Kitobni o'qish: «Девять встреч. Воспоминания о старце Николае Гурьянове»

Shrift:

Встреча первая

Дождь начался еще во Пскове и лил не переставая. Город выглядел каким-то приземистым и невыразительным. Только Завеличье по-прежнему волновало сердце своими белесыми монастырьками, напоминавшими белобрысые детские головки, которые словно высунулись из-за плетня заброшенного деревенского дома, поросшего лопухами и крапивой… Река Великая набухла глухой свинцовой тяжестью и с тихим утробным урчанием переворачивала свои волны, как огромное ненасытное чудовище, облизывающее лапы перед мрачным таинством трапезы. Было около семи утра, когда мы добрались до полуразвалившейся пристани, от которой ровно в семь должен был отчалить катер с советским названием «Заря», доставляющий паломников на остров Залита. Но в этот сумрачный сентябрьский день паломников было только трое – я и мои две спутницы из Петербурга… У каждого из нас были серьезные проблемы и тяжелые жизненные ситуации, с которыми мы и ехали к необыкновенному старцу, отцу Николаю Гурьянову…

Об отце Николае я, прожив в Петербурге всю свою жизнь, как ни странно, узнал вовсе не от своих земляков, а от знакомых из Минска… И это тоже особая история, в которой сегодня уже явно различим Промысл Божий.

Я был очень болен, и мне требовалась сложнейшая операция; операции подобного рода, по слухам, удачно и не очень дорого проводились белорусскими врачами. Спросив благословения у своего духовного отца, покойного ныне отца Василия Лесняка, который тоже был родом из Белоруссии, я купил билет на поезд и пришел на службу в родной Шуваловский храм. После Литургии прощался со всеми знакомыми, просил молиться, в том числе и свечницу Галину – это была нежная интеллигентная женщина, в прошлом врач-психотерапевт. Узнав, что я еду в Минск, она обрадовалась и просила, если будет возможность, разыскать там ее племянницу, от которой давно не получала вестей… Что я и выполнил. Племянница оказалась студенткой консерватории, прелестной татарской девочкой, с огромными глазами, тонкими пальцами, при взгляде на которые вспоминались строки Мандельштама:

Невыразимая печаль
Открыла два огромных глаза,
Хрустальная проснулась ваза
И выплеснула свой хрусталь…
Вся комната напоена
Истомой – сладкое лекарство!
Такое маленькое царство
Так много поместило сна…
Немного солнечного мая,
Немного красного вина
И тоненький бисквит ломая,
Тончайших пальцев белизна…

Мы мгновенно подружились с Розой, которая рассказала мне историю своего крещения, как она стала Марией, и как она уверовала так, что сразу захотела уйти в монастырь, но не у кого было спросить совета. «Это ведь очень серьезный шаг, понимаешь, – доверительно округлив глаза, сказала она, – ну вот, и мне посоветовали к отцу Николаю съездить, на остров Залита, у нас многие к нему ездили, ты слышал об отце Николае?» Когда я ответил «нет», она изумилась: «Да что ты! Это же такой батюшка, только в Житиях святых такие истории прочесть можно, которые про отца Николая рассказывают… Я бы и усомнилась, но своими глазами видела, со мной все это произошло… Я вот расскажу, как я к нему поехала впервые – долго добиралась, три дня, и все три дня постилась, а было это зимой, ну вот, по льду шла километров пять до острова, нашла избушку старца, смотрю – а на ней замок (я тогда еще не знала, что монахини, что за батюшкой ходили, часто его запирали, потому что были и нападения, ну и отдохнул чтобы), – села и сижу, думаю, может, вышел куда, вернется… Час сижу, два, замерзла, есть хочу, и стала плакать, думаю, куда я пойду, столько ехала, и вдруг из-за двери голос, тоненький такой, как паутинка:

– Что ты, Машенька, плачешь? Ты иди прямо, потом налево, в третьем от реки доме матушка живет, она меня откроет и тебя впустит…

Я так обрадовалась, что даже не удивилась, что он меня по моему крещенному имени назвал…

Пошла, как он велел, вернулась с монахиней, которая батюшке обед в узелке принесла, и он меня в домик позвал, я потом уже узнала, что он это редко делал, обычно в сенцах принимал. Усадил меня, тепло так, глаза у него добрые, я думаю – сейчас покормит меня батюшка, – а он и говорит так хитренько:

– Наверное, кушать хочешь? А у меня тут на одного только борща, мало…

Я устыдилась, что он мои мысли жалкие прочел, и говорю:

– Простите меня, батюшка!

А он в ответ:

– Ишь, смиренница какая, ну налью тебе супчика, поешь…

И вот ем я, все такое вкусное, а отец Николай и говорит из своего уголка:

– В монастырь собралась? А кто маму с папой крестить будет, кто их повенчает? Кто институт заканчивать будет? В монастыре нужны теперь грамотные…

Я так удивилась, откуда он знает, что у меня папа и мама некрещеные и что я в институте? Слышала, что батюшка прозорливый, что про каждого знает, дар ему такой дан от Господа, но не каждому открывает свое знание, а мне, значит, вот так надо было, – а он и продолжает:

– В монастыре послушание важнее всего, вот и готовься выполнять – это мое тебе послушание… А сделаешь – приедешь… Ступай с Богом, ночуешь у Валентины… (это монахиня была…)

Ну вот, я когда домой вернулась и рассказала про такие чудеса родителям, они сразу крестились, а вскоре и обвенчались, и год спустя поехали мы к отцу Николаю все вместе… Он меня поцеловал сразу и – к маме моей подошел.

Bepul matn qismi tugad.