Kitobni o'qish: «Синева»
Синева
Синева,
Блеск воды.
И ни дней,
Ни часов,
Ни минут.
Облака
В тишине,
Словно
Белые птицы,
Плывут.
Булат Окуджава.
1.
Я сижу под нависающими ветвями цветущей магнолии и не чувствую ничего, кроме резкой вони свежевыкрашенных ворот. Жена выбрала самый неприятный оттенок охры – светло-рыжий, как… я не знаю, как выразиться поприличнее.
Белая красавица заходится буйным цветом – зовет жуков и букашек полакомиться сладким нектаром, – а они по большой дуге огибают наш двор.
Да уж! Была бы польза от этой затеи.
В прошлом году какие-то полоумные гиды проложили по нашей улице новый туристический маршрут. Все началось с пронырливых китайских туристов, они семенили тараканьими шажочками и льнули ко всем щелям, чем приводили в замешательство местных жителей. Но китайские группы имели начало и конец, как похоронные процессии, их можно было переждать. Шведы, немцы, англичане с красными лицами парами и тройками рассеивались по улице, замирали восковыми фигурами, гремели жестяными пивными банками… И их тоже можно было перетерпеть.
Невыносимым стало нашествие пришлой красоты.
Девочки, девушки, женщины и какие-то неопределяемые…
Одинокие, парами и со свитой…
Славянки, азиатки, африканки…
С телефонами, мыльницами, профессиональными камерами…
С селфи-палкой, бойфрендом, подругой или оператором…
Часовые фотосессии у каждого выступа, цветочного горшка, куста, двери… с переодеваниями и поиском туалета…
Это была настоящая осада, и имя захватчику – легион.
Наша тихая улица ничем не примечательна: маленькие домики, прячущиеся в густых садах за сплошными заборами из светлого желтого песчаника, желто-серая брусчатка дороги, ярко-синие двери домов, жесткие кустики лавра, жаркое дыхание разогретых солнцем камней. И только из нашего двора высовываются узловатые ветви старой магнолии в пышном белоснежном одеянии вечной невесты. Узенькая лавочка под стеной в тени – отдохни, усталый путник!
Каждый год по окончании сезона дождей, в первые дни весны, все двери и ворота на улице покрываются свежим слоем синей краски, от бирюзовой до кобальтовой. Наш дом стоит в верхней части улицы, и с террасы на крыше в ясные дни можно видеть лазоревый морской горизонт. Я поднимаюсь наверх с банками красок и импровизированным мольбертом – представляю себя творцом и собственноручно смешиваю новую порцию цвета, сверяясь с синей полосой, простирающейся под пяткой неба. Новый цвет, новая весна, новая жизнь…
К маю магнолия выбрасывает первые крупные цветки, и верхушка ворот вскипает белой пеной далекого прибоя.
Не правда ли, чудесная рамка для фотографии?
С этим соглашается каждая заблудившаяся или добровольно оказавшаяся в наших местах красавица.
Когда ружейным выстрелом обломилась большая ветка, а следом раздался дикий вопль, жена от испуга выронила любимый глиняный горшок, в который только что закончила снимать сливки, десятимесячный внук зашелся в плаче, а бульдожка Лила пукнула и так рванула с места, что запуталась в вязаном коврике и съехала на нем по ступенькам…
Одной незадачливой брюнетке не хватило роста, чтобы ее круглое лицо оказалось окружено цветочными бутонами, и она попросила свою группу поддержки притянуть ветви пониже. Так притянуть, чтоб в кадре это было незаметно. И тут сработал единый для всех народов принцип: сила есть – ума не надо. Ветка треснула, согнулась и, все еще влекомая книзу, оставила глубокую царапину на лбу модели…
Если вы думаете, что нам полагалась компенсация материального ущерба, то очень ошибаетесь. Невезучая девушка пыталась, кажется, получить ее от нас.
Вот тогда-то в умную голову моей вспыльчивой супруги и пришла идея испортить ворота.
Я страдаю.
Я страдаю от запаха плохой краски.
От бесплодного одинокого цветения любимого дерева.
Но это пройдет.
Рыжую эту гадость я не вижу – со стороны двора ничего не изменилось.
2.
У меня сегодня свободное утро, и я должен сходить в багетную мастерскую к Винсенту – готово обрамление к портрету моей дражайшей супруги. Это важное и безотлагательное дело. Да вообще-то абсолютно все важнее, чем быть дедом ползунка. Это же недоразумение, а не человек! Ни поговорить, ни на рыбалку сходить… Вот вырастет, и тогда-а-а-а…
А сейчас мы с Лилой быстренько собрались и выскочили за ворота.
– И в аптеку не забудь! Я тебе все написала! – Контрольный выстрел в спину.
Не забуду, не забуду. Как можно забыть купить морской воды?! Ее же тут днем с огнем не сыскать! Эх!
– Лила, девочка, иди сюда, в тенек.
Бульдожка пыхтит, перебирает лапками. Мы жмемся к теневой стороне улицы. У Прокопия над воротами малиновым облаком вьется бугенвиллея. Сам он восседает на табурете с отверткой в руках и ковыряется в замке.
– Привет, Макарий! Как дела? Смотри что! Напихали дряни в замочную скважину…
– Привет, Прокопий! Мы на набережную идем. Прихватить тебе что-нибудь?
– Не. Сорви красотке цветок.
Охотно. Лила у нас шатенка, и ей идут все оттенки красного. На спинке шлейки я прикрепил маленькую прищепку – как раз для таких случаев! Это выглядит так же парадно, как плюмаж на конской сбруе.
За домом Прокопия улица обрывается, и нам предстоит преодолеть двести метров крутого спуска над каменистым берегом вдоль металлических поручней. Внизу лениво шлепают волны, цикады пропиливают утро навстречу полдню, а мы в тени горы ползем себе по холодку.
Мастерская Винсента притулилась в самом изножье горы, но мы не сразу к нему пойдем – у нас ведь еще аптека, а это почти на набережной. И мы с Лилой выходим на променад.
Я клянусь, мне в жизни не доставалось столько внимания, сколько его получает Лила! От младенцев до беззубых стариканов – все замирают от ее красоты, а отмерев, создают круговое движение. И только старушки с трясущимися чихуанцами нервически озираются по сторонам и хватаются за поводки.
Мы меланхолично проплываем в этом нескончаемом потоке восхищения и усаживаемся на террасе у Джины. У нее самый лучший кофе на острове и изумительное миндальное печеньице. Джина нас замечает и тут же приносит для Лилы непередаваемой красоты керамическую пиалу, облитую бирюзовой глазурью, с холодной водичкой.
– Джина, ты бы мне хоть раз такую роскошь подала!
– Болтун! Кофе?
– Как всегда, дорогая.
Лила напилась и сидит под столиком у моих ног. Терраса приподнята, следуя капризам рельефа, и прохожие имеют возможность любоваться Лилой и моими старыми мокасинами.
Из проулка на малой скорости выскальзывает скутер, ссаживает пассажирку. Она резко сдергивает шлем, распускает черные блестящие волосы, расправляет и приглаживает челку над высоким лбом с широкой полоской пластыря. Скутер исчезает, а девушка направляется в нашу сторону и поднимается на террасу. Взмахом руки с массивным золотым браслетом ее призывают к дальнему столику.
Лила пятится, прижимается к моим ногам и закидывает морду кверху, ища моего взгляда.
– Что, девочка, что? Сейчас идем.
Нам правда уже пора. Прижав блюдцем пять евро, я киваю Джине, занятой на кухне, и сбегаю книзу. За Лилой кидается маленькая девочка с леденцовой конфетой: на, собачка, на! Я успеваю поймать ребенка на краю ступени и вручить в руки подбежавшей матери. Мельком замечаю, как побелевшие пальцы владельца золотого браслета впиваются в запястье девушки с пластырем, прижимая к столу и удерживая.
Винс курит под навесом, потягивая белое домашнее вино из запотевшего бокала. Эта страшная кислятина производится его кузеном в промышленных масштабах с чувством невероятного достоинства. Я напускаю на себя жутко озабоченный вид, суетливо жму руку, рвусь к мастерской – все что угодно, лишь бы избежать угощения. Винсент – отличный мастер по дереву, все в моем доме приведено в порядок его умелыми руками. Расплачиваюсь за раму, бережно несу ее перед собой до ближайшего угла, а там надеваю на себя через плечо и прихватываю на руки Лилу – солнце уже высоко, тени почти исчезли, и темная шерстка красотки раскаляется немилосердно, а нам еще предстоит подъем. Малиновый цветок поник, и я бросаю его в заросли осоки.
Я люблю жару – мое поджарое, легкое тело не знает усталости и не поддается испытаниям погодой. Я молод, бодр и чертовски привлекателен. Кто-то, не будем говорить – кто, зовет меня дедом, но это все неправда и навет. Лила лежит мягким животом на предплечье, легкая рама тихонько тукает по ноге. Полуденное солнце рыбьей чешуей искрится в мелкой морской ряби, оглушая и ослепляя светом. Внизу, под перилами, на изломах плоских камней дна черные пушистые комочки морских ежей выложили свою версию звездного неба. Желтовато-зеленая прозрачная вода перекатывается с ленивым шепотом. За синими картинами приходить надо пораньше или попозже…
И все же я и запыхался, и вспотел, и отчего-то стал не в духе, когда подошел к своему дому, опустил Лилу на землю и уставился на рыжие ворота, как тот баран из поговорки. Это просто невыносимо. И тогда я вспомнил про девушку с пластырем на лбу. И еще что забыл купить морскую воду.
3.
Моя Лариса творила неприятные вещи с моей головой. Она в нее вбивала острые клинья пронзительного голоса.
Пришлось лечь с давлением и головной болью.
Почему нельзя этому внуку промывать нос в естественной среде?! Именно этому! На улице июль, люди платят бешеные деньги за отдых на море, а они из аптеки морскую воду должны приносить! Пф-ф-ф-ф! И не доводите меня!
Нет, я уважаю мнение своей невестки. Она умная девица, самостоятельная… Но ведь и глупая тоже, оттого что еще неопытная. Надо приниматься за воспитание внука, надо… Да, Лилоид курносый?
Лариса вот женщина опытная и мудрая – она с невесткой в конфликт не вступает, ждет, когда меня бомбанет. И тогда все: дед у нас псих на всю голову, да и вообще его нельзя нервировать, давайте притворимся, что мы все делаем по его… А потом все делает по уму. Умница моя.
Вечером, когда сошла жара и солнце приготовилось выложить розовые перины, я вывел своего «жука», и мы отправились к малой купальне. Лила сидела рядом со мной, напружинив лопушки своих ушей и вытянув шею. Сзади, уперев колени в спинку пассажирского сиденья, Лариса развлекала мелкого видами из окна. Его зовут Яном. Ян, Янек, Яничка. Яичница какая-то, а не внук. Мы с ним так себе еще дружим. Вегетативная дружба пока.
Остров наш можно за день проехать по диагонали и за три – по диаметру. И то из-за топографии местности. Положил Боженька в лужицу синего восторга желтенький узорчатый камушек-монетку, да и умилился красоте создания. А потом люди вылупились и давай грызть, давай… Да нет, подрывная работа по периметру проделана миллионами лет водных касаний разной степени нежности и ярости. Люди грызут из середки потихоньку-помаленьку…
Берег скалистый и дно из каменных плит. Песчаных пляжей почти нет, в основном плоские, изрытые, как сыр маасдам, площадки. Малая купальня, излюбленное место в секретной бухте, – неглубокое, не больше локтя, гладкое углубление в камне, размером со среднего бегемота, которое ласково облизывает нежный язычок волны. Вода теплющая всегда, только вот если давно никого не было, дно приходится чистить.
Двадцать минут тряски – Лила скисла и мордой легла мне на колено, пуская печальные слюни, Ян затоптал бабушку, и скисла она, утирая ладонью пот с лица. Я же был в приподнятом настроении – мужика сейчас буду купать!
Эти пухлые складочки и розовые круглые пяточки, мелкие вихры и блестящие глазки… Вы думаете, мы, брутальные мужчины, из чувства презрения к телячьим нежностям не способны обмирать от умиления и заходиться сердцем в приступе любви? Вот и продолжайте так думать.
Миссия была близка к провалу – мелкий верещал и истерил, как только его подносили к воде. Ну да, кто его знает, как ему видится эта подвижная прозрачная масса? Но зачем человеку была дарована собака? Для дружбы в лучших ее проявлениях. И Лила, робкая, утонченная девушка, мужественно шагнула в прохладную соленую негу природной чаши. И как же она элегантно двигала своими короткими лапками, поднимая фонтаны брызг морщинистым носом. Ян не смог отказаться от участия в таком празднике жизни. В общем, носы были промыты у всех.
Я разбежался и нырнул в «настоящее» море, поймал ритм, гладкие волны подхватили тело, и на молодом азарте я маханул аж… Не очень далеко – вокруг меня заложил круг мускулистый, чуть подгоревший англоговорящий товарищ на гидроцикле. Из-под козырька кепки столичного гольф-клуба на меня смотрели равнодушные зеркальные «пилоты». «Где Причал боцмана?» – спросил вежливо и учтиво. Я сделал пространный жест рукой в нужную сторону, назвал главный опознавательный знак. Товарищ кивнул, очертил новый круг и у… то есть вырулил, куда ему было надо, сверкнув браслетом на солнце. Грубое якорное плетение, видел уже сегодня… Вот мода пошла. Вообще не люблю золото на мужиках – это ж мягкий металл, нежный, он всю силу забирает. Идиоты!
Оставшись в плевках турбин и со сбитым настроем, раздумывал: дальше или ну его? И тут Лариса заметалась вдоль берега… Благо малой сучил ногами у нее в руках, а то меня бы инфаркт схватил. Пригляделся, куда она машет, и увидел в воде треугольники ушей Лилы. Лила и так нервничала, когда я поплыл, но кто ж знал, что она расхрабрится и кинется в волны?
Назад, значит.
– Это кто был? Кто был, спрашиваю! Чуть не переехал тебя, скотина!
– Успокойся, не беспокойся, как говаривала хорошая наша знакомая… Дорогу человек спросил, нельзя, что ль?
– Кривляешься все. Тебя даже Лила кинулась спасать! Девочка наша, храбрая наша…
Это вообще не моя собака. Она к внуку прилагается. Тандем такой – не нужны они родителям в отпуске… Заберу всех, на фиг, насовсем, будут мне тут туда-сюда…
4.
– Маркуше, послушай меня хорошо, Маркуше!
– Я слушаю тебя, Пьетро!
Маленький, одышливый человечек без шеи, с неправильным бульдожьим прикусом (в этом месте я готов прочесть лекцию о формировании и различиях пород английского, французского, американского бульдогов, но воздержусь, просто поверьте – Лила чистый «фрэнч» и нет никого ее прекрасней) стоит напротив и буравит меня в области ключиц глазами навыкате. Что у меня там? Аж зачесалось.
– Маркуше, я со всем уважением и ответственностью заявляю – наш кондоминиум этого допустить никак не может! Маркуше, вы подписывали контракт, там все оговорено…
Пьетро трясет раскрытой ладонью по направлению наших «живописных» ворот. Да у меня самого кровь в жилах стынет от одного взгляда на такую выразительную красоту… Подхватываю председателя кондоминиума под локоток и завожу в благодатную тень беседки. Лопасти большого потолочного вентилятора гонят по кругу потоки воздуха, и реденький венчик на макушке Пьетро сминает теплым потоком. Я ищу глазами милую Ларису, но она уже сама бежит навстречу с холодным вином и бокалами.
Ретируюсь. Лара разберется – здесь я буду только мешать. Она может изменить течение вод, а тут всего лишь какое-то постановление жильцов…
Янек спит, фаршированные болгарские перцы тихо булькают в большой кастрюле, Лила смотрит на меня и ждет указаний. Что? Жара, видишь, какая, сиди под кондиционером, вечером плавать поедем. Цербер мой личный. Мать родная за мной так не следила, как Лила сопровождает каждый мой гребок в воде, я нырять уже боюсь: только потеряет меня из виду – рвется с поводка и скулит. Привязываем ее теперь, от греха подальше.
Выложу пока фотографии в соцсетях. С детства увлекаюсь художественной фотографией и считаю – мои пейзажи достойны первых страниц National Geographic. Однако любовью аудитории завладели портреты Лилы, и где-то я с этим согласен, хотя обидно…
– Макар, ты на хозяйстве, а я…
– А ты куда?!
– А я буду в кабинете писать петицию в городской совет от жильцов улицы.
– Зачем?
– Пусть они меняют маршрут по городу! Тогда я перекрашу ворота!
– Ну ты даешь…
– Так, Яничка проснется – дашь ему вот этот творожок и банан разомнешь вилкой. Перцы… Выключаю уже перцы.
– А нам с Лилой что?
– Вот кастрюля, вот холодильник – не маленький! Лила – на диете.
Да это я так, прикалываюсь. Жена, когда злая, такая красивая становится…
Море сегодня говорливое, даже немного сердитое. Волна беспорядочная, ребристая. Пока выбирался на камни, ссадил кожу на бедре. Устал. Лежу возле своей благоверной, отдыхаю. Малой ползает вдоль каменной лохани – топит, спасает корабли и уточек. Лила сидит рядом, ее большие уши чутко подрагивают от каждого звука, спинка напряжена – высматривает что-то. Солнце медленно спускается к горизонту в самой нежной фазе своего засыпания – розовато-сиреневой. Уши Лилы пронзает горизонтальный луч, и они вспыхивают красноватыми фонариками. Ребенок и собака золотистыми контурами сияют в красках догорающего дня. Перед ними простирается оранжевая дорога в неизведанные дали через безграничное сапфировое поле… Время, остановись! Я хочу замереть навсегда перед этой прекрасной картиной, но лишь делаю серию волшебных, магических снимков.
Янек и Лила заснули в машине. Мы тихонько занесли их в дом, посмеиваясь и переглядываясь. Кто бы мог подумать!
Дома пахнет перцами, маленьким ребенком, теплым камнем, собачьим кормом, кондиционером для белья… И еще чем-то едва уловимым, незнакомым. Оглядываюсь. Все привычно. У меня проблемы с обонянием – оно меня мучает избыточными деталями нещадно.
5.
– Собирайся скорее, надо подписи собрать, пока не жарко.
– А что, я должен этим заниматься?
– А кто?
– Хм… Ты в кабинете у меня убирала?
– С чего бы? Мы же договорились.
– Ну там, может, искала что-то или книжку взяла?
– У тебя нет ничего нужного или интересного. Займись делом уже!
Ладно, ладно. Странно это все. Еще и по соседям ходить…
Мы с Лилой начали с Прокопия. Во-первых, дом у него крайний. Во-вторых, он любит всякие обсуждения. В-третьих, он местный, он свой. В-четвертых, он вроде и сам пострадал. Или нет?
Прокопий восхитился нашим явлением под его ворота. Сразу все подписал. Одарил Лилу цветком. Вызвался нас сопровождать.
На это я очень рассчитывал. Теперь Прокопий вел все переговоры, а я носил за ним планшет с протоколом. Когда нас облаяли в третьем по счету дворе, Прокопий так распереживался за психику Лилы, что предложил закончить обход самостоятельно. Нас не пришлось просить дважды – мы уже заждались этого момента и тут же отправились на променад!
На самом деле у меня было в городе дело, но если рядом прекрасная дама, не вывести ее в свет – величайшее преступление. Десятиминутное дефиле в волнах обожания – и как я жил без такой собаки? Не доходя до заведения Джины – это потом, на обратном пути, – сунул Лилу под мышку и побежал. Время было ограничено. Время семейного человека всегда ограничено. Мне не терпелось, я месяц уже изнывал – мой агент так не вовремя уехал в отпуск.
Наконец я получил свою доставку, сунул ее под другой локоть и припустил назад, сгорая от любопытства.
На террасе кафе я занял любимый крайний столик и стал ждать наши с Лилой напитки. Мой кофе и воду для Лилы Джина вынесла одновременно, задержав взгляд на моем пакете, пожевала губу.
– Марко! (Варианты произнесения моего имени островитянами еще не исчерпаны. Не понимаю, чем их не устраивает Макар.) Я варю персиковое варенье, сейчас принесу тебе на пробу.
Джина вынесла креманку с половинкой проваренного в сиропе персика, окруженного медовой жижей и бледными тельцами миндалин, присела ко мне за столик и выжидательно заглянула в лицо. Ну, что ж… Я не люблю сладкое, но абсолютно теряюсь перед знаками женского внимания, поэтому зачерпнул ложечкой орешек, излишне оживленно прожевал, вытаращив от восторга глаза. И тут позвонила жена. Ее интересовало, и справедливо, где я пропадаю – Прокопий уже закончил обход и принес бумаги. Э-э-э-э… В этот момент я удачно вспомнил, как соскользнул вчера с камней.
– Да мы с Лилой в город решили сбегать по-быстрому – хочу купить себе резиновые тапки для плавания.
– Иди на Святого Стефана, там раза в два дешевле будет. И Янеку возьми. И мне заодно.
– А размер?
– Тринадцать сантиметров по подошве у Яна… и мне тридцать седьмой.
– А как…
– Тебя поймут.
Джина тем временем положила ладони на мой сверток, приподняла его, будто взвешивая.
– Книги, – сказал я, опережая вопрос, – внуку заказали русские книги. Пора уже… Кстати, очень вкусно, я бы взял рецептик для жены.
Джина улыбнулась, наклонилась к Лиле, погладила большим пальцем ее лобик и ушла в конце концов.
Мне расхотелось вскрывать и рассматривать здесь мою посылку. Придется дождаться, когда Лара заснет. Мысль купить тапки была очень кстати – в коробке я смогу незаметно пронести свое тайное приобретение.
Когда мы возвращались, солнце стояло в зените. Цикады с громкостью реактивных двигателей приветствовали новый день, а я, в обнимку с горячей Лилой, увешанный коробками, еле полз вверх по дороге, умирая от жары. Внизу море купало морских ежей – оно было так близко, прозрачное, ласковое. Желтое, зеленое, лазурное, синее, кобальтовое, сапфировое… Боже, как жарко.
– Прокопий. Прокопий, ты ходишь на море?
– Да ты что, Макарий! Я уже лет шесть не купался! Спросил тоже!
