Kitobni o'qish: «Нити магии»

Shrift:

Для тех, кто по-прежнему ищет дом.
А для Пита – слива.

Самое болезненное состояние – воспоминания о будущем, особенно том будущем, которого у тебя никогда не будет.
Серен Кьеркегор

Все, на что ты смотришь, может стать сказкой, и ты можешь извлечь историю из всего, до чего дотронешься.
Ганс Кристиан Андерсен

Прогнило что-то в Датском королевстве.
Уильям Шекспир

Emily Bain Murphy

SPLINTERS OF SCARLET

Во внутреннем оформлении использованы иллюстрации: © Moonnoon, Vector Tradition, YegoeVdo22 / Shutterstock.com Используется по лицензии от Shutterstock.com

Глава первая

Марит Ольсен.

7 ноября 1866 года.

Карлслунде, Дания

Кровь на Евином кружеве.

Я переворачиваю ладонь, когда свежая, обличающая алая капля расцветает на кончике моего пальца. Красная полоска тянется вниз по кружеву и стекает на слои тюля, которые я всю неделю старательно превращала в пышные и легкие, словно меренга, складки.

Вскрикнув, роняю швейную иглу и разражаюсь обильными ругательствами.

Завтра самое важное выступление в жизни Евы, а я залила ее наряд кровью, словно зарезанная свинья. Посасываю кончик пальца, чувствуя на языке вкус металла, и украдкой обвожу взглядом портновскую мастерскую Торсена. В кои-то веки я здесь одна, сижу, спрятавшись в дальнем углу за грудами неярких шерстяных тканей и узорчатых кружев, шелковых шарфов, расшитых птицами, среди перламутровых пуговиц и игольниц, утыканных булавками.

«Можно взять больше тюля», – думаю я. Торсен хранит всю груду неразобранного товара на третьем этаже. Он может и не заметить пропажу тканей до того, как я отдам за них деньги из своего жалованья за следующую неделю. Встаю, вспоминая, как обещала Еве сделать все, дабы завтра ее заметили. Я представила ее в наряде, расшитом стеклянным бисером, в котором она будет сверкать, словно льдинка на солнце, а не так, будто исполняет арабески для мясника Ниласа.

Завтра чета Мадсенов, Фрейя и Томас, придут в сиротский приют «Мельница», высматривая для себя приемную дочь. Мысль об этом заставляет мое сердце сжиматься. Я разнюхивала, вытягивая короткие ответы из молчаливой Несс, начальницы приюта, ловила обрывки разговоров служанок, забиравших из мастерской заказы своих хозяев. Судя по тому, что я узнала, Мадсены живут за два города отсюда, но туда все равно можно доехать за одно утро в повозке, и к тому же это, возможно, лучший шанс Евы на то, чтобы ее забрали из приюта.

Если поспешу, смогу взять то, что мне нужно для наряда, до того, как вернется Агнес, моя соседка по комнате. Иначе она наябедничает раньше, чем я успею спуститься вниз.

Но как только я ступаю на первую ступеньку лестницы, колокольчик над дверью звякает, и помянутая Агнес врывается в дверь с вихрем листьев. Я замираю, держась одной рукой за перила.

– Что ты делаешь? – спрашивает она, разматывая шарф. Мы работаем бок о бок в мастерской Торсена и живем вместе в тесной каморке наверху с тех пор, как три месяца назад я стала слишком взрослой для «Мельницы». Агнес немногим старше меня, однако пронырлива и ворчлива, точно старая дева. Но на самом деле она еще хуже, потому что обожает совать нос в чужие дела.

– Я просто… – начинаю я, но она даже не слушает.

– Ты слыхала? – она склоняет голову набок и приглаживает волосы, растрепанные ветром. Мое сердце пропускает удар. Агнес явно чему-то рада. Такой радостный вид у нее бывает только тогда, когда она собирается сообщить плохие новости.

– Что? – шепчу я.

– В «Мельнице» паника. Та пара, что хотела приемыша, ну, Мадсены, они не приедут завтра. – Агнес, щурясь, смотрит на меня и кривит губы в неприятной улыбке. – Они приезжают сегодня.

Во рту у меня пересыхает. Эгоистичная часть меня шепчет: «Может быть, теперь они не выберут Еву». Но я пинком отбрасываю эту мысль, словно пса, норовящего вцепиться мне в лодыжку.

Агнес следит за моей реакцией с растущим удовольствием и, когда я отворачиваюсь, следует за мной. Я поднимаюсь на второй этаж, пытаясь как-то отделаться от нее.

– Знаешь, кажется, я видела тут мышь, – бросаю через плечо, и Агнес, взвизгнув, замирает на полсекунды, но потом видит, что я прохожу мимо нашей каморки и иду дальше.

– Куда ты собралась, Марит? – кричит она, поднимаясь вслед за мной по деревянной лестнице.

Ни ее, ни меня никто не захотел удочерить, но я надеюсь, что мне лучше, чем ей, удается скрывать разочарование. Она переросла «Мельницу» за год до меня, и обида разъедает ее душу, словно гниль, отвращая людей первым же дуновением. Агнес неизменно хочет, чтобы ни у кого не было того, чего нет у нее.

«Не будь такой, как Агнес, – говорю я себе. – Ты же хочешь, чтобы у Евы была семья?» Даже если это значит, что ее заберут и увезут прочь, хотя кроме нее у меня больше никого нет в целом мире.

Может быть, на сей раз мой разум наконец-то придаст этой лжи достаточную прочность, чтобы она не расползлась по швам.

– Не знаю, почему это тебя так волнует, – говорит Агнес за моей спиной. – Мадсены могут выбирать из множества девочек. У Евы почти нет шансов на то, что выберут именно ее.

– Прекрати болтать, Агнес. – Я миную площадку и иду дальше, на третий этаж. Агнес ошибается. Несс, похоже, верит, что на самом деле у Евы есть отличный шанс. Потому что Несс учит девочек танцевать, а Ева – лучшая танцовщица из всех.

– Если, конечно, – продолжает Агнес, – Ева не сделает чего-нибудь, чтобы… ей повезло больше.

Я останавливаюсь на последней ступеньке, которая пронзительно скрипит под моим весом.

– Что ты имеешь в виду? – холодно спрашиваю я.

– Да ничего, по правде сказать. Просто ходят всякие слухи, – Агнес цокает языком, – насчет магии.

Моя кровь начинает закипать. Я преодолеваю последнюю ступеньку и останавливаюсь перед шкафом с тканями.

– Она всегда хорошо танцевала, – не унимается Агнес. – Необычайно хорошо. Возможно, неестественно хорошо.

– Ева не владеет магией, – возражаю я.

Магия. Чтобы преуспевать в чем-то одном с самого рождения, подобно талантливейшим ученым, и делать то, что другие способны сотворить только в грезах. Магия – дар, который берет с тебя огромную цену. Я содрогаюсь при мысли о своей сестре Ингрид, о голубом инее, сплетающем узоры под нежной кожей ее запястий.

Агнес пожимает плечами.

– Если воспользоваться магией, это заставит их выбрать ее, – произносит она нараспев, – пока Фирн не обратит кровь в лед.

Я опускаюсь на колени и принимаюсь разбирать коробки, скрипя зубами. Агнес такая дрянь!

– Ева не владеет магией, – повторяю я. – Кому это знать, как не мне?

Хватаю отрез ткани и катушку золотой нити, когда Агнес вдруг замечает, что я делаю.

– Эй! Ты не заплатила за это! – кричит она.

Я выпрямляюсь. Сейчас мои мысли только о Еве, которая ждет меня в «Мельнице»: она наверняка постукивает пальцами, сердце ее колотится в горле… Как мне хочется, чтобы Мадсены выбрали ее сегодня, и как в то же время я этого не хочу!

– Я расскажу Торсену, – Агнес скрещивает руки на груди и становится прямо передо мной, в ее холодных голубых глазах читается вызов. – Он выгонит тебя, и вся комната снова будет в моем распоряжении.

– В таком случае, – протискиваюсь мимо нее и беру баночку со стеклянным бисером, о котором я грезила, – я вполне могу взять и это тоже.

Ее возмущенное аханье меня мало утешает, поэтому я разворачиваюсь и делаю шаг к ней, принимая, в свою очередь, угрожающий вид.

– Давай заключим сделку, Агнес. Чего ты хочешь?

Она прищуривает глаза и задумывается, машинально разглаживая свой передник.

– Чтобы ты прикрывала меня, когда я ухожу в обеденное время, каждый день в течение месяца, – заявляет она. – Начиная… – внизу старинные часы бьют двенадцать раз, обозначая наступление полудня, – с этой минуты.

Я протягиваю ей руку, и она поджимает губы, но потом все же принимает мое рукопожатие, скрепляя сделку.

– Не подавись своим обедом! – предупреждаю я, помахивая ей украденной тканью. Она, не прощаясь, уходит и оставляет меня стоять на верхней площадке лестницы.

«Хорошо», – думаю я, стараясь забыть о том, что она сказала. О магии и о том, что остается после нее, о Фирне, который замораживает кровь в жилах, убивая тебя изнутри.

Мои руки крепче стискивают баночку с бисером.

Все равно для того, что я собираюсь сделать, Агнес должна была уйти.

Глава вторая

Запереть дверь за Агнес и сложить позаимствованные материалы на свой рабочий стол, придвинуть стол поближе к мерцающей углями жаровне в углу… Выложенная брусчаткой улица за окном серая и мокрая, усыпана листьями, а тупоконечные крылья ветряной мельницы медленно вращаются за крышами фахверковых домов. Жители Карлслунде спешат мимо мастерской, пригибая головы против ветра, и их карманы залатаны так грубо, что в кончиках моих пальцев возникает зуд.

Я осматриваю испорченный наряд Евы, выискивая кружево, не запятнанное красным, и дрожащими руками перебираю ткань. Когда я была маленькой, другие девочки шепотом рассказывали друг другу жуткий стишок, а иногда пели его, водя хоровод на рыночной площади:

Магия водой течет
И морозит, словно лед,
С тех, кто меры в ней не знает,
Цену страшную берет.

Я выглядываю в окно, дожидаясь, пока улица опустеет. Сироты, владеющие магией, в равной степени ценны и уязвимы. Если мы попадем не в те руки, нас заставят использовать ее до тех пор, пока мы не сгорим подобно ярким коротким вспышкам.

Даже сейчас я содрогаюсь, представляя, что Торсен обнаружит мои способности.

Улица пуста, но я все же колеблюсь. Я не применяла магию почти два года. «Только в самых крайних случаях», – обещала я себе и держала магию под спудом, точно оружие, чрезвычайно непостоянное и ненадежное. «Что ж, это крайний случай, – говорю себе. – Для Евы». Делаю резкий вдох, словно готовясь нырнуть в темную холодную воду. Применять магию пугающе легко. Так же легко, как велеть своим легким до отказа наполниться воздухом. Для этого требуется чуть больше, чем просто приказ. Нужно лишь немного сосредоточиться.

Я закрываю глаза. «Все в порядке, – убеждаю себя, стискивая пальцы. – Такой крошечный, незаметный кусочек магии не в счет».

Разжимаю кулаки, и в моих пальцах сразу же начинает покалывать и петь долго спавшая магия. Я провожу ими по каждому незапятнанному участку кружева и ощущаю восторженный трепет, когда что-то просачивается сквозь мою кожу и наполняет нити. Я стараюсь не думать о магии как о чем-то драгоценном, утекающем из моего тела. Или как о подожженном фитиле. Правда заключается в том, что я забыла, насколько это быстро и легко. Как головокружительно приятно чувствуется магия. От моего легчайшего прикосновения узлы ослабевают и расплетаются.

Кусочек кружева падает мне на ладонь, нежный, словно снежинка, и узорчатый, словно филигрань.

Теперь, когда Агнес не стоит у меня над душой, мне требуется всего семь минут, чтобы восстановить жесткие узорные соты тюля; работая вручную, я потратила бы на это много часов. Сердце мое колотится, пока слои кружева ложатся на корсаж, словно кусочки витражного стекла.

«Может быть, Мадсены выберут кого-нибудь другого», – думаю я, глядя на часы. Откупориваю баночку с золотистым и белым бисером, которую принесла сверху, и прикладываю бусины к ткани. Нити мгновенно и туго сплетаются, удерживая их на месте так легко, как если бы я украшала ягодами глазированный торт. «Может быть, я смогу накопить достаточно денег, чтобы когда-нибудь самой удочерить Еву».

Я никогда не позволяла себе всерьез или слишком долго играть с этой мыслью, и сердце мое неожиданно сжимается. Как и последний узел на ткани. «Сегодня, – яростно говорю себе, – сегодня для Евы самое лучшее – если Мадсены удочерят ее». Поэтому я дам ей лучший шанс, какой только могу, – это кружевное платье, в которое вплетена магия.

А потом пусть игральные кости судьбы упадут так, как упадут.

Поспешно перебрасываю готовый танцевальный костюм через руку, запираю за собой дверь и почти бегу вверх по покатой улице к приюту. Я иду на огромный риск. Если Торсен обнаружит, что в мастерской нет никого, нас с Агнес обеих выкинут на улицу. Пробегаю мимо лавки мясника, пахнущей железом, мимо закопченных окон кузницы, мимо дубильни с просевшей крышей. Из-за нескольких волн холеры и двух Шлезвигских войн в Дании появилось много таких ломовых лошадок, как я: полуголодных и вечно должных сирот, которые трудятся в этих мастерских и лавках, тратя весь свой заработок на то, чтобы хоть как-то прожить. Чья жизнь ограничена пределами одного квартала. Я ускоряю шаг, завидев впереди покосившуюся крышу «Мельницы». Десять лет назад мой отец работал в известняковых копях, когда кровля рухнула, придавив его и еще двенадцать человек – то была самая страшная катастрофа на шахтах, какую когда-либо видела Дания. Месяц спустя Фирн забрал мою сестру, и в одночасье у меня во всем мире не осталось ни одной родной души – словно ветром задуло свечу.

Я не хочу такого для Евы. В одиннадцать лет у нее еще есть слабый шанс быть удочеренной. Но сегодняшняя возможность, вероятно, последняя.

Я проскальзываю в приют через кухонную дверь, мимо согнутой спины повара Силаса, и лечу вверх по боковой лестнице. Здесь пахнет гвоздикой и кардамоном, а значит, он печет канелстэнге – рулет с корицей. В продуваемой сквозняками общей комнате на втором этаже Ева и другая сиротка, Гитте, топчутся перед зеркалом, укладывая волосы в высокие пучки.

Из меня вырывается вздох облегчения. Я не опоздала.

Кончики моих пальцев все еще покалывает, точно от мороза.

Гитте первой заканчивает делать прическу и подталкивает Еву в бок.

– Ты идешь?

Ева ловит мой взгляд в отражении в зеркале.

– Минутку.

Она стаскивает бледно-розовое платьице, которое раздобыла где-то Несс. В одних местах оно неаккуратно обвисает, а другие обтягивает слишком туго. Гитте кивает мне, выходя из комнаты.

– Несс говорит, что Мадсены могут приехать в любой момент.

Я вспоминаю день, когда Ева появилась в «Мельнице». В первые дни своего пребывания в приюте большинство малышек или плачут, точно брошенные котята, или воркуют, опустив ресницы. Ева была молчаливой: темноволосой, со смуглой кожей и сверкающими темно-карими глазами. За полгода она едва вымолвила пару слов. До тех пор, пока как-то утром ее Вуббинс не зацепился за что-то, разорвавшись почти пополам. Вуббинс, жуткая тряпичная игрушка, предположительно в виде кролика, был без одного глаза, а его набивка вечно собиралась комками. Ева пришла ко мне и со слезами на глазах, протянула его.

– Ты можешь починить его? – спросила она. Я была первым – и единственным – человеком, которого она попросила о чем-либо.

Теперь же глаза Евы, миниатюрной для своих одиннадцати лет, находятся точно на уровне моего сердца.

– Марит! – произносит она, поворачиваясь ко мне. Когда наши глаза встречаются, на ее лице расцветает прелестная улыбка. – Откуда ты узнала, что нужно прийти сегодня?

– Агнес в кои-то веки на что-то сгодилась, – отвечаю я, протягивая ей платье. – Ненамеренно, конечно. Вот, держи.

Ева бросается к своему наряду.

– Ты только посмотри! – восклицает она, осторожно касаясь ткани кончиками пальцев. – Ты что, пытаешься сделать так, чтобы меня увезли отсюда?

Мой желудок сжимается, и я поворачиваюсь к ней спиной.

– Поспеши.

Пока она переодевается, я смотрю на маленький квадратик серого неба. В первую неделю после ухода из «Мельницы» я каждый вечер выскальзывала из мастерской Торсена и приходила сюда, чтобы взглянуть на окно общей спальни. Меня саму удивляла моя тоска по Несс, по Еве, по моей постели. На четвертую ночь я заметила в окне Еву: она отрабатывала пируэты в слабом свете уличного фонаря, пока все остальные спали. Я целый час смотрела на нее, и к тому времени, как вернулась в мастерскую, в моей душе почему-то угольком разгорелась надежда.

Мое сердце закрывается, как цветок ночью, и я гадаю, сколько минут разлуки нужно, чтобы превратить того, кого ты любишь, в чужого человека?

Я крепко зажмуриваюсь.

– Тебе помочь с пуговицами?

В ответ Ева тихонько взвизгивает от радости.

– Я похожа на Хелену Вестергард? – спрашивает она, крутясь перед зеркалом. Хелена Вестергард, сирота из «Мельницы», которая выросла и стала одной из самых прославленных балерин Дании. В то время когда другие маленькие сироты жаждали послушать сказки Ганса Кристиана Андерсена, а те, что постарше, хотели страшных легенд о жуткой демонице Маре-Ветт, Ева всегда просила рассказать ей о Хелене Вестергард.

– Ты даже лучше Хелены Вестергард, – отвечаю я ей, и все же угли затаенной обиды внезапно разгораются в моей душе от упоминания этого имени. Хелена протанцевала себе путь к статусу, о котором никто из нас, воспитанниц «Мельницы», даже мечтать не мог. Сначала на королевскую сцену Дании, а потом, посредством брака, вошла в блистательное и богатое семейство Вестергардов. Я никогда не рассказывала Еве о моей собственной горькой связи с Вестергардами. О том, что именно им принадлежала шахта, в которой погиб мой отец. О том, что Вестергарды прислали возмещение, которого едва хватило, чтобы покрыть расходы на похороны отца, не говоря уже о похоронах моей сестры месяц спустя. Вместо этого я пересказывала истории о легендарном возвышении Хелены Вестергард, а потом прикусывала язык, на котором это имя вертелось еще долгое время. Когда Ева засыпала, я дивилась тому, что жизнь знаменитой балерины была странным отражением моей собственной: Хелена покинула «Мельницу» для роскошного будущего в семье Вестергардов с их шахтами, в то время как эти самые шахты отняли мое будущее и отправили в «Мельницу». Своего рода полный круг, монета, где Хелене досталась светлая сторона, а мне темная, и я никак не могла отделаться от мыслей об этой странной связи.

– Марит, – произносит Ева, поправляя лямку на плече и вздрагивая от предвкушения. – Это действительно может случиться сегодня.

– Может, – бодрым тоном подтверждаю я. Потом моргаю, изо всех сил стараясь не думать о том, как она выглядела в четыре года, когда по ночам забиралась ко мне в кровать, потому что вой ветра за окном пугал ее.

– И это значит, что мы, возможно, видимся в последний раз… – продолжает она.

Я отворачиваюсь. Я знаю, чего она хочет от меня, и, чувствуя странную неловкость, принимаюсь теребить завязки своего передника.

– Пожалуйста, – тихо говорит она. – Я заслуживаю того, чтобы знать, верно? Ты обещала, что когда-нибудь скажешь мне. – Ее потертые туфельки шелестят по деревянному полу.

Несколько лет назад она подслушала, как старшие девочки сплетничали о вещах, до понимания которых она почти доросла. О том, что ее мать владела магией и что это убило ее. Я никогда прямо не врала Еве о том, что сама тоже наделена магией. Но этой тайной я никогда не делилась ни с кем, строго охраняя свой секрет с той самой ночи, когда умерла моя сестра. А разговоры о Фирне всегда подводили слишком близко к другим вопросам, на которые я не хотела отвечать.

– Ладно, – говорю я наконец, сосредоточив внимание на пряди волос, выбившихся из прически Евы. – Да, я полагаю, что ты уже достаточно большая, чтобы услышать это. Я действительно считаю, что твою мать мог убить Фирн. Я однажды подслушала, как Несс говорила об этом.

Плечи Евы напрягаются.

– Моя мать слишком беспечно обращалась с магией? – она с трудом сглатывает, как будто я подтвердила что-то, чего она всегда боялась. – Когда я была маленькой? Она… предпочла это мне?

– Все не так просто, – отвечаю я и закалываю шпилькой выбившийся локон. – Попробуй представить себе магию как игру с очень сложными правилами. – Я вздыхаю. – И иногда… возможно, риск того стоит. Может быть, это лучший выбор из двух трудных вариантов.

– Игра… – Печаль омрачает ее глаза, как будто задевает что-то в глубине ее существа. То самое, чего я всегда пыталась избежать. – Игра, которую она проиграла, – шепчет Ева.

Я скупо киваю ей и думаю: «И моя сестра Ингрид – тоже».

– Ева? – зовет с нижнего этажа Несс.

– Иду! – откликается она, после чего неожиданно поднимает взгляд на меня, и ее темные глаза горят в сером полумраке комнаты. – Но ты уверена, Марит? Потому что… у меня нет магии.

Я подозревала об этом, но теперь меня охватывает такое сильное облегчение, что едва удерживаюсь на ногах.

– Это хорошо, – тихо говорю я. Ева обвивает меня руками, и я обнимаю ее в ответ, чувствуя, какая она тонкая и хрупкая.

– Марит, погоди. У тебя ведь тоже ее нет… верно? – спрашивает она, неожиданно отстраняясь.

Я вспоминаю потрясение на ее маленьком личике много лет назад, когда я вернула ей Вуббинса, чудесным образом приведенного в порядок. Ощущение магии наконец исчезает из моих пальцев, и приятный холодок сменяется теплом. Мне хочется взглянуть на их кончики, на тонкую кожу своих запястий.

– Конечно, нет, – я подталкиваю Еву к двери.

Шагнув в коридор, она оборачивается, вся мерцая из-за того, как бисер, позаимствованный мною, отражает свет.

– Хорошо, – говорит она мне и улыбается. – Тогда нам обеим нечего бояться.