Миг столкновения

– Может, после спектакля ты пришел ко мне в гримерку. А я повела тебя в мой любимый бар, где наливали в обход сухого закона, и мы вмести пили паленый джин.

От него и от джаза мы опьянели, вышли на улицу. Спотыкаясь и поддерживая друг друга, побрели по брусчатке ко мне домой и всю ночь занимались любовью, все потные, потому что тогда кондиционеров еще не было. Мне кажется, если понюхать можжевельник, мы с тобой все подробности той ночи вспомним, все до единой. А ты как думаешь?

Ну и что я должен ответить? Она вроде сказала «занимались любовью»; не ослышался же я? Не пойму, что меня больше смутило – «взрослый» лексикон или небрежность, с какой Виви предположила нашу связь в прошлой жизни. Короче, ответ может быть только один.

– Да, наверно.

– Ой, мне же домой пора. Ты завтра утром занят? У меня выходной.

– Да нет, не занят. Просто с младшими дома сижу.

– Отлично. Инвентарь за мной.

– Какой инвентарь?

– Водная горка!

Виви сияет улыбкой в стиле Мэрилин.

– До чего ж ты забывчивый, Джонас!

Глава 5

Виви

Не знаю, бывало так с вами или нет, лежали вы на траве, на широком лугу, раскинув руки и ноги, устремив взор в синее небо; чувствовали вы, как гудит рой планет? Такова моя жизнь в Верона-ков. Ритм Вселенной замедлился, а меня, наоборот, распирает от избытка энергии, мне кажется, что каждым своим шагом я даю планете толчок.

Вчера, когда я увидела Джонаса Дэниэлса, само лето волшебным образом изменило траекторию. Джонас для меня – как Кольцо Всевластья для Фродо, как Платяной шкаф для Люси Певенси. Словом, у меня появился квест. Важность миссии я чувствую нутром. Есть парень, который во мне нуждается. Вот почему я купила надувную горку и направляюсь к Джонасу домой. То-то он удивится, что вчера я не просто так языком трепала.

Все уже во дворе, младшие визжат, тугой шланг пляшет у Джонаса в руках.

– Виви, привет! – кричит Лия.

Часть заросшего двора идет под уклон; там-то мы быстро устанавливаем горку, надуваем и наполняем водой детский бассейн. Джонас, конечно, ощупывает скользящую поверхность – не попали ли под нее камни. Кричит:

– Порядок!

Пахнет скошенной травой, океанским песком, водой из резинового шланга. От предвкушения немножко тошнит.

– Ну, кто первый?

Открываю огромную бутылку геля для мытья посуды – это чтобы усилить скольжение. Вид у меня бесподобный, если, конечно, позволительно так себя хвалить. На голове широкополая шляпа, купальный костюм заменяет боди с длинными рукавами, «под леопарда». Оно еще и с утяжкой, белье под него не нужно, а длинные рукава закрывают шрам. Исаак тащит допотопный радиоприемник, ловит ретроволну, и я покачиваю своими леопардовыми бедрами. Чистое блаженство, без примесей.

Сайлас обрушивается на горку – вот у кого бедра безупречные – и в радуге брызг соскальзывает в детский бассейн. Я кричу «браво», Бека поднимает ладошки с загнутыми большими пальцами.

– Жюри присуждает Сайласу восемь очков из десяти возможных.

– Давай теперь ты, Лия! – говорит Исаак.

Посмотреть со стороны – предупредительный, чуткий старший брат; но, сдается мне, Исаак просто немножко трусит.

Джонас бежит к бассейну, протягивает руки – мол, не бойся, я, если что, тебя подхвачу. На самом деле подхватить едущего с горки – нереально, только Лие-то об этом неизвестно.

Лия кивает, садится на мокрую горку. Скользит мягко и плавно, попадает прямехонько в бассейн, хихикает. Теперь моя очередь. Младшие гуськом следуют за мной. Сначала побаиваются, но вскоре смелеют. Наши визги и вопли привлекают соседских малышей, те бегут домой за плавками.

Каждый из нас съезжает по два раза, прежде чем удается уломать Джонаса. Да и то, каким способом! Приходится струю воды ему прямо в живот направить.

– Эй, моряк! Теперь не отвертишься!

– Я и не собираюсь. Уже иду.

Джонас стаскивает футболку, я сглатываю слюнки и мысленно говорю «привет» его мускулатуре. Джонас садится, оборачивается ко мне:

– Может, подтолкнешь?

Подтолкну, конечно. Правда, я думала, он без воды жить не может, ну да ладно. Пристраиваю шланг так, чтобы вода лилась на спуск, кладу ладони Джонасу на плечи.

А он вдруг хватает меня, и вот мы уже вместе скользим, и я хохочу до визга. Двойной вес придает особое ускорение, руки и ноги смешались в кучу. Мы плюхаемся в бассейн – вода холоднющая! – но инерция и скользкая пена выносят нас, и полет заканчивается на траве. Я лежу лицом вверх, щекой – к синей пластиковой стенке бассейна. Рыдаю от смеха.

– Ребята, вы целы? – кричит Сайлас.

– Я – да!

Голос Джонаса звенит совсем рядом. Джонас склоняется надо мной. Эффект солнечного затмения. Лицо в ореоле солнечных лучей.

– Вив, ты как?

– Супер! – выдыхаю я. – Лучше еще не бывало. Я же говорила, что ты – типичная выдра.

Прядь темных волос прилипла ко лбу. Джонас улыбается. Не так, как вчера. Больше никакой застенчивости, неуверенности и сомкнутых губ. Сейчас улыбка настоящая, от уха до уха – первая улыбка Джонаса, адресованная мне.

Одному Мирозданию известно, на что я готова, лишь бы этот замученный жизнью парень еще хоть раз вот так улыбнулся. Сегодня я купила водную горку; завтра придумаю что-нибудь другое. В общем, миссия на лето имеется: улыбать Джонаса Дэниэлса.

* * *

На следующее утро занимаюсь привычными делами: швыряю таблетку в океан, чувствую дыхание бриза на щеках, благодарю созвездия за эту способность – чувствовать. Позже, возле студии, когда моя рука шарит в сумке в поисках ключей, взгляд падает на скамью. Точнее, на пакет из вощеной бумаги, на мое имя, подписан черным маркером. Ну вот, интрига уже есть. Оглядываюсь по сторонам – может, рядом затаились заговорщики. Сажусь на скамейку. Пакет увесистый, на дне что-то квадратное выпирает из бумаги углами. Верхний край закручен. Медлю разворачивать бумагу. А вдруг там взрывчатка? Нет, по всем признакам это ресторанный ланч, упакованный «на вынос».

В пакете обнаруживается сэндвич с ломтиками помидора, мягкой моцареллой и веточками базилика, на ломте хлеба из теста на закваске. Или это не простой хлеб, а что-то деликатесное? Фокачча? Чиабатта?

Здесь был Джонас.

Смотрю в коробку, как в сундук, полный драгоценностей. Значит, Джонас… ланч для меня приготовил?

Так и вижу его руки, ловко управляющиеся с ножом; уверенные движения кисти. Тонкими ломтиками на разделочную доску ложится помидор, оттеняемый белоснежной моцареллой. Далее – безупречная ресторанная сервировка. По периметру сэндвича располагаются золотистые картофельные чипсы. Сбоку пристраивается печенюшка домашнего приготовления.

Это что же – Джонас так ухаживает? Объясняется на языке еды? По всей видимости – да. С другой стороны, ланчи детям ведь родители готовят? Не хочу пополнить команду подопечных Джонаса Дэниэлса. Стать для него единственной – вот чего мне надо.

Такие мысли донимают меня все утро. Когда настает время перекусить, я снимаю верхний кусок хлеба. Может, ответ зашифрован в начинке. Помидор и моцарелла – ингредиенты для старбаковского «римского» сэндвича. Отсылка к «Римским каникулам»? Намек на Ромео? Или чисто дружеский жест, платоническое желание накормить ближнего?

– Лавандовая краска закончилась.

– А?

Я и забыла, что на работе нахожусь. Хлопаю глазами на клиента.

– Ой. Извините. Сейчас принесу из подсобки.

Первый кусочек выдает тайну – здесь не обошлось без бальзамического уксуса и щепотки соли. За счет последней помидор кажется почти сладким. Пряность базилика дразнит вкусовые рецепторы. Божественно; сытно; тает во рту. Ощущение отеческой заботы. Я будто влилась в семью Дэниэлс. Потребность в еде – одна из базовых; но из нее вытекает и другая потребность – в человеке, который готовил бы эту еду заботливо и любовно. Жую – и впитываю эти чувства.

Насыщаюсь ими в той же мере, что и хлебом с помидорами и моцареллой.

Кажется, перенасытилась; по дороге домой меня просто распирает, я останавливаюсь у ресторана. Он представляется мне крупной деталью пазла под названием «Семья Дэниэлс». Здание кирпичное, любовно обустроенное; внутри мило, хотя сразу бросаются в глаза неиспользованный потенциал пространства, устаревший интерьер, острая нужда в косметическом ремонте. Зато теперь я чуть больше поняла про Дэниэлсов.

За стойкой парень что-то строчит в блокноте.

– Добрый день. А можно Джонаса Дэниэлса?

Парень поднимает взгляд, хитро улыбается.

– Конечно, можно. Иди за мной.

Он оставляет меня в коридорчике перед кухней, и я грызу налакированные ногти, пока не появляется Джонас в поварском фартуке поверх белой футболки, которая ему в плечах тесновата. Из кухни подначивают, Джонас оглядывается, усмехается. Остряки мигом исчезают за дверью.

– Не обижайся. Что возьмешь с кучки идиотов?

Джонас явно только что вымыл руки, держит их на весу, как хирург после операции. Ждет, пока сами высохнут. Интересно, от какого блюда я его отвлекла? Впрочем, Джонас мне рад, и здесь, в ресторане, он не так напряжен, как дома.

– В смысле – привет, Виви.

– Привет, – отвечаю без улыбки. – Ты для меня сэндвич приготовил. Почему?

– Почему? Не знаю. Готовил ланч для Наоми, решил, сэндвичем больше, сэндвичем меньше. Подумал, что тебе перекусить на работе не повредит. И вообще, я мимо студии хожу.

Джонас смотрит неуверенно.

– Хлеб не отсырел? От помидоров, бывает, хлеб сыреет, но…

Делаю шаг к нему, хватаю за горловину футболки, прижимаюсь ртом к его рту. Поцелуй не затяжной, но и не мимолетный. На губах Джонас остается отпечаток алой помады.

– Все было супер. Увидимся завтра.

В дверном окне появляются две физиономии, одобрительно подвывают. Джонас хлопает ладонью по пластику, улыбается мне.

– Увидимся завтра.

Ухожу в растрепанных чувствах, с отпечатками мокрых пальцев на рубашке, в районе талии, там, где Джонас коснулся меня. А здорово я, оказывается, обольщалась насчет контроля над ситуацией. В груди что-то греет и светится, искрится, играет и пенится, как шампанское; вот-вот через край перельется.

Глава 6

Джонас

В последние три дня мой мозг работает как бетономешалка. Кажется, если хоть ненадолго отвлечь мысли от Виви, жизнь вернется в состояние вязкой серой каши, в каком полгода пребывала. Вот почему, готовя ланч для Наоми, я думал о громком смехе Виви. И о том, что Виви не шарахнулась в ужасе от моей семьи, и о том, что она вообще ничего не боится. Желание приготовить для Виви сэндвич возникло спонтанно. Потом, в ресторане, я сам себя чуть не съел с досады. Молодец, ничего не скажешь. Упаковал девушке ланч, будто дошколенку, который в первый раз в садик идет. Так я терзался почти всю свою смену.

А потом появилась Виви, поцеловала меня и исчезла.

В кино первому поцелую всегда много значения придают – и не преувеличивают. Ни на йоту не преувеличивают. Зато про мучения перед вторым поцелуем – ни гу-гу. Ни намека на продумывание его деталей, на страх новой встречи. Получается, если второму поцелую суждено случиться, он произойдет по моей инициативе. И он должен быть не хуже первого. Об этом я размышлял за завтраком.

Сейчас младшие накормлены и отправлены играть в обливашки (в гараже нашлись старые водяные пистолеты). Накладываю последнюю порцию овсянки, сдабриваю коричневым сахаром и пеканом.

К моему удивлению, мама поднялась с постели. Она сидит на полу, возле стеллажа, среди книг. Ставлю тарелку на туалетный столик.

– Спасибо, дружок, – говорит мама. – Вот решила ревизию провести. Слишком много здесь книг, к которым я больше никогда не притронусь. Надо бы их отдать кому-нибудь. Тогда освободится место на полках. Нехорошо книги на полу держать.

– Отличная мысль!

Сам знаю, что с энтузиазмом в голосе перестарался. Ну а вдруг это перелом в депрессии? Мама берет одну из своих любимых книг – роман Габриэля Гарсиа Маркеса; начинает перелистывать. Слышится икающий звук, затем – сдавленный возглас, далее – придушенный всхлип.

Пока мама не разрыдалась, забираю у нее книгу. Успеваю заметить надпись на форзаце. Папин почерк. «Для тебя, amore mio». Ну конечно. Ставлю книгу на полку, поднимаю маму, веду к кровати.

– Прости, – шепчет мама. – Прости меня.

Оставляю ее лежать, свернувшись клубком и мелко трястись от слез. На туалетном столике стынет овсянка. При мне мама только сильнее плачет, так что лучше я пойду. В кухне сажусь на табурет, роняю лоб в ладони. Через неопределенное время раздается скрип открывающейся двери, но я не тружусь поднимать взгляд.

– Привет, – говорит Виви.

Тон на целый децибел ниже, чем обычно. Виви уже поняла: что-то не так. Момент для первой встречи после первого поцелуя – лучше не придумаешь. Что обстановка, что настроение.

– Привет.

Слово как с поля боя с позором бежало.

Виви придвигает табуретку, пристраивается рядом со мной.

– Младшие во дворе играют. Сказали, что ты здесь. Что-то случилось?

Мне бы ее разуверить, да сил нет. Я просто качаю головой, не меняя позы. Я ведь ничего не рассказывал про истинное положение дел. Потому что ничего не хочу менять.

– Маме нездоровится.

Виви проходит к плите. Наполняет чайник водой, безошибочно выбирает горелку, предназначенную для чайника и кофейника. Одна чашка – мне, другая – Виви. Она ставит чашки на стол, снова садится рядом. Молча пьем чай. Когда с ним покончено, Виви берет чистую чашку, наливает еще чаю, ставит передо мной. Я несу чай маме. Мама извиняется за утренние слезы. Хочу скорее уйти, чтобы не нарушать ее уединение. Не годится оставлять Виви одну. Впрочем, я уверен – Виви не обидится. Поэтому я задерживаюсь, рассказываю, как вчера мы катались с водной горки. Хотя и знаю, что Лия маму уже просветила.

Вернувшись в кухню, обнаруживаю, что Виви успела загрузить посуду после завтрака в посудомоечную машину. Наверняка уже придумала благовидный предлог, сейчас сбежит от нас. Как минимум – начнет расспрашивать. Но Виви протягивает мне руку, в другой сминая клочки бумаги.

– Это подсказки для игры в находилку, – поясняет Виви.

Теряю ход ее мыслей. Зато понимаю, что лето мы с ней привыкли проводить совершенно по-разному. И вообще жить – тоже.

– Сегодня никак не могу, Виви. Нужно в супермаркет – бумажные полотенца кончились. И продукты на следующую неделю. И…

Виви улыбается.

– Почему это «никак»? Постой, ручка у тебя есть?

Подсказки отправляют младших рыскать по супермаркету и дают мне возможность спокойно заполнить тележку. Младших я обнаруживаю в отделе приправ. Виви исполняет роль арбитра. Берет детский обруч, командует:

– Чтобы получить следующую подсказку, один из вас должен прыгнуть в этот обруч, как цирковой дельфин!

– Я! Можно я? – кричит Исаак, мчится к обручу, немного медлит, наконец приземляется с другой стороны.

– Зачет! Исаак переходит к следующему этапу! – объявляет Виви.

Лия хлопает в ладоши.

– Подсказка находится… находится подсказка… в тележке для продуктов! Вы все должны помочь Джонасу выложить продукты на ленту, иначе никогда не найдете подсказку!

Младшие мчатся ко мне – даже Бека, которая обычно не снисходит до подобных вещей. Виви красноречиво поводит плечами, ослепительно улыбается. Импровизирует на ходу.

Дома она вовлекает в это дело Сайласа. Целый день мы рыщем по городу, следуя подсказкам Виви, и в итоге попадаем на вечерний сеанс в кинотеатр. Виви платит за всех, утверждая, что это и есть приз. Выходим из кинотеатра уже в темноту.

– Никогда лучшего фильма не видела, – объявляет Лия. Она так о каждом фильме говорит.

– И я тоже, – подхватывает Виви. – В нем все сошлось. Приключения! Битва воинов! Волшебство! Романтика!

Объевшиеся попкорна, напившиеся содовой, бредем домой. Младшие принимаются инсценировать только что увиденное. Распределяют роли: кому быть рыцарем, кому – принцессой, кому – колдуньей. Сайлас их поощряет. Без предупреждения Виви прыгает мне на спину и пришпоривает пятками, словно скакуна. Остальные бегут следом, хохочут. На окраине города сталкиваемся с офицером Хайаши. Он в полной форме, но без собаки. Мы резко останавливаемся. Исаак поддергивает очки, Сайлас напрягает позвоночник.

– Добрый вечер, – бесстрастно произносит Хайаши.

– Здрасте, – вразнобой откликаемся мы.

Одна только Виви, по-прежнему сидящая у меня на закорках, выкрикивает:

– Добрый вечер, офицер Хайаши!

Он смотрит на Виви, явно делает выводы.

– Осторожнее! С этакой личностью проблем не оберешься.

Черт! Это что, со мной проблем не оберешься? Таращусь на Хайаши, но Виви фыркает у меня над ухом.

– Ничего, как-нибудь справлюсь, сэр. Мне к проблемам не привыкать.

– А я говорю – поберегись. Ты с бедовой девчонкой связался, сынок.

– Да, я в курсе.

Откуда Хайаши знает Виви?

– Ну да, я такая – бедовая, – смеется Виви.

Спиной чувствую, как содрогается ее грудная клетка.

– Увидимся завтра, офицер Хайаши.

Когда мы достаточно удаляемся от Хайаши, я шепотом спрашиваю:

– Где это вы увидитесь?

– В закусочной. Мы иногда вместе завтракаем.

Прежде чем я успеваю задать следующий вопрос, перед нами появляется Бека, делает пасы руками, словно заколдовывает Исаака.

– Я, я хочу быть волшебницей! – кричит Лия.

– Тебе нельзя, потому что ты принцесса. Замри!

Бека переключает свои чары на Лию.

– Сайлас! – пищит Лия. – Так нечестно! Бека – злючка!

Жду, когда Виви соскользнет с моей спины. В самом деле, кому интересно все лето детские визги слушать? Кому интересно знать, получится или не получится у Сайласа разрулить ситуацию без детского рева? Но Виви только плотнее обхватывает меня за шею, устраивается повыше. Она остается.

Глава 7

Виви

Вот не ожидала от себя такого – что влюблюсь в целую семью! Поистине, жизнь полна сюрпризов. Сначала велит: закрой глаза, задуй свечи; а когда подчинишься – возьмет да и вмажет тебя физией в торт, прежде чем желание загадать успеешь. Но! Иногда, очень-очень редко, жизнь превосходит ожидания. Просишь летний роман с симпатичным парнем – а получаешь в нагрузку к парню еще и всю его чудесную семью.

Это хорошо, что я их люблю; потому что они все время, каждую минуту рядом. С тех пор как я поцеловала Джонаса, прошла неделя, а наедине мы оставались всего один раз, и то в неподходящий момент. Джонас вскидывает на плечо пляжную сумку, улыбается мне – и солнце, кажется, сильнее жарит мои щеки.

Едва ступив на пляж, мы с Лией пускаемся бежать, усиленно пыля песком. С визгом врезаемся в полосу прибоя. Подхватываю Лию, кружу так, чтобы пальцы ее ножек очерчивали широкие круги на воде. Изрядно замерзнув, мы, вслед за Бекой, ходим колесом по песку. Джонас устанавливает пляжный зонт, Исаак уже занял под ним местечко, уткнулся в книгу.

– Эй! – зовет Джонас. – Кремом от солнца кто мазаться будет?

Отряд возвращается в лагерь. Бека запускает руку в сумку-холодильник, извлекает упаковку фруктового льда. Под белыми обертками угадываются черничный и мандариновый оттенки.

– Как думаешь, бывает фруктовый лед из манго? А из маракуйи?

Задаю эти вопросы, размазывая солнцезащитный крем по предплечьям и икрам.

– А из граната?

Бека выбрала ананасный лед.

– Спорим, Джонас такое запросто приготовит!

Смотрю на Джонаса в упор. Это можно – на мне огромные солнечные очки «кошачий глаз». Лия втирает крем в пипочку носа, Джонас мажет ей плечики, подхватывает ее «хвостик», закручивает на самой макушке. В движениях видна сноровка. В груди что-то ноет сладко и томно. Красивый парень, голый до пояса, беспокоится, как бы сестренкина шейка на солнце не обгорела, – тут есть от чего голову потерять.

Весь день Джонас почти не сводит глаз с младших. Следит за Лией, когда она плещется у самого берега, руководит строительством песчаного замка, гасит ссоры. Джонас предугадывает и желания, и потребности Исаака, Беки и Лии; всего один раз я ловлю его взгляд на себе. Он улыбается уголком рта, будто мы с ним заговорщики. Джонас Дэниэлс и его секрет – веская причина почувствовать себя возникшей из раковины, посреди океана, как на картине «Рождение Венеры», с пеной у ног. А что, может, именно так я и явилась в мир; я же не помню сам момент, а с моей мамочки-художницы что-нибудь подобное вполне станется.

Не буду также отрицать, что классно выгляжу в купальнике. Он закрытый, в горошек; постыдная татушка спрятана, грудь кажется более пышной за счет бретельки-хомутика. На левом запястье тысяча браслетов – тоже для маскировки.

Мы купаемся, снова намазываемся солнцезащитным кремом, закапываем в песок Исаака, ваяем ему русалочий хвост. Счастливые часы тают, как разноцветный фруктовый лед; краски смешиваются в упаковке. Когда настает пора уходить, я удаляюсь на несколько ярдов – в списке пляжных дел остался один пункт. Еще раньше Исаак нашел для меня среди утесов палочку, и этой-то палочкой я вывожу на песке «здесь была Виви», даром что прибой в один прием все смоет.

– Что, еще одна?

Джонас стоит за спиной, смотрит на мою работу. Значит, он меня за этим занятием уже заставал. Пару дней назад я его уговорила высадить за домом цветы. Младшие взялись копать, мы им помогали, я по ходу дела рассказывала о биологии, о подсолнухах, как они растут. Импровизировала, но это нормально. Дошла очередь до цинний. Я достала из сумки обрывок чека и на краешке написала «здесь была Виви». Бумажку я зарыла в темную землю рядом со свежевысаженными почти-растениями. Представила: когда цветы вырастут, я все еще буду где-то рядом. Мы так вывозились, что пришлось по очереди лезть под летний душ. Джонас сказал, им несколько лет никто не пользовался. И знаете, что? Такая жизнь – с летним душем и пляжем под боком – мне очень, очень по вкусу. Иллюзия, что можно ливень с грозой устроить, когда заблагорассудится.

– Вив.

Джонас чуть подталкивает меня локтем, выводит из раздумья.

– Зачем ты это делаешь? К чему все эти записи?

– К тому, что время быстротечно. Океан был задолго до нас и останется после нас. И почти все деревья, и многие животные. Странно и даже как-то дико, правда? Представь, моя одежда меня саму переживет.

Не могу сдержать вздох. Вот бы жить вечно!

– Я просто ищу способ закрепиться в мире. Пусть мой автограф протянет чуточку дольше, чем я сама; пусть останется в тех местах, где мне было хорошо. Понимаешь?

Джонас сует руки в карманы, раскачивается на пятках. На нем темные очки, но я-то вижу – он всматривается в каждую букву.

– Понимаю. Просто я раньше об этом не думал. В смысле, думал, только по-другому.

Вот оно. Прорвалось. Боль сигаретным окурком выжигает на Джонаса тавро, стоит ему подумать о некоем событии. Я эти пятна буквально вижу. И я готова узнать первопричину.

Скоро мы останемся наедине – я это чувствую, я этого жду. От предвкушения сгущается воздух. Речь не о физической близости; по крайней мере, не только о ней. Главное – пульсирующая от боли тайна его чудесной семьи. Наши отношения развиваются с оглядкой на эту тайну. Готов ли Джонас ее раскрыть, вот в чем вопрос.

Возвращаемся на закате. Небо оттенка щербета. Разрабатываю план. Лия задремала у Джонаса на плече, ротик чуть приоткрыт. Бека с Исааком спят на ходу, напоминают пару маленьких выбегавшихся зомби, почти на ощупь бредущих к собственному крыльцу. Обожаю дом Дэниэлсов. Мне нравится, что он не выпячивается на улицу, а как бы отступает в глубину и что вокруг невысокие деревья, до того густолистные, что зелень отдает синью. Обычное бунгало в стиле «Крафтсмен»^[3], объясняет Джонас; мне это ни о чем не говорит, для меня его дом – просто белый, просто уютный. Для полного сходства со сказочным домиком во дворе мигают светлячки.

– Наконец-то сыскались!

Сайлас стоит, прислонившись к притолоке.

– Я уж думал, вы все потонули.

Исаак подныривает под руку старшего брата, за ним следует Бека. Увесистая пляжная сумка плюхается прямо у двери. Джонас спускает с рук Лию, она стоит твердо, но с закрытыми глазами. Сайлас усмехается, берет ее в охапку, несет в дом.

– Побудем наедине, Джонас.

Ловлю его руку. Он вздрагивает, словно я разрушила некий барьер.

– Младших уложат Наоми с Сайласом. А мы давай мороженого съедим. Вдвоем.

– Давай.

Джонас устало улыбается. Знаю, он за сегодняшний день вымотался. И за вчерашний тоже. Но хочу знать больше.

– Сайлас! Мы с Виви пойдем перекусим.

Джонас знает: Сайлас не станет возражать, ведь мы целый день возились с младшими и заслужили отдых. Я уже неделю общаюсь с Дэниэлсами. Похоже, трое старших взвалили на себя ответственность за всю семью – и тянут. Устанавливают очередность, кому за младшими следить, кому заниматься другими делами. На улице Джонас не отдергивает руку. Мои мысли поглощены Дэниэлсами.

Разумеется, я обожаю Лию за безграничную фантазию, заразительный смех и бесцеремонное обращение с моими волосами. Я люблю Исаака за одержимость чтением, за очочки в тонкой оправе, за ежистую прическу, явно сотворенную с помощью геля, который Исаак тырит у кого-то из старших. Я люблю Беку за предподростковые капризы и закатывание глаз, а еще за ребячливость, какую Бека выказывает, пока не вспомнит, что ей по возрасту полагается угрюмость. Я люблю Сайласа за странное сочетание дурацких шуток с чувством ответственности за младших. Я даже Наоми люблю, даром что она упорно заставляет меня завоевывать ее дружбу. Пока не получается, но с каждым провалом я лишь сильнее стараюсь.

Но главное – Джонас. Ох, Джонас. Этот парень покорил меня в первый же вечер, явившись в своей стихии, у плиты, в окружении шумного семейства. Шаткое, ненадежное равновесие; и все-таки Джонас впустил меня. Что за сердце у него! Ну а раз он такой серьезный, я его подначиваю. На моей стороне играют долгие, медлительные предвечерние часы. Когда мы с Джонасом гуляем по городу, я как бы ненароком трусь бедром о его бедро и смотрю на него, кусая губу, словно у меня тик. На самом деле никакого тика нет.

Джонас в своей усталости по самые уши завяз; конечно, он не замечает, как на него девчонки пялятся. Посмотрит девчонка, глаза отведет, а когда мы с ней разминемся, непременно оглянется. Еще бы. Джонас очень хорош собой – волосы роскошные, оливковая кожа, руки сильные, потому что он постоянно носит пакеты с продуктами и младшую сестренку. Глубокие, темные глаза – по ним сразу видно, что тяготят Джонаса не только супермаркетовские пакеты.

Мы заказываем две порции мороженого в вафельных рожках. Для Джонаса – мятное с шоколадной стружкой, для меня – шоколадное с миндалем и маршмеллоу. Несколько дней назад мы здесь уже были, ели банановый сплит. Исаак объелся, его тошнило. Такой он был жалкий и в то же время уморительный.

– Спасибо, Пэтти, – говорит Джонас мороженщице, ловит ее взгляд и указывает на лестницу. – Туда можно?

– Валяйте, – подмигивает Пэтти. – Только поосторожнее там.

Иду за Джонасом к лестнице в глубине помещения. Верхний этаж – просто комната в старом доме, а вовсе не кафе. Несколько картин, нарисованных «по номерам», в рамах; дверь со стеклянной ручкой – наверно, в ванную; и еще одна дверь. Ее-то Джонас и открывает. Перед нами – плоская просмоленная крыша. Вроде прочная. Вид впечатляющий. Партер, пьеса называется «Закат». Неоновое солнце ступило в океан, намочило круглый животик.

– Вот это да!

Пристраиваюсь на краю крыши, рядышком с Джонасом. Мы оба свесили ноги, но, к моему разочарованию, прямо под нами обнаруживается пожарный ящик с песком. В случае чего приземлимся на мягкое. Досадно. Декорации роскошные – мороженое, красивый парень под боком, закатное небо. Недостает лишь зуда опасности.

Никогда еще я столько времени подряд не молчала. В кафе мы шли молча, по лестнице поднимались молча. Глаза Джонаса – пепел зрачков, подернутый теплым коричневым дымом радужки.

– Ох, Джонас! Ты, наверно, ужас до чего устал.

Он криво улыбается.

– Да, я ужас до чего устал. Я уже несколько месяцев совсем без отдыха.

– Знаешь, Джонас, мы с тобой сочетаемся, как мятное мороженое и шоколадная стружка. Мне, чтобы устать, изрядно времени требуется. По ночам я со звездами в гляделки играю – и всегда дольше держусь, чем они. Наверно, я бы неделю могла вовсе не спать. Давай так: ты будешь отсыпаться, а я – бодрствовать за нас обоих.

Джонас смотрит мимо.

– Можно тебя кое о чем спросить?

– О чем угодно.

Я же чувствовала: Джонас откроется, как только мы останемся наедине. Очень довольная, пинаю водосточный желоб, жду. Океанский ветер треплет шевелюру Джонаса. Не иначе, холодному фронту известны мои тайные желания; холодный фронт, словно в пику мне, ласкает моего парня. Мое помешательство на темных вихрах Джонаса – из категории особо буйных; вон даже атмосферные явления прониклись.

Джонас смотрит на свое мороженое, но забывает его лизать. Мороженое между тем тает, вот-вот капать начнет.

– Виви, почему ты не спрашиваешь о моих родителях?

Конечно, я заметила отсутствие родителей; да и кто бы не заметил? Братья и сестры Дэниэлс сказали достаточно, чтобы понять: их мама все время проводит в спальне. Наверно, она нездорова. Младшие то и дело роняют «а вот папа», но я не знаю, умер их отец, или бросил их, или не появляется по какой-то другой причине. Может, он находится в закрытом лечебном учреждении, или в тюрьме, или на военной службе. Джонас не смотрит на меня, дает время обдумать ответ. Лижет мороженое, устремив взгляд на океанские волны.

– Скажем так: у меня сложилась своя версия, которая мне нравится и которую я не хочу разрушать излишней информацией.

Верчу в пальцах рожок мороженого, так, чтобы язык, не двигаясь, описывал круги по тающей поверхности. Важно сделать шоколадную полусферу идеально гладкой.

– Я считаю, ты сам расскажешь то, что сочтешь нужным. Когда время придет.

– Правда?

Джонас испытывает искреннее облегчение.

– Тогда ладно. Я думал, ты не спрашиваешь, потому что тебя добрые люди уже просветили.

Точно, Уитни хотела что-то сообщить еще в день нашего знакомства. Оставила впечатление, будто у Джонаса есть некая нехорошая тайна, будто его призраки прошлого преследуют.

– Мой отец умер. Полгода назад. Это, наверно, тебе сказали. Причина смерти – инфаркт.

Вот так. Будто коленом в живот получила. Информация буквально «сдувает» меня, точно я – воздушный шарик; соответствующий звук срывается с моих губ. Дышать нечем, даром что бриз спешит со свежей порцией воздуха. Перед глазами – лицо Джонаса, лица его славных братьев и сестер. Открываю рот, как рыба на берегу.

– Ой, Джонас.

– Не люблю об этом говорить. В смысле, не могу об этом говорить.

Вафельный рожок никнет в его руках, чуть не падает в ящик с песком.

– А мама… я не знаю, что с ней. Как это называется. Она почти не встает с постели. Мы все надеемся, что она придет в себя. Не представляю, сколько мы еще продержимся, если не придет. Осенью Сайласу нужно в колледж, и… в общем, мне придется одному возиться с младшими.

Джонас сглатывает; видно, как дергается кадык. Затем поднимает руку, будто хочет прикрыть глаза, а сам трет, массирует лоб.

– Нет, у нее и неплохие дни бывают. Например, почти каждое воскресенье она ходит в церковь. Иногда вдруг встанет, душ примет; а то и в супермаркет выберется. Мы хотели ее к врачу отвести, а она – ни в какую. Только врача помянешь – рыдает. Наоми говорит, это клиническая депрессия, лекарствами лечить нужно; мама о лекарствах и слышать не хочет. Господи, да она ведь сумасшедшая. Я не говорил об этом, а вот теперь говорю и сам понимаю: точно, сумасшедшая.