Русская революция. Ленин и Людендорф (1905–1917)

1.2.2.4. Неудачное участие Ленина в революции

В то время как Гапон, Рутенберг, Троцкий, Парвус и множество других социалистов-радикалов, русских и зарубежных, весной и летом 1905 г. нелегально ехали в Россию – как правило, через Берлин и с немецкими документами (см. ниже), – Ленин не спешил откликнуться на призывы русских товарищей, жаждавших его присутствия. В отличие от увлеченных социалистов, которые рисковали безопасностью и жизнью ради превращения местных беспорядков во всенародное вооруженное восстание, Ленин наблюдал за происходящим издалека, и подписание японско-российского мирного договора (29 августа 1905 г.) застало его в безопасной Женеве. Отныне японцы потеряли интерес к российскому оппозиционному движению. После того как текущие операции были доведены до конца, Акаси 18 ноября отозвали из Европы, и японское финансирование прекратилось.

Лишь когда вступила в силу политическая амнистия по Октябрьскому манифесту 1905 г., Ленин принял решение вернуться в Российскую империю. Со всеми возможными предосторожностями он между 15 и 18 ноября (вероятно, 18-го) отправился из Женевы «через всю Германию»^[148] в Стокгольм, чтобы оттуда перебраться на сравнительно безопасную финскую территорию. Важнейшая железнодорожная линия на север шла в Германии через Берлин. Данных о контактах Ленина во время транзитного проезда по стране или промежуточной остановки в немецкой столице нет, однако было замечено, что в Стокгольме путешественник несколько дней ждал получения немецкого проездного документа и тогда же встретился с директором банка графом Маннергеймом^[149]. С немецким паспортом на имя Вильгельма Фрая (видимо, новые задачи потребовали новой личины) Ленин сначала приехал в российскую столицу, но пробыл там недолго, только чтобы осмотреться, и в целях безопасности поселился в Финляндии, сняв комфортабельную усадьбу на прибалтийском курорте Куоккала (ныне Репино). Здесь он собрал вокруг себя ближайших соратников, включая Бонч-Бруевича, Красина и Богданова^[150]. Вместе с Красиным и Богдановым он в 1906 г. основал тайный руководящий орган большевистской группы в РСДРП, т. н. Большевистский центр^[151], и наблюдал за ходом внутрироссийских процессов, свернувших благодаря Октябрьскому манифесту царя на конституционные рельсы, дожидаясь удобного случая поднять вооруженное восстание, которое положило бы конец либеральной весне в Российской империи. Именно по этой причине основные силы русской социал-демократии – Плеханов, меньшевики и бундовцы – осуждали ленинский план как несвоевременный и неудачный, а ведущие русские марксисты, например П. Б. Струве, считали его преступлением против русского народа.

Повод к восстанию представился, когда меньшевистский Петербургский совет рабочих депутатов во время заседания 16 декабря 1905 г. был разогнан полицией, а его члены, в том числе основатель совета, еврейский адвокат, меньшевик Г. С. Хрусталев-Носарь, а также реэмигранты Троцкий, Парвус, Нахамкис и др., арестованы, отданы под суд и сосланы. Хотя устранение со сцены соперников-меньшевиков Ленина не слишком огорчило^[152], он воспользовался разгоном совета как предлогом для того, чтобы из безопасного финского убежища «искусственно»^[153], как обвинял его Мартов, разжечь восстание в Москве.

Глава маленькой партии большевиков готовился к руководству восстанием, пока работал на японский Генштаб, и его первая попытка носила все признаки этого сотрудничества. Японцы желали видеть главным орудием борьбы против самодержавия индивидуальный террор и требовали убивать одного за другим видных российских государственных деятелей до царя включительно. Опасения эсеров-коллаборационистов, что при этом, например, могут погибать случайно оказавшиеся рядом дети, Акаси отметал как «почти смешные»^[154]. В таких условиях и Ленин в 1904–1905 гг. заново определил свое отношение к террору. Он уже в свои мюнхенские времена в статьях 1901–1902 гг. для «Искры» дистанцировался от общего осуждения террора социал-демократами^[155]. В феврале – марте 1905 г. он выразил переосмысленное под давлением японских пожеланий мнение о «новых задачах и новых силах»^[156]. Вместо направленного против отдельных личностей индивидуального террора, Ленин теперь выступал за «массовый террор» как «слияние на деле террора с восстанием массы»^[157]. Применение массового террора в качестве основного инструмента гражданской войны с целью создания временного революционного правительства и вооружения народа казалось ему столь важным для дальнейшего хода беспорядков, что он планировал добиться формального включения такого террора в программу русской социал-демократии на III съезде РСДРП; пункт 7д «Общего плана решений III съезда», составленного им в феврале 1905 г., гласил: «Террор должен быть сливаем фактически с движением массы»^[158]. Его требование, очевидно, последствий не имело (принятые съездом резолюции остались в тайне^[159]): меньшевистская сторона не признала правомочным съезд (третий по большевистскому счету), открывшийся в Лондоне 12 (25) апреля 1905 г. (вероятно, в присутствии Акаси), и даже среди присутствовавших большевиков он вызвал разногласия. Ленин, который в эти дни собирался делать доклад о Парижской коммуне^[160], заинтересованно и одобрительно следил за вспышками кровавого террора (такими, как нападения повстанцев на караулы на балтийском побережье или убийство командования и восьми офицеров в одной пехотной дивизии на Кавказе). Судя по опыту подобного насилия весной и летом 1905 г., он осенью пришел к выводу, что террор несомненно поможет научить массы правильной тактике в момент восстания, и снова потребовал, чтобы социал-демократия признала массовый террор и сделала его одним из своих методов. Его инструкция «Задачи отрядов революционной армии»^[161], подводя итоги этого опыта, предписывала каждому члену партии и боевым отрядам вооружаться самим «кто чем может (ружье, револьвер, бомба, нож, кастет, палка, тряпка с керосином для поджога, веревка или веревочная лестница, лопата для стройки баррикад, пироксилиновая шашка, колючая проволока, гвозди (против кавалерии) и пр. и т. д.)». «Даже и без оружия, – говорилось в ней, – отряды могут сыграть серьезнейшую роль… забираясь на верх домов, в верхние этажи и т. д. и осыпая войско камнями, обливая кипятком… К подготовительным [операциям] относится раздобывание всякого оружия и всяких снарядов, подыскание удобно расположенных квартир для уличной битвы (удобных для борьбы сверху, для складов бомб или камней и т. д. или кислот для обливания полицейских…)». Нападения с использованием перечисленных методов Ленин объявлял не только правом, но и обязанностью любого революционера, рекомендуя «убийство шпионов, полицейских, жандармов, взрывы полицейских участков… отнятие правительственных денежных средств для обращения их на нужды восстания… немедленное разжигание революционной страсти толпы…»

С этими предпосылками Ленин в декабре 1905 г. приступил к устройству восстания в Москве, опираясь на предварительную организационную работу Красина и его боевиков на месте и пустив в дело часть оружия из японских поставок^[162]. «Московское восстание» (7 [20] – 17 [30] декабря 1905 г.), которое Ленин следующие восемь месяцев стыдливо обходил молчанием, пока уничтожающая меньшевистская критика не заставила его высказаться^[163], и которое ленинские апологеты до сих пор весьма неохотно связывают с его именем, закончилось провалом, унеся жизни 1 059 чел., в том числе 137 женщин и 86 детей^[164]. Встав на защиту восстания, Ленин перещеголял сам себя, сыпля эпитетами в превосходной степени: по его словам, это было «величайшее историческое приобретение русской революции», поднявшее революционное движение до «высшей ступени» и «гигантской степени»^[165], коих, однако, можно достичь лишь ценой величайших жертв. Начало боев он изобразил «мирной забастовкой, мирными демонстрациями» и задал образец всех будущих оправданий перед лицом упреков за легкомысленное провоцирование беспорядков с тяжелыми последствиями, утверждая, что революционные рабочие, построив баррикады, ждали директив насчет более активных действий от «руководителей с[оциал]-д[емократического] пролетариата». Если те и совершили ошибку, то – недостаточно решительно призывая к «бесстрашной и беспощадной вооруженной борьбе». Другая ошибка заключалась в плохой «обработке» войск, посланных на усмирение повстанцев; здесь Ленин особо указывал на необходимость переубеждения казаков. Третий великий урок Московского восстания, по его мнению, повелевал изменить боевую тактику: перейти к партизанской войне, действуя подвижными и чрезвычайно мелкими отрядами – десятками, тройками, даже двойками, – вместо того чтобы стоять толпой на баррикадах с револьверами. К тактике партизанской войны, писал он, относится также массовый террор, который социал-демократия должна признать и применять, не забывая о новинках военной техники, таких, например, как «выдвинутая» японской войной ручная граната и автоматическое ружье. «Мы можем и должны воспользоваться усовершенствованием техники, научить рабочие отряды готовить массами бомбы, помочь им и нашим боевым дружинам запастись взрывчатыми веществами, запалами и автоматическими ружьями», – требовал от своих товарищей Ленин.

Не смущенный поражением, Ленин предсказывал, что «близится великая массовая борьба» и «это будет вооруженное восстание», и внушал товарищам: «Массы должны знать, что они идут на вооруженную, кровавую, отчаянную борьбу. Презрение к смерти должно распространиться в массах и обеспечить победу. Наступление на врага должно быть самое энергичное; нападение, а не защита, должно стать лозунгом масс, беспощадное истребление врага – станет их задачей; организация борьбы сложится подвижная и гибкая; колеблющиеся элементы войска будут втянуты в активную борьбу. Партия сознательного пролетариата должна выполнить свой долг в этой великой борьбе».

Эти военные «уроки московского восстания» Ленин официально адресовал руководителям «масс», тем самым завуалированно перекладывая на них вину за провал своего московского предприятия. Неофициально же он сделал для себя выводы, которые не стал предавать огласке и о которых поэтому не говорят лениноведы: главную долю ответственности за кровавую бойню в московском рабочем квартале на Пресне он в глубине души сваливал на охранку и Департамент полиции, сумевшие подавить восстание и схватить его участников благодаря стратегическому превосходству. Ленин персонализировал эту ответственность в лице вице-директора и заведующего политической частью Департамента полиции П. И. Рачковского, известного ему в качестве многолетнего руководителя Заграничной агентуры охранки, в том числе в Женеве и Париже. В 1905 г. Рачковского из-за революционных волнений вызвали в столицу, а в декабре поручили ему возглавить сыскную работу в Москве. Он так успешно справился с заданием, что был награжден особой премией в размере 75 тыс. рублей^[166]. В Рачковском, который слыл в Министерстве внутренних дел искуснейшим политическим стратегом, Ленин, должно быть, видел своего личного заклятого врага и обдумывал встречную стратегию, чтобы, учитывая планы по расширению революционных беспорядков, по возможности нейтрализовать и обезвредить его самого и его департамент.

Одно из преимуществ сыскных органов состояло в наводнении революционных партий и боевых групп агентами из их же собственных рядов. Метод вербовки агентов из членов антиправительственных партий был в 1880-е гг. разработан В. К. Плеве, в бытность его директором Департамента полиции, для борьбы с народовольческим террором и применялся накануне революционных волнений в 1904 г. под его руководством в качестве министра внутренних дел, пока он сам не поплатился за это жизнью, пав одной из первых жертв финансируемого японцами террора (28 июля 1904 г.). Во времена Плеве мишенью служили преимущественно эсеровские террористы, в том числе руководитель Боевой организации эсеров^[167] Е. Ф. Азеф, но при преемнике Плеве на посту директора Департамента полиции А. А. Лопухине, по мере того как волнения ширились и к террору все чаще прибегали другие боевые группы, этот метод периодически начали использовать и против социал-демократических боевиков. В 1905–1906 гг. внедрение в революционное движение завербованных партийных активистов, предававших собственные организации силам правопорядка, стало действенным и грозным орудием массовой ликвидации движения^[168]. Самый сенсационный случай такого рода Ленину пришлось пережить весной 1907 г., когда его товарищ Е. Н. Шорникова (партийная кличка Ирина), секретная сотрудница Петербургского охранного отделения (под кличкой Казанская), выдала столичную военную организацию РСДРП тайной полиции, предоставив в распоряжение полицейских подготовленный ею документ якобы с призывом к мятежу в войсках (5 мая 1907 г.).

1.2.2.5. Инструкция Министерства внутренних дел

Противоправная практика Министерства внутренних дел так хорошо зарекомендовала себя во время революционных беспорядков, что премьер-министр П. А. Столыпин пожелал ее легализовать^[169]. Под руководством министерства весь 1906 г. на основе полицейского опыта предыдущих лет разрабатывалась секретная «Инструкция по организации и ведению внутреннего (агентурного) наблюдения», вступившая в силу в 1907 г.^[170] Инструкция узаконивала «приобретение и сбережение внутренней секретной агентуры – единственного вполне надежного средства, обеспечивающего осведомленность». Указывалось, что лица, принадлежащие к этой «внутренней агентуре», «должны состоять членами одной из революционных организаций… или, по крайней мере, тесно соприкасаться с серьезными деятелями таковых». Преимущество при вербовке следовало отдавать «слабохарактерным, недостаточно убежденным революционерам, считающим себя обиженными в организации, склонным к легкой наживе и т. п.». Расхождение с общей полицейской сыскной практикой заключалось в том, что инструкция требовала не карать отдельные проступки, а стремиться к разоблачению и уличению всей организации, когда она полностью раскроет свою преступную сущность. Главное предписание гласило: «…все стремления политического розыска должны быть направлены к выяснению центров революционных организаций и к уничтожению их в момент проявления ими наиболее интенсивной деятельности…» Таким образом, целью розыска объявлялись не отдельные деятели, нелегальные типографии, «мертво лежащее на сохранении склада оружие», а организации в целом в состоянии совершения несомненно преступных деяний.

О существовании секретных инструкций такого рода очень скоро узнали все революционные партии: Организационное бюро ЦК Партии социалистов-революционеров опубликовало одну из них уже в 1908 г.^[171] Это превратило инструкции по обезвреживанию антиправительственных организаций в обоюдоострое оружие: осведомленные партийные активисты или двойные агенты в рядах партии могли использовать периоды затишья в действиях сыска против организаций, замахивающихся на большие дела, для усиленной работы и завершения партийного строительства. «Довольно часто случалось, что революционные организации внедряли своего человека в охранное отделение, чтобы дезорганизовать его и, главное, узнать имена секретных сотрудников…»^[172]

Ленин, опытный партийный стратег, такую возможность тотчас подметил и в последующие годы широко эксплуатировал. Он разработал встречную стратегию, состоявшую в том, чтобы использовать создание внутренней агентуры Департаментом полиции, умышленно засылая в эту агентуру в центре и на местах подходящие кадры своей партии, которые добывали для него важную информацию, распространяли намеренную дезинформацию о внутренних процессах в партии и при случае старались повлиять на внутренние решения охранки. Уже в 1908–1909 гг. от большевиков на охранку работал больший процент людей, чем от какой-либо другой партии, причем все чаще высокопоставленных товарищей; четверо из пяти членов петербургского ЦК были в этот период агентами охранки^[173]. Ленину понадобились представители в агентуре Министерства внутренних дел еще для одной особой цели: после разгрома нелегальных партийных структур полицией в реставрационный период при премьер-министре Столыпине он решил создавать легальные (внешне) структуры и поручил Бонч-Бруевичу, выходцу из уважаемого дворянского семейства с хорошими связями в столице, организовать в Петербурге легальное большевистское издательское предприятие. Он понимал, что для стабильной легальной издательской и общественной деятельности большевистской партии нужны терпимость и активная поддержка со стороны Министерства внутренних дел. С помощью специально подобранных партийных кадров он сумел таковыми заручиться, и его успехи в проникновении в страшную охранку вскоре сделали его желанным партнером для генеральных штабов центральных держав.

С пробудившимся у Ленина интересом к легальности связана и его попытка баллотироваться в III Государственную думу по большевистскому списку на выборах в сентябре – октябре 1907 г. Прежде он поносил Думу как фальшивый парламент и заставлял своих сторонников ее бойкотировать, теперь же, когда волнения заглохли, обладание депутатским иммунитетом казалось ему желательным для невозбранного продолжения революционной деятельности. Однако сомнительное имя реэмигранта, отщепенца русской социал-демократии с дурной славой не нашло отклика у рабочих из промышленных предместий. Раздосадованный Ленин снял свою кандидатуру, и это снятие, к которому его вынудили русские пролетарии, так надолго его уязвило, что спустя годы он вызывающе подписал одну из статей псевдонимом «Не-депутат».

Наконец, не удалась и его попытка, в утешение за практическое (Московское восстание) и внутриполитическое (выборы в Госдуму) поражения, войти в круг великих теоретиков. М. С. Кедрову, который по поручению Ленина взялся издать его избранные статьи и сочинения в трех томах под названием «За 12 лет», ввиду отсутствия спроса пришлось пустить отпечатанные экземпляры на макулатуру, что не могло не задеть самолюбие автора. В советской литературе этот факт сознательно замалчивался^[174].

Таким образом, к концу 1907 г. все проекты, с которыми Ленин в 1905 г. приехал в Россию, провалились. После того как японские источники иссякли, он был вынужден расстаться с мыслью о революционном перевороте на родине, поняв, что собственными силами его не осуществить. Отныне Ленин делал ставку на новую войну, которая позволит ему реализовать прежние замыслы в другой форме. Своему товарищу Красину он сказал в декабре 1907 г. в Финляндии, собираясь бежать от полицейского преследования, что в России начинается период политической реакции, «который может продлиться лет двадцать, если не будет войны», и потому «надо ехать за границу и работать на это»^[175]. Работать за границей против российской реакции и на будущую войну означало установить прочные связи с теми силами, которые принесут эту войну в Россию, а Ленину и его сторонникам предоставят возможность развязать революцию в собственной стране.

Экскурс: Ленинский финансист Л. Б. Красин

Леонид Борисович Красин (1870–1926; партийные клички: Никитич, Винтер, Зимин, Юхансон, Лошадь, Николаев) был полиглотом с большими техническими способностями и светской элегантностью, а также, по общему мнению его товарищей, противников и биографов, особенно безжалостным террористом. Он поддерживал Ленина в сотрудничестве с японским Генштабом, а позже играл центральную роль в его отношениях с германским Генштабом, будучи во время войны его личным связным с Людендорфом^[176].

Сын полицейского чиновника из сибирского городка Курган под Тобольском, Красин, подобно Ленину, вышел из привилегированных социальных слоев. Он связался с революционным движением в ранней юности, стал радикальным социал-демократом и лично познакомился с Лениным. Будучи с 1897 г. революционером, а после II съезда РСДРП (Брюссель – Лондон, 1903) членом ЦК, он в общих с Лениным интересах искал подходы к влиятельным и состоятельным меценатам. Со Львом Толстым, которого Красин посетил в Ясной Поляне и попробовал привлечь на сторону своей партии, у него ничего не вышло: целый вечер Красин с самым подкупающим видом и пропагандистским пылом новообращенного убеждал пророка непротивления злу, а тот на следующее утро назвал его погубителем будущего поколения России и выгнал из дома. После затянувшейся бурной юности с перерывами в обучении по специальности химика и электротехника, исключениями из технологических институтов Петербурга и Москвы, арестами за революционную деятельность Красин в 30 лет (1900) получил-таки диплом инженера в Харьковском технологическом институте. В том же году он с помощью старшего однокашника по петербургскому институту, социал-демократа из русских немцев Р. Э. Классона (1868–1926), нашел работу в акционерном предприятии с иностранным капиталом – на строительстве электростанции «Электросила», которую Вальтер Ратенау сооружал для немецкой компании «АЭГ» на Баиловском мысе (побережье Каспийского моря). Строительство велось с большим размахом и привлечением соответствующих сил, так как должно было создать энергетические предпосылки для развития бакинской нефтяной промышленности, обеспечив электрификацию буровых установок, добычи и переработки нефти. Классона с 1891 г. ввел в марксистские кружки М. И. Бруснев. В 1892–1894 гг. Классон стажировался в Германии и вернулся в Россию квалифицированным специалистом, но уже не активным социал-демократом. В декабре 1894 г. с участниками марксистского «салона» впервые встретился в своей петербургской квартире на Охте Ульянов^[177]. Затем Классон занял должность помощника директора в проекте «АЭГ» и пригласил к себе на работу бывшего однокашника Красина.

На первом же рабочем месте Красин обнаружил свои истинные наклонности: в отличие от Классона, который в развивающемся Баку вырос в крупного энергетика, он четыре года (1900–1904) в основном пользовался своей должностью как прикрытием для нелегальной политической деятельности, устроил в близлежащем Баку современную тайную типографию, издавал подпольную большевистскую газету и разрабатывал оружие и методы для террористических актов. Когда охранка проследила его от Харькова до Баку и взяла под наблюдение, Красин стал искать новый конспиративный адрес. Он познакомился с популярным писателем Максимом Горьким и через него на финской даче литератора свел знакомство с московским миллионером-старовером С. Т. Морозовым – либеральным промышленником и филантропом, увлекшимся русским освободительным движением. Услышав зимой 1903–1904 гг. доклад Красина в Московском политехническом обществе о предприятии «Электросила» и электрификации бакинских нефтепромыслов, Морозов пригласил 34-летнего инженера на свою передовую текстильную фабрику в подмосковном Орехово-Зуево, желая оборудовать ее самой современной иностранной техникой. Задача Красина заключалась в установке на фабрике турбинного электрогенератора. Красин ухватился за возможность попасть в пролетарскую среду второй российской столицы и здесь добился признания, в котором отказал ему Толстой: «Красин совершенно очаровал Морозова и убедительно продемонстрировал свои способности инженера-электрика и фабричного администратора. Пользуясь случаем, Красин попросил Морозова выделять ежемесячно две тысячи рублей на нужды РСДРП, говоря с ним смело, не как подчиненный, а как равный. Морозов согласился, покоренный прямотой, открытостью и тактом Красина и сойдясь с ним во мнении, что подлинный прогресс в России возможен только благодаря сочетанию индустриализации с революцией»^[178]. Весной 1904 г. Красин с семьей (он женился на разведенной женщине буржуазного происхождения с четырьмя детьми) перебрался в Орехово-Зуево, где его помимо высокого жалованья ждало существенное партийное финансирование.

Здесь Красин – наряду с работами по наладке фабричной электростанции и активным участием в московской культурной и общественной жизни – развил интенсивную подпольную деятельность в помощь московским большевикам. Благодаря безотказной щедрости известного мецената он сделался в ЦК РСДРП специалистом по финансам, который среди прочего в 1905 г. по образцу подпольного печатного предприятия в Баку оборудовал во второй столице нелегальную типографию и пункт распространения литературы для грузинского большевика А. С. Енукидзе. Фабрика все больше превращалась для Красина в фиктивный адрес. Он часто там отсутствовал, например, во время т. н. Кровавого воскресенья был в Петербурге. С головой погрузившись в партийную работу в Москве, он, по его собственным словам, избежал ареста при полицейской облаве во время тайного заседания ЦК 9 февраля 1905 г. только потому, что опоздал. Но здесь, как и в другом случае, может быть иное объяснение: среди русской социал-демократии Красин прослыл полицейским шпиком, пользующимся высоким покровительством. По слухам (подтвержденным в годы мировой войны документами российской контрразведки) стало известно о деле некой госпожи Серебряковой, которая разоблачила Красина как агента, работавшего на охранку с 1894 по 1902 г., однако именно ее, а не Красина, судили и в итоге казнили^[179].

На следующий день после ареста остальных членов московского ЦК, 10 февраля, Красин решил уйти в петербургское подполье. Он уговорил Морозова послать его в деловую командировку в Швейцарию с рекомендательным письмом в швейцарскую фирму по производству турбин, датированным предыдущим днем. С этим письмом он поехал в Петербург и устроился на работу в «Общество электрического освещения 1886 г.», в котором участвовала немецкая фирма «Сименс»^[180]. На этом пока прекратились попытки большевиков запустить руку в легендарное состояние Морозовых. Помимо ежемесячных взносов 2 тыс. рублей в партийную кассу, они еще добились, чтобы Морозов застраховал свою жизнь на крупную сумму в пользу спутницы жизни Горького, актрисы М. Ф. Андреевой. Правда, они поступили неосмотрительно, доведя до высшей точки разгул революционных беспорядков в соседнем c морозовским предприятием Иваново-Вознесенске^[181]. Массовый террор, погромы частных домов и фабричных сооружений перекинулись оттуда и на Орехово-Зуево, показав Морозовым, в придачу к опыту января 1905 г., возможные последствия политики Саввы в отношении рабочих. В начале 1905 г. мать Морозова как председатель правления и владелица большинства паев предприятия лишила сына права распоряжаться деньгами семьи. Но Красин не расставался с надеждой добыть для партии Ленина морозовские богатства. В мае 1905 г. он последовал за бывшим работодателем на Лазурное побережье, где Савва искал исцеления от меланхолии. В последней попытке вымогательства Красин, «террорист по натуре»^[182], перегнул палку и загнал своего благодетеля в моральный тупик. Морозов вручил ему запечатанный пакет с полисом для Андреевой на 100 тыс. рублей, а на следующий день был найден мертвым^[183].

До тех пор Савва Морозов – не считая ежемесячных пожертвований и этой страховки, которая действительно досталась большевикам^[184], – довольно умеренно способствовал подъему ленинской партии, зато явно упрочил позиции Красина как партийного финансиста. После прекращения японских субсидий вследствие заключения мира в Портсмуте (5 сентября 1905 г.) и неудачного московского восстания Ленина, означавшего окончательный провал общих революционных планов (декабрь 1905 г.), Красин обратился к другим, чисто криминальным методам добычи денег для партии. Возглавив первую большевистскую боевую группу, он стал мозгом группы, планирующим т. н. экспроприации (эксы) – вооруженные нападения на частные и государственные учреждения для хранения и перевозки денег (банки, денежные транспорты, почтовые вагоны в поездах), – которые ценой множества жертв среди людей и животных (к примеру, под копыта лошадям, запряженным в карету с деньгами, бросали бомбы, в возникшей суматохе расстреливали извозчиков и охранников и забирали ценности) приносили партии Ленина очень большие суммы. На эти средства Красин в том числе оборудовал в Москве подпольную лабораторию для изготовления бомб, взрывчатых и боевых веществ. Он распоряжался создаваемым арсеналом, снабжая своих боевиков и террористов из близких к большевикам политических группировок взрывчаткой для совместных акций. Одна из таких акций – первое покушение на премьер-министра П. А. Столыпина (1861–1911) 25 августа 1906 г. в его доме на Аптекарском острове в Петербурге, в результате которого были убиты 27 чел., находившихся там, и ранены 32, включая дочь Столыпина. Исполнитель теракта, максималист (член мелкой леворадикальной группировки в партии эсеров), получил бомбу от Красина.

Затем в летопись криминальных деяний ленинского «финансиста» вошла попытка наладить по заданию Большевистского центра производство фальшивых денег, чтобы расстроить существующую рублевую систему и тем взорвать российский Госбанк. Сначала планировалось устроить фальшивомонетную мастерскую в Финляндии. Работники финского государственного монетного двора согласились за взятку достать клише мелких рублевых купюр, но не выполнили обещанного. Весной 1907 г. Красин поехал в Берлин, где возобновил старые связи с «АЭГ» и – как раньше в Баку – под прикрытием регулярной работы в этом почтенном предприятии развернул нелегальную деятельность. Она заключалась в создании мастерской для изготовления фальшивых русских денег (и бомб!), которая должна была подделывать ходовые трехрублевые купюры и осуществлять их серийный выпуск в больших масштабах. Красин заказал в берлинской фирме рулоны специальной бумаги с водяными знаками и незаметно сложил их на хранение в редакции газеты «Форвертс». Немецким товарищам он объяснил, что это нелегальная политическая литература для братской русской партии. Когда берлинская полиция обнаружила фальшивомонетную и бомбовую мастерскую, немцы опознали заказчика бумаги. Правление СДПГ пожаловалось меньшевикам, и те поручили Заграничному бюро ЦК РСДРП провести расследование, которым вместе с другими занимался тогда еще меньшевик (а позже – большевистский нарком иностранных дел) Г. В. Чичерин. Ленин сумел добиться передачи расследования от Заграничного бюро большевистскому ЦК, где дело замяли. Лидеры меньшевиков после этого в ужасе отвернулись от большевистских «анархистов-террористов», задаваясь вопросом: «Если все это правда, то… как быть с ними в одной партии?»^[185]

Красин находился под следствием в тюрьме и вышел оттуда хитростью, когда открывшийся в Лондоне 13 мая 1907 г. т. н. V съезд РСДРП по настоянию меньшевиков обсуждал большевистские «экспроприации» и запретил их как деморализующие исполнителей и компрометирующие партию большинством в 170 голосов против 35 (при 52 воздержавшихся)^[186]. Не обращая внимания на этот вотум большинства, Красин 25 июня 1907 г. организовал для ленинской партии последний и, пожалуй, самый дерзкий большой налет – нападение на карету, перевозившую деньги в Тифлисское отделение Госбанка. Группой кавказских боевиков, совершивших ограбление по плану Красина и под его присмотром, руководил представитель Ленина на Кавказе «товарищ Коба», т. е. И. В. Джугашвили (партийный псевдоним Сталин). Добычу – 250–350 тыс. рублей в нумерованных 500-рублевых купюрах – распределили между несколькими товарищами в России и за границей. Попытки разменять разыскиваемые полицией купюры привели некоторых из них, например М. М. Валлаха (партийный псевдоним Литвинов) в Париже, за решетку. Красин же не засветился благодаря тому, что химическим способом подправил номера на своих купюрах.