Kitobni o'qish: «Дневники путешествий»

Предисловие

Первоначально эти Дневники путешествий назывались «Европа, Азия, Африка, Латинская Америка». Потом «европейская» часть («Эллада» и «Родина») была опубликована в книге «Жемчужница и песчинка» (Алетейя, 2014 г.), добавились очерки путешествий в Японию и Североамериканские Соединённые Штаты.

Пространственно–географический принцип изложения соблюдён, однако временной нарушен; но это ничего. Человек – автор, в данном случае, – в своих восприятиях мало меняется. А даты везде проставлены точные.

Как уже было сказано в аннотации к «Жемчужнице», эти книги мои представляют собой автобиографическую повесть, предназначенную первоначально для ближайших родных и друзей и написанную в жанре дневниковых заметок и записок путешественника. В действительности сперва они были просто данью традиции, заповеданной мне отцом: он был замечательный географ и с детства приучал меня вести такие записи–наблюдения (самые первые приходились на 1959 год и являли собой скрупулёзное, хотя и по–детски наивное, описание ботанических ходов при составлении карты Казанского болота, тогда большого, тихого и красивого, с зеркалом озера посредине. А, нет: то было в 1958 году, весной, на Лебяжьем озере. Помню одно из наблюдений: лёд испещрён трещинами).

Потом такие дневники стали привычкой; затем я стала задумываться – а не оставить ли детям и внукам совершенно бесхитростную и реалистическую повесть о своей жизни? Просто на память?.. Придет время – прочитают и припомнят и меня самое, и эти рассказы.

Наконец я решилась обнародовать все очерки и перед своими близкими друзьями; а теперь – и перед более широкой публикой, если она заинтересуется обычной жизнью такого человека, как я. Жемчужница «украшает жизнь и ее события». Сами по себе вполне обыденные, свойственные любому, они предстают в виде вереницы картин, символов и даже поэтических или иронических притч, рассказанных «о времени и о себе».

Эмилия Тайсина

Южная Корея

29.08.08

Первое, что вспоминается при слове «Корея», – это неописуемо красивая утренняя горная дорога из Сеула на побережье Восточного моря, в портовый город Сок Чхо. (Андрей Королев сказал – точно Альпы в Италии!) Сильнее меня поразили в свое время только горы в Болгарии, массив Рила. А здесь, как на заказ, всходило в лазурь в нежнейшей вуали персиково–золотое солнце, туман цеплялся за неясные предметы в долинах, висел перьевым покрывалом с велюровым исподом над чистыми картинными речками. Постепенно предметы оборачивались цветными домиками с лекальными крышами, каменными медведями и разнообразными газелями в отличном настроении.

Невыразимой красы и свежести утро; чарующий сосново–лиственный лес покрывает правильные многоярусные бесконечные сопки; смарагдовые пинии и нефритовые гинко оттеняют более светлых тонов изумрудную зелень акаций и мои любимые грабы (оказавшиеся родственниками березы), широкие резные листья платанов и их малоприятные стволы, облезающие лентами кожи больного скарлатиной… нет, ладно, это я так.

Я уж давно, еще в Греции, поняла, что в такие путешествия собираются прежде всего люди особой складки: авантюрные, храбрые, любознательные, самонадеянные. (А собственно философов… м–да). По духу я им, безусловно, подхожу. Но а физическое здоровье мое за последние годы, особенно после смерти мамы, сильно сдало.

Иногда – и все чаще – я себя ловлю на том, что устаю от общения с людьми, которые мне не по душе. Даже как бы заболеваю: сознание удерживает в узде критические замечания, mots, я ими давлюсь, терпение заканчивается все быстрее… И шум… и сигареты… и бессонница…

Однако сейчас не о том.

…Итак, прекрасная горная дорога, петляя, уходя в тоннели, зависая над реками, несла нас, усталых до изнеможения, на край света, на берег Тихого океана. Мы уезжали домой.

Многие из нас, умненькие, давно уж поездили по этим сказочным местам, искупались в Восточном, а некоторые и в Желтом море, нафотографировались, отдохнули и вернулись невредимыми в Сеул. И ничего не случилось. Только я, ненормальная, так и проторчала все время в кампусе Seoul National University, занятая бесконечными переводами всем, кто просил, и на всех секциях, какие были. Хотелось, – честно! – чтобы наши люди хоть сколько–то выглядели «не хуже других».

(Какой ужас, нет, какой позор, нет, все это пафосно. Какой… НОНСЕНС, как жалобно выглядит наш немтырь–философ, не знающий ни одного языка, кроме русского, на фоне любого сенегальца или японца, не хочу никого обидеть!..)

…Как я и предполагала заранее, философов в нашей огромной российской делегации, прибывшей на Всемирный Философский Конгресс в Южную Корею, было мало. Там были: туристы, студенты–международники, политические деятели / обозреватели, бизнесмены – предприниматели, отставные и приставные крупные государственные чиновники, экологи, экономисты, геологи, юристы, педагоги, психологи, врачи, а также многочисленные жены и подруги философов и не–философов. Еще появлялись и исчезали корреспонденты, хозяева крупных издательских концернов и редакторы скромных научных журналов… словом, всех нас было невыносимо много на очень небольшую группу кадровых профессионалов. Чтобы не обижать сотни «невошедших» людей заглазно, я не буду называть имен избранных, за исключением одного нового: лучший из всех, кто мне встретился в этом путешествии, и кто, один–единственный, каждый день с легкостью говорил о множестве идей и фактов, совершенно НОВЫХ для меня (а это трудно!), либо взятых в новом ракурсе, был молодой профессор из Ставропольского университета, заведующий кафедрой философии и истории науки Владимир Игоревич Пржиленский.

Ну, так. Чудесная альпийская многочасовая дорога запомнилась мне не столько как фильм, сколько как набор отдельных пейзажей. Накопившаяся усталость длиной в десять–одиннадцать бессонных ночей и дней не давала восторгаться в полную меру, как того поистине заслуживает незабываемая Корея. Но я восхищалась во всю доступную меру восторга, и когда красóты немыслимо плавно расширились, раздались и обратились величественным океаном, я просто не знала, что делать. Первым толчком души было: купальник!! Бегом в беленький город, на набережную, покупать купальник!!! Скажу сразу, эта нехитрая сделка не удалась мне НИГДЕ в пути, ни даже в России. А корейцы не знают и не понимают бикини: они купаются в каких – то гимнастических юбочках и двойных маечках, и не в океанах, а в бассейнах. (Андрей потом рассказывал мне, кáк корейцы, помешанные на идеалах чистоты и здоровья, экипируются для похода в лес. Просто в лес, на соседнюю гору. Велосипедный шлем; маска на все лицо, – вдруг кто бросится и укусит! – перчатки; и костюм, в целом напоминающий водолазный).

Второе движение души после обломавшегося первого было: найти скамеечку, сжевать сэндвич, везомый от самого отеля, и позагорать, хотя бы ногами! Это тоже почти сорвалось (в смысле, незанятой скамеечки на десятикилометровом пляже не нашлось). Поэтому третьим было вынужденно – свободно – назависимое фланирование по наборному паркету набережной, а потом сидение на огромном сером валуне. С осевшим сэндвичем и слишком сладким кремовым молочком в крошечной пробирке, вместо доброй фляги stella artois, без головного убора под немилосердно палящим солнцем, едва умягчаемым океанским бризом – от этого света и сами корейцы–то обороняются, кто веером, кто мексиканским канотье, кто тетрадкой, а кто просто ладошкой. Ничего не понявший в моем высокомерном прогуливании мимо пляжа как следует накупавшийся Натан пустил вслед насмешливо: «Russo turisto! Нам океан нипочем!»

Словом, я была мизантропически рада, когда свистнули грузиться на паром. Между этим сигналом и самим отплытием прошло ПЯТЬ тягчайших часов ожидания в душных зальчиках (причем добрые люди успели и в кафе, и на соседний маяк, и в беседку над заливом… и пофотографировать… а некоторые, может, и добрые, но неразумные, в наиболее ответственные моменты забывают фотоаппараты в самой неподъемной багажной сумке на дне). Знала бы я, что все лучшее заканчивается здесь, в Сок Чхо! Знала бы – так и посиживала бы на своем темно–сером перегретом камне, всё кожа посмуглее стала бы! А знала бы я, что мне предстоят еще 15 бессонных ночей и дней, а потом бессрочная пневмония – уплыла бы тихенько прямо в своем стеклянном розовом костюме дальше, дальше в Восточное море, и – слава те, господи! (Корейцы принципиально не называют это море Японским).

Яркие и нежные краски Кореи остались светить моему внутреннему взору, утешая в несчастьях, типа грязного шумного неубранного огромного неудобного и темного внутри парома. Едешь и думаешь: эхх!! А там ведь все на месте! И ничего–то мне толком не удалось увидеть, потрогать, ощутить, запомнить… И все уже ушло, закатилось, и больше никогда… Но! ОНО ТАМ ЕСТЬ, корейское чудо, шкатулка драгоценностей, милая, приветливая, не вполне понятая страна.

Однако есть Корея и есть Сеул. Насколько Корея древняя, вернее, вечная, настолько нов и модернов Сеул. «Каменные джунгли», говорили мне перед вылетом. Ничего подобного. Огромные дома, где–то под 80 этажей, – это есть, да, целые районы! Но никак не джунгли. Говорю с полной ответственностью: Сеул – лучший город из всех, что я видела, и может быть, просто лучший из всех. Самый чуткий и внимательный к человеку. Самый удобный, комфортабельный, богатый, огромный – но не давящий, с дворцами и парками, фонтанами и храмами, и замечательной рекой посредине. Рекой под названием «Река». Над ней – почти тридцать мостов!

Там нет адресов в нашем смысле: улица, номер дома… есть имена районов и квалитативные описания вроде «прекрасный белый отель недалеко от излучины Реки в районе Ганг Нам». Все эпитеты очень просты: белый, лазурный, золотой. И иногда красный. Как вариант: лазоревый, золотой и алый. На корейском флаге – красно – синий инь – ян и стилизованные триграммы четырех стихий. Любимое слово – чистый, чистота.

Чистота и аккуратность жителей Сеула до сих пор ломят мне сердце. Нет, так нельзя. Двадцать лет назад я сердилась за это же самое на немцев, а тут – здрассьте! Еще хуже! Только немцы спесивые, а корейцы мягкие, воспитанные и вежливые, конфуциански –почтительные к старшим и… вобщем–то, закрытые. Из–за поблескивающих стекол выглядывает, улыбаясь приветливо, неведомая потемка–душа, проницательно–непроницаемая. Не принято заговаривать с незнакомцем. Не принято здороваться сразу со всей аудиторией, компанией, тусовкой: только с тем, кого знаешь персонально, кому был представлен. И второй вопрос после первого – «как зовут?» – это: сколько Вам лет? Чтобы определиться сразу, покровительствовать или покоряться. Их собственный возраст совершенно не угадывается; ясно только, что за плоскими личиками с зародышами носишек и черными глазками с эпикантусом скрывается значительно больше лет, чем открывается. Не миндалины глаз – полированные агаты. А носы! Представляю, как их всех должен был внушительно пугать мой профиль.

Впрочем, насчет моего возраста они точно так же просчитывались. Один профессор, Чунг какой–то очередной, сказал мне на банкете: I cannоt guess your age. И обомлел, когда я ответила скромно–весело: fifty seven…

Банкет задавал господин вице–президент Оргкомитета Конгресса. Невесть почему, в первый же день он издали радостно понесся ко мне через пол–кампуса и зашумел: Рушия! Рушия! Оказалось, что пять лет назад, на Всемирном Философском Конгрессе в Стамбуле, его выступление сильно поддержала российская делегация. В благодарность за это сейчас он организовал специальный прием именно для российской группы, отдельно от грандиозного основного банкета, задававшегося при содействии, участии и в присутствии мэра Сеула. Welcome, Russian friends!

…Трудно сосредоточиться, вспоминается сразу масса деталей: элегантный номер в отеле, белый, бежевый, кофейный, just up to my liking; прекрасные оперные голоса певцов, хором исполнявших в ночи на фуршете на 2000 персон сольную «Sole mio»; пластиковые цветные широкие ленты по всем поребрикам в кампусе, указывающие точный путь в тот или иной колледж; крупные дружественные американцы; пестрые африканцы и индусы; синие горы; чудовищные небоскребы Samsung electronics и ему подобные; красочные домики, усыпанные иероглифами, на центральных улицах; и глубокий блеск захватывающих дыхание, знаменитых на весь мир, королевского фиолета аметистов… Живописный ухоженный кампус. Мелкие темно–зеленые веерные листочки гинко, чей прямой ствол символизирует, как оказалось, несгибаемый дух граждан; наглые мотороллеры прямо среди прохожих на тротуарах, – верткие, умелые развозчики товаров; спокойные лица виртуозных водителей; полицейские на роликах на площади перед императорским дворцом; огромные строительные машины, с виду точно чистенькие яркие игрушки, работающие устрашающе бесшумно и быстро; и совсем уж с ума сводящие пластмассовые четырехлепестковые большие розовые розы на необозримой ткани, скрывающей недостроенную стену соседнего шестидесятиэтажника. Белые перчатки рабочих. Серебряные мешочки с цементом. Возмущающая спокойствие чистота, тишина, сочные краски и заботливые голоса дикторов в метро. Неожиданно низкий (от легкого подросткового тельца такого не ожидаешь), звучный, поставленный голос: И – Э – Э! Это они так здороваются. (Голоса им ставят всем, музыке учат всех, с трех лет. И с тех же лет учат таэ–квон–до. Всех). Свежий ветер кондиционеров – и страшная, душная, пылающая, мокрая жара на улицах, по которым только что ходили муссонные дожди. Парочка таких дождей нам тоже досталась. Естественно, как раз в эти дни я забывала зонт. Однако он бы меня и не спас – слабенький, тонкий красный зонтик из Паралиа–Катарини… там ведь нет муссонов.

Промытые небеса наряжаются ярусами разнообразных облаков такой красоты и великолепия, что хочется прямо здесь лечь и начать, наконец, безраздельно смотреть на то, что поистине, первым первенствованием существования и первым первенствованием совершенства, достойно восхищенного, неотрывного любующегося взгляда, – на вечно сияющее, неистово–голубое небо Юго–Восточной Азии.

Использовала этот посконный оборот, дабы не использовать еще худший, патетический – «моей Кореи».

Не моя, нет, не моя. Не суждена. Их культуру с налету не поймешь, она только кажется простой по сравнению с японской или китайской. (Китайцев они, кстати, любят и уважают: старший брат; а японцев, понятно дело, нет). И зной там – не приведи боже, рано или поздно сердце не выдержало бы. Вон как днем шестого августа, единственный мой выходной, – я присела в центре города в пустынном переулочке на скамью под – грабом? акацией? гинко? – напротив какого–то дворика с единственной мыслью: всё. Это конец. Я прямо сейчас тут тихо умру от теплового удара вкупе с инфарктом. (А ведь мне нельзя. Еще дел полно).

И еда корейская ужасна. Не просто несъедобна, но – ужасна. В дрожь приводит даже воспоминание. Съедобны только рыба и чистый безвкусный отварной рис без примесей. И хлеб. (Да, вот хлеб замечательный!)

И платья их национальные совсем не нравятся мне: лиф стесняет, убирает грудь, а дальше, барыней –крестьянкой, пышный колокол, как для будущих мамочек, чтобы тщедушное тельце как – то компенсировать. Ладно.

Словом, не моя. Но какая же красивая, гостеприимная, умная, человечная, музыкальная и цветная, древняя и вместе будущая, обогнавшая наш век, чудесная и несравненная Моя Корея!

30.08.08

…Воспоминания все не приходят в порядок: это от того, что наложились друг на друга совершенно разные события. Между тем они, воспоминания, уже начинают забываться. Опасаясь последнего обстоятельства сильнее, чем первого, постараюсь теперь же изложить, что запомнилось, пусть хоть в относительно верной последовательности.

…Вечером 26 июля поезд уносил меня в Москву. Испытания начались в первые же пять минут: вагон был полон разгоряченных и воинственных фанов, возвращавшихся с футбольного матча ЦСКА – Рубин (Казань), закончившегося час назад с ничейным результатом. Потом оказалось, что ими был полон не один только мой вагон, но и почти весь поезд. Можете сами вообразить, что творилось всю ночь… особенно меня почему–то всегда задевает не собственно кровавая драка, а площадная брань.

Словом, начало утомлению было положено.

На Казанском вокзале мы восстановились с Натаном, который добирался в другом вагоне, и направили стопы в РФО – куда же больше–то? Там мы долго мешали жить и завершать последние важные, трудные и поспешные сборы милейшему Андрею Дмитриевичу. Постепенно в маленькую комнату набился народ: приехали трое из Оренбурга, потом Ставрополь, Владимир, Казань… В смысле, подъехал Миша Щелкунов; он добирался сам собой, не с нами. Он потом и на поезде не поехал: вынужден был готовить казанскую встречу для гостей. Но это отдельная песня.

В РФО очень красиво: картины, книги, журналы, добрейшая Надежда Николаевна угощает кофе с печеньем; но там страшно тесно, и народ, осознав пагубную роль помехи, разошелся побродить на пару часиков по Москве. А я осталась. Я хотела спать, или просто сидеть тихо в углу, не производя шума, чем и занималась вплоть до сакраментального: «Поехали!»

Этот долгий день, 27–28 июля, завершился для меня райским отдыхом в прохладном, простом и удобном «люксе»¹, просмотром французского фильма, попиванием café con lecho, дарового: гостинец от Best Western Premier Gang Nam Hotel (каковой дар повторялся из вечера в вечер), и полеживанием на немыслимо шелковистых корейских простынях прославленного хлопка, натянутых так туго, что они оставались гладкими и под утро…

А народ пошел в это время гулять по ночному Сеулу! Почему я не пошла?

Ну, неважно. Береглась инстинктивно, наверное. Между утром и вечером случилось очень много всего: поездка впятером в Домодедово на превосходной, хоть бы и Сеулу, электричке; ожидание, очереди, таможня, досмотр, – причем я все время звенела, и меня натурально обыскивали: оказалось, это шпильки в косе (теперь они мне больше не надобны); пересуды на курительном пятачке с целью первоначального знакомства, и потом – сам полет.

Самолет мне страшно не понравился, официантки в нем – тоже, хотя теперь я не помню, чем. Наверное, мне рисовалось что–то более близкое к совершенству. Но лететь было интересно, ночь никак не наступала, и за бортом так и горела абрикосовая, яблочная заря, и вечная страна облаков нежилась в лучах незакатного солнца, которому мы летели прямо навстречу. Темная синева, замена ночи, стояла в иллюминаторе всего часа полтора.

Спать, естественно, не удавалось, тем более что я была стиснута между двух пассажиров (правым был Натан, слава богу). С тех пор и навсегда утвердился этот режим: мы никогда не спали, мы только ели. Это что–то дьявольское! Эффект был для меня, конечно, разрушительный.

Но еда в самолете была легкая, вкусная, Натан – прекрасный собеседник и заботливый спутник, и, когда мы летели над Желтым морем, я почувствовала, наконец, долго ожидаемое счастье.

Небо Кореи – что–то особое; оно не просто сияет глубоким голубым светом, но – как бы издает тончайший аромат цветов, именуемых там «бессмертие» – их много в Сеуле – и еще как бы ласкает кожу нежнейшим атласом, я не знаю, как ему это удается! И оно поёт. Это правда!

В какой–то момент, когда самолет завалился на левое крыло, внизу в страшной океанной ультрамариновой дали я увидела малюсенькую огромную белую баржу, бороздившую, в бисерном кружеве пены, Желтое море окрест Сеула – и завопила от счастья.

Мы быстро приземлились в аэропорту Инчон. Там было странно спокойно и малолюдно; весь бестолковый ажиотаж создали именно мы. Особенно мне понравилась широкая серая лента движущегося тротуара. Хорошо, что год назад такую в Москве мне показывал Зураб.

Получили багаж; потом пошла Лажа № 1. Я никак не могла заставить себя пойти искать банкомат (потому что никто из 200 русских туристов этого не делал), а когда показали – нимало не справилась с ним. Не то что я не понимаю по–английски… но я не понимаю в технике. Совершенно убитая, без единого пенса или вонга, я вместилась в большой расписной автобус вслед за всеми, и после досадливого ожидания кого–то опоздавшего мы, наконец, тронулись в Сеул.

Дорогой я воскресла. По сторонам было все живописно и декоративно, светился жаркий, цветной, влажный день, полный обещаний, успокоительно журчал голосок гида Марины (её корейское имя для наших языков непроизносимо), проносились растения, здания, нетитульные сооружения, вантовые мосты и масса чудесной красоты машин, мотоциклов, мотороллеров, велосипедов разных мастей, но все – корейские.

Показался Сеул; поначалу не то простоватый, не то маловатый… все как у людей, только непривычно чисто (куда Каиру или Афинам!) и всё исписано схематичными яркими иероглифами. Их письмо переделано из китайского, значительно упрощенный вариант. Сей подвиг совершил ради своего народа, его просвещения, самый любимый император Се–Джонг, единственный за тысячи лет носящий титул «Великий».

В центре Сеула нас вытрясли возле exchange. Люди втягивались в банк с тонкими портмоне долларов, а выходили с авоськами вонгов, 1 $ = 1000 won. Купюр старше 10 000 не бывает. Я страдальчески курила с Мишей и Володей, не подавая виду, что мне опять надо искать издевательский банкомат, и только жалуясь на жару и чистоту: окурок девать в Сеуле просто некуда. Суй в пластиковый пакет и носи с собой! Или сразу съешь. Наконец, я изловила Марину и попросила мне помочь. Мы ушли куда–то прочь от группы, за угол, в глубины того же банка, и там, не без помощи банковского служащего, я получила, наконец, свои деньги. Оставила на всякий случай на счету $ 80.

Лучше бы я этого не делала! Этим я подготовила Лажу № 1+. (Хотя, с другой стороны, я бы иначе не смогла купить и этой парочки простеньких книжек, что сейчас лежат передо мной на столе. Их продавали только за валюту, в фойе зала Конгресса, какая–то английская Publishing house).

Нагрузившись мешком вонгов, я почувствовала себя значительно веселее. Люди, обливаясь потом, изнывая, ожидая, пока пройдет весь двухсотперсонный строй, пили ледяную воду и ели мороженое; я стоически отказалась, понимая: вытвори на сорокаградусной жаре что–то подобное, и через час – хрипы, через два – температура и назавтра – ангина.

Когда нас подвезли к отелю, я, несмотря на усталость, все оставалась в состоянии устойчивого счастливого равновесия. Раньше многих других получив свой электронный ключ, я поднялась в свой одноместный роскошный воздушный номер.

Нет, не роскошный, а простой и удобный, в моих любимых тонах от белого и кремового до беж и коричневого, с одномерной картиной, не утомляющей ни реализмом, ни философскими смыслами; сразу поразил вид из окна, на пол–Сеула, с далекой синеющей горной грядой и стройной телебашней на ее фоне. Под окном виднелся открытый сад–кафе на крыше. Я положила: найти это кафе и там посидеть. Сразу скажу, найти его оказалось очень непросто: это было наше собственное кафе, гангнамовское, на одной из наших собственных гангнамовских крыш, и вход в него сложно вёл изнутри второго этажа, через бар. А сидеть там не стоило даже вечером, мы убедились. Жара и духота нечеловеческая. Хотя – красиво!!

Насколько помню, впоследствии я долго осваивала сложную (а на деле – примитивнейшую, для рассамых чайников!) электронику санузла и душевой, потом забралась в немыслимо ласковые простыни на удобнейшие две достаточно большие подушки с идеей: поспать (это не вышло), а потом позвонил Натан. Он предлагал пойти поужинать.

Мы вдвоем вышли в Сеул. Обогнули отель; вправо вниз под 45° уходила симпатичная, ладная улочка. Мы зашли Ганг Наму в тыл; отсюда он выглядел еще величественнее, потому что метров на тридцать выше. Мы стояли на тесном перекрестке, а вокруг нас с цирковым мастерством и умением, со спокойными выражениями «лиц», мягко лавировали на невероятно крутых уклонах и не прямых даже, а острых углах перекрестка лучшие в мире машины. То же спокойствие было написано и на лицах их водителей.

Я вообще–то к машинам довольно равнодушна. Но машины в Корее!! Нет, я не смогу. Пусть Натан.

Сеул стоит на горах, и ⅞ Кореи – горы. Это сразу ощущается, как только пытаешься «пройтись пешочком». Мы сделали круговой квадрат по кварталу отеля, разыскивая место для питания; таковых по дороге встретилось несколько, но что – то мы убоялись резко подступившей этничности: с ног снимай, садись на пол, а заказ сделать не представляется возможным: хозяин хоть и кланяется, но по–английски нимало не говорит. А в меню – одни иероглифы и картинки неясно чего.

Мы заложили квадрат побольше. Ничем не лучше. Пришли светлые сумерки; очень все красиво, то эффектно, то романтично, только пугают бесшумные мотороллеры, нахально шныряющие по тротуарам среди пешеходов. Назревала Лажа № 2. Есть теперь захотелось даже мне. Темнело; в отчаянии храбрости мы решили искать подходящее кафе по запаху.

По запаху рыбы.

Посещение первого в жизни аутентичного корейского заведения – особая песня, тут необходим прилив вдохновения. Скажу пока только, что, кое–как поев и наклюкавшись местного замечательного вина из дикой малины, мы вернулись в отель.

Тут Натан пошел с другими гулять по ночному городу, а я, после душа, завалилась спать. Сон не шел; я зажгла мягкие боковые лампочки и телевизор; показывали хороший фильм. Тут еще раз обнаружилась сверхъестественная предупредительность хозяев: почти еще без мысли, повинуясь едва забрезжившему желанию, смотришь несколько вбок – точно, там трубочки с кофе и сахаром, чашки простой белой формы, чей фарфор не оставляет на себе следов чая; лениво протянешь руку вправо – точно, там необходимая тончайшая, чуть не батистовая, салфетка в резной шкатулке; бумагу смял ненужную, – именно под этим местом, где мял, у колена обнаруживается корзина для бумаг. Выключатели, тумблеры, клавиши, стойка для багажа – все именно там, где у тебя в них нужда. Самая любимая моя вещь в комнате была именно эта стойка. Деревянная, простая и красивая, она напоминала гамак: поперек слабо, но прочно натянуты широкие кожаные ремни. Буквально видно было, до чего хорошо в этом гамаке моей настрадавшейся дорожной сумке!

И зеркало там не уродовало человека в летах, а украшало. Не менее добрым было и зеркало в ванной… словом, в номере отеля я была просто счастлива, спокойна и счастлива!

31 авг. 2008

…Вспоминаются еще яркие, пышные одежды индусов и африканцев; латинос, турки, греки и японцы с китайцами были в цивильном (а жаль). Вдруг подумалось: надо на XXIII Конгресс, а он будет в Афинах, заказать себе татарское платье. Почему бы нет? Зайти в музей, узнать, как одевались княжны, найти ателье, заинтересовать… вполне! А Володя пусть закажет запорожский кафтан, и оселедец отрастит. Вот будет зрелище!

И вообще, на следующем Конгрессе я, наконец, буду руководить секцией «Теория познания»! руководила же я нынче, только как волонтер. Гречанка Vuola, Lady Chairman, после кофе–брейка вдруг куда–то испарилась. Докладчики –испанцы обратились к группе собравшихся послушать: мол, может, кто – то вызовется повести заседание? Я и пошла. Мне понравилось. И Стелла Виллармеа потом писала мне, что ей тоже понравилось.

…Итак, сам Конгресс.

Нет, прежде был еще один день, свободный… или не был? Нет, был, был, 29 июля. Много часов мы провели на обзорной экскурсии, потом поехали на регистрацию в Seoul National University, главный университет страны. Вообще там университетов очень много – десятки, – и принято всеобщее высшее образование. Девушку без этого просто замуж не возьмут.

Но сначала было прекрасное утро и завтрак в ресторане Ганг Нам. С этим у меня вечные проблемы; можно сказать, намечалась Лажа № 3. Засыпаю я всегда поздно; полседьмого утра я решительно ничего не хочу есть, а хочу спать. Однако мне прозвонили подъем именно в указанное время: а) будильник; б) портье; в) Натан. Полушатаясь, полуползая, я кое–как умылась и причесалась, раздвинула плотные шторы и – глянула в окно. Там занимался такой захватывающий дух праздник света, что я мгновенно взбодрилась, надела что–то другое и поехала вниз. Какой лифт, друзья мои! Какие коридоры, рекреации, статуэтки, картины, цветы, решеточки, драпри, лампионы, какие служащие!! Умирать жалко!

И, несмотря на то, что есть в это время мне буквально противопоказано, я решила мужественно проглотить что–нибудь, например, чашку персикового компота.

Ресторан мне тоже очень понравился. Мы потом бывали во многих, но этот остался самым любимым. Не очень большой, светлый, удобный, посредине – широкий и длинный стол с закусками, украшенный большими стеклянными вазами–цилиндрами с лимонами, гранатами, орехами и цветными болгарскими перцами. Вокруг него гуляют с тарелками наши; половина уже сидит и поглощает разнообразнейшую снедь. Я обошлась для начала самой маленькой тарелочкой, предназначенной для хлеба. С некой опаской положила на нее уголок арбуза и дольку ананаса. Ананас неожиданно оказался вкуснейший! Я повторила, потом нашла свой компот и стала смотреть BBC World Service, экран во всю стену был напротив входа. В основном говорили о двух предстоящих событиях: приезде Буша и Олимпиаде. О Конгрессе не говорили.

После завтрака нас очень быстро загрузили в два автобуса и спешно повезли к президентскому дворцу. Чем была вызвана такая скорость, я до сих пор не знаю. Тогда я подумала, что предстоит какая – то особая церемония типа разведения караула, и она будет в 8.15 – и точка. Но ничего особенного не случилось. В утреннем блеске разворачивался перед нами красавец –Сеул. Громадный город XXV, не знаю какого – еще – там века. Чисто умытый муссонными ливнями, разнообразный, с размахом небоскребов и любованием укромными лирическими сквериками, с парками, площадями, памятниками и фонтанами, – двадцатимиллионный бесконечный город – метрополис. Развязки мостов над Рекой и основными магистралями, как замершие спруты, полеживали пока безопасно. Американская база в колючей проволоке и – длиннейший тоннель. А где что–нибудь этническое?

Наконец, приехали к императорскому дворцу. Да! Это этническое!! На любой резной угол, завиток крыши, львиную голову, лестницы, демонят – оберегов или череду узорочья можно было бы смотреть часами! Но – опять до боли знакомое: коллеги, у вас десять минут, пройдитесь, сфотографируйтесь и быстренько в автобус!

В тот день было воскресенье, и музей, расположенный во дворце, не работал. Так я туда и не попала больше; но «коллеги» потом рассказывали, что там все довольно аскетично. Вобщем–то этот дворец, как и прочие похожие сооружения, – другие дворцы, парадные ворота, носящие имена сторон света, беседки с колоколами, звонящими по важным дням, – запомнились мне как шероховатый, темноватый, довольно элегантный серо–зеленый дракон с алой пастью. Дворцовая площадь, украшенная знаменами, большим фонтаном и статуей какой–то свободомыслящей птицы, была в тот выходной полна народу. Напротив императорской – президентская резиденция. Полиция в черном, с мечами. Другие полицейские, напротив, в лихих велосипедно–мотоцоклетных цветных шлемах, голубых рубашечках, черных весьма сексуальных шортиках и на роликовых коньках. Дубинок не видно. Шныряют прямо меж пешеходов, улыбаются. Истинные корейцы все время улыбаются и омахиваются веерами типа мухобоек, носят шляпы а–ля гаучо и очень часто – зонты, от солнца те же, что и от дождя. Вообще там иностранцы как–то неприметны; а то все легкие, мелкие тельца местных в каких–то цветных тряпочках в восемь легких рядочков. Плоские, чистых ясных линий личики с носишками, на которых очки, – и улыбка. Дети очень симпатичные, а взрослые – не очень… на Средиземном море люди в сто раз краше.