыни Анны Павловны, глаза смотрели жестко, цепко, создавая образ весьма недоверчивого и хмурого парня, чему способствовал и раздвоенный ямочкой упрямый подбородок… как у покойного отца. Губы, правда, еще остались почти что детскими, пухлыми, зато растительность на лице полезла уже давно. Светлая небольшая бородка, усы… мозоли на нижней челюсти, натертые подбородочным ремнем из-за постоянного ношения шлема. И еще – мозоли, набитые упражнениями на костяшках пальцев. Вечные синяки и царапины, постоянный, несмотря на ежедневные купания, запах пота, въевшийся в войлочный поддоспешник…

Семнадцать лет… Это здесь – семнадцать, этому, так сказать, телу… Впрочем, не только телу – тут имел место быть симбиоз. Средневековый мальчишка из села Ратного – и вполне себе матерый мужчина, управленец из высших слоев, бывший депутат Госдумы (и много кто еще) Михаил Андреевич Ратников из города Санкт-Петербурга, перемещенный силой науки в тело юного отрока. Раньше это как-то напрягало (не только других, но и самого Михаила) – уж слишком мудро рассуждал и действовал двенадцати-тринадцатилетний пацан, ну, а теперь, когда семнадцать, а по виду – и все двадцать, уже не так напрягает, чего ж…

Что и говорить, адаптация прошла успешно, однако ж с тех самых – первых – пор появилась у Михайлы привычка к внутренним монологам или диалогам с язвительным Михаилом Андреевичем, иронично обращающимся к Мишке «сэр Майкл». Зачастую Мишка легко побеждал Михаила Андреевича Ратникова, и тот на некоторое время как бы засыпал, но когда выпадала спокойная минутка, мысли, отнюдь не детские, начинали литься многоводной рекою, захватывая сознание безраздельно.

Кроме самого Миши, таким вот «перемещенным» еще был Тимка, Тимофей Кузнечик, а еще – сгинувший (скорее всего, вернувшийся обратно в свое тело и время) боярин Журавль, отец Тимки Дамир (может быть) и – тоже может быть – братец Тимофея Юрий, и поныне проживающий в землях боярина Журавля, где после исчезновения боярина стало твориться что-то не очень понятное. Кто-то что-то крутил, мутил воду – зачем? Для чего? И кто этот – «кто-то»? А может, и показалось все… К слову, Юрий прямым родичем Тимофею не был, но два боярина – Сан Саныч Журавль и Данила-мастер – были дружны с самой юности и почти никогда надолго не расставались, так что и Тимка почитал сына Журавля за старшего брата. Да их частенько так и называли промеж собой – Старший и Младший.

– Так, Велимудр! Младших в Ратном опросить! Что они о Хвале и об этом, как его…

– Белян, господин сотник!

– …о Беляне скажут. Умели ли плавать, могли ли в болоте утонуть, да и вообще – как к делу порученному относились и по жизни как? В таких вопросах все важно! Долго не тяни, в свободное от службы время – сделай.

– Могу спросить, господин сотник? – встав, Велька выпятил грудь, видать, хотел спросить что-то такое, не очень дозволенное. Не пакость, конечно, но…

– Ну, изволь – спрашивай.

– Могу себе помощников взять? – Рыжий скромно потупил взор. – Чтоб быстрее.

– Дружка своего, Ермила, попроси. Думаю, не откажет.

– Да нет, надо бы кого из Ратного… Ну, с ближних выселок хотя бы. Чтоб всю мелочь знали.

– Ага, – усмехнулся Михайла. – Небось, у тебя и на примете кто есть? Такой вот знающий…

– Да дева одна, Звенислава… Ну, которая в Царьграде…

– Помню я Звениславу – умна.