Kitobni o'qish: «Смена формата. Как справиться с решением самых запутанных мировых проблем»
Моим маме и папе, с любовью и благодарностью
Введение. Почему люди умны но ведут себя глупо
Впервые я осознал, что в моем мире существуют пробелы, в то лето, когда я оказался в джунглях Коста-Рики. Скрытый за гигантскими лапами дерева сейбы, я пребывал в абсолютном покое. Коста-Рика предоставила моему внутреннему Я, которому стукнуло тогда двадцать, убежище от суеты современного мира. Анонимность дарила волнительное удовольствие. Первые два года своей учебы в университете я посвятил изучению испанского и теперь радовался тому, что меня везде принимали за tico1, чему способствовал и мой бережно хранимый загар. Я обожал торговаться на местном рынке с продавцами фруктов и овощей. Я смаковал бесхитростный вкус gallo pinto – риса с фасолью. Когда я мог, я носил с собой в маленькой заплечной сумке все необходимое на день. Мысль о том, что в случае, если я потеряюсь, я смогу выжить, довольствуясь самым необходимым, стала моей эскапистской мечтой.
На Коста-Рике я оказался вместе с другими одиннадцатью волонтерами из Австралии и Канады в составе группы гуманитарной помощи. Нас разместили в деревушке под названием Грано де Оро. Нам сказали, что Грано де Оро нуждается в Общинном центре. Местные коренные жители племени кабекар стали бы отдыхать там после долгих дней пути сквозь джунгли, в которых они проводили, направляясь на местные рынки в Турриальбу. Центр должен был предоставить им кров и возможность пообщаться друг с другом. Раз в несколько месяцев американское правительство организовывало вертолетную доставку еды, одежды, игрушек и других необходимых вещей на площадку по соседству. Общинный центр облегчил бы доставку всех этих вещей в горы.
Тем летом нашей скромной миссии не суждено было осуществиться. Строительные материалы для Центра так и не были доставлены. Зарядил тропический ливень, размыв горные дороги. От скуки и нетерпения изменить мир я зачастил в pulpería, лавочку на углу, где деревенские жители и обитатели гор имели обыкновение проводить время и играть в бильярд. По мере того, как совершенствовался мой испанский, а люди в pulpería превращались из чужаков в друзей, я обнаружил нечто, что в корне изменило мое восприятие мира.
Дело в том, что этот Общинный центр никому в Грано де Оро не был нужен. Они, конечно, не отказывались, раз его строительство ничего им не стоило, но у них уже был один такой, успешно справлявшийся со всеми задачами. Причиной, которая подвигла их согласиться на предложение правительства, и их насущной потребностью были люди, которые стали бы заниматься с детьми в их общине. И это были люди как раз моего возраста. Мир менялся, а все достижения экономического прогресса проходили мимо этих детей. Разрешение экономических трудностей, с которыми столкнулся Грано де Оро, было гораздо более сложной задачей, чем строительство нового Общинного центра. Но для понимания этого требовалось гораздо больше терпения, а также совсем иной подход, нежели тот, что первым бросался в глаза.
По мере того, как я день за днем ходил в pulpería, играя там в бильярд больше, чем мне хотелось бы, и общаясь на испанском, больше, чем я мог, я начал осознавать, что мои костариканские друзья совсем не стремились к той жизни, которую я нарисовал для них в своем воображении. Их никак не «грели» перспективы сколотить вместе пару досок да почистить свои огородики, чтобы начать выращивать там овощи, да так организовать свою жизнь в джунглях. Когда я спросил, чего бы им хотелось в жизни, их ответы поразили меня до глубины души. Алехандро хотел стать бухгалтером. Генри мечтал стать банкиром или бизнесменом. Назарет хотел изучать международные отношения, а остальные хотели стать юристами.
«Какого черта вам все это нужно? – с возмущением вопрошал я. – Я уже пробовал этот путь, и уж поверьте, то, что есть в ваших жизнях, куда лучше». И только много позже я осознал свою ошибку. Проецируя на них свои мечты, я лишал их свободы иметь свои собственные.
Решение экономических проблем Грано де Оро было связано с образованием и наставничеством, а не с возведением «стен», в которые можно было бы постучать мячом или на фоне которых сфотографироваться. Строительство Центра было очевидным разрешением проблем Грано. Очевидным – но не лучшим. В конце концов мои друзья уехали в университет в Сан-Хосе, а я получил тем летом свой урок. Рассматривая проблему с одного угла, я упустил из виду те решения, которые оказались вне моего фокуса.
1.
Эта книга о самых запутанных наших проблемах, о тех решениях, которые у них есть, а также о том, почему мы их не видим. В основном, я обращал внимание на политические и экономические проблемы. В ожидающих нас главах мы будем путешествовать по истории: от потрясающих финансовых пузырей, которые подорвали голландский финансовый мир в XVII веке, до великих ближневосточных кампаний Лоуренса Аравийского, от ужасов экологической катастрофы Англии XVIII века до потоков мексиканских мигрантов, ежедневно пересекающих границу США. Все это разнотипные проблемы, но моя цель – убедить читателя, что каждый раз совершается одна и та же ошибка. Мы концентрируем свое внимание на том, что открывается нам непосредственно, но упускаем из виду целостную картину.
Чтобы лучше понять, что я имею в виду, взгляните на рисунок ниже. На рисунке изображен стоящий у стены стол; на столе лежат предметы: коробка с кнопками, свеча и спички. Как зажечь свечу и прикрепить ее к стене так, чтобы ни одна капля воска не упала на стол?
Не переживайте, если задачка покажется вам непростой. Этот эксперимент пришел на ум немецкому психологу Карлу Дункеру более чем полвека назад. Он изучал способы, которыми решает задачи наше мышление. Самым распространенным был ответ прикрепить свечу к стене кнопками под таким углом, чтобы воск стекал по стене. А правильный ответ – вытряхнуть кнопки из коробки и использовать ее в качестве подсвечника. Если прикрепить коробку кнопками к стене и поместить в нее свечу, то нет никакого риска, что воск прольется на стол.
Задача Дункера про свечу не относится к разряду тестов на интеллект. Она не показывает ни уровня вашей образованности, ни ваших умственных способностей. У маленьких детей всех лучше получается решить эту задачу. Причина, по которой эта задача вызывает у нас столько трудностей, проста – это привычка видеть в коробке предмет, имеющий лишь одну функцию – быть хранилищем кнопок. И мы выпускаем из виду все остальные возможности ее использования. Как только мы узнаем правильное решение, мы схватываем его логику. Никто не допускает повторной ошибки в решении задачи Дункера со свечой. Теперь мы всегда будем помнить, что коробка из-под кнопок может запросто превратиться в подсвечник.
Задача Дункера – это трюк чистой воды. Но в своей книге я хочу вынести ее из контекста чистых интеллектуальных упражнений и применить к миру политики. Мой тезис заключается в том, что зачастую мы тщетно бьемся над решением сложнейших политических проблем по причине особенностей нашего восприятия. Мы склонны видеть мир в заданном формате. Мы настолько зацикливаемся на определенном подходе к решению проблем, что теряем гибкость мышления, требуемую для поиска наилучшего решения. Когда такое случается, нам требуется перенастройка нашего понимания мира. Мы можем разрешить одинаково неразрешимые проблемы простой сменой способа их восприятия.
Я вполне осознаю, что это оптимистический – а кто-то даже скажет, что весьма упрощенный – взгляд на мир. Я его обосную далее в книге. Но для того, чтобы в полной мере осознать причины, по которым мы упускаем ответы, скрытые в окружающем нас мире, нам необходимо сделать шаг за пределы эксперимента Дункера. Дело не только в том, что мы фокусируемся на чем-то одном, не замечая всего остального. Дело еще и в том, что в фокус нашего восприятия попадают лишь вещи особого рода. Позвольте объяснить это на примере.
Представьте на минуту, что вы – обычный человек, живущий в США в 2006 году. Подумайте, что вам известно об этом месте, и задайтесь таким вопросом: что могло бы с большей вероятностью послужить причиной вашей смерти в следующем году? Внимательно ознакомьтесь с вариантами и выберите ту причину смерти в колонке А или В, которая представляется наиболее вероятной в каждом из случаев.
ПРИЧИНЫ СМЕРТИ
А
Несчастный случай (непреднамеренные повреждения)
Суицид
Высокое кровяное давление
Убийство
Война
В
Инсульт
Диабет
Грипп и пневмония
Болезнь альцгеймера
Сифилис
Если вы выбрали какой-то из вариантов в колонке А, то вы замечательно иллюстрируете позицию, которую я и собираюсь изложить. Все приведенные выше причины смерти взяты из статистического отчета Национального центра медицинской статистики США за 2007 год. В каждом из случаев вероятность смерти по причинам, приведенным в колонке В, выше, чем у тех, что приведены в колонке А. На практике, количество случаев по каждому пункту в колонке В как минимум дважды превосходит аналогичные в колонке А.
Причина, по которой многие из нас склонны делать выбор в пользу колонки А, заключается в том, что в ней содержатся те причины смерти, которые чаще на слуху. Все наверняка читали о случаях, когда люди кончали жизнь самоубийством, а вот случаи смерти от диабета вряд ли попадут в газеты. Некоторые из наших родственников, вполне вероятно, страдают гипертонией, и это кажется гораздо более неприятным, чем перенесенный грипп. Что же до убийств и войн, то все это заполняет ежевечерние новости.
Эксперимент, весьма схожий с только что упомянутым, проводился двумя когнитивными психологами, работавшими в 1970-е годы, – Амосом Тверски и Даниэлом Канеманом. Они зачитывали перечень различных причин смерти интервьюируемым и записывали их реакцию. Мы познакомимся с работами Тверски и Канемана более подробно в первой главе, но уже сейчас можно упомянуть их общий вывод: люди склонны преувеличивать вероятность определенных причин смерти, таких как убийства, суициды, трагические несчастные случаи, просто потому, что они наиболее драматичные и заметные. И недооцененными оказались не «кричащие» убийцы – астма, инсульт и так далее.
Дальше в главах я называю эту склонность ловушкой увеличительного стекла. Многие видят в увеличительном стекле полезный инструмент, помогающий нашему зрению, но мое понимание отличается от общеупотребительного. Ловушка увеличительного стекла представляет собой тенденцию фиксироваться только на одном участке вселенной и пристально его разглядывать, не обращая внимания на те варианты решений, которые не попадают в «фокус линзы». В одних случаях нас вовлекают в ловушку яркие предметы – те элементы проблемы, которые являются визуально более привлекательными и выпуклыми. В других случаях нас отвлекают интеллектуальные «безделушки» и внешне привлекательные идеи. И те и другие вполне способны отвлечь нас от нашей миссии – разрешения сложных проблем. И только убрав их со своего пути, мы повышаем шансы на продвижение в поисках решения.
2.
Пока я озвучил лишь две идеи. Первая: мы склонны видеть мир сквозь увеличительное стекло. Вторая: мы склонны направлять увеличительное стекло на яркие объекты. Обе эти идеи должны рождать вполне резонный вопрос: если мы ищем ответы не там, то что же делать?
В этой книге я предлагаю проводить процедуру «смены формата» таких проблем. Важно четко сформулировать, что я понимаю под этим. Смена формата – это не лингвистический инструмент или трюк, помогающий маскировать или обходить сложные проблемы. Скорее, это важный рациональный выбор, который мы обязаны сделать. Обнаружение решения для имеющейся проблемы предполагает концентрацию внимания на правильных элементах этой проблемы – на правильной системе. Вместо аналогии с увеличительным стеклом, давайте на мгновенье представим линзу фотокамеры. Если выставить апертуру2 на одну величину, то в кадре мы получим цветок. Это одна система фокусировки. Изменяя апертуру, мы увидим луг – это уже совсем другая система фокусировки. Если мы будем продолжать изменять апертуру, то увидим и горы – и получим третью систему. Концентрация на той или иной системе изменяет и наши возможности видеть ответ. Фокусируясь на цветке, мы не увидим гор. Произведя смену формата – убрав увеличительную линзу, – мы вполне можем увидеть правильное решение.
В последующих главах я проведу «смену формата» для некоторых трудноразрешимых политических ситуаций. Я буду амбициозен в своем выборе и отдам предпочтение самым значительным политическим головоломкам последнего десятилетия. Начнем мы с изучения подходов, которые в конце 90-х использовались банкирами с Уолл-стрит для ведения своих дел. Мы также познакомимся с тем, как американский генерал вел военную кампанию на Ближнем Востоке. Мы рассмотрим проблемы, связанные с изменением климата, миграцией и пр. И каждый раз все дискуссии по той или иной проблеме заходили в тупик, потому что кто-то не смог обойти ловушку увеличительного стекла.
«Смена формата» – это книга настолько же о человеческой психологии, насколько она и о политике. В ней нет готовых ответов, но есть стремление показать альтернативные подходы к разрешению трудных ситуаций. В самом конце я расскажу одну весьма оптимистичную историю о том, как мы можем достичь мира и процветания на планете. Мы можем разрешить самые сложные наши проблемы. В некоторых случаях мы их уже решаем – мы просто пока не замечаем этого. Самая распространенная ошибка – поиск ответов не в «том» месте, когда человек даже не задумывается над тем, чтобы подкорректировать свои взгляды и представления. Иногда эту ошибку совершают другие люди. Я же в этой книге хочу поставить другой вопрос: а что если эта ошибка – наша собственная?
Глава 1. Ген банкира с уолл-стрит и почему он есть у каждого
В 1997 году, когда Роберт Мертон и Майрон Шоулз получили нобелевскую премию по экономике, они уже по пояс увязли в истории одного из самых впечатляющих крахов в современном мире финансов. Премию они получили за свою работу в области финансовой математики. В чем заключался их вклад? В разработке метода моделирования сложных финансовых продуктов. Глобализация сняла все препятствия перед денежными потоками, позволив им с небывалой скоростью пересекать все границы, сохраняя при этом скрытыми цели, стоявшие за этими деньгами.
Модели Мертона и Шоулза были установлены в «машинном отделении» самого престижного на всей Уолл-Стрит хеджевого фонда «Долгосрочное управление капиталом» (Long-Term Capital Management, LTCM). Под конец 1998 года фонд рухнул. Реальная история краха LTCM потрясает. Но более важными, чем собственно сумма денежной потери, оказались последствия для самого финансового моделирования. Мертон и Шоулз подавали всю эту историю как результат особого стечения обстоятельств, на которое отреагировали смекалистые биржевики, но на деле оказалось, что просто мир сам по себе устроен более сложно. Проблема заключалась в том, что модели LTCM стали скорее увеличивающей линзой, нежели зеркалом. Они наводили «фокус объектива» на микрообъекты в биржевом зале, не учитывая мощные макроэкономические процессы, управлявшие глобальной экономикой.
Стоит сказать, что фонд LTCM был очень серьезным игроком на рынке, что в итоге не имело ни малейшего значения. Управляла фондом «команда мечты» финансового мира. Управляющим директором был Джон Меривезер, в 1980-е годы бывший легендарным трейдером по облигациям в Salomon Brothers. Он сколотил свою команду, тщательно отобрав кандидатов из тех же Salomon Brothers, когда те рухнули в 1990-х. Остальные члены команды были его бывшими коллегами по бизнес-школе Гарварда и Массачусетскому технологическому институту. Мертон и Шоулз стали членами совета директоров. Когда в 1994 году фонд наконец-то был собран, первоначально уставной капитал превышал миллиарды долларов. Самые богатые люди Америки, ассоциированные с такими компаниями, как Merrill Lynch и UBS, с инвестиционными банками, буквально в очередь несли свои деньги в этот фонд. За совсем короткий срок LTCM стал одной из крупнейших в истории частных «машин по производству денег».
Пакет услуг, который LTCM предлагал своим инвесторам, стал известен как арбитраж с фиксированной доходностью. Он давал лучшие возможности инвестирования: максимальная окупаемость с минимальным риском. Работа строилась следующим образом: компьютеры были настроены на сканирование рынков на предмет поиска потенциально привлекательных инвестиций. Если находилось два актива, фактически идентичных друг другу, но продаваемых по разной цене в разных частях света, фонд скупал более дешевый вариант актива и затем получал прибыль, играя на разнице рыночных цен. Эта стратегия работала, потому что обнаружить эти расхождения было нелегко, да и сами они для обычных инвесторов были слишком незначительными, чтобы приносить прибыль. Но LTCM, обладая технологическим преимуществом и возможностями для обработки массивов числовых данных, мог себе позволить обнаруживать подобные расхождения раньше остальных и без раздумий ими спекулировать.
LTCM позиционировал себя как рыночно-нейтральный фонд. Другими словами, он обещал своим инвесторам прибыль независимо от состояния рынка – будь он на подъеме или в упадке – и показателей того или иного типа ценных бумаг: акций, облигаций и пр. Такая «ловкость рук» оказалась возможна, поскольку вместо выбора конкретного типа ценных бумаг (к примеру, таких, как субстандартные ипотечные кредиты в США) и извлечения прибыли из значительного роста их стоимости, LTCM играл на разнице цен, по которым шли продажи.
Но зато и падение, раз начавшись, было стремительным. В пятницу, 21 августа 1998 года, за один день LTCM потерял 550 миллионов долларов. За четыре месяца того года LTCM утратил половину своей стоимости, потеряв 4,6 миллиардов долларов инвесторского капитала. 2 сентября, оправившись от потрясения, Джон Меривезер написал письмо инвесторам, в котором просил их о чрезвычайном капитале, необходимом для выведения фонда из трудной ситуации. Новости о письме быстро разлетелись по Уолл-Стрит. Упомянутая в этом письме сумма была настолько внушительной, что Федеральный резервный банк Нью-Йорка, как только до него дошли новости, удостоил фонд своим визитом. 20 сентября Питер Фишер, исполнительный вице-президент нью-йоркского Федерального резервного банка, с несколькими своими коллегами из Федерального резервного банка США и с группой банкиров из Goldman Sachs и JP Morgan появились в офисе фонда в Нью-Хейвене. Они пришли с проверкой бухгалтерской отчетности. Обнаруженное ими казалось совершенно невероятным.
Модель, используемая LTCM, в финансовом мире была известна как модель «относительных ставок». Понятие «относительные» в данном случае указывало на факт участия двух почти идентичных активов. Понятие «ставки» использовалось в качестве исходной посылки, указывающей на то, что цены в конечном итоге сравняются и тем самым гарантируют прибыль держателю более дешевых активов. В теории, так и должно происходить в долгосрочной перспективе, что в финансовом мире означает примерно каждые семь лет. Однако история показывает, что рынки обрушиваются, в среднем, где-то раз в десятилетие. И когда рынки рушатся, становится совершенно неважным, какие на этих рынках существовали относительные позиции. Падают все активы.
Неприятности у LTCM начались еще в мае 1998 года, когда азиатский финансовый кризис подстегнул продажи на американских и европейских рынках фондовых акций. К августу, после того, как правительство России, ослабленной политической нестабильностью и постоянно дешевеющей нефтью, объявило о дефолте, зараза распространилась и на рынок облигаций. Но вместо того, чтобы подстроиться под эти долгосрочные тренды, умники в LTCM сделали ставку на свое умение перехитрить рынок. Вместо очистки инвестиций фонда от неликвида, они его удвоили и забили «под завязку» заемными средствами. Этот ход оказался весьма опрометчивым: к моменту прибытия Фишера со своей опергруппой в сентябре 1998 года долг фонда LTCM превышал его капитальную базу в тридцать раз. Ему требовалось нечто большее, чем чрезвычайный капитал. Ему требовалась «инъекция» наличности размером с ВВП небольшой страны.
Урок LTCM заключался в том, что его боссы выбрали в качестве фокуса не ту систему. Реагируя на текущие события, они совсем упустили из виду долгосрочные процессы. Руководители LTCM были настолько уверены в своей способности обвести историю вокруг пальца, что они недостаточно испытали на прочность свои финансовые инструменты. Как считает Нил Фергюсон, британский историк экономики, если бы они перед запуском своих моделей включили в них данные хотя бы одного десятилетия, они бы обнаружили слабые звенья своей стратегии. Но они не извлекли уроков из истории. «Если бы мне довелось жить во времена Великой Депрессии, – говорил позже Меривезер, – мне было бы легче разобраться в происходящих событиях».
1.
В чем же именно заключалась ошибка, допущенная сотрудниками LTCM? Игнорирование будущего старо как мир, и вряд ли их можно винить в этом. Нельзя попрекнуть и выводы, полученные ими на основе данных, мерцавших на экранах их компьютеров. Исходя из того, что они знали о схождении цен на активы, имело смысл держаться их инвестиционной стратегии.
Ошибка в рассуждениях была допущена в самом начале процесса инвестирования. Пошла она от данных, которые они отобрали для загрузки в систему и на которые полагались при принятии решений. Фокусируясь лишь на небольшом историческом отрезке и внедряя его в свою модель, ее разработчики учитывали только краткосрочные аномалии, но игнорировали при этом долгосрочные тенденции. Ошибка фонда «Долгосрочное управление капиталом» заключалась в том, что, по иронии судьбы, фонд упустил из виду долгосрочную перспективу.
Ничего нет особо забавного в таком «анекдоте», что и люди с Уолл-Стрит могут в своих рассуждениях быть «близорукими». Хорошо, правда, когда этот анекдот не про меня. Но что еще более интересно и поистине знаково во всей этой истории с LTCM, что в ловушку краткосрочного планирования попали именно эти люди. Рационально мыслящие, хорошо образованные, умные люди, нанятые на работу как раз за свои способности избегать подобных потерь. Легче всего можно было бы предположить, что они поддались жадности и страсти к большим деньгам, но это очевидно не так.
Майкл Льюис в своей статье, вышедшей в New York Times в 1999 году, отмечал, что самой распространенной формой потребительской активности среди «молодых профессоров» LTCM было реинвестирование своих бонусов в улучшение своей модели. Другими словами, высшей наградой для них была точность их интеллектуальных опытов. Это были одни из самых консервативных экономистов и ученых своего времени. И у них было все необходимое для принятия правильных решений. «Когда им задавали простой вопрос, – писал Льюис, – то прежде чем ответить, они обдумывали его восемь месяцев, и их ответ всегда был настолько сложен, что все сразу начинали сожалеть, что вообще спросили». И хотя сами они в определенной степени были эмоционально уязвимы и не чужды чисто человеческих ошибок, их модели были спроектированы так, чтобы всего этого успешно избежать. И требует некоторого прояснения, почему же на деле они свои задачи с треском провалили. Чтобы решить эту головоломку, давайте совершим путешествие во времени – отправимся на 50 лет назад.
В 1950-е годы, пытаясь понять логику принятия людьми решений, и таких простых, как покупка еды в супермаркете, и таких сложных, как покупка акций на фондовой бирже, экономисты пользовались моделью, получившей название «голубиной задачи». Это был эксперимент с голубем, предполагавший ряд поощрений и наказаний. Когда голубь правильно выполнял задание, его поощряли кормом. Когда же он выполнял задание неверно, он получал удар электрическим током. Заключение, сделанное на основе голубиного ребуса, состояло в том, что голуби стремились оптимизировать результаты, реагируя на метод кнута и пряника. Они старались максимизировать приобретения и минимизировать свои потери. Иными словами, голубь показал себя совершенно разумным существом.
Во время «холодной войны» растянувшейся на всю вторую половину ХХ века, ключевым политическим лейтмотивом стал вопрос эффективной организации человеческого общества. Вопрос был прост. Подобны ли люди голубям? Следует ли считать, что люди рациональны и способны оптимально распоряжаться своими ресурсами в условиях рыночной экономики? Или все же безопаснее в вопросах производства и распределения полагаться на патерналистское государство?
Так каков же ответ? В значительной степени люди все же рациональны. Как бы невероятно это ни звучало, но общество, управляемое системой поощрений и наказаний, в конце концов пришло к более справедливому распределению ресурсов, нежели социалистическое общество под началом благодушного диктата. Поскольку люди – существа рациональные, они вполне способны делать выбор в условиях рынка, оптимизирующий их социальные выгоды, будь то поиск подходящего партнера для брака или покупка модной одежды. В конечном итоге, практически каждый улучшает свою жизнь.
Но тут есть небольшая ловушка. В суждении, уподобляющем людей голубям, не учитывается возможность возникновения случайных и труднопрогнозируемых моментов, когда люди рассуждают из рук вон плохо. Если люди такие умные, то отчего же их суждения порой столь глупы? Если люди всегда совершают оптимальный выбор, то почему уровень разводов столь высок? Если свой выбор мы всегда совершаем в своих интересах, то почему же у некоторых людей столь ужасный вкус в одежде? Пример с LTCM из этой же серии. Потеря 4,6 миллиардов долларов за четыре месяца не входит ни в чьи интересы, и все же, когда дело касается подобных ошибок, история имеет тенденцию повторяться. Ясно, что что-то здесь не так.
Самым простым способом разрешения возникшего противоречия было бы объявить исходное положение ложным: люди, на самом деле, существа иррациональные. Лучший вариант решения был дан Гербом Саймоном, экономистом из университета Карнеги-Меллона. Саймон посвятил свою профессиональную жизнь разрешению головоломки: отчего люди, будучи, в принципе, существами рациональными, время от времени принимают решения, идущие вразрез с их долгосрочными интересами. Современник легендарных апологетов свободного рынка Милтона Фридмана и Гари Беккера, Саймон посвятил свою нобелевскую лекцию, прочитанную им в 1978 году, объяснению того, почему их теория рационального выбора не дает исчерпывающего объяснения реальности. Как и голубиный ребус, теория рационального выбора исходила из тезиса, что люди прекрасно и без посторонней помощи справляются с задачей определения своих наилучших интересов. Следствием подобного подхода будет следующая мысль: от того, что люди действуют в своих лучших интересах, выигрывает общество в целом. Идея Саймона заключалась в том, что мир все же устроен несколько более сложно.
В самом начале своей речи в Стокгольме Саймон привлек внимание аудитории к словам великого экономиста XIX века Альфреда Маршалла. Маршалл когда-то заметил следующее: «Экономическая наука… лишь отчасти занимается изучением благосостояния; другая же и более важная ее часть посвящена изучению человека». Далее Саймон говорил о том, что важным упущением экономической теории Фридмана и Беккера можно считать пренебрежение человеческой психологией. Свою теорию они писали о homo economicus, а ей явно недоставало главы о homo sapiens.
Именно эта «sapiens», или «разумная» часть теории Герба Саймона, и была важной. Саймон получил Нобелевскую премию вовсе не за доказательство иррациональности человечества. В конце концов, и неврологи, и психологи повсеместно опровергали этот подход. Сам факт того, что человечество смогло выжить в течение многих тысячелетий, выступал доказательством его исключительной рациональности. И такой рациональной задачей было для него самосохранение. Люди веками справлялись со сложнейшей задачей по обеспечению безопасности и удовлетворению своих материальных интересов. Проблема, как доказывал Саймон, сводилась к тому, как люди мотивировали свои решения при оценке краткосрочных событий.
Теория Саймона получила название «ограниченной рациональности». Ее центральным тезисом было утверждение, что, хоть человек и является рациональным по своей природе, он склонен видеть мир сквозь определенные «шоры». Наша способность принимать решения существует в рамках заданных границ. Границы эти устанавливают диапазон непосредственно наблюдаемого нами мира в некоторый момент времени, набор «горизонтов» восприятия, которые мы можем рассматривать, объем нашей памяти, широту охвата нашего опыта и пр. Эти границы означают то, что человек склонен решать сложные проблемы посредством разделения их на такие части, с которыми можно легко справиться. Использование таких интеллектуальных приемов предполагало необходимость отброса огромного количества информации. Целые огромные области мира оказывались «за кадром».
Подарив миру идею ограниченной рациональности, Саймон предоставил возможность другим заняться ее дальнейшим развитием в практических экспериментах. Ближе к концу своей речи 1978 года Саймон обратился к двум подававшим большие надежды когнитивным психологам – Амосу Тверски из Стенфордского университета и Даниелу Канеману из Еврейского университета (с ними мы уже встречались). Они, работая в том же направлении, уже получили некоторые результаты. Тверски и Канеман провели ряд социальных экспериментов, нацеленных на дальнейшую детальную разработку и проверку теории Саймона.
В 2002 году Канеман был удостоен Нобелевской премии за его вклад в развитие новой области исследований, получившей название поведенческой (бихевиористской) экономики. Специалисты, работавшие в этой области в 1980-е и 1990-е годы, длительное время наблюдали за миром финансов. И случай с брокерами фонда LTCM, которые зациклились на частных наборах данных, упустив из виду более значимые исторические тренды, стал как раз таким достойным изучения кейсом.
2.
Крах LTCM показал, что некоторые хорошо оплачиваемые банкиры с Уолл-стрит смотрели на мир сквозь увеличительное стекло. Пока ничего удивительного. Но основная идея, ставшая фундаментом такой зарождающейся научной дисциплины, как поведенческая экономика, заключалась в том, что в ловушку увеличительного стекла попадают не только банкиры с Уолл-стрит. В нее попадает каждый из нас. Пожалуй, лучше разобраться на примерах.
