Самое ужасное путешествие

А тем временем в Арктике работа кипела. Парри, Мак-Клинток, Франклин, Маркем, Нэрс, Грили и Де-Лонг – лишь немногие из тех, кто миля за милей пробивался через ледяные торосы и открытые полыньи с помощью технических средств, которые сейчас кажутся нам примитивными; при этом они обогащали науку крупицами знаний, часто совершенно несопоставимыми с постигавшими их лишениями, а порою и катастрофами. Для тех, кому довелось плавать под началом Скотта, экспедиция Франклина представляла особый интерес, так как те самые суда, что открыли остров Росса, – «Эребус» и «Террор» – после гибели Франклина были затерты северными льдами и тот самый капитан Крозир, чьим именем Росс назвал мыс, взял на себя командование и возглавил поход – самый злосчастный во всей истории исследований; больше мы о нем ничего не знаем и не узнаем никогда, так как никого из его участников не осталось в живых. Сейчас, среди шума и грохота Лондона, точно напротив памятника Франклину и его людям с «Эребуса» и «Террора», стоит памятник Скотту. Их, наверное, волнуют общие мысли.

Англичане первыми отправились на завоевание севера,^[12] но нельзя не признать, что самое замечательное путешествие совершил в 1893–1896 годах норвежец Нансен. Он полагал, что из района Новосибирских островов на запад через полюс устремляется течение, подтверждением чему служат найденные вблизи побережья Гренландии обломки судна «Жанетта», раздавленного льдами у берегов этих островов. По дерзкому плану Нансена, судно с командой должно было вмерзнуть в лед и отдрейфовать по течению к полюсу или к его окрестностям. Специально для этой цели был построен «Фрам», самое знаменитое из всех арктических судов. Сконструированное Колином Арчером судно имело форму яйца, ширина его составляла треть длины. Вопреки мнению большинства авторитетных специалистов, Нансен был убежден, что судно таких очертаний выдержит напор льдов – они лишь выдавят его наверх, не причинив вреда. Даже сейчас, спустя 28 лет, словно увлекательный роман читаешь историю удивительного плавания «Фрама» с экипажем из тринадцати человек на борту. В сентябре 1893 года у северного побережья Сибири (на 79° с. ш.) корабль вмерз в лед, он сотрясался и вибрировал среди грохота наступающих льдов, но в конце концов – точно по замыслу создателей – они выжали его на поверхность. 2 февраля 1894 года «Фрам» пересек 80-ю параллель. Но уже в первую зиму Нансеном овладело беспокойство: дрейф происходил очень медленно, иногда и вовсе в обратном направлении, только на вторую осень путешественники достигли 82° с. ш. Тогда Нансен решил весной попытаться продвинуться дальше в северном направлении на санях. Он не сомневался, как он мне говорил, что корабль свое дело сделает при любых обстоятельствах. Но нельзя ли сделать еще больше?

Это было одно из самых смелых решений, принимавшихся когда-либо полярными исследователями. Оно предполагало, что путешественники покидают судно, на которое уже не смогут вернуться, что обратный путь на сушу им придется проделать по дрейфующему льду, ближайшая же известная земля находится в 800 километрах южнее той точки, откуда они стартовали на север, и передвигаться им надо будет и по морю, и по льду.

Нет сомнений в том, что покинуть «Фрам» было опаснее, чем оставаться на нем. Нелепо и абсурдно утверждать, как это сделал Грили после почти чудесного возвращения Нансена, что он бросил своих людей на затертом льдами судне и заслуживает поэтому порицания[9]. Командование судном было доверено Свердрупу. Нансен взял себе в спутники только Юхансена, которому будет суждено совершить еще одно плавание на «Фраме», но уже с Амундсеном и на юг.

Полярных путешественников так занимают все перипетии и трудности санного похода Нансена, что они порой забывают о его снаряжении, которое для нас, исследователей южнополярных областей, имело первостепенный интерес. В современном понимании полярные путешествия начинаются с Нансена. Именно он впервые использовал легкие сани, поставленные на норвежские полозья, вместо тяжелых английских саней типа эскимосских. Примуса, провиант, палатки, одежда и тысяча других мелочей, без которых ни одно путешествие не имеет в наше время шансов на успех, – все это совсем недавно было введено в полярный быт Нансеном, хотя он, конечно, опирался на многовековой опыт путешественников. Сам Нансен писал об английских полярниках: «Как хорошо было продумано и выполнено с помощью скромных средств их снаряжение! Воистину, нет ничего нового под солнцем. Как я убедился, они предвосхитили почти все то, чем я гордился и что считал своим нововведением. Мак-Клинток пользовался таким же снаряжением сорок лет назад. Они не виноваты в том, что родились в стране, не знающей лыж[9].

Тем больше заслуги людей, которые, располагая несовершенным снаряжением прошлых лет, отваживались на такие дальние путешествия. Для нас же важнее всего, что, если Скотт является родоначальником санных походов в Антарктике, Нансен – родоначальник современных санных походов вообще.^[13]

Четырнадцатого марта, через несколько дней после возвращения солнца, когда «Фрам» находился на 84°4 с. ш., Нансен и Юхансен вышли в путь на трех санях (на двух из них лежали каяки) с 28 собаками. 8 апреля они достигли самой северной точки – 86°13' 6'' – так сообщает в своей книге Нансен. Мне же он говорил, что профессор Гильмюйден, которому он передал свои астрономические выкладки и дневник, посчитал, что из-за рефракции видимый горизонт был приподнят и в таком случае должны быть соответственно уменьшены результаты наблюдений. Поэтому Нансен приводит в книге уже скорректированную в сторону уменьшения широту, хотя, по его словам, обсервация производилась при совершенно чистом горизонте, а следовательно, на самом деле путники находились на более высокой широте. Он использовал секстан и искусственный горизонт.

Отсюда они повернули назад, но им пришлось обходить торосы и открытые полыньи, и они не вышли к предполагаемой земле на 83° с. ш., которая в действительности не существует. В конце июня им пришлось преодолевать полыньи на каяках, сильно пострадавших в трудном пути и требовавших бесконечных починок. Пережидая плохую погоду, они долго стояли лагерем, и Нансен все время наблюдал какое-то белое пятно, как он думал, – облако. Наконец 24 июля показалась земля – она-то и была этим белым пятном. Через две недели они добрались до нее – это оказалась цепочка островов. Не зная, что это за архипелаг, – их корабельный хронометр остановился – путешественники миновали его и продолжали двигаться на юго-запад, пока не наступила зима. Они построили себе хижину из камней, мха и снега, покрыли ее шкурами моржей, освежеванных прямо в воде, так как вытащить тушу на берег не под силу двоим мужчинам. Когда я встретился с Нансеном, он уже забыл о всех этих злоключениях и не верил, что пережил их, пока я не показал ему им же написанную книгу. Зиму они пролежали под крышей дома, в старой одежде, настолько пропитавшейся ворванью, что она соскребалась ножом с рубашек. Пришлось шить себе новую одежду из одеял и мастерить спальные мешки из шкур медведей, мясом которых они питались. В мае следующего года они выступили в поход на Шпицберген. Шли целый месяц, в течение которого по крайней мере два раза были на волосок от гибели: сначала течением унесло их каяки, Нансен бросился за ними вплавь по ледяной воде и успел догнать как раз в тот момент, когда уже начал погружаться под воду к ужасу наблюдавшего за ним с берега Юхансена; в другой раз морж напал на лодку Нансена и чуть не пробил ее клыками и ластами. И вот однажды, проснувшись утром и оглядывая в незнакомом месте неприветливые ледники и обнаженные скалы, Нансен услышал собачий лай. Сильно взволнованный, он бросился навстречу звукам и увидел одного из руководителей английской экспедиции Джэксона – Хармсуорта, зимовавшего здесь со своим отрядом. Тот первым сообщил Нансену, что они находятся на Земле Франца-Иосифа. В конечном итоге Нансен и Юхансен высадились в Вардё, на севере Норвегии, где узнали, что о «Фраме» пока нет известий. Именно в этот день судно освободилось ото льдов, сковывавших его почти три года.

Я не могу рассказывать подробно о дрейфе «Фрама», скажу лишь, что судно достигло 85°55' с. ш., то есть ему оставалось всего лишь 30 километров до самой северной точки, достигнутой Нансеном. А вот санный поход и зимовка Нансена и Юхансена имеют много общего с судьбой нашей северной партии; в долгую зиму 1912 года мы не раз с надеждой вспоминали о них – коль скоро такой случай мог произойти единожды, рассуждали мы, то почему бы ему не повториться, почему бы Кемпбеллу и его людям также не выжить?

Еще до плавания Нансена дух приключений, издавна толкавший людей в неведомое, в сочетании с жаждой познания ради самого познания заставил цивилизованный мир обратиться мыслями к югу. В воздухе витала мысль о том, что материк такой величины с его своеобразным климатом может оказывать решающее влияние на изменения погоды во всем Южном полушарии. Важное значение магнетизма лишь усугублялось окружавшей его тайной, а район вокруг Южного магнитного полюса представлялся щедрой нивой для проведения экспериментов и наблюдений. История этой земли на протяжении прошлых геологических эпох имела бесспорный интерес для геологической истории всего земного шара, а изучение образования суши и поведения льда могло сказать специалисту по физической географии больше, чем исследования в любом другом районе мира, – в Антарктике он мог наблюдать ежедневные и даже ежечасные изменения, которые, как ему известно, в эпоху оледенения происходили во всем мире, но сейчас прослеживаются только по оставленным ими следам. Да и для биологии освоение Антарктики могло иметь первостепенное значение, так как живой мир моря играет важнейшую роль в изучении эволюционного процесса.

Руководствуясь этими идеями и целями, Королевское общество и Королевское географическое общество при активной поддержке британского правительства организовали первую экспедицию Скотта, официально именуемую Английской антарктической экспедицией 1901–1904 годов, а неофициально – Экспедицией «Дисковери», по названию судна,^[14] на котором она плыла. Офицерский состав и команда почти все были военными моряками, для осуществления научных целей экспедиции были приданы пятеро ученых. Все они были гражданскими лицами.

«Дисковери» вышло из Новой Зеландии в канун Рождества 1901 года и сразу за Южным полярным кругом вступило в полосу паковых льдов, всегда преграждающих доступ к сравнительно чистой воде. Как мы теперь понимаем, судну повезло – оно преодолело пак чуть больше чем за четыре дня. Скотт достиг мыса Адэр, а затем, как и Росс шестьюдесятью годами раньше, пошел вдоль западного берега Земли Виктории. Продвигаясь на юг, он не переставал искать удобную зимнюю стоянку для судна, и когда 21 января 1902 года он вошел в залив Мак-Мёрдо, то решил, что здесь он найдет как закрытую бухту, где «Дисковери» спокойно перезимует, вмерзши в лед, так и проход дальше на юг.

Пока море не замерзло и судно еще могло передвигаться, экспедиция обследовала 800 километров скалистого обрыва, составляющего северную границу Великого Ледяного Барьера. Миновав крайнюю восточную точку, достигнутую Россом в 1842 году, путешественники вступили в неизведанный мир и открыли глубокую бухту, которую назвали Бэллун; ее округлые заснеженные склоны безусловно были сушей, а не плавучими льдами, в отличие от того, что встречалось им ранее. По мере продвижения на восток мелкие заливчики и мягкие, покрытые снегом склоны уступили место более крутым возвышенностям с сильно изрезанной поверхностью, затем на снегу стали появляться небольшие черные пятна, бесспорно говорившие о наличии скал, и, наконец, на высоту нескольких тысяч метров вознеслась неизвестная земля, носящая ныне имя Короля Эдуарда VII. Толстый пак впереди и приближение зимы заставили Скотта вернуться в залив Мак-Мёрдо и поставить «Дисковери» на якорь в небольшой бухточке у оконечности выдающегося в море клочка суши, известного ныне под названием полуострова мыса Хат; здесь он построил хижину, мало использовавшуюся в дни «Дисковери», но сыгравшую важную роль в истории его последней экспедиции. Первая осень прошла в разнообразных коротких походах, во время которых были открыты не только окрестные районы, но и множество недостатков в снаряжении и бытовом устройстве экспедиции. Оглядываясь назад на эти первые усилия экспедиции «Дисковери», нельзя не удивляться, что она не закончилась более трагически, чем это было в действительности. Когда читаешь о собачьих упряжках, отказывавшихся стронуться с места, о пеммикане, слишком жирном для употребления в пищу, о намерении двух офицеров за один день подняться на Эребус и спуститься вниз, о санных партиях, не умевших обращаться с примусами и лампами, ставить палатки и даже облачаться в свою одежду, поражаешься, что процесс обучения был оплачен столь незначительной ценой. «Ни один предмет из снаряжения не был опробован заранее; при общем преобладающем невежестве бросалось в глаза полное отсутствие какой-либо системы»[6].

Это привело к трагедии. Санную партию на пути домой у вершины полуострова, около скалы Касл, застала метель. Они успели поставить лагерь и могли бы, поев горячего, переждать бурю, лежа со всеми удобствами в спальных мешках. Но примусы не разжигались, и, промерзнув в кожаной обуви и недостаточно теплой одежде, путешественники решили покинуть палатку и идти к судну – чистое безумство, как мы теперь понимаем. Пробираясь ощупью сквозь завывающую метель, многие из них спотыкались и падали на крутом скользком склоне высотой в несколько тысяч метров, заканчивающемся ледяным обрывом, нависшим над морем. Это место и в тихий летний день труднопроходимо, а во время метели оно, должно быть, ужасно. И все же только один человек, Винс, сорвался со склона и улетел в пропасть, а оттуда в море. Как выбрались остальные – известно одному Всевышнему. Матрос Хейр отстал от группы и остался лежать под скалой – очнулся он через тридцать шесть часов, занесенный снегом, но в полном здравии и без обморожений. Маленький крест на мысле Хат увековечил память о гибели Винса. Среди участников партии был простой матрос по фамилии Уайлд.

Речь идет об известном полярнике Фрэнке Уайлде, сыгравшем особую роль в экспедициях Э. Шеклтона. Ф. Уайлд принимал участие в походе Э. Шеклтона к Южному полюсу в 1908–1909 годах, возглавлял зимовку Западной партии экспедиции Дугласа Моусона на шельфовом леднике Шеклтона в 1912–1913 годах. Был оставлен Э. Шеклтоном во главе экипажа экспедиционного судна «Эндьюранс», высадившегося на остров Элефант после гибели судна, в то время как сам Шеклтон совершил плавание в шлюпке к Южной Георгии поперек моря Скоша в поисках помощи. После смерти Э. Шеклтона на борту экспедиционного судна «Квест» в 1922 году закончил намеченные исследования в антарктических водах.

После гибели Винса он повел пятерых оставшихся в живых. Впоследствии в экспедициях Шеклтона и Моусона он также нередко брал на себя руководство; немного, наверное, найдется на земле таких, как он, врожденных полярных путешественников.

Эрнст Шеклтон – один из самых крупных исследователей Антарктиды первой четверти нашего века. Первым в 1908 году обнаружил проход через Трансантарктические горы по леднику Бирдмора на ледниковый покров Антарктиды в окрестностях полюса, до которого не дошел 180 км. Позднее разработал план пересечения Антарктиды. Попытка осуществления плана в 1914–1916 годах привела к гибели экспедиционного судна «Эндьюранс». Умер на борту экспедиционного судна «Квест» в 1922 году.

Я так много внимания уделил промахам первых санных походов экспедиции «Дисковери», чтобы показать, насколько важен для путешественников по Антарктике опыт, как свой собственный, так и чужой. В 1902 году Скотт и его люди были пионерами. Свой опыт они приобретали ценой, которая могла бы быть и выше, и каждая последующая экспедиция добавляла к накопленному опыту свой. Самое главное, чтобы ничто из приобретенного не пропало. Поэтому одну из основных задач этой книги я вижу в том, чтобы как можно подробнее рассказать о методах, снаряжении, провианте и рационах в экспедиции Скотта на благо грядущим экспедициям. «Главная цель рассказа о полярном путешествии – облегчить путь будущим экспедициям; автор прежде всего должен исполнить долг перед своими последователями»[6].

После осенних неудач участники экспедиции «Дисковери» взялись за подготовку к двум предстоящим летним сезонам. Проявленные ими при этом способности к адаптации, находчивость и изобретательность доказали, что им по силам справиться с любыми трудностями. Скотт признавал, что «еда, одежда – все не отвечало условиям, вся система была неправильной»[6]. Но он сделал все возможное и невозможное, чтобы научиться на своих ошибках и разработать стройную методику исследований в Антарктике. После решительной реорганизации, проведенной зимой, 2 ноября 1903 года он отправился с двумя товарищами – Уилсоном и Шеклтоном – в первый поход на юг.

Я не собираюсь подробно описывать это путешествие. Собаки сдали – может быть, норвежская вяленая рыба, взятая им на корм, протухла при пересечении тропических широт, – так или иначе, они все заболели, и даже тех, что не подохли, пришлось забить до окончания похода. Через две недели после старта партия перешла на челночный способ: переносила часть груза вперед и возвращалась за следующей порцией, и так на протяжении тридцати одного дня.

Провианта не хватало, и вскоре они начали голодать, но только 21 декабря Уилсон сообщил Скотту, что уже некоторое время замечает у Шеклтона признаки цинги. 30 декабря, находясь на 80°16' ю. ш., они решили возвращаться. К середине января симптомы цинги резко усилились, Шеклтон был серьезно болен и харкал кровью. Его состояние внушало все большее беспокойство; 18 января он слег, но потом собрался с силами и поднялся на ноги. Он то шел сам рядом с санями, то его везли на них, во всяком случае, он выжил – Скотт и Уилсон спасли ему жизнь. Путешественники дошли до судна 3 февраля, покрыв за 93 дня 1500 километров. Скотт и Уилсон были крайне истощены и тоже серьезно больны цингой. Поход был очень плодотворным, среди его географических результатов – нанесение на карту еще одного отрезка береговой линии протяженностью около 500 километров и новые сведения о Барьере, по которому шли путники.

Пока Скотт ходил на юг, была предпринята организованная попытка исследовать горы и ледники, лежащие по другую сторону залива на западе. Эта партия достигла расположенного за горами плато и поднялась на высоту 2700 метров, а там, «впереди, насколько хватал глаз в западном направлении, повсюду расстилалось ровное плато, на севере и юге виднелись отдельные нунатаки, а позади возвышались высокие горы, через которые они перевалили», – так был найден путь на запад.

Я ограничусь описанием этих двух, самых важных из множества походов, предпринятых в тот сезон; не буду задерживаться и на плодотворных научных исследованиях этой девственной земли, не прекращавшихся ни на миг. Тем временем подошло спасательное судно «Морнинг». Предполагалось, что как только морской лед, заточивший «Дисковери», взломается, освободившееся судно уйдет из антарктических вод. Но к исходу февраля стало ясно, что ледовая обстановка сильно изменилась по сравнению с предыдущим годом. 8 февраля «Морнинг» еще отделяли от «Дисковери» 13 километров твердого льда. Ко 2 марта судну с большой осадкой, каким являлся «Морнинг», стало уже опасно оставаться в заливе, и оно ушло. К 13 марта надежд на освобождение «Дисковери» в этом сезоне не осталось.

Вторая зима прошла примерно так же, как и первая, а с наступлением весны возобновились санные походы. Эти вылазки на Барьер, при дневном солнечном освещении и круглосуточной низкой температуре, были связаны с большими неудобствами и, что еще хуже, с недосыпанием, обморожениями, быстрым накоплением влаги в одежде и спальных мешках: приходилось теплом своего тела оттаивать большое количество льда, чтобы почувствовать себя более или менее уютно. Две недели были предельным сроком для такого похода, но обычно партии его не выдерживали; в то время весеннее путешествие считалось ужасным испытанием. «То ли еще будет в весеннем походе», – пугали нас старожилы. Они и помыслить не могли, чтобы зимой предпринять путешествие, которое бы длилось втрое дольше весеннего. Будущим исследователям я советую совершать такие походы только мысленно.

Самый трудный поход того года предпринял Скотт с двумя моряками, о которых будет говориться в моем рассказе. Их имена Эдгар Эванс и Лэшли. Целью похода было исследовать плато еще западнее. По леднику Феррара они достигли больших высот на покрове льда, преодолев серьезные неприятности, из которых не последней была утрата необходимых навигационных таблиц: они содержались в прекрасной книге «Советы путешественникам», унесенной ветром. Тут впервые стало ясно, что дополнительные трудности создаются климатом и положением этого высокого покрова, который, как мы теперь знаем, простирается до самого полюса и, вероятно, занимает большую часть Антарктического материка. Было начало ноября, то есть наступало лето, а условия работы мало чем отличались от тех, в каких проходили весенние вылазки на Барьер. Температура^[15] опустилась до – 40 °C, но больше всего досаждал не утихавший встречный ветер с запада – в сочетании с низкой температурой и разреженным воздухом он чрезвычайно затруднял передвижение в санной упряжке. Вспомогательная партия вернулась, а трое людей в одиночестве продолжали тащить сани на запад, в неизведанную снежную пустыню, суровое однообразие которой не нарушали никакие ориентиры. 1 декабря они повернули обратно, но везти сани оказалось очень трудно, а хуже всего было то, что они не знали своих точных координат. Приближаясь к горам, путешественники попытались сориентироваться на местности в просветах, но все время был туман. Ждать, пока туман рассеется, было невозможно – мучил голод; так что им оставалось только продолжать двигаться на восток. Среди нагромождений льда, характерных для верховьев ледника, партия брела вслепую сквозь густые хлопья задувшей метели. Вдруг Лэшли поскользнулся – через мгновение вся партия неслась вниз, набирая скорость. Плавный спуск внезапно оборвался, и, пролетев какое-то расстояние по воздуху, они оказались на покатом снежном склоне. Поднявшись на ноги, они увидели над собой на высоте 100 метров ледопад, с которого свалились – там по-прежнему мело, – но вокруг них все было тихо, и виднелось голубое небо. Только тут они узнали свой родной ледник со знакомыми приметами и дымящуюся вдали вершину вулкана Эребус. Это походило на чудо.

Недостаток места не позволяет рассказать о вспомогательных походах, предпринятых путешественниками, да они и не имеют непосредственного отношения к нашему повествованию о последней экспедиции Скотта. Но если даже не из любви к самой теме, то для понимания нашего зимнего путешествия, необходимо сообщить хотя бы краткие сведения о самых аристократических обитателях Антарктики – императорских пингвинах, с которыми близко познакомились Уилсон и его товарищи с «Дисковери».

В Антарктике водятся два вида пингвинов: маленькие пингвины Адели в сине-черных шубках с белыми манишками, весом около 8 килограммов, – бесконечно забавные и милые существа; и огромные императорские пингвины, преисполненные чувства собственного достоинства, с длинными загнутыми клювами, ярко-оранжевым головным убором и мощными плавниками; один такой экземпляр тянет до 42 килограммов. Науке особенно интересен императорский пингвин, потому что это очень примитивная птица, возможно, даже самая примитивная из всех современных пернатых. До экспедиции «Дисковери» о нем ничего не было известно, кроме того что он живет в паковых льдах и на окраинах континента.

Мы знали, что остров Росса на востоке оканчивается мысом Крозир, который был открыт Джемсом Россом и назван в честь капитана «Террора». Здесь движущийся ледяной щит Барьера, наталкиваясь на гору, собирается гигантскими складками. Здесь же тянущийся на сотни километров на восток огромный ледяной утес – сзади его подпирает Барьер, а спереди грызет море Росса, выедая пещеры и трещины, – смыкается с базальтовой скалой, которою обрывается Нолл, двугорбая седловина, образующая мыс Крозир. Одним словом, это местечко из тех, где в детстве развлекались великаны, но – чистюли – они строили крепости не из песка, а изо льда.

Однако склоны горы Террор не везде заканчиваются обрывами. Западнее они полого спускаются к морю, чем и воспользовались пингвины Адели, основав здесь одну из самых больших и зловонных своих колоний. Проходя мимо нее, «Дисковери» спустило шлюпку, и матросы установили на берегу столб с запиской, который должен был служить путеводным знаком вспомогательному судну на следующий год. Столб стоит по сей день. Впоследствии потребовалось исправить содержание записки, и одна из первых санных партий отправилась на поиски пути к этому месту по Барьеру.

Достигнуть его помешали следовавшие одна за другой сильнейшие метели – недаром мыс Крозир считается одним из самых ветреных мест на Земле, – но участники похода твердо убедились в том, что на склонах горы Террор, позади Нолла, есть «задняя дверь» в пингвинью колонию. В начале следующего года другая партия благополучно достигла столба и, обследуя окрестности, взглянула вниз с высоты 240-метрового обрыва, уходящего к кончику мыса. Море было сплошь покрыто льдом, и в маленькой ледяной бухточке, образованной выступами Барьера, виднелись бесчисленные точечки, оказавшиеся при внимательном рассмотрении императорскими пингвинами. Неужели это гнездовье прекрасных птиц? Если так, они должны насиживать яйца в середине зимы, среди немыслимого мрака и холода.

Прошло пять дней, прежде чем путешественники смогли ответить на этот вопрос, – свирепая метель заточила их в палатки. 18 октября они наконец начали подниматься на высокий гребень, преграждавший путь от Барьера к морю. Выяснилось, что они не ошиблись: перед ними была колония императорских пингвинов. Ветер унес морской лед из моря Росса, осталась нетронутой лишь ледяная бухточка, в которой несколько взрослых птиц кормили птенцов. Партия с «Дисковери» насчитала четыреста взрослых особей, тридцать живых птенцов и около восьмидесяти мертвых. Яиц не нашли[6].

Пока экспедиция «Дисковери» находилась на юге, к мысу Крозир предпринималось еще несколько вылазок, как правило, весной. Добытые сведения можно подытожить примерно так. Императорский пингвин не умеет летать, питается рыбой, которую ловит в море, и никогда не выходит на сушу, даже в брачный период. По непонятным в то время причинам он в течение зимы откладывает яйца на голый лед и на морском же льду их насиживает. Яйцо лежит на его лапах, тесно прижатое к участку голой кожи на нижней стороне брюха и защищенное от сильного мороза свободно висящей складкой оперенной кожи. К 12 сентября, сроку прибытия самой ранней партии, из всех уцелевших и не протухших яиц вывелись птенцы. Колония насчитывала тогда около тысячи взрослых императорских пингвинов. Прибыв снова 19 октября, партия попала в десятидневную метель, семь дней просидела в палатках, но и во время этого штормового визита ее участникам удалось стать свидетелями интересного зрелища. Но пусть об этом расскажет Уилсон – он там присутствовал:

«За день до начала шторма мы находились на старой отдаленной вершине горы Террор, примерно на высоте 400 метров над морем. Впереди расстилалось море Росса, до самого горизонта затянутое плотным белым льдом, а под нами в бухточке на льду располагалась колония императорских пингвинов. Даже полынья, которая обычно окаймляет край Барьера, вместе с ним загибается на восток и там исчезает из поля зрения, – и та замерзла. Нигде не было ни одной щелки открытой воды. Тем не менее императорские пингвины проявляли беспокойство – они, и это несомненно, предчувствовали приближение непогоды. Уже тот факт, что перед Барьером отсутствует обычная полоска открытой воды, говорил о том, что лед в море Росса дрейфует в южном направлении. Причиной этого необычного явления был северный ветер со снегопадом, являющийся в этих краях предвестником штормового зюйд-веста. Потемневшее небо имело грозный вид, барометр начал падать, и вскоре вершины горы Террор скрылись в снежных вихрях. Все эти предзнаменования были для императорских пингвинов как бы открытой книгой, как, впрочем, и многие другие, нам неведомые. Поэтому птицы встревожились и, хотя лед еще не тронулся, пришли в движенье. Длинной цепочкой они направлялись из бухты к открытому льду, где на краю замерзшего разводья, на участке протяженностью около трех километров, уже собрались от ста до двухсот птиц. Целый час, а то и больше, мы наблюдали в тот день за этим исходом и возвратились к своим палаткам в твердой уверенности, что следует ожидать перемены погоды. И мы не ошиблись – утром нас разбудило завывание южного штормового ветра с поземкой, который никому не дал выйти из лагеря. Мело весь день и всю ночь, и только на следующее утро прояснилось настолько, что мы смогли добраться до края обрыва, нависшего над птичьим базаром.

Здесь произошли огромные изменения. Море Росса километров на пятьдесят освободилось ото льда; с того места, где мы стояли, с высоты 240–270 метров над морем, на горизонте была едва видна длинная полоса белого пака. По воде еще плыли большие льдины, дрейфовавшие на север, миграция пингвинов шла полным ходом. У кромки льда, близ чистой воды, снова стояли две группы пингвинов, чего-то ожидая, а сотня птиц вереницей шла к ним. Ожидавшие пингвины стояли у самой воды, на краю той льдины, которая должна была вот-вот оторваться и поплыть на север. Цепочка следов на снегу, где накануне прошествовали птицы, обрывалась у самой воды – значит, их уже унесло вместе со льдиной, – а под ледяным обрывом пингвинов стало намного меньше, едва ли половина того количества, которое мы наблюдали здесь шесть дней назад»[1 0].

Два дня спустя эмиграция все еще продолжалась, но в ней, похоже, участвовали только птицы, свободные от брачных дел. Те же, что пестовали птенцов, по-прежнему жались под ледяным обрывом, стараясь по мере сил защититься от ветра. Еще через три дня (28 октября) море Росса окончательно очистилось ото льда; маленькую ледяную бухточку постепенно размывала вода; исход продолжался, в колонии оставалось совсем немного птиц.