Kitobni o'qish: «Улица разбитых грёз»

Предисловие

Что есть дом? Для многих из нас дом – место спокойствия и благоденствия. Дом принимает нас в свои тёплые объятия после самого тяжкого дня и дарит душе упокоение и чувство безопасности. Родные стены чудом исцеляют самые глубокие наши раны. Дом хранит наши самые заветные тайны и отчаянные мечты. Дом – это и верный страж, и любящий родитель, и преданный друг. Человек без дома – всё равно что человек без души. Люди, не имеющие настоящего дома, никогда не обретают покоя.

Глава 1. Знакомство

Город Я, расположенный в Центральной России, ничем не отличался от других провинциальных городков страны. Здесь жили люди – хорошие и не очень, обыкновенные люди со своими мечтами, заботами, стремлениями, тайными страстями и горькими надеждами. Жители Я обладали одной интересной особенностью, а именно – непоколебимой силой духа, которая помогала им держаться на плаву даже в самые суровые времена. Люди эти были привычны ко всему – к тяжкой работе, мрачному климату и даже бесчеловечному пренебрежению. Они давно смирились с мыслью, что их проблемы и неурядицы многим – и властям в том числе – фактически безразличны. Моральную опору жители города Я находили лишь друг в друге. Это помогло им пережить голодные лихие 90-е и нестабильные 2000-е годы.

Город Я был разделён на пять районов. Самый презентабельный – Центральный – ежегодно заманивал заинтересованных туристов из других городов и государств. Один из древнейших городов страны, как ни странно, он не приобрёл солидного статуса миллионника, и, тем не менее, с радостью принимал гостей. Вдохновлённые туристы, в большинстве своём, лишь восхищались поверхностной красотой и не стремились заглянуть в его глубокие мрачные тайны. Город Я с его противоречивой душой ревностно охранял секреты своих жителей и не делился ими с чужаками. И пока в этой части города туристы восхищались великолепием величественных музеев, изящных фонтанов и беседок, окраины Я тихо задыхались от грязи, пьянства, насилия и воровства.

Дом, о котором пойдёт речь, располагался в южной части города. От центра его отделяли всего пятнадцать минут езды на автобусе. Этот район не заинтересовал бы ни одного среднестатистического туриста. Это был отдельный суровый мирок, полный серых непроглядных стен, безжизненных улиц, ужасных дорог и безразличных ко всему людей. С первым, вторым и третьим ещё можно было как-то смириться – ведь, несмотря на видимую мрачность, здесь оставалось место свету и радости (пусть и не все могли их увидеть). Но люди, равнодушные, апатичные, встревоженные и усталые от жизни, поражали этот район, подобно болезни. Они были злокачественной опухолью на теле города, хотя, быть может, и не желали того. Любое зло они совершали скорее неосознанно.

Дом, ставший героем этой истории, был построен в середине XX века. Это грандиозное массивное сооружение о девяти этажах построили для рабочих ближайшего завода. Производство в тот период процветало, и рабочих насчитывались тысячи. Маленькие тесные квартирки площадью от 12 до 18 метров в квадрате стали для рабочих их семей укрытием в суровые советские времена. Но с годами завод стал мельчать, потребность в продукции снизилась до минимального уровня. И тысячи людей, работавших не покладая рук десятилетиями, были вынуждены оставить свой тяжёлый труд и уйти ни с чем. Кому-то удалось найти работу на других производственных предприятиях, другие подались в частные организации. Третьи же, не сумев пережить такого удара, ударились в пьянство. Завод отнимал у них силы и здоровье, но он же и кормил их. Дешёвая водка из ближайшего мелкого ларька служила утешением для несчастных, но она же и губила их. И люди, которые поддались этому соблазну однажды, уже никогда не могли оправиться.

Мрачный девятиэтажный великан взирал на район сурово и строго. Привычный к боли и человеческим страданиям, он казался равнодушным, отвлечённым, безжизненным. Для многих он был лишь временным пристанищем: люди, вынужденные переехать сюда в тяжёлые времена, копили деньги на новое жильё и спешно, с явным облегчением уезжали. Такие жильцы – залётные птицы – никогда не оставались надолго. Они устремлялись прочь в поисках лучшей жизни и, в конце концов, находили её. Жильцы постоянные, проведшие здесь два, три, а то и четыре десятилетия, уезжать никуда не собирались. Лишь некоторые втайне мечтали оставить опостылевшие серые стены и убраться подальше. Но страхи и тревоги слишком глубоко въелись в их души и, поддаваясь сладким мечтам, эти люди ничего не предпринимали для своего побега.

Дом взрастил в своём нутре сотни детей. Он был им не только пристанищем, но и матерью, и отцом, и другом. Дети, сами того не понимая, отчаянно привязывались к этим серым стенам; разделяли с ним горести и радости, победы и поражения, тревоги, страхи и отчаяние. И дом всегда безропотно принимал всех страждущих в свои безмолвные крепкие объятия.

Глава 2. Цветок в терновнике

Аяна приехала в город Я из соседствующей с Россией республики. Она родилась в интеллигентной и обеспеченной семье: её отец много лет занимал почётный пост в администрации, а мать выросла в деревне и всю жизнь трудилась, не покладая рук. От своих родителей Аяна унаследовала небывалое трудолюбие, гордость, упорство и веру в лучшее. Как единственную дочь, Аяну холили, баловали и лелеяли, так что ко всем перечисленным выше качествам стоило бы добавить упрямство и капризный нрав. Родители любили её безмерно и старательно опекали. Стремясь избавиться от неустанного контроля, а также в надежде зажить самостоятельной жизнью, Аяна выпросила у матери и отца разрешение уехать в Россию. Родители согласились, но не ради капризов дочери: они понимали, что в их забытом богом городке девушку не ждёт ничего не хорошего. В Россию их земляки уезжали в поисках лучшей жизни. И там, в городе Я, у красивой, смекалистой и обаятельной Аяны было гораздо больше перспектив, нежели здесь.

После трёхлетнего обучения в колледже Аяна поступила на работу в местный магазин. Здесь же она познакомилась с красивым обаятельным Андреем. Они были влюблены друг в друга до безумия. Отпраздновали шумную свадьбу, родили сына, а затем и дочь. Дом на окраине поначалу был для их семьи лишь временным приютом. Андрей трудился денно и нощно во благо жены и детей и откладывал деньги на хорошее жильё. Будущее казалось им светлым и безоблачным. Но жизнь этой семьи изменила страшная трагедия. Андрей погиб в автомобильной аварии. Аяна с двумя детьми по велению злого рока оказались на обочине жизни.

Первый год после смерти мужа прошёл для Аяны как в тумане. Над их семьёй нависла чёрная тень. Произошедшее оказалось непосильной ношей для женских плеч. Лишь одно заставляло Аяну держаться на плаву – дети. Сын, семилетний Женя, был опорой и поддержкой для матери в тяжёлые времена. А дочь, двухлетняя Аня с её нежной улыбкой и румяными щеками, служила неизменным напоминанием матери об ушедшем супруге. На протяжении года Аяна находилась с детьми неразрывно. Верные друзья и сострадательные соседи поддерживали их при отсутствии средств. Просить помощи у родителей Аяна не стала: зная, что её отец болен, а мать едва сводит концы с концами, она бы не смогла взять у них ни рубля. Спустя год после смерти мужа женщина сняла траур и устроилась на работу. Она не желала жить на подаяния, а потому не просила помощи ни у людей, ни у властей. Власти, в свою очередь, не было совершенно никакого дела до граждан, попавших в беду. Они сделали малость – предоставили детям школу и сад, бесплатное питание и образование. И даже эти поддерживающие меры следовало считать проявлением высшей доброты.

Большую часть времени Аяна проводила на работе. Она жила одной-единственной целью – прокормить детей. Чтобы уберечь их от голода и дать всё необходимое, она работала по шесть дней в неделю. А в единственный выходной занималась изнуряющими домашними делами – готовкой, стиркой, уборкой и глажкой. Старший сын, Женя, рано научился самостоятельности, и, к тому же, привык к отсутствию контроля со стороны матери. Свои проблемы он старался решать без её вмешательства. Аяна возвращалась с работы изнурённая, раздражённая, озлобленная и усталая. Ноша одинокой матери была слишком тяжела для неё, однако женщина не сдавалась и продолжала в поте лица трудиться во благо детей. Но, тем не менее, на заботу об их душевном благополучии у неё не оставалось времени.

Женя и Аня, как и другие дети, взращённые в Доме, большую часть времени были предоставлены сами себе. И если Женя, общительный от природы, стойко выдерживал невнимание матери и тянулся к своим сверстникам, то Аня, замкнутая и робкая, старалась держаться подальше от дворовых потех. Соседские детишки, численность которых превышала три десятка, пугали её. Аня отличалась от них всем – и внешностью, и характером, и поведением. Но самым главным отличием между ней и уличными ребятами было понимание правильного и неправильного. Нежная и восприимчивая Аня откуда-то знала, как поступать можно и как – нельзя. В её маленькой умной головке, благодаря наставлениям матери и любимым добрым сказкам, сложилась идеальная картина мира. Но мир реальный этой картине не соответствовал. Ребёнок чётко понимал, как нужно вести себя в том, сказочном добром мирке, построенном на морально-нравственных принципах – но что же делать здесь, в этом непонятном мире, который не соответствует этим представлениям?

Женя, в отличие от сестры, подобными рассуждениями не заморачивался. Он преспокойно жил своей подростковой жизнью и, как водится в его возрасте, нарушал установленные правила (разумеется, тайком от матери). Женя лазил по деревьям, прыгал по гаражам, воровал яблоки и вишню из ближайшего сада. Он делал всё, чтобы доказать – он ничем не хуже других. А Аня, по обыкновению, пряталась за его спиной и исподтишка наблюдала за играми других ребят.

Вот и в этот раз, стоя в тени брата, девочка следила за играми ровесников. Несмотря на стойкое отчуждение и неприятие, она испытывала неотвратимое желание присоединиться к их играм. Она уже знала всех ребят по именам. Чернявый, смуглый мальчик со странным говором и жестокими хитрыми глазами – Амин. Айше, его сестра – бледнокожая, растрёпанная, с выступающим подбородком. Их старшая сестра Сафия – полноватая, черноволосая, выкрикивающая ругательства всем подряд. Высокая худая Арина в выцветшей футболке и коротких шортах – ровесница Ани. Маленькая темноволосая Лена – единственная, с кем Аня уже успела познакомиться и даже поиграть в камень-ножницы-бумагу.

– Долго она будет с нами торчать? – хмуро спросил один из дружков Жени, взирая на Аню сверху вниз. От него пахло потом и сигаретами, и девочке он никогда не нравился. – Прогони её нафиг.

– Да пусть стоит, – добродушно ответил другой. Он был неплохой, однажды даже поделился с Аней конфеткой Тик-Так. – Она нам не мешает.

У Жени был хмурый вид: он сначала задумался, не стоит ли врезать первому или хотя бы заткнуть его для порядка. Но затем он спросил:

– Ань, ты не хочешь поиграть с ребятами?

Аня усиленно покачала головой. Мысль о том, чтобы присоединиться к ним, и соблазняла, и пугала её. Ей уже было привычно играть в одиночестве: она прыгала на скакалке, забавлялась в Классики, собирала красивые листья для гербария или просто читала. А игры ребят Аня откровенно не понимала. Они то по очереди пинали мяч в стену и называли это «Козёл» («плохое слово, мама не разрешает его говорить»), то кидали в землю ножик и вскрикивали, когда он оказывался слишком близко к ногам.

– Пойдёмте за гаражи, – вдруг предложил один из друзей Жени. – У меня через час родаки с работы вернутся. Надо будет успеть проветриться.

Ребята с удивительным единодушием согласились. Мысль остаться здесь в одиночестве напугала Аню – она-то прекрасно знала, что брат не возьмёт её «за гаражи». Это было тайное место, предназначенное только для взрослых – таких, как он. К тому же, мама строго-настрого запрещала туда ходить (Женю, однако, это не останавливало).

– А что там, за гаражами? – мгновенно спросила Аня. – Что вы там делаете?

Ребята переглянулись. Разумеется, эти взрослые лбы не собирались распространяться о своих тайных делах. Аня бы рассказала об услышанном маме, а та, в свою очередь, вполне могла донести и их предкам. Лишние проблемы ребятам были ни к чему.

– Мы там… читаем, – пояснил Женя. И тут же добавил: – Только маме не говори. Ясно?

Аня понимала, что маме как раз стоило бы об этом знать. Но, с другой стороны, не послушать брата она не могла. Ему наверняка достанется, если всё вскроется. Врать маме было неправильно, но вредить брату – ещё хуже. И потому девочка решила смолчать.

Ребята ушли, переговариваясь. Стоило им скрыться из виду, из кучки шумных ребят вышел один – Амин. Ане он сразу не понравился. Что-то в нём отталкивало её и пугало, но что – она пока не знала. Белозубая улыбка на смуглом коричневом лице походила на акулий оскал.

– Ты чего за нами следишь, а? – бросил он так громко, что все обернулись. – Иди отсюда! Не то мы тебя побьём!

Аня уставилась на него с прищуром. Её можно было назвать скромной, тихой и застенчивой, однако трусихой она никогда не была. Врождённое упрямство и чувство собственного достоинства не позволили ей испугаться.

– Никуда я не уйду, – заявила она воинственно. – Где хочу, там и стою! Сам иди отсюда!

Амин даже оторопел от подобной наглости. Он-то надеялся легко припугнуть эту робкую малявку. Он бы посмеялся, если бы она испугалась и убежала в дом сверкая пятками. А сейчас и друзья, и сёстры смеялись над ним самим. Глаза мальчишки засверкали гневом.

– Я тебе сейчас покажу! – свирепо вскинулся он и замахнулся.

– Амин! – крикнула Айше сквозь смех. – Ты совсем дурак? Видел, какой у неё брат большой? Старше тебя! Он же тебя побьёт!

Слова надоедливой сестры заставили его задуматься. Он был рад преподать урок этой малявке – для него она была бы «лёгкой добычей», только и всего (по крайней мере, он так думал). А вот с её старшим братцем связываться было бы глупо: Женька, конечно, добряк, но рука у него тяжёлая.

– Ладно, живи, – позволил Амин. И тем самым спас жизнь себе.

Ещё в тот день между Аней и Амином зародилась стойкая неприязнь. И с каждым днём она только крепла.

Разумеется, будучи ребёнком, она не могла бы дать логическое объяснение возникшему острому чувству. Она ещё только приспосабливалась к этому миру и училась в нём жить. Ребёнком Аня в основном руководствовалась чувствами и инстинктами. Она определяла для себя, кто хороший, а кто – плохой, тянулась к первым, а от вторых старалась держаться подальше.

– Ой, смотрите! – закричала белокурая Арина, тыкая пальцем в землю. – Какая огромная!

Айше, стоявшая ближе всех, громко вскрикнула.

– Ай! Она похожа на змею! Я видела такую же змею у реки!

Аня, заинтересованная, подобралась к столпившимся ребятам. Громко переговариваясь, они окружили красивую зелёную гусеницу длиной с детскую ладонь. Гусеница неторопливо жевала зелёный лист и нисколько не озаботилась таким вниманием.

– Вау! Я никогда не видела таких больших! – с видом эксперта сказала Лена.

– Смотрите, как она ест! Она и нас может сожрать! А-а-а! – с истерическим восторгом воскликнула Айше. Было непонятно, пугает это её или веселит.

– Она должна превратиться в бабочку, – заявила Аня. Ребята уставились на неё оценивающе. – Сначала в куколку, а потом – в бабочку. Я про таких в книжке читала.

Амин схватил тонкий прутик и попытался ухватить мягкое зелёное тельце. Дети восторженно взирали на странное немыслимое существо.

– Давайте спрячем её куда-нибудь, – предложила Лена. – Чтобы не раздавили.

Ане эта идея понравилась. Она захотела взять гусеницу на руки и унести подальше – в густую траву. Но исполнить задуманное девочка не успела. Прежде чем дети успели что-то понять, Сафия подняла ногу и шлёпнула по земле подошвой. От тельца гусеницы осталось только мокрое место. Девушка, довольная своим преступлением, воззрилась на остальных свысока.

– Вот вам ваша гусеница! Шлёп – и нету! – рассмеялась она.

Все, кроме Амина, были ошеломлены. Аня, глядя на радостное лицо взрослой девчонки, ощутила горячую ярость в груди.

– Зачем ты это сделала? Ты… ты – злая! Так нельзя делать! Тебя за это бог накажет!

Весёлость вмиг пропала с лица Сафии.

– Заткнись! – в бешенстве вскричала она. Девушка росла в богобоязненной семье, и слова Ани прозвучали для неё как проклятие. – Ты дура!

Аня, бессильно глядя на останки некогда живого существа, повторила свои слова. Сафия попыталась схватить её и отлупить, но девочка сбежала в слезах. Ей было жаль несчастную гусеницу, так жестоко растоптанную злой девчонкой. Всё остальное, в том числе и надежда подружиться с ребятами, потеряло свой смысл. Тем не менее, ребята вмиг приняли эту странную девчонку за «свою», и именно в этот день был заложен первый кирпичик в фундаменте дворовой дружбы.

Глава 3. Потерянный ребёнок

В доме на окраине проживали больше сотни семей, но даже половину из этого числа нельзя было назвать благополучными. С каждым годом количество пьяниц и других асоциальных личностей беспрецедентно росло. Вполне вероятно, что это было связано с общим ухудшением ситуации в стране. Людям не хватало стабильности, и, вынужденные жить в атмосфере гнетущего страха и тревоги, они обращались за поддержкой к успокоительному питью. Водка для многих здесь стала лекарством. Но, как и всякое лекарство, она вызывала привыкание. Поначалу успокаивала в своих тёплых дурманящих объятиях, а затем – беспощадно душила. Гремящие бутылки из прозрачного стекла были неизменными спутниками жильцов и самыми желанными гостями.

Родители Лены познакомились на заводе. Рыжеволосая скромница Людмила, приехавшая из деревни, сразу же привлекла внимание повесы и шутника Григория. Они влюбились друг в друга и поселились в квартире, оставленной его родителями. Люда беззаветно обожала супруга и мирилась с любыми прегрешениями. В том числе – со страстью к шумным гулянкам и выпивке. Не меньше трёх раз в неделю муж приглашал соседей и коллег «на рюмашку». «Ну, а кто сейчас не пьёт? Да все пьют. Он же мужчина, что в этом такого?» – оправдывалась Людмила перед собой, с щемящей нежностью наблюдая за посапывающим в обнимку с бутылкой Гришей. Наивная и добрая по природе своей, она всегда пыталась оправдать чужие грехи и даже помыслить не могла об осуждении. Люда ждала и надеялась: родится ребёнок – и Гриша обязательно изменится. Станет образцовым отцом, забудет о выпивке и весёлых попойках навсегда.

После рождения Леночки Гриша, казалось бы, исправился. Несколько месяцев он был вне себя от радости и не пил ничего крепче пива. Но былая страсть к бутылке всё равно пробудилась, и Гриша вновь запил – запил пуще обычного. Жене он объяснял, что хочет расслабиться: в конце концов, чтобы не оставить семью голодать и нищенствовать, он брал дополнительные смены, работал сверх меры и жутко уставал. Люда, по обыкновению, находила ему оправдание. В ней по-прежнему жила неугасимая вера в супруга. В её светлых мечтах Григорий был тем же солидным, обаятельным и весёлым повесой, в которого она влюбилась. Она старалась не обращать внимания на теряющее жизнь лицо, запах перегара, пьяный блеск в глазах и дрожащие руки.

Пристрастие Гриши, в конечном счёте, отвратило от их семьи всех более или менее благополучных друзей. И люди, которые не прочь были посидеть за их столом в праздники за рюмкой, начали коситься вслед и шёпотом обсуждать опустившегося отца семейства. Жёны не позволяли мужьям и на милю приближаться к злополучной двадцать третьей квартире, от которой даже в лучшие дни исходили зловония пьяного веселья. Мужья запретами нередко пренебрегали, но, в конце концов, после шумных запоев с повинной головой возвращались к супругам и обещали, что больше «ни-ни». Некоторые и впрямь следовали своему слову, но отнюдь не из страха перед жёнами; просто в пылу пьянки Григорий распускал руки, и не прошло ни разу, чтобы его собутыльники не получили фингал-другой. Одного из дружков он однажды избил до полусмерти. Ни одному здравомыслящему человеку не хотелось бы оказаться на его месте.

Через четыре года после рождения Леночки Людмила вновь забеременела. Она не планировала рожать второго ребёнка: это было безумием с учётом их ужасного материального положения. Денег с трудом хватало на еду, а одежду дочери и себе Люда покупала в секонд-хендах. Ради крупных покупок, вроде телевизора и магнитофона, приходилось экономить на продуктах и одалживать у друзей. Григорий уже давно не работал – его выгнали из завода за частые прогулы и дебоши. Он перебивался случайными заработками и собственные деньги спускал на водку. За годы совместной жизни Люда напрочь лишилась своих юношеских иллюзий: теперь она точно знала, что Гриша никогда не изменится, и не тешила себя ложными надеждами. Обратиться в ближайшую поликлинику и избавиться от нерождённого ребёнка она сочла лучшим решением. Но Григорий, узнав об этом, со страшным воем перегородил дверь. «Ребёнка хочешь убить! Убийца! Не дам! Помру, но не дам! Хоть ты и меня убей!». Пьяная ярость сменилась горькими рыданиями. Гриша, уткнувшись лицом в её живот, обещал исправиться, прекратить пьянки и устроиться на работу. Людмила совершила роковую ошибку и вновь ему поверила.

Гришиной силы воли хватило на несколько месяцев. Он устроился работать охранником на ближайшей стоянке и приносил домой небольшие, но весьма нужные деньги. Людмила кормила и одевала домочадцев, и заодно откладывала понемногу на приданое для ребёнка. Она работала без продыху в поте лица, несмотря на своё положение, брала сверхурочные, а вместо заслуженного отдыха занималась хозяйством. Маленькая Лена чаще всего была предоставлена сама себе: Люда, понимая, что дочери не хватает ласки, каждую неделю отправляла её к бабушке в деревню. Там Леночка наедалась досыта и наслаждалась безраздельным вниманием родичей.

Работа в поте лица не прошла для Людмилы даром. Её ребёнок родился недоношенным на тридцать четвёртой неделе. Седовласый акушер с тридцатилетним стажем, хмурясь, оценил состояние новорождённого как «удовлетворительное». Перед выпиской он предупредил:

– У детей, рождённых на раннем сроке, в течение первых шести-семи лет нередко выявляются психические и физические патологии. Будьте внимательны. Если заметите какие-то отклонения, сразу же направляйтесь к педиатру.

Счастливая мать его не слушала. Она жила надеждой, что после рождения долгожданного наследника муж окончательно сойдёт с тропы зависимости и станет примерным семьянином. Но её мечтам о счастливой жизни не суждено было сбыться. Как ни странно, именно рождение сына подтолкнуло Гришу обратно в дурманящие объятия выпивки. С работы его вновь прогнали, пьяные дебоши продолжились. Терпение Люды лопнуло, как мыльный пузырь, когда один из пьяных друзей без разрешения взял новорождённого и едва не уронил. Люда выхватила ребёнка и кричала, кричала так истошно, что все соседи в радиусе двадцати метров забыли о мирном сне и бросились в гущу скандала. Женщины обругивали несчастного пьяницу на чём свет стоит, пока их супруги стояли, потупив глаза. Люда вооружилась чугунной сковородкой и с несвойственной ей злостью прогнала мужа с дружками вон. Гриша, со страху протрезвевший, неделю ошивался по друзьям. Затем он, конечно, набрался смелости и вернулся. Количество пьянок с тех пор значительно сократилось, отпетые алкоголики вскоре забыли дорогу в их дом. Гриша заметно присмирел перед грозной тенью жены и научился себя ограничивать.

Их семья никогда не жила в достатке, но после рождения второго ребёнка ситуация ухудшилась в разы. Маленькой Леночке были знакомы и разруха, и голод. О жизни сытой, без страха и нужды, она практически не знала. Ей оставалось лишь смотреть с завистью и непониманием на более удачливых подружек со двора. Арине купили огромного плюшевого медведя с «говорилкой»: хотя отец и мать Арины тоже были завсегдатаями на застольях и от рюмашки не отказывались, у них всегда находились деньги на капризы двух дочерей. Тихоне-Ане мама купила красивое бардовое платье из мягкой, переливающейся на солнце ткани; девочка вчера демонстративно красовалась в нём на балконе. А буквально утром родители Амина, Айше и Сафии привезли в дом два пакета сладостей. Сафия демонстративно поедала плитки шоколада на глазах у Лены и показывала липкими грязными пальцами неприличные жесты. Для других девочек игрушки, платья и сладости были чем-то обыкновенным, само собой разумеющимся. Для Лены же, живущей в условиях тотальной нищеты, даже шоколадные конфетки в целлофановом пакетике считались редчайшим и ценнейшим презентом. Зачастую девочка стыдилась даже разговаривать с другими дворовыми детьми. Она боялась, что на её старенькие вещички будут показывать пальцем, а саму её обзовут обидным словом «нищенка», как сделал это однажды мальчик из детского сада.

Для окружающих – соседей, друзей, коллег и прочих – бедственное положение семьи не являлось секретом. Самые сердобольные старались помочь им, чем могли. А самые бездушные – осуждали и обливали неприязнью, словно бедность была достойна высочайшего презрения. На собственные же пороки, скрытые маской добродетели, такие люди привыкли закрывать глаза, хотя, по-честному, презирать стоило их самих.

В один из зимних дней в детском саду Лена отделилась от группы играющих ребят. Она удобно устроилась в ложе скрипучего мягкого снега, за верандой – вдали от зорких прищуренных глаз престарелой воспитательницы Галины Николаевны. По дороге в сад Лена нашла маленькую упаковку от «Тик-Так»: сейчас, заполнив её снегом, она воображала, будто поедает вкуснейшее мороженое. Снег меньше всего напоминал любимое лакомство – безвкусный, хрустящий, холодный, он таял во рту и превращался в воду. Но в воображении маленькой девочки холодная масса, словно по волшебству, приобретала вкус и напоминала сладкий пломбир в бумажной упаковке.

– Галина Николаевна! – вскричала вдруг одна из девочек. Белокурая Дашенька, всеобщая любимица и главная задира, показывала на Лену пальцем. – Она ест снег! Она совсем дура!

Леночка, застигнутая на месте преступления, густо покраснела. А когда рядом раздались грозные шаги, и над ней нависла тень в старом чёрном пальто, у девочки и вовсе сердце в пятки ушло. Морщинистое лицо Галины Николаевны побледнело, губы сжались в полоску. Человек, посвящающий жизнь воспитанию детей, в воображении моралистов предстаёт воплощением доброты, заботы, понимания и ответственности. В Галине Николаевне, воспитательнице с двадцатилетним стажем, ни одного из перечисленных качеств не было и в помине. Больше, чем собственных подопечных, она ненавидела только их родителей. А семья Лены, вдобавок, вызывала в ней чувства брезгливости и отвращения.

– Ты что делаешь? – закричала она, схватив перепуганного ребёнка за капюшон. Из перекошенного рта брызгали капли слюны. – Совсем с ума сошла? Ты что, дома тоже снег жрёшь? Тебя так родители научили, да?

Она потащила девочку по сугробам, словно мешок, и дала команду другим детям:

– А ну все за мной! Кира, дай мне свою лопатку!

Кира послушно подсунула воспитательнице лопатку. Галина Николаевна зачерпнула ею снег и наполнила маленькое пластмассовое ведёрко. Лена, сопровождаемая конвоем из ребят, бессильно плакала и стирала слёзы шарфом.

– Замолчи! Чего ревёшь? Сама виновата! Родители твои ничему тебя не научили, так я научу! Раздевайтесь, быстро! И заходите в группу!

Дети послушно поснимали верхнюю одежду и последовали за воспитательницей. Она по-прежнему вела Леночку за шкирку, как нашкодившего котёнка. Девочка не сразу поняла, зачем воспитательница поставила перед ней тарелку и заполнила её снегом.

– Ешь, – сказала она.

Лена подняла на неё растерянный взгляд. Она же только что отругала её за поедание снега – так зачем сейчас заставляет делать это при всех? Ни один вменяемый взрослый не позволил бы такому случиться, но, к несчастью для девочки, вменяемых взрослых здесь не оказалось.

– Ешь, я сказала! Давай, тебе же так понравилось! Ну, чего смотришь? Вкусно тебе было? Так ешь! – наседала страшная женщина.

– Я не буду, – прошептала Лена. От пламенного стыда и чувства вины она плакала. Взгляды ребят, словно лезвия десятка ножей, пронзали сознание ребёнка. В этот момент Леночка отчётливо поняла: она – плохая, она – хуже всех, и никто никогда не захочет с ней дружить.

– Ешь! Ешь! – вторила воспитательница и силой сунула ей в руку ложку.

Даша засмеялась, несколько детей подхватили её смех. От этого звука Лена ударилась в глухие рыдания: боль, которую она испытывала в эти мгновенья, невозможно было сравнить с физической. Ей хотелось сбежать домой, не надев куртки и сапожек, прямиком в объятия мамы.

Когда она уже хотела подскочить и броситься вон, Галина Николаевна отодвинула тарелку и спокойно сказала:

– Теперь ты знаешь, что так делать нельзя. А если ещё раз попробуешь – я заставлю тебя съесть целую кастрюлю снега на глазах у всех. Тебе должно быть стыдно за своё поведение.

Лена, опустив голову и не смея ни на кого взглянуть, слышала, как ребята в спешке одевались. Галина Николаевна с неожиданной улыбкой наклонилась к ней и потрепала по плечу.

– Ну что, успокоилась? Иди, одевайся. И не вздумай рассказывать ни о чём маме. Иначе она очень расстроится и поругает тебя. Поняла?

Лена кивнула. Как и любого ребёнка, её было чрезвычайно просто убедить в чём угодно. Её мать никогда ни о чём не узнала. Лена, как и обещала, сохранила эту тайну при себе.