Kitobni o'qish: «Заучка»

В кабинете у директора

Рот мистера Монти, брызгающий слюной во все стороны, прикольно попадал в такт словам Честера, гремевшим в наушниках. Приглушая и увеличивая звук, Змей мысленно микшировал ремикс.

– Учебный процесс остановился на два часа!

«Мурашки по коже…»¹

– В нашей школе более полутора тысяч учеников!

«Эти раны никогда не заживут.»

– Девяносто четыре педагога не могли попасть в девяносто четыре кабинета, потому что кому-то пришла в голову идиотская выходка подменить все бирки на ключах!

«От страха я проваливаюсь в бездну»

– Запись об этой вопиющей выходке будет занесена в твое личное дело и …

«И не могу отличить, что реально, а что – нет.»

– Отстранен на две недели от занятий.

Резким движением Змей поднялся, сразу став выше директора. Монти инстинктивно отступил. Парень криво усмехнулся уголком рта – ну конечно, опасный хулиган, а ну как врежет.

– Я, конечно, польщен, но будь я директором, я б, наверное, наказал себя, а не наградил.

И, чуточку полюбовавшись на рыбье выражение лица «толстяка Монти», Змей подхватил рюкзак, шутливо отдал честь и вышел из кабинета, не закрыв за собой дверь. Во внутреннем кармане куртки тихонько переговаривались потертые купюры, выигранные Змеем за эту небольшую шалость с ключами. Он знал, на что потратит эти деньги.

«Что-то внутри меня тянет меня ко дну».

Пролог

Когда нам с Джошем было одиннадцать, мы целую весну провели у бабушки и дедушки. Нам не было скучно, наоборот, очень весело, но когда мы вернулись домой, все переменилось. Это замечала только я – брат уже тогда был толстокож и был счастлив в любом месте, где можно играть в футбол, но я…

Я видела, что мама другая.

Там, в Уэстбруке, я как-то сорвала тюльпан и неловким движением нечаянно повредила стебель, практически оторвав бутон – бабушка, глядя на мои слезы, ловко закрутила в прозрачную пленку, заверив меня, что теперь будет держаться.

Таким же красивым и надломанным цветком, завернутым в целлофан, казалась мама.

В один из дней Джош, пылесося пол и препираясь со мной – «а почему всегда я», вдруг неловко задел локтем туалетный столик. Хрупкая конструкция, перегруженная баночками и кистями, пошатнулась, этот увалень успел-таки сориентироваться и подхватить, но любимое зеркало мамы упало на пол и разбилось с противным звоном. Я уставилась на виноватого Джоша испепеляющим взглядом, но было уже ничего не исправить.

Мама услышала из кухни, прибежала. Присев на корточки, подняла пластиковую розовую рамку – кусочки осколков поехали вниз. Прямо руками она стала подбирать стеклянный мусор, складывать поверх остатков зеркала. Она рассказывала как-то, что это старое двустороннее зеркало досталось ей в пятнадцать лет от бабушки. Одной стороны у зеркала давно не было, осталась только увеличительная. Я не понимала, как можно вообще смотреться в вещь, которая безжалостно тебя уродует и высвечивает каждую черную точку на носу, но мама любила этого монстра, и сейчас слезы крупными каплями покатились по ее лицу.

– Мам? – с опаской спросил Джош. – Ма-ам, прости, я куплю тебе новое зеркало.

От его слов мама заплакала сильнее. Этот носорог никогда не понимал женщин! Я подбежала к маме, крепко обняла ее, одновременно крича на брата:

– Дурак! Маме не нужно твое новое, она любила старое! Вечно ты все портишь!

Ева на мгновение отстранилась, вытерла слёзы ладонями, села на край кровати, а потом снова прижала меня к себе, подозвала и Джоша:

– Иди к нам. Никто ни в чем не виноват. Я не сержусь, сынок.

– Тебе просто жалко, да, мама? –Мы обхватили её своими руками с обеих сторон, вдыхая родной запах, которым не пах больше никто. Мама снова начала горько плакать, и мы жалели ее, не понимали, почему ей так грустно, но грустили вместе с ней, потому что любили больше всего на свете и хотели, чтобы она улыбалась. Я гладила ее по волосам, как она гладила меня, когда мне было плохо и отчетливо видела, как снимаю с нее этот целлофан, сминаю в руках, выбрасываю прочь.

В какой-то момент мама повалила нас с Джошем на кровать:

– Чур, я булочка!

И тогда я поняла, что все хорошо. Она не цветок и не сломается. Я радостно откликнулась на пароль игры, которую сама же когда-то и придумала. Упала на маму сверху:

– Я – сосиска!

Джош, специально встал на кровати, чтобы набрать высоту, и свалился на обеих, выбив дыхание:

– А я – сыр!

Мы хохотали и обнимались в этой куче-мале, когда наконец-то пришел тот, кого еще только и не хватало.

– А почему как обычно кетчуп самый последний? – и папа с разбега прыгнул на нас, вызвав дружный счастливый стон расплющенного сэндвича.

Булочка, сосиска, сыр, и кетчуп. Что еще надо для хорошего хот-дога?

Восемь цокающих лап заинтересованно кружили вокруг кровати и, папа, зажав маме рот, шепнул нам:

– Быстро! Я не смогу ее долго удерживать!

И под мамин сдавленный вопль «не на чистую постель», мы с Джошем синхронно скомандовали только и ждущим повода поучаствовать в веселой свалке собакам:

– Бэтмен, Эльза, ко мне!

Спустя минуту.

– Я придумал! Эльза будет салатом, а Бэтмен – кунжутом!

Змей

На крыше высотки плакала девушка.

Змей уже давно наблюдал за ней. Ему было интересно, как долго человек может выжимать из себя воду, когда думает, что его никто не видит.

С места, на котором он сидел, Змея нельзя было заметить, в то время как ему открывался прекрасный обзор. Но картина не менялась, и парень начинал скучать. Час назад эта пигалица ворвалась на его крышу и с того момента поток слез так и не иссяк. В конце концов их обоих смоет соленой волной. Сначала она рыдала громко, а под конец тихонько скулила, как голодный лохматый щенок. Девчонка сидела, обхватив руками колени, вдоль спины сквозь зеленую футболку просвечивали позвонки. Лицо прятали рыже-коричневые пушистые пряди.

«Каштановый», – вспомнил он. Такой цвет называется «каштановый».

Змей докурил третью сигарету. Если бы эта малышка не была столь беспечна, она бы уже давно почуяла резкий запах табака: ветер как раз дул в её сторону. Затушив окурок, он щелчком запустил его через парапет и уже хотел окликнуть плаксу – её нытье порядком выматывало нервы, но она и сама вдруг перестала.

«Наконец-то», – с облегчением подумал он. – «Давай, вали уже домой, принцесса».

Но уже в следующее мгновение он не поверил своим глазам. Ненормальная идиотка подошла к краю крыши и, опасно замерев в полушаге от неба, посмотрела вниз.

Заучка

Пустота смотрела на меня равнодушным зрачком серого асфальта. Не прыгнешь ты – прыгнет кто-то другой. Небу все равно.

Это успокаивало, обещало недолгий полет и прощение. Ведь они – они никогда меня не простят. Я подвела их, оказалась не той девочкой, которую они всегда любили: дочкой, которая не спорит, не совершает глупостей, носит платья, водится с приличной компанией, не грубит учителям и не дерзит в ответ на замечания.

«Теперь они поймут, что ты не такая уж и хорошая, и разлюбят тебя».

– Я всегда подозревал, что вы, заучки, совсем того, но чтобы настолько…

Насмешливый голос прозвучал совсем близко: кто-то стоял прямо за моей спиной. Я вздрогнула и легонько покачнулась вперед. Бездна вдруг стала на вдох ближе… Перед глазами поплыли разноцветные круги; мне казалось, что все кончено, я падаю… «Совсем не страшно», – подумала я и только тогда сообразила окончательно, что все еще стою на твердой поверхности.

Сильные руки обхватывали меня поперек туловища, удерживая не слишком нежно, но крепко и надежно.

– Сделай шаг назад.

Горло вдруг перехватило, и я просто кивнула, не сумев выдавить: «Хорошо». Я попыталась отступить, но тело было какое-то чужое, грузное, неповоротливое, как будто набитое мокрой ватой.

– Ну же. Шаг назад. Я держу. Не смотри вниз.

Но я не могла отвести глаз от затягивающей пустоты. Несколько минут назад мне совсем не было страшно, но сейчас всё внутри распадалось на атомы, превращая меня в беспозвоночную амебу. Колени подгибались, и я стекала вдоль тела удерживающего меня парня, становясь все более тяжелой. Высота уже заметила меня и теперь не отпустит: я все равно упаду…

Он грубо дернул меня назад – на безопасное расстояние. Я упала на четвереньки, ободрав колени и ладони о нагретый шершавый рубероид. Резкая боль вернула меня в чувство, и из глаз полились слезы.

– Это что, твою мать, за фокусы?

Мой спаситель рухнул рядом, не заботясь о сохранности джинсов и отчаянно ругаясь. Его голос был злым и сиплым, а слова – бранными, но достающие из пачки сигарету руки тряслись, а лицо неестественно белело на фоне сочного неба.

Я молчала, пока он выплескивал в обидных словах страх.

Поразительно, как по-разному люди переносят стресс. Некоторые, как мой папа и брат, фонтанируют словами, другие – я и мама, например – молчат. Нашему голосу слишком страшно озвучивать мысли, мечущиеся в голове. Этот парень, видимо, был из первых.

– Я тебя знаю. Ты из выпускного класса.

Он бросил на меня косой взгляд.

– Всегда мечтал сводить с ума отличниц.

Я не ответила на эту колкость.

– Змей. Все зовут тебя Змей.

Он лег на спину, подложив руку под голову. Затянулся и, округлив губы, выпустил идеальное колечко дыма.

– Ого. Я польщен. Богатенькая мисс Зануда знает мое имя? Я б расписался тебе на фотке, да вот только ты жутко меня бесишь, не помню почему… Ах да, точно! Я только что чудом не превратился в мокрое пятно на асфальте, потому что наша нежная девочка получила за сочинение… B? Или, о ужас, C?²

– Это не из-за сочинения!

Змей перекатился на бок, в упор посмотрев на меня.

– Нет? Тогда что, поясни мне. Мне интересно, почему благополучная чистенькая куколка из хорошей семьи забирается на крышу заброшенного здания и подходит к краю? Тебе не купили кигуруми от Армани? Последний айфон?

– Я выбила лучшему другу своего брата два передних зуба!

– Ты… что? – поперхнувшись дымом, он стал давиться смехом и кашлем.

Я смотрела на него, вздернув бровь, пока он наконец не сделал серьезное лицо.

– Так это не шутка?

Я покачала головой. Нет, это не шутка, все очень и очень плохо: я подвела свою семью, разочаровала родителей, брат никогда меня не простит…

– Эй, эй! Заучка! Не вздумай снова разводить сырость, ты достала уже реветь! Лучше расскажи, что там у вас за… таэквондо произошло.

Я потерла лицо, чтобы оно прекратило меня подводить. Змей прав: я за сегодня наревелась впрок на много лет. И потом, завтра об этой истории будет гудеть вся школа. А он и правда меня спас и заслуживает узнать обо всем от меня.

Я шмыгнула носом. Снова стало ужасно жалко себя.

– Дай мне тоже сигарету.

Его лицо стало таким… отчетливо насмешливым и недоверчивым.

– Красные «Мальборо»? Не слишком для тебя, принцесса? Тебе бы клубничный вейп, но у меня нет, извини, я парень из простых, не балованный.

– «Мальборо» подойдут.

Он протянул мне пачку, из которой торчала зажигалка. Я неловко вытащила сигарету и чиркнула колесиком. Пламя вырвалось и тут же погасло, унесенное ветром. В школе девчонкам стоило лишь протянуть руку – им тут же подносили заботливо прикрытый ладонями огонек. Но Змей явно не собирался строить из себя джентльмена. Явно не со мной.

Я нахмурила брови и справилась-таки, слегка опалив кончики ногтей. Я умела курить: пробовала с Джошем и Марком год назад, на Рождество, пока наши предки потягивали вино за разговорами. Поэтому я затянулась аккуратно, не захлебнувшись от щекочущего нёбо никотина и не опозорившись в глазах главного хулигана школы. «Не опозорившись окончательно», – мысленно поправила я себя.

– Ну-ну, смотри-ка. Вас там на уроках биологии учат курить?

– На уроках по половому воспитанию.

Он хмыкнул.

– А ты зубастая, когда забываешь, что надо все время быть хорошей.

– Мне рассказывать, или продолжим обмениваться комплиментами?

Уголок его губ подпрыгнул в вызывающей, обаятельной усмешке, и мое глупое сердце подпрыгнуло вместе с ним.

– Рассказывай… заучка.

Змей

Змей катался по крыше, держась за живот. От дикого смеха и курева в боку кололо. Напряжение прошлого часа наконец спадало, выливаясь в безумный, истерический хохот.

– Он полез к тебе целоваться, а ты выбила ему два зуба?

Рыжая злобно зыркала из-под сведенных бровей. Наверняка подсмотрела грозное выражение лица у кого-то из предков – ее же оно делало похожей на ребенка, капризно надувающего губы.

– Сдуйся, пупсик. Так ты похожа на хомячка, с такими щеками.

Она мгновенно вспыхнула, став еще забавнее в своем негодовании, и он не смог ее не подколоть, лишь бы понаблюдать еще за тем, как потешно она психует.

– А ты милая, когда хмуришься. Того и гляди, мне тоже захочется тебя поцеловать.

Ее глаза мгновенно налились слезами, и он снова зашелся в хохоте, на мгновение увидев их со стороны: хороша парочка, одна ревет, второй стебётся.

– Прекрати ржать, как конь короля Артура. То, что я тебе рассказала, совсем не смешно.

– Чуточку смешно, свинка Пеппа, чуточку смешно. Ну прекрати хлюпать носом, посмотри на это со стороны. Ты же заучка, значит, кое-какие мозги наверняка имеются. Она посмотрела на него с до того презрительным высокомерием, что Змей сразу понял, почему она оказалась на крыше при первой неудаче. С таким-то говняным характером, у девчонки явно не слишком много друзей.

С вызовом сощурив глаза, Кира вытащила из пачки очередную сигарету, и он, поморщившись, подавил неуместный порыв отобрать её. Он не мамочка, чтобы следить за воспитанием безмозглых детишек. Но… С сигаретой в зубах она смотрелась неправильно. Как хорошая домашняя девочка, которая отчаянно пытается стать плохой и дерзкой. Как малолетка, стащившая у мамы красную помаду и бутылку виски из батиного бара.

Она и есть малолетка. Пятнадцать лет, девятиклассница.

Нелепо, но он знал их обоих: и девчонку, и её гиперактивного братца-задиру. Они были приметной парочкой, полными противоположностями. Заводной парень, футболист, красавчик, баловень, лентяй – от Джоша стонала школа и дёргался глаз у учителей. И она. Занудная отличница-ботаник, вечная староста и отрада учителей. Грейнджер, дразнили ее. Гермиона Грейнджер. Вечно выигрывала какие-то конкурсы. В прошлом году с командой таких же задротов выступила в «Разрушителях легенд». Он не смотрел.

– Сколько этот придурок тебя доставал?

Она нахмурила лоб: видимо, прикидывая.

– Ну он все время, что я его знаю, ведет себя как умственно неполноценный, но… С начала учебного года проходу от него не было. Задевал в коридорах, норовил больно ущипнуть, выкрикивал гадости…

– А твой братец? Не мог втащить своему дружку, чтобы отстал? Нормальные братья так поступают.

– Винс при нем вел себя нормально, только корчил страшные рожи, ну и… знаешь, всякие неприличные жесты…

Змей сложил колечко из пальцев и потыкал в него указательным пальцем правой руки:

– Типа такого?

– Да, – она снова покраснела.

Он сложил из пальцев «V», лизнул между ними воздух и подмигнул Кире:

– Или такого?

– Да что с тобой не так?! – выкрикнула она.

– А с тобой? С фига ли ты молчала? За тебя что, некому заступиться?

Она потупила глаза, нервно заправив волосы за уши.

– Я думала, это нормально. Всех дразнят, и никто не раздувает из этого проблемы. Девчонки… Все девчонки и сами могли ответить обидчикам, да так ловко и нахально, что я умирала от восхищения и зависти, что у меня так не получается. Я не хотела жаловаться.

До него наконец дошло.

– Хотела справиться сама?

Она кивнула, рассматривая свои шнурки.

– Мои родители гордятся мной. И учителя. Всегда ставят в пример Джошу, говорят, что с ума бы сошли, если бы я была такой же проблемной, как он. Мне нравится это: чувствовать себя лучше его. Взрослей. Я привыкла быть первой, быть идеальной. Правильной. Но когда Винс сегодня утром затащил меня в подсобку и стал пихать свой слюнявый язык мне в горло… Я не знаю, что на меня нашло. Какая-то ярость, пелена перед глазами, а в голове горячо и пусто… Я ударила его изо всех сил… Я не целилась специально… Но когда он с криком отшатнулся от меня, а потом выплюнул себе в руку кровавую пену и зубы… у него было такое растерянное лицо, как будто он не верил в происходящее. И я смотрела на него, на зубы, снова на него, а потом развернулась и побежала. Я бежала просто, чтобы бежать думала, что сейчас меня схватят и отведут в полицию или к директору, позвонят родителям, и Джош будет смотреть на меня с превосходством, и понимала, что не смогу это вынести, что сейчас закричу…

Змей молчал. Он вдруг почувствовал, что понимает ее. Ему тоже было знакомо это чувство: когда ты один во всем мире, и тебе совершенно некуда, не к кому пойти, и остается только бежать сломя голову, лишь бы не стоять и не думать.

– Почему ты спряталась здесь?

– Не знаю. Я была здесь однажды, еще осенью. Подружки показали мне это место. Мы тогда делали селфи для инсты, садились на край и болтали ногами.

Подумав, она добавила:

– Тогда не было страшно. Немножко жутко, но и весело, и мы были вместе, и подбадривали друг друга…

– А сейчас?

– А сейчас я испугалась. На самом деле я боюсь высоты.

Он промолчал. То, что нас больше всего пугает, сильнее всего и притягивает.

…Небо было розовым и чистым. Огненный шар опускался за дома в океан, окрашивая город светом и тенью. Змей любил это мгновение совершенной равнодушной красоты – тут, на высоте, оно всегда принадлежало только ему.

Но сегодня закат, разделенный на двоих, показался ему другим. Особенно щемящим и безграничным. Девушка не мешала, вела себя правильно, интуитивно понимая, что нельзя нарушать безмолвие. По ее голым рукам бегали мурашки от ветра и вечера, и она ежилась, обхватывая локти белыми пальцами Он снял куртку, накинул ей на плечи, и они долго сидели рядом, впитывая в себя вечность.

Солнце ушло, и небо усыпали яркие зрачки любопытных звезд.

Он поднялся и протянул ей руку.

– Пойдем. Отведу тебя к маме. Заучка…