Kitobni o'qish: «Сотня. Смутное время»

Shrift:

Серия «Боевая фантастика»

Сначала включился почему-то слух. Рядом с тем местом, где он начал хоть как-то себя ощущать, слышался какой-то бубнёж и тихий спор. Сквозь тихий, но очень занудливый звон Матвей понял, что кое-как способен разобрать отдельные слова. Но кто именно говорит и с кем спорит, было непонятно. От слова совсем. Потом, словно в ответ на его мысли, сквозь прикрытые веки начал пробиваться свет.

«Ага, значит, точно, ласты не склеил», – с грустной иронией подумал парень и попытался произнести хоть какой-то звук.

Но во рту, словно стая котов прогулялась, а язык больше напоминал подошву старого сапога. Убедившись, что просто так начать беседу не получится, Матвей судорожно сглотнул и, собравшись с силами, глухо застонал. Спор рядом с кроватью разом прекратился, и чьи-то руки тут же обхватили его лицо.

– Сыночка, родный, очнулся! Хочешь чего? – раздался срывающийся женский голос, по которому Матвей кое-как узнал свою нынешнюю мать.

Почему нынешнюю? Да потому, что родился парень не в этом времени. Как так получилось, он и сам толком не разобрался, но провожая в последний путь единственную близкую душу, деда, он оказался под ударом молнии, после которого очнулся уже в казачьей станице, в семье своего прапрадеда. Оказался перенесённым он сам, или только его сознание, Матвей так и не разобрался. С одной стороны, это вроде был он, только на десять лет моложе. А с другой, нынешние его родители, не задумываясь, признавали в нём кровного сына.

В общем, по выражению самого же Матвея, без ящика спиртного и докторской степени по физике тут было не разобраться. На память о том переносе, на лице и груди парня остался длинный синеватый ветвистый шрам, за который местные острословы прозвали его палёным. Прозвище не самое приятное, но суть дела отражало достаточно точно. Плюнув на этих болтунов, Матвей с головой погрузился в местные дела.

Итогом этого погружения стал раскрытый секрет булата. Если быть до конца честным, секрет этот Матвей знал ещё со времён своего ученичества. Точнее, после обучения в институте стали и сплавов, который он успел закончить до своего переноса. Так что оставалось только воплотить знания в жизнь, что он с его теперешним отцом и проделали. Работа оказалась очень долгой и тяжёлой, но они её сделали.

Вжиться в местную жизнь ему помогла выучка, полученная от деда, и навыки, полученные в армии. Разведка морской пехоты Тихоокеанского флота, это совсем не шутки, так что, подправив кое-какие познания и восстановившись после изображения из себя трансформатора, парень сдал экзамен на реестрового казака, да ещё и пластуна. Так что теперь он мог смело сказать, что жизнь почти удалась. Он теперь даже жениться имел полное право.

Именно эта мысль и привела его в чувство окончательно. Нет, не то чтобы он готов был вскочить и бежать в церковь с первой попавшейся девчонкой, но почему-то мелькнувшая мысль о женщинах привела его в чувство лучше всего.

«Как там про мужиков у классика? Поесть, поспать да бабу повалять? Это точно про меня. Особенно сейчас», – хмыкнул про себя Матвей, усилием воли разлепляя веки.

– Сыночка, молви хоть словечко, – продолжала между тем тормошить его Настасья.

– Уймись, Настя, дай ему хоть малость в себя прийти, – пытался остановить жену Григорий, нависнув над лежанкой.

– Пить, – нашёл в себе силы хрипло просипеть парень.

– Ой, сейчас, сыночка, – взвилась Настасья и, едва не смахнув мужа с ног, унеслась.

– Совсем баба ополоумела, – проворчал кузнец, успев быстрым шагом уйти с её дороги в сторону. – Ты как, Матвейка? – повернулся он к сыну.

– Жив, – выдохнул парень, делая слабую попытку растянуть губы в резиновой улыбке.

Примчавшаяся Настасья присела на край лежанки и, подхватив его за шею неожиданно сильной рукой, приподняла голову, поднося к губам деревянный ковшик с водой. Первые глотки Матвей даже не выпил, впитал пересохшим ртом, как земля первые капли дождя после долгой засухи. Дальше он пытался хоть как-то продлить удовольствие, цедя воду длинными глотками. Осушив ковшик, парень хрипло отдышался и, дождавшись, когда мать уложит его обратно на подушку, тихо спросил:

– Что со мной?

– А ты не помнишь? – моментально подобрался кузнец, всё так же молча стоявший рядом с лежанкой.

– Помню, что в меня стреляли. Вот я и спрашиваю, что со мной, – прерывающимся голосом пояснил парень. – Куда попали?

– Справа, под лопатку пулю всадил, вражина, – кивнув, коротко ответил Григорий. – Да свезло тебе, Матвейка. Как бог свят, свезло. Ты ж перевязь свою с ножами так и не снял. Вот пуля в неё и угодила. А кожу ты взял такую, что не враз и разрежешь. В общем, пуля прежде в пряжку угодила, а уж после до тела дошла. Дед Святослав так и сказал. Не будь перевязи, уже б схоронили.

– Так это что, он меня лечил? – насторожился Матвей.

– Он, – решительно кивнул кузнец. – Он в наших местах первый лекарь. Только что мёртвых не поднимал.

– Теперь поп нам точно житья не даст, – скривился парень.

– Пусть только попробует вякнуть, пьянь долгогривая, – неожиданно вызверился мастер. – Я ему много чего припомню. Как за службу деньгу драть, так он первый, а как дело сладить, так только лаяться умеет.

«Ого, похоже, у папани с этим служителем культа свои тёрки имеются. Это надо запомнить», – мысленно усмехнулся Матвей и, слабо махнув рукой, проворчал:

– Пёс с ним. Лучше скажи, как глубоко пуля прошла. Ливер цел?

– Так не вошла она в тело-то, – усмехнулся кузнец. – О пряжку расплющилась, да в рёбра её и вдавила. Дыхалку тебе отшибла правда сильно, да рёбра поломала. Да ещё помогло, что у паскудника этого пистоль жилетного размера был. Из такого далее чем на двадцать шагов и не стрельнёшь. А промеж вас чуток помене было, – продолжал пояснять мастер, от избытка чувств размахивая руками.

«Так, – кивая и мысленно инспектируя организм, думал Матвей, припоминая форму и размер своей перевязи для метательных ножей. – Пряжка от неё у меня под правой лопаткой как раз и находилась, но сантиметрах в пяти от позвоночника. Выходит, мне и вправду крепко повезло. Возьми он чуть левее, и всё. Привет горячий. В лучшем случае. В худшем, полный инвалид на всю оставшуюся жизнь. Блин, как бы проверить, что у меня вообще с организмом? Шевелиться откровенно страшно. После такого удара, да ещё и перевозок на местном транспорте, и вправду можно на четыре кости перебраться. Не хотелось бы на костылях остаток дней шкандыбать».

– Ты чего примолк-то, сынок? – тихо спросила Настасья, тронув его за плечо. – Болит чего? Может, ещё водички принесть?

– Ага, давай, – поспешил согласиться Матвей. – Попью, да посплю, пожалуй, – вздохнул он, сообразив, что ни к какой работе пока не готов.

– Ага, ты это, отдыхай пока, сын, – кивнув, как-то поспешно робко согласился Григорий.

– Ты чего, бать? – не понял парень такой его реакции.

– Так это… Ну, как бы…

– Да чего ты мнёшься? Говори как есть, бать, – потребовал Матвей, внутренне холодея от возможных новостей.

После случившегося ожидать можно было чего угодно. Но всё оказалось куда прозаичнее. Откашлявшись, Григорий медленно отступил на середину хаты и, сняв кубанку, глубоко, в пояс поклонился, чуть подрагивающим голосом произнеся:

– Спаси Христос, сын. Что не посрамил чести казацкой и не убоялся мать собой закрыть. Ты ведь не просто мать свою спас. Ты и мне жизнь сохранил. Без неё и мне не жить.

– Господь с тобой, батя, – сглатывая подступивший к горлу ком, прохрипел Матвей разом пересохшей глоткой. – Это ж мамка моя. Как же я мог не защитить? Я ж тогда самого себя бы проклял.

– Господь с тобой, сынок! Что ж ты такое несёшь?! – вылетая из кухни, тут же затараторила Настасья. – А ты, отец, и вовсе ума лишился, – напустилась она на мужа. – До такого греха додумался. Где это видано, чтоб казак родовой себя сам жизни лишал?!

– Не было б греха, Настюша, – грустно улыбнулся кузнец. – От тоски бы сдох, на могилке твоей, как тот пёс. Сама знаешь, мы с тобой не просто венчаны. Нас с тобой судьба свела.

– Судьба, или пращур? – не удержавшись, тихо спросил Матвей, начиная о чём-то догадываться.

– Знает он. Ты пока ездил, Елизар его со Святославом свёл, – тихо поведала Настасья, присаживаясь на край лежанки и начиная поить сына. – Да и я ему кое-что рассказала.

– От, значит, как, – растерянно проворчал кузнец, ероша седеющий чуб. – Ну, может, так оно и лучше.

* * *

Вошедший в дом едва не строевым шагом поп небрежно перекрестился на образа и, одарив Матвея долгим, настороженным взглядом, мрачно спросил:

– Ну, что скажешь?

– И тебе здоровья, батюшка, – усмехнулся парень уголками губ.

– Дерзишь?

– Здоровья желаю. Где ж тут дерзость? Или оно тебе лишнее? – нашёлся Матвей, даже не делая попытки приподняться.

При каждом движении, когда ему приходилось напрягать спину, боль по телу разливалась такая, что выть хотелось.

Да ещё и дыхание перехватывало. Похоже, лёгкое ему и вправду отбило капитально. Но это всё проходящее. Главное, что позвоночник цел, а значит, рано или поздно он сможет встать. Именно эта мысль поддерживала парня с момента его возвращения в сознание.

Угрюмо хмыкнув, поп присел на лавку и, оглядевшись, задал следующий вопрос:

– Правду ль гуторят, что ты Катьку порченую к блуду склоняешь?

– Это кто такую хрень несёт? – тут же разозлился Матвей. – Пусть этот пёс брехливый сюда придёт и лжу ту повторит, в глаза мне глядя.

– Язык придержи, – попытался осадить его поп, но парня уже понесло.

– Сам замолчь. Кто несёт такое? Отвечай! – рычал он, глядя в глаза попу злыми глазами.

– Ты это, полегче, – стушевался служитель культа. – Не с казаками на завалинке говоришь.

– А вот с казаками я после о другом поговорю. Вот придёт дядька Елисей, обскажу ему, как ты сплетни о честном человеке по станице разносишь, – пригрозил парень.

– Зачем? – окончательно растерялся поп, не ожидавший такого наезда.

– А он тогда дознание проведёт и узнает, кто тот пёс брехливый. А уж после я с ним сам разберусь. По-свойски. Чтобы другим неповадно было.

– Не узнает, – злорадно усмехнулся поп.

«Конечно, не узнает. Это ведь ты придумал», – фыркнул про себя Матвей, но догадку свою оставил пока при себе.

– Узнает, – помолчав, уверенно произнёс парень. – Дядьке Елисею никто врать не станет. Так что, придёт время, всё наружу вылезет. А там уж посмотрим, кому язык укоротить потребно.

– Зачем девке коня отдал? – насупившись, прямо спросил поп.

– Да затем, что у них мерин того и гляди околеет. Надел едва не на себе пашут, а там семеро по лавкам мал мала меньше. И что? Ждать, когда с голоду пухнуть начнут? Всегда так было, что в станице вдовам да раненым помогали.

– И всё? – растерялся поп.

– А чего ещё-то?

– А Катька?

– А что Катька? – озадачился Матвей.

– К ней у тебя чего?

– Ничего. Девка, слова не скажу, пригожая, но пакости я ей никакой не делал и ничего похабного не предлагал. Не тому меня отец с матерью учили, – ушёл Матвей в глухой отказ. – Ты чего пришёл-то, батюшка? – сменил он тему.

– Да вот потому и пришёл, – со скрежетом почёсывая подбородок, проворчал поп. – Слух про вас прошёл, я и решил узнать, чего тут и как.

– А никак, сам видишь. Из меня теперь полюбовник, как из той колоды. Эх, не вовремя всё случилось, – вздохнул Матвей, осторожно шевеля плечами.

– А чего тебе время? – тут насторожился поп.

– А того, что за зиму можно многое к следующей ярмарке приготовить.

– Так Григорий вроде и сам управляется, – поп небрежно отмахнулся, продолжая зыркать взглядом по углам, словно чего-то выискивая.

– Тяжко ему уже одному в кузне работать. Да и вещи есть, которые одному не сладить. Вторые руки потребны, – наставительно пояснил Матвей.

– Это ты про булат? – быстро уточнил поп, заметно оживившись.

– И про него тоже, – коротко кивнул парень.

– А в чём там секрет? – нейтральным тоном поинтересовался поп, делая вид, что ищет что-то по карманам.

– Там много всего. Так просто не расскажешь. Это только другой мастер понять сразу сможет.

– Это почему ещё?

– Да потому, что только другой кузнец поймёт, до какой степени металл калить надо и как долго с ним после работать можно. А простой ратай таких вещей и знать не знает, – в голосе парня прозвучало неприкрытое ехидство.

– Выходит, вы ночами железом гремите, потому что секреты свои прячете? – вдруг разозлился поп.

– Нет. Потому что, начав ковать булат, останавливаться нельзя, – ещё ехиднее ответил Матвей. – Пока клинок недоделан, его остужать нельзя.

Эту часть секрета стали он раскрыть не боялся. Всё равно вся станица знала, что клинки они ковали сутками, не останавливаясь. Скрыть это было просто невозможно. Ведь грохот молотов из кузни разносился по ночной степи, даже несмотря на закрытые двери.

– А вот скажи-ка мне, вьюнош, секрет этот ты нашёл или отец твой? – вдруг спросил поп, вонзив в парня жёсткий, мрачный взгляд.

– Батя его полжизни искал, – пожал парень плечами, дерзко усмехнувшись. – Так что пугать меня, чтобы секрет тот добыть, даже не пытайся. Не тот ты человек, чтобы я испугался.

– Опять дерзишь? – зашипел поп рассерженной гадюкой. – Доиграешься, прокляну. Анафеме придам.

– Попробуй. Я тебя тогда на твоей же колокольне повешу. Удавлю, как того щенка. Забыл, кто меня учил да натаскивал? Приду ночью, и вся твоя семейка кровью умоется, – зашипел в ответ Матвей, вперив в противника не менее злой взгляд. – И никто никогда не поймёт, кто это сделал. Следы от степных коней оставлю, все скажут, что ногайцы всех порешили.

– Да ты совсем бешеный, – вздрогнув от взгляда его сверкнувших глаз, поёжился поп.

Их содержательную беседу прервал стремительно вошедший кузнец. Едва увидев попа, Григорий мрачно хмыкнул и, не здороваясь, с ходу спросил:

– Ты чего тут?

– Да вот, проведать болезного пришёл, – пробормотал тот, отводя взгляд.

– Не лги, не бери греха на душу, – фыркнул Григорий. – Тебе до болезней наших и дела нет. Сколь раз было, тебе молебен за здравие заказывают, а ты всё своё гнёшь. Креста на тебе нет, долгогривый.

– Ты это, не очень, – ещё сильнее стушевавшись, забубнил поп, поднимаясь.

– Ступай отсель, – зло выдохнул кузнец. – Нужен будешь, кликнем. А пока и дорогу в мой дом забудь.

– Да я всю вашу семейку от церкви отлучу, – не выдержав, взревел поп.

– В соседнюю станицу съездим, – равнодушно отозвался Матвей. – В церковь ходят не попу кланяться, а иконам святым и кресту православному. А поп так, довесок к молитве искренней.

– Ты чего несёшь? – развернулся к нему поп всем телом.

– Правду. Первохристиане в пещерах да пустыне молились. И ничего. Слышал их Господь. И без попов всяких обходились, потому как от души молитву возносили, – не остался парень в долгу.

– Да вы тут еретики все, как я погляжу, – обретя дар речи, прохрипел возмущённый до предела поп и, подхватив свой посох, выскочил из дома.

– Ты чего на него взъелся? – спросил Григорий, проводив его взглядом.

– А ты чего? – изобразил из себя раввина Матвей.

– Ну, у нас-то, тех, кто постарше, к этому дураку вопросов много имеется. А вот ты с чего вдруг его задирать начал? – пространно пояснил кузнец, вопросительно глядя на парня.

– А надоел. Всё ходит, слухи глупые распускает да во все углы заглядывает, словно прячут тут от него крамолу какую, – фыркнул парень, устало вздыхая.

– Опять, значит, за старое взялся, – мрачно протянул Григорий, понимающе кивнув. – Он ведь в тот раз не просто так сюда бегал. Помнит, пёс, что молонья это Перунов жезл. Потому и высматривал на тебе знаки его.

– А чего их высматривать? Вон, на морде всё, – хмыкнул Матвей, пожимая плечами.

– Ну да хрен с ним, – неожиданно сменил Григорий тему. – Ты сам-то как?

– Бывало и лучше, – криво усмехнулся парень.

– Болит? – участливо поинтересовался кузнец.

– Болит, зараза. И дышать трудно, – нехотя признался Матвей. – Пока лежу, ещё ничего, а как двигаться начинаю, так аж в глазах темно.

– Оно и понятно. Пулю словить, это тебе не баран чихнул, – вздохнул кузнец, ероша седеющий чуб. – Святослав гуторил, что тебе ещё не меньше месяца лежать потребно, чтобы и рёбра, и хребет зажили.

Придя в себя, Матвей первым делом выяснил, что провёл без сознания без малого три дня. И дело тут было не столько в ранении, сколько в том, что казаки, перевезя его на хутор, оставили на лечение старому пасечнику. А дед Святослав специально поил его отварами, в которых имелась и сон-трава. В общем, если переводить на привычный Матвею язык, его ввели в состояние, близкое к искусственной коме. А ещё проще, просто держали в состоянии сна, чтобы сам себе не навредил, начав шевелиться раньше времени.

Вернувшийся из поездки на следующий после стрельбы день Григорий, узнав о происшествии, помчался на хутор, но был встречен Святославом и быстро приведён в чувство. Авторитет старик имел среди казаков серьёзный и спорить с ним не рисковал даже самый бедовый боец. В общем, всё обошлось долгим, обстоятельным разговором, после которого кузнец вернулся домой почти спокойным. Уже позже сюда же привезли и самого Матвея. Что и как делать, Святослав подробно объяснил Настасье, специально приехав для этого в станицу.

Женщина коротко поведала Матвею обо всех проделываемых процедурах, после чего парень старался выполнять все предписания точно. Матвей и сам прекрасно понимал, что шутки с позвоночником весьма опасны, и потому старался быть очень аккуратным в движениях. Что ни говори, а пуля, пусть и на излёте, ударила всего в нескольких сантиметрах от столь жизненно важного органа, а значит, предстоит долгое и нудное лечение.

– Ноги-то чуешь? – осторожно поинтересовался Григорий.

– Ага. И пальцами шевелю спокойно, – кивнул Матвей. – Нет, так-то всё нормально. Вот только спина… – он скривился, всем своим видом выражая своё отношение к подобному положению.

– Не гневи бога, Матвейка, – вздохнул казак, присаживаясь на край лежанки. – Жив, голова цела, руки, ноги на месте. А раны… Заживут, сын. У нас они завсегда заживают, коль сразу не убило.

– Понятно, что заживут. Да только не хотелось бы всю жизнь, как, к примеру, тот же Семён. Ни пашню вспахать, ни дело сладить, – осторожно вздохнул Матвей, невольно поморщившись от боли в спине.

– Обойдётся, – заявил Григорий с неожиданной уверенностью. – К слову сказать, Семён в своей беде сам виноват. Ему Святослав велел лежать и спину беречь. А попервости вообще от коней в стороне держаться и даже есть почти лёжа. А он, как малость в себя пришёл, всё и забыл. Тут же принялся и верхом садиться и на надел побежал. А ведь говорили ему. Предлагали всем миром надел вспахать да засеять. Нет. Всё сам норовил. Вот и допрыгался. Упрямый, что тот ишак, – усмехнулся кузнец, махнув рукой.

– Он, похоже, и по сию пору такой, – хмыкнул Матвей. – Тут ещё вот чего, бать. Долгогривый этот где-то слух взял, что я Катерине коня за блуд тайный подарил. Ты б поспрошал соседей, кто чего слышал.

– Вона как, – разом помрачнев, протянул казак. – Не слыхал я такого. А в станице мне завсегда все слухи известны. Добре, спрошу. Благо есть у кого, – с мрачной иронией добавил казак.

– Я так мыслю, поп всё это сам придумал, чтобы меня запугать. Но спросить, думаю, не лишне будет. Не хочу девке славы дурной. Нет её вины в том, – быстро ответил парень.

– Это ты верно, сын, сказал. Не нужна ей слава такая, – решительно кивнул Григорий. – Не журись. Управимся, – пообещал он, лихо подмигнув сыну.

Вошедшая в хату Настасья, увидев мужа, тепло улыбнулась ему и, поставив на стол корзину с овощами, повернулась к Матвею.

– Принесть чего, сынок?

– Тебя где носит, мать? – с напускной суровостью поинтересовался Григорий. – Сыну шевелиться лишний раз нельзя, а она бог знает где носится.

– Ой, не ворчи, Гриша, – отмахнулась казачка. – Сам же видишь, с огорода я. Вы сейчас волками взвоете, что есть хотите, а у меня ещё и не готово ничего. Вот и бегаю, как кошка ошпаренная.

– От, дожил. Уж и поворчать для порядку в своём дому нельзя, – вздохнул Григорий, удручённо разводя руками.

– Да ворчи, кто ж тебе мешает, – рассмеялась Настасья, подходя к лежанке и попутно ласково ероша ему чуб.

* * *

Спустя месяц после своего очередного пришествия в этот мир Матвей медленно и осторожно шкандыбал по двору, пытаясь делать хоть что-то. Но каждый раз, стоило только ему попытаться поднять что-то тяжелее ложки, как в спине тут же начиналась нудная, тянущая боль, перехватывавшая дыхание. Мысленно проклиная всё на свете, парень старательно разрабатывал руки, чтобы не терять времени впустую.

Чтобы не напрягать спину, он просто ложился на лавку и выжимал от груди разные тяжести. Потом, перевернувшись на живот, делал то же самое, подтягивая груз, только сгибая руки в локтях. В общем, получалась некая пародия на качалку, но это было хоть что-то. Григорий, глядя на его попытки, только вздыхал и головой качал, даже не пытаясь вмешаться. Только иногда Настасья, увидев его кривящуюся от боли физиономию, не выдержав, принималась причитать, уговаривая сына повременить и перестать издеваться над самим собой.

В очередной раз услышав её причитания, Матвей, вздохнув, опустил на пол глиняные кувшины, наполненные водой, и, медленно сев, тихо ответил:

– Мам, ну не могу я без дела просто так на печи сидеть. От такого я ещё сильнее заболеть могу.

– Ты чего несёшь-то, сынок?! – всплеснула женщина руками. – Это когда ж было, чтобы человек на пустом месте заболел, ничего не делая?

– Эта болезнь, мама, ленью называется, – усмехнулся парень. – Я и так ленивый, а тут, ежели совсем разленюсь, так после и вовсе работать не заставишь.

– Это ты-то ленивый? – растерялась Настасья.

– Уймись, мать, – не удержавшись, рассмеялся Григорий. – Шутит он, а ты поверила. А что до лени, так то правда. Тело ежели не двигается, очень быстро напрягаться отвыкает. Вспомни, как я после ранения ещё два месяца по двору еле ползал.

– Нашёл чего вспоминать, – фыркнула Настасья. – Тебя тогда вообще едва живого привезли. Думала, схороню.

Чуть слышно всхлипнув от нахлынувших воспоминаний, женщина подошла к мужу и, погладив его по щеке, тихо добавила:

– Из тебя тогда пять пуль вынули, а его одной зацепило. Нашёл, что сравнить, дурень, – и вопреки своему же заявлению, поцеловала в щёку. – Ладно, казаки, делайте, как сами знаете, – вздохнула она и, махнув рукой, отправилась на кухню.

Проводив её взглядом, кузнец тепло улыбнулся и, повернувшись к сыну, проворчал:

– Ты б и вправду полегче пока. Не ровён час, потянешь чего в спине, греха не оберёшься.

– Надо бы к деду Святославу съездить, – подумав, высказался Матвей. – Пусть спину мне глянет. Может, можно уже хоть что-то делать?

– Тоже верно. Добре. Завтра с утра поедем, – подумав, решительно кивнул Григорий.

Утром, накидав в дроги побольше соломы, он застелил её буркой и, уложив Матвея на этот импровизированный матрац, вывел дроги на улицу. Парень, помня, что в степи найти приключения на ровном месте проще, чем иной раз воды попить, сунул револьвер в кобуру, а патроны россыпью ссыпал в кожаный подсумок. Брать с собой карабин и ножи смысла не было. Стрелять из такого оружия ему ещё было недоступно, как и бросать ножи с достаточной силой.

Крепкий каурый жеребец легко разогнал дроги и, выбравшись на тракт, пошёл спокойной, ровной рысью. Лёжа в дрогах, Матвей с интересом оглядывал степь, вспоминая, как буйно цвела она весной. До хутора казаки добрались быстро. Дед Святослав вышел встречать гостей к воротам и, едва рассмотрев, кого это принесло, без единого слова распахнул створки. Дождавшись, когда кузнец спрыгнет на землю, старик крепко пожал ему руку и, обойдя дроги, с лукавой улыбкой спросил, разглядывая парня:

– Что, не терпится тебе, казачок? Небось думаешь, как бы побыстрее от боли избавиться?

– Невелика загадка, – усмехнулся Матвей в ответ. – Небось по молодости и сам таким был.

– Да уж, по молодости всякое бывало, – рассмеявшись, согласился старик, крепко хлопнув его по плечу. – В дом ступайте. Я пока самовар спроворю.

– Я управлюсь, дядька, – поспешил заверить Григорий, направляясь к поленнице.

– Добре. Самовар в доме стоит. Ну, да ты и сам знаешь. А ты, Матвей, в дом ступай. Раздевайся да на лавку лицом вниз ложись. Там как раз овчинка постелена.

Кивнув, парень не торопясь поднялся на крыльцо и, войдя в хату, невольно остановился, едва переступив порог. Как так получалось, он не понимал, но внутри дом всегда казался больше, чем снаружи. Это он заметил ещё в первый раз, попав сюда. Широко, светло, тепло и уютно. Именно так он мог бы описать этот дом словами. Автоматически бросив взгляд в красный угол, Матвей увидел вместо икон крошечный огонёк лампадки.

Но лампадка эта ничем не напоминала церковную. Скорее, это было что-то вроде крошечного светильника, вылепленного из глины и обожжённого в огне. Висела эта занятная штука на трёх тоненьких цепочках, блестевших так, словно они были сделаны из серебра. Впрочем, зная, кем именно является старик и кому он поклоняется, Матвей бы не удивился, окажись это так.

Сняв папаху, Матвей медленно, скрипя зубами от боли, поклонился и, повесив кубанку на гвоздик у двери, прошёл к указанной лавке. Сняв пояс с оружием, черкеску и рубашку, он всё так же медленно улёгся на лавку и, вздохнув, перевёл взгляд на входную дверь. В проёме, чуть склонив голову набок, стоял старик, внимательно отслеживая каждое его движение.

– Славно, – улыбнулся Святослав, заметив его взгляд. – И почтение проявил, с болью не посчитавшись, и сделал всё, как велено, не торопясь особо. Так и дальше пока держись. Понимаю, что не терпится, а всё одно, надо. Со спиной шутки плохи. Дай-ка, я ещё руками гляну, – закончил старик, быстро подходя к лавке.

Крепкие, мозолистые пальцы старика ловко пробежались вдоль хребта, словно перебирая каждый позвонок в отдельности. От поясницы к плечам. Почему именно так, Матвей понял не сразу. Старик, добравшись до ушибленного места, остановился и принялся нажимать на позвонки с разных сторон. Прислушиваясь к своим ощущениям, Матвей вдруг почувствовал, как от пальцев Святослава ощутимо тянет теплом.

Как будто тонкие нити касались позвонков под кожей изнутри. Удивлённо хмыкнув про себя, парень постарался расслабить мышцы спины, чтобы помочь старику получше понять своё состояние. Что-то едва слышно проворчав, Святослав пробежался пальцами выше, до самого затылка, и, встряхнув руками, скомандовал:

– Полежи ещё. Я притирку принесу.

«Притирку? – про себя переспросил Матвей. – Блин, притирание. Это он так, похоже, мази называет», – сообразил он.

Так и вышло. Минут через пять старик вернулся, неся в руках горшочек, размером примерно с мужской кулак. Сняв с него крышку, Святослав окунул в горшочек кусок овечьей коротко остриженной шкуры и принялся ловко втирать мазь ему в спину.

«Похоже, что-то на травах», – принюхавшись, определил для себя Матвей.

– И травы тут, и молочко пчелиное, и ещё кое-что от них, – в ответ на его мысли пояснил дед. – Для таких ран, да костей сломанных, самое годное средство.

Втерев мазь, он накрыл парня ещё одной овчиной, коротко велев пока лежать. В очередной раз вздохнув, парень устроил руки поудобнее и, прикрыв глаза, попытался сосредоточиться на своих ощущениях. От места ранения по всей грудной клетке и постепенно дальше медленно растекалось какое-то живительное тепло. Отчего хотелось вскочить и широко, от души потянуться. Усилием воли подавив это желание, Матвей невольно пошевелил плечами и вдруг понял, что спина перестала болеть.

Слушая, как старик на кухне гремит какой-то посудой, он пытался понять, как такое вообще может быть и какой точно вред нанесла ему полученная пуля. В том, что пара рёбер были сломаны, он не сомневался. А вот в том, что сместились позвонки, возникало серьёзное сомнение. По всему выходило, что хребет остался невредим. Спасли перевязь из толстой кожи и крепкий мышечный каркас. Ведь прикрывая собой мать, он согнул спину, нависая над ней. А значит, вектор удара пули пришёлся под углом.

Но почему тогда место попадания так болит? Понятно, что сломанные рёбра тоже долго заживают и постоянно ноют, но не до такой же степени. Тем более что про переломы рёбер Матвей знал не понаслышке. Занимаясь всерьёз единоборствами, избежать подобных травм практически невозможно. Это касается и бокса, и рукопашного боя, и многих других видов спорта. Так что ему было с чем сравнивать.

Задумавшись, парень не заметил, как пролетело время. Святослав, накрыв стол к чаепитию, подошёл к лавке и, сунув руку под овчину, ловко ощупал позвоночник парня.

– Добре. Вставай потихоньку да одевайся, – скомандовал старик, выпрямляясь. – Значит, слухай меня внимательно, сынок. С этого дня двигаться можешь спокойно, но тяжёлого пока не поднимай. Не гони коней. Ещё малость поберегись, чтобы потом локти не кусать. Уж поверь, знаю, что гуторю. Ходить можешь спокойно. Но помни, резко повернёшься, опять болью скрутит. Рёбра тебе шибко помяло. И мясо на них тоже. А вот хребет уцелел. Свезло. Я с вами притирку дам, пусть мать тебе каждый день с утра спину ей мажет, как я мазал. Да не рукой голой, а овчинки кусочек возьмёт. Так оно надёжнее будет.

– А ежели ей на руку попадёт, что делать? – на всякий случай поинтересовался Матвей.

– Ничего. Ничего ей не будет. То притирка не опасная. Даже наоборот. Ей для рук пользительно будет. Да только мало её. Хранить нельзя долго. Знал, что приедете, потому и сделал, чтобы свежую взяли с собой.

– Так может, пусть лучше руками? Руки-то материнские, – быстро предложил Матвей, вспомнив, натруженные ладони Настасьи.

– Хитёр, – тихо рассмеялся Святослав. – Ну да ладно. Пусть руками мажет. А как закончится притирка моя, Григорий пусть сюда за ней сам приезжает. Ещё дам.

– А меня посмотреть? – удивился парень.

– А чего на тебя смотреть? Как время придёт, гляну, а пока рано. Той притирки на седмицу бы хватило, – усмехнувшись, пояснил старик.

Григорий, вскипятивший самовар, внёс его в хату и, поставив на стол, повернулся к хозяину дома, вопросительно выгнув бровь.

– Добре всё идёт, – отмахнулся Святослав на невысказанный вопрос. – Главное, гляди, чтобы он ничего тяжёлого до поры поднимать не вздумал. Пусть лучше махины какие придумывает да рисует их на бумажке. После сам посмотришь, что из того сделать сможешь.

Удивлённо хмыкнув, Григорий молча кивнул и, привычно взъерошив пальцами чуб, спросил:

– Дедушка, а долго ему так?

– Это уж как батюшка рассудит, – развёл старик руками. – Ну да ладно. Я ему притирку дал, что с нею делать, рассказал. Закончится, сам за ней ко мне приедешь. Сына не тяни. Не время ещё. А теперь давайте чай пить. Мне внучка баранок свежих привезла, – весело улыбнулся старик, азартно потирая руки.