Kitobni o'qish: «Мои воспоминания. Под властью трех царей»

«МНЕ КАЖЕТСЯ, ЧТО МОЯ ПРОЗА ОТРАЖАЕТ МЕНЯ ДОВОЛЬНО ВЕРНО»
Последняя гофмейстерина императорского двора и ее мемуарное наследие

Теперь вся жизнь прожита, все перестрадано и переборено, вследствие чего и получилась возможность открыть уста.

Е.А. Нарышкина

В этой книге впервые собраны дошедшие до нас воспоминания Елизаветы Алексеевны Нарышкиной, урожденной княжны Куракиной, которая не только принадлежала к одному из знатнейших русских дворянских родов и была связана семейными узами с российским императорским домом, но и сама сыграла значительную роль в жизни императорской семьи. Ее служба при дворе трех последних российских императоров продолжалась в общей сложности 43 года и закончилась только с отречением Николая II от престола, в наивысшем придворном звании первой статс-дамы и гофмейстерины русской императрицы.

Воспоминания Е.А. Нарышкиной оставались до сих пор практически неизвестными. Причины этого различны: напечатанные в 1906 г. только для друзей «Мои воспоминания», в которых Е.А. Нарышкина излагает события первой половины жизни, были изъяты ею из обращения, сохранились лишь в нескольких экземплярах и не переизданы; книга мемуаров «Под властью трех царей», вышедшая на немецком языке в 1930 г., не была переведена на русский язык, хотя были изданы ее английский и итальянский переводы; отрывки из дневника Е.А. Нарышкиной за 1917 г. – «С царской семьей под арестом» – публиковались лишь в периодике (в 1936 г. в парижской газете «Последние новости»).

* * *

Е.А. Нарышкина, урожденная княжна Куракина, родилась в Петербурге 8 декабря 1838 г. в старинной аристократической семье¹. Ее отец – князь Алексей Борисович Куракин – правнук сподвижника и свояка Петра I князя Б.И. Куракина – дипломат, художник-любитель, музыкант и коллекционер – был человеком увлекающимся и художественно одаренным. По воспоминаниям дочери, «князь Алексей Борисович унаследовал от своей матери пламенную душу, пылкое воображение, впечатлительность, тонкое понимание искусства. Он был высоко образован, любил классиков. Писал сам много: письма, дневники и стихи, по преимуществу, на французском языке, который знал в совершенстве. Эстетическое чувство выражалось и в других формах. Сохранилось много картин его кисти, особенно портретов членов его семейства, также бюст кн. Юлии Федоровны, изваянный им из глины. Музыкальный талант его был несомненный. Он играл на фортепианах прекрасно, с выразительностью и силой, и с удивительной легкостью, никогда не упражняясь в механизме игры. Всегда наизусть. Touché его был легкий и звучный. Он сочинял много музыкальных пьес и романсов, свидетельствующих, как и произведения его в других формах искусства, о его потребности творить и облекать в жизнь идеалы, бушующие в его страстной душе. Эти стремления касались и другой – более серьезной области: философические вопросы его глубоко интересовали, и он много читал, с большим вниманием, подчеркивал карандашом места, ему сочувственные. Душа его была по природе религиозная, и его сердце быстро постигало и принимало учение веры»².

Страстную натуру отца оттенял и уравновешивал спокойный нрав матери Елизаветы Алексеевны – Юлии Федоровны, урожденной Голицыной. Княгиня Юлия Федоровна, в отличие от мужа, обладала твердым характером, самодисциплиной и не терпела всякого рода восторженности. Елизавета Алексеевна, несомненно, унаследовала от матери стойкость характера и трудолюбие, а от отца – эмоциональность и художественный талант, проявившийся впоследствии на литературном поприще.

Поскольку князь А.Б. Куракин долгие годы находился на дипломатической службе, он вместе с женой и четырьмя детьми много лет провел за границей. И потому до пятнадцатилетнего возраста юная княжна жила в Париже. Детство, проведенное во Франции, парижская атмосфера свободы навсегда привили ей уважение к человеческой личности и веротерпимость. Елизавета Алексеевна писала: «…может быть, сознание нашего древнего происхождения и, особенно, что наше детство протекло в свободной стране, было причиной, что нам всем был чужд дух раболепства, мелкого карьеризма, которым так часто заражаются дети, воспитанные в Петербурге, в атмосфере служебных и дворцовых интриг и светской пустоты»³. Важную роль в воспитании дочери играла мать, ненавидевшая «праздность и распущенность» (с. 55)⁴ и приучавшая детей «к внешней и нравственной дисциплине и чувству ответственности». Рассматривая обучение как одну из сторон воспитания, княгиня Ю.Ф. Куракина дала детям хорошее образование. В раннем детстве она сама занималась их обучением, потом они посещали в Париже курсы французского языка и литературы, но самое сильное влияние оказали на юную княжну ее домашние учителя – К.В. Васильев и А.И. Поповицкий. Они развили в ней тягу к учению, умение мыслить, она хорошо знала и любила литературу и историю, научилась понимать внутренние пружины исторических событий, кроме того, интересовалась и впоследствии серьезно увлекалась философией и историей религии. Ее духовным воспитанием занимались такие высокообразованные и нравственно авторитетные люди, как отец Иосиф Васильев, который «положил непоколебимое основание ее религиозной жизни». Елизавета Алексеевна впоследствии отмечала: «Благодаря насаждениям в детстве привычки к нравственной дисциплине, культивированию совести и воли, не в смысле упрямого своеволия, но как силы, доходящей, если нужно, до самоотречения, я достигла того, что к концу моей жизни я могу передать моим детям без изъяна ту монументальную репутацию моей матери и моей бабушки, под сенью которой я начала свою самостоятельную жизнь» (с. 68—69).

После возвращения в Россию в 1853 г. ее родители поступили на службу при императорском дворе, и благодаря матери, назначенной в 1853 г. гофмейстериной⁵ великой княгини Екатерины Михайловны, юной княжне посчастливилось войти в окружение матери Екатерины Михайловны великой княгини Елены Павловны. Царившая там атмосфера высоких умственных и духовных интересов способствовала интеллектуальному и нравственному развитию молодой девушки, поддерживая в ней «природное чувство справедливости, укрепленное впечатлениями детства, проведенного в свободной стране». А благодаря отцу, ставшему в 1856 г. гофмейстером двора великой княгини Марии Николаевны, Елизавета Алексеевна познакомилась с дочерьми великой княгини – юными принцессами Марией и Евгенией Лейхтенбергскими, дружба с которыми оказала благотворное влияние на ее последующую жизнь.

23 апреля 1857 г. Елизавета Алексеевна была назначена фрейлиной императорского двора, и началась ее придворная служба, которая также проходила в круге великой княгини Елены Павловны (она стала фрейлиной великой княгини Екатерины Михайловны). Двор великой княгини Елены Павловны был в те годы центром притяжения ряда выдающихся людей России. Посетителями «четвергов» великой княгини помимо членов императорской фамилии были писатели и поэты, музыканты, ученые, политики, чиновники, дипломаты и общественные деятели, которые обсуждали реформы государственного управления. В 1859—1860 гг. во дворце на Каменном острове работали члены редакционных комиссий, готовившие проект крестьянской реформы. В 1858 г. в Михайловском дворце Елена Павловна открыла первые классы консерватории, а в 1859 г. воплотила в жизнь идею создания Русского музыкального общества. Обладая большим нравственным авторитетом, она сумела создать такие благотворительные учреждения, которые оказали существенное влияние на развитие здравоохранения и образования в России.

1860 год стал переломным для Елизаветы Куракиной: безвременная смерть брата Бориса и связанный с этим глубокий внутренний кризис совершили переворот в ее душе. Впоследствии она вспоминала: «[Т]очно пелена спала с моих глаз, и я поняла, сколько эгоизма было в мечтаниях, наполнивших всю мою жизнь и которые вращались исключительно вокруг моего личного счастья. Личное счастье! Земное! Стоит ли о том думать! В силу сознанной вдруг отеческой Божией любви меня охватило чувство братства со всем человечеством. Все эти обездоленные, которых я не замечала, все эти чердаки и подвалы, наполненные существами, <…> которые стояли так далеко от меня, получили вдруг для меня удивительную близость» (с. 134). «На почве христианства» перед ней впервые встали «социальные вопросы», и тогда она решила «отрешиться от себя» и «служить Богу в лице [своих ближних]» (с. 138—139). С одобрения матери она стала предпринимать некоторые шаги в этом направлении: помогала вести дела, а затем преподавала в школе для крестьянских детей, которую устроил ее отец в имении Степановское, вела уроки в Таврической школе, основанной бароном М.О. Косинским, работала в Крестовоздвиженской общине сестер милосердия, где помогала отцу Александру Гумилевскому. Великая княгиня Елена Павловна, поняв серьезность ее намерений, предложила княжне руководить приютом для пожилых женщин, причем ей, совершенно неопытной девушке, было поручено и ведение финансовых дел.

С этого времени помощь обездоленным сделалась для Елизаветы Алексеевны важным и необходимым делом, а связи в высших государственных сферах часто помогали ей преодолевать трудности на поприще благотворительности.

18 августа 1865 г. Елизавета Алексеевна вышла замуж за Анатолия Дмитриевича Нарышкина и на время оставила придворную службу. Вначале все ее силы были поглощены заботой о детях: в 1866 г. она родила первенца Бориса, который прожил всего два года, затем родились сын Кирилл (28 апреля 1868 г.) и дочь Вера (1874). Но вскоре Елизавета Алексеевна переживает новый душевный кризис, связанный со смертью первенца, а затем новорожденной дочери. И вновь на помощь приходит великая княгиня Елена Павловна: зная, что Нарышкина отправляется за границу, она дает ей поручение увидеться в Париже со своей близкой подругой мадам Андре, для которой благотворительность стала делом жизни и у которой Нарышкина познакомилась с главами многих европейских христианских благотворительных организаций, чей опыт впоследствии очень ей пригодился. Оценивая влияние, которое оказали на ее жизнь великая княгиня Елена Павловна и ее окружение, Е.А. Нарышкина признавалась в письме к А.Ф. Кони в 1926 г.: «Над всем возвышается величавое представление великой княгини Елены Павловны, которую Вы лично не знали, но которую Вы так сумели понять. Для меня служит всегда предметом удивленной гордости, что меня, застенчивую и бесцветную девочку, она удостоила своим вниманием и направила на путь активной благотворительности, дав мне в самостоятельное управление богадельню Еленинского училища. Это была также почва нашего сближения с Эдитой Федоровной [Раден], советами которой я пользовалась в незнакомом для меня деле. Но вскоре великая княгиня приказала мне являться прямо к ней с моими докладами, на которых она иногда меня задерживала с личными вопросами, которые не имели ничего общего с богадельней. Эдита же с того времени сделалась моей путеводительной звездой и лучшим другом до самой ее кончины»⁶.

Дружба с баронессой Э.Ф. Раден была для Елизаветы Алексеевны в интеллектуальном и нравственном смысле настоящей школой. Вместе с ней Елизавета Алексеевна принимала участие в организации помощи нуждающимся воинам в 1876—1878 гг., в работе Мариинского попечительства о слепых, Мариинской попечительской школы кружевниц. Баронесса Раден, полагая, что «ничто так не развивает молодой женский ум, как общение его с мужскими зрелыми умами» (с. 143), способствовала развитию молодой подруги, введя Елизавету Алексеевну в круг своих друзей, в числе которых были К.П. Победоносцев, Ю.Ф. Самарин, К.Д. Кавелин, П.П. Семенов-Тян-Шанский, Ф.М. Дмитриев, Б.Н. Чичерин.

Впоследствии столь же важное место в жизни Елизаветы Алексеевны, составляя одну из ее «сердечных радостей и умственных опор», занимала дружба с первой женщиной – историком церкви, княгиней Е.Г. Волконской. Их связывали общие интеллектуальные интересы⁷, и немаловажным объединяющим их фактом была веротерпимость Нарышкиной, которая объяснялась не только воспитанием (она выросла в католической стране и имела английских гувернанток-протестанток) и превосходным религиозным образованием (у нее был умный и образованный законоучитель отец И.В. Васильев, знаток православия и исследователь католицизма, а затем она сама в Женеве прослушала курс истории религий и истории философии), но и семейными традициями: ее бабка – княгиня Е.Б. Куракина – в начале XIX в. перешла в католичество, католиками были близкие родственники ее мужа: бабка – графиня Е.П. Ростопчина и сестра его матери Софья де Сегюр, а также многие родственники по линии Нарышкиных и Голицыных, жившие в Европе.

Широта религиозных взглядов Нарышкиной, которая проявлялась в свободном общении с представителями разных христианских конфессий (православный священник Иоанн Кронштадтский, протестантский пастор Навиль, кальвинист Лагарп, англиканин Редсток или католик Сегюр), была основана на уважении к другим конфессиям, которые она считала «самыми высокими проявлениями человеческого разума» и изучение которых ее очень «завлекало». Она писала впоследствии: «Моя религия была слишком твердо основана на камне веры и познания, и при том запечатлена победой, одержанной над сомнениями, чтобы эти изучения ее могли поколебать. Они только открывали мне огромный широкий горизонт. Мне казалось, что вместо низкого потолка над моей головой подымаются высокие своды, как у готических соборов, доходящих только почти, но не до неба – так как это все-таки не было христианство. А христианство одно содержит для меня абсолютную истину. В воображаемой мной схеме по этому предмету я представляю ее себе так: каждая из религий, которыми жило и живет нехристианское человечество в течение долгих веков, без сомнения, содержит в себе большую или меньшую часть истины, подобно тому, как в отдельных лучах света, разбивающихся в радугу, содержится тот же световой элемент, несмотря на разность внешнего проявления каждой из его частей. Эти лучи в соединении производят абсолютный свет – как и отдельные доли истины, соединенные в свете Божеского откровения, получаемого в христианстве, сияют вместе сиянием вечным. Мы чувствуем со всем человечеством однородность в нашей потребности верить; поэтому изучение этих таинственных религий так завлекательно. К сожалению, ему предаются большей частью лица, не изучившие серьезно глубины христианства, смешивая его с ежедневным отправлением его обрядов, тогда как они видят древние религии в ореоле их идеальной высоты и восторгаются ими. Какие бы то ни были течения философской мысли (и эти течения сильно колеблют в настоящее время основы наших верований), истина останется истиной, и не раз придется повторить слова Спасителя: “Камень, которым пренебрегли зиждущие, тот стоит во главе угла”» (с. 223).

Расхождения в богословских вопросах не мешали Нарышкиной использовать опыт протестантов и католиков по организации благотворительных учреждений. Можно сказать, именно их конструктивный подход к этому делу утвердил ее в намерении «выйти из области фантазии и идеологии» и заняться реальной помощью людям. Возвращаясь из Европы в 1875 г., Нарышкина уже твердо знала, что хочет воплотить на практике свои идеи улучшения жизни людей – она была сторонницей продолжения реформ сверху («с высоты престола») и собиралась содействовать им на деле, для начала создав у себя в Степановском «настоящую воспитывающую школу, направляющую в желаемом смысле развитие будущего поколения» (с. 227). Во время Русско-турецкой войны 1876—1878 гг. вместе с баронессой Э.Ф. Раден Е.А. Нарышкина помогала организовать Главное попечительство для пособия нуждающимся семействам воинов и вошла в его совет. В 1878 г. она стала членом комитета Общества пособия несовершеннолетним, выходящим из мест заключения. Так началась ее деятельность по оказанию помощи заключенным и их семьям, тогда же Нарышкина впервые столкнулась с проблемой социальной реабилитации бывших заключенных – проблемой, которую она будет пытаться решить многие годы.

Вскоре после смерти матери (в 1881 г.) Е.А. Нарышкиной было предложено вернуться на придворную службу, и в 1882 г. она была назначена обер-гофмейстериной великой княгини Ольги Федоровны, с условием, чтобы у нее оставалось свободное время для семьи и трудов благотворительности, «жертвовать которыми» она «не могла». Елизавета Алексеевна пробыла на этой службе 9 лет, а после кончины великой княгини Ольги Федоровны в 1891 г. была назначена статс-дамой императрицы Марии Федоровны, с 1894 г. – статс-дамой императрицы Александры Федоровны, а с 1910 г. и вплоть до Февральской революции 1917 г. занимала пост гофмейстерины императрицы⁸. За время своей службы при дворе она была отмечена орденом Святой великомученицы Екатерины Малого креста (1907), в 1908 г. получила Мариинский знак отличия за 25-летие, а в 1913 г. – за 30-летие службы в благотворительных учреждениях Ведомства императрицы Марии, в июне 1912 г. ей был пожалован портрет императрицы Александры Федоровны, украшенный бриллиантами, для ношения на груди «для добавления к шифру статс-дамы». Она обладала при дворе значительным влиянием, в чем, хотя и шутя, признавался брат ее, князь Ф.А. Куракин: «Оказывается, что без тебя никакое дело в Петербурге не обходится»⁹.

В 1884 г. подруга Елизаветы Алексеевны принцесса Евгения Максимилиановна Ольденбургская, зная ее опыт и организаторские способности, учитывая ее семейные традиции¹⁰, а главное – стремясь отвлечь от тяжелых мыслей после скоропостижной смерти мужа в 1883 г., предложила ей возглавить Дамский комитет Общества попечительного о тюрьмах¹¹, которым до 1869 г. руководила двоюродная бабка Е.А. Нарышкиной – Т.Б. Потемкина, а затем сама Евгения Максимилиановна. Деятельность Е.А. Нарышкиной в тюремном комитете¹², длившаяся более 34 лет, была направлена на реформирование российской пенитенциарной системы и привела не только к значительному улучшению содержания женщин и обучению детей в местах лишения свободы, но и к облегчению их адаптации к жизни после освобождения из заключения.

Даже после Февральской революции 1917 г., находясь вместе с царской семьей под арестом в Александровском дворце Царского Села, Е.А. Нарышкина продолжала руководить работой комитета и оставила его лишь в июле 1917 г. Деятельность комитета, девизом которого было «Человеколюбием исправлять!», прекратилась сразу после октябрьского переворота 1917 г.

О том, какую роль сыграла Нарышкина в облегчении участи ссыльнокаторжных и их семей, А.Ф. Кони писал: «Я был в 1891 году членом Общества попечения о семьях ссыльно-каторжных, во главе которого стояла его учредительница Е.А. Нарышкина, вносившая в осуществление целей общества сердечное их понимание и большую энергию. Благодаря последней общество получило, путем призыва к пожертвованиям, довольно значительные средства и могло открыть в Горном Зерентуе Забайкальской области приют на 150 детей, попавших в обстановку Нерчинской каторги, – и затем устроить его филиальные отделения еще в двух поселениях. Она же <…> предприняла весьма решительные и настойчивые шаги, чтобы возбудить во властных сферах сознание необходимости отменить телесное наказание для сосланных в Сибирь женщин, и своим влиянием, просьбами и убеждениями дала несомненный толчок к последовавшему в 1893 году решению Государственного совета о такой отмене»¹³.

И, очевидно, не только чувством долга, но и многолетней работой в тюремном комитете с ее опытом посещения тюрем и умением облегчить положение заключенных руководствовалась Е.А. Нарышкина, когда после Февральской революции не оставила в беде семью Николая II и осталась с нею в заточении: она лучше других знала, в каком утешении и помощи нуждаются заключенные. Она даже предлагала остаться с больными царскими детьми до их выздоровления, дав возможность царской чете бежать, если появится такая возможность¹⁴. Елизавета Алексеевна пробыла под арестом до 14 мая 1917 г. и была вынуждена покинуть царскую семью вследствие тяжелой болезни и из-за боязни умереть, не повидав своих родных. Она не прерывала связи с венценосными узниками, и даже когда их увезли в Тобольск, она нашла возможность обмениваться письмами с императрицей¹⁵.

Тревожиться в ту пору за судьбу своих близких у Нарышкиной были все основания: уже в марте 1917 г., сразу после отречения Николая II, был арестован ее зять – граф Д.Н. Татищев. В июне его освободили, а летом 1918 г. снова арестовали вместе с сыном Николаем (1896—1985), которого в начале 1919 г. отпустили¹⁶, он уехал на фронт, бежал в Крым и в 1922 г. оказался в эмиграции. Сам Дмитрий Николаевич был расстрелян в ночь с 13 на 14 сентября 1919 г. Ее двадцатилетний внук Кирилл Кириллович Нарышкин (1897—1917) в ноябре 1917 г. отправился из Петрограда в Москву и пропал без вести. Ее сын Кирилл был арестован в начале 1918 г., заключен в Петропавловскую крепость, где матери удалось его навестить, и умер в тюремной больнице в 1924 г. Его жену Наталью Кирилловну Нарышкину в 1925 г. выслали в Чердынь, затем в Оренбург, где расстреляли 23 октября 1937 г.¹⁷, а их младший сын Петр Кириллович Нарышкин (1902 – ?) провел несколько лет в ссылке и погиб в лагере (по некоторым сведениям – в Карлаге) во время войны. Ее внучка – графиня Ирина Дмитриевна Татищева¹⁸ – была арестована в сентябре 1923 г. и в 1924 г. выслана в Пермь; ей с семьей разрешили уехать из России в 1932 г.¹⁹ В 1924 г. была арестована и сослана сначала в Тобольск, а затем переведена в Пермь дочь Елизаветы Алексеевны – графиня В.А. Татищева, в 1926 г. ей (как потомку декабристов, в связи с годовщиной в 1925 г. восстания декабристов) разрешили уехать из России во Францию²⁰. В России осталась лишь старшая дочь Веры Анатольевны – Елизавета Дмитриевна Татищева (1894—1970), не захотевшая уезжать из России, принявшая новый строй и всю жизнь посвятившая воспитанию детей в дошкольных учреждениях²¹.

Сама Елизавета Алексеевна после освобождения из-под ареста в мае 1917 г. вела жизнь странницы. Создавая убежища для женщин, выходящих из заключения, Е.А. Нарышкина не предполагала, что сама окажется в их положении. В июне 1917 г. она собиралась воспользоваться одним из таких убежищ, но оно оказалось небезопасным, и Елизавета Алексеевна оставалась в Царском Селе, пока в октябре 1917 г. не приняла приглашение Е.П. Васильчиковой поселиться вместе с дочерью в Петрограде на Сергиевской улице²², где они прожили до лета 1918 г. После ареста зятя и внука она сняла квартиру неподалеку и пробыла там до конца 1919 г. Зиму 1920 г. Нарышкина провела в монастыре под Новгородом, о чем сообщала в письме к А.Ф. Кони 9 мая 1920 г.²³ Весной 1920 г. В.А. Татищева привезла мать в Москву, где Елизавете Алексеевне «предложил хорошую комнату в своем доме разбогатевший крестьянин» из Степановского²⁴. Зимой 1920—1921 гг. Е.А. Нарышкина переехала в село Ивашково, неподалеку от Степановского, где крестьяне укрывали ее и снабжали всем необходимым²⁵. В августе 1921 г. в Ивашково приехала В.А. Татищева с дочерьми, они провели там некоторое время и увезли Нарышкину в Москву. Елизавета Алексеевна пробыла в Москве до 1925 г., когда ей разрешено было уехать из России. Она направилась во Францию через Финляндию, по пути побывав в Дании, а в начале июля 1925 г. уже была во Франции, в Буа-Коломб²⁶.

Оказавшись на чужбине, Е.А. Нарышкина не утратила ни стойкости, ни деятельного отношения к жизни. 11 июня 1925 г. она отмечает: «Ну, вот и начинается новая полоса моей жизни, и это – в 86 лет! Подумать только, что я прожила так долго, прошла через столько перевоплощений и осталась самой собой! Что, несмотря на многочисленные удары, изменившие всю мою жизнь, я не потеряла рассудка! Да, это я, и это с меня спросится за то, с чем я подойду к великому дню, когда начнется моя вечная жизнь. Господь даровал мне ясный ум, и я всегда знала об этом, но воля моя по природе слаба, я не умею противиться своим земным желаниям. И все же я ощущаю руку Божью, которая вела меня, и благодарю Господа за испытания и страдания, которые выпали на мою долю как дар Его милости. Осмеливаюсь надеяться, что я не оттолкнула Его любви своими бесконечными прегрешениями и что он будет хранить меня до конца моих дней!»²⁷

Она снова ищет пристанища – «сначала у Армии спасения, потом у протестантских сестер»²⁸, ей приходится заботиться о хлебе насущном, она не приемлет бездействия, тревожится за судьбу своих, как ей кажется, непрактичных близких и пишет в дневнике 31 июля 1926 г.: «Сейчас не время <…> предаваться нытью, которое ни к чему не ведет. Надо жить и обеспечивать жизнь тем, кто от нас зависит»²⁹. При этом ее не оставляют боль и тревога за судьбу России и монархии. Она записывает: «Со жгучим интересом я читаю все, что доходит до нас, о событиях и разногласиях в бандитском правительстве, которое хозяйничает в нашей несчастной стране. Пора было бы совершить решительный государственный переворот и восстановить монархию, страна примет ее с воодушевлением. По-моему, кажется, я единственная, кто об этом говорит, надо утвердить великий принцип легитимности³⁰. А легитимный суверен – несомненно, Николай. Дело не в его достоинствах, дело в его неоспоримом праве. Надо, чтобы этот принцип был признан всем народом независимо от суждений и оценок того, кто его представляет, и чтобы, прежде всего, этот принцип признала семья. Чтобы великий князь Николай поставил на службу этому принципу свою популярность и свою шпагу – и чтобы императрица-мать отказалась от своей ребяческой веры в сказку о том, что император жив и скрывается. Во враждебности к Кириллу с ее стороны есть много от старой семейной вражды, и, конечно, было бы еще одним ударом для нее видеть, как кто-то займет место ее детей. Ей не хватает высоты души, чтобы подняться над этими личными счетами и антипатиями и признать, прежде всего, что спасение России – в объединении народа вокруг скипетра, вокруг одного человека, каким бы слабым он ни был. Самым лучшим было бы пресечь требования всех партий, которые противоречат друг другу и ведут к взаимному уничтожению. Я по-прежнему очень привязана к императрице [Марии Федоровне], будучи, наверное, последней из тех, кто окружал ее после приезда в Россию. Я ее люблю и восхищаюсь ее чистым и любящим сердцем, ее полной достоинства жизнью и благородством ее чувств. Я глубоко предана ей моим сердцем, но мой рассудок не может не видеть, насколько ошибочен избранный ею путь и насколько ее отказ видеть Кирилла усиливает распри в императорской семье и раздоры среди эмиграции. Великий князь Николай стареет в бездействии»³¹.

Последние годы жизни Е.А. Нарышкина провела в «Русском доме» в Сен-Женевьев-де-Буа, где скончалась 20 октября 1928 г. и была похоронена на русском кладбище. На ее кончину откликнулась некрологом парижская газета «Возрождение»: «Статс-дама, гофмейстерина, кавалерственная дама Елизавета Алексеевна Нарышкина, рожденная княжна Куракина, тихо скончалась на 90-м году жизни, в Русском Доме в Ste-Genevieve des Bois 17(30) октября в 11 ч. 30 мин. вечера. Погребение на местном кладбище после отпевания в домовой церкви Русского Дома и литургия, которая начнется в 10 ч. утра в пятницу 20 окт. (2 ноября), о чем объявляет Русский Дом. Панихиды ежедневно в 3 ч. д. Поездка с вокзала Quai d’Orsay до станц. St-Michel-sur-Orge»³².

Такова внешняя канва жизни высокопоставленной и влиятельной придворной дамы, деятельной благотворительницы Е.А. Нарышкиной. Но помимо этого была другая Елизавета Алексеевна: Zizi, как все ее называли с детства, была восторженной фантазеркой, что не вызывало одобрения ее матери³³. Эмоциональная натура девочки искала выход и нашла его в сочинении стихов и в писании дневника, в котором она «стала изливать» «избыток своих ощущений» (с. 257). В отрочестве и юности ее внутренняя жизнь настолько была далека от реальности, что возникло ощущение раздвоенности. Е.А. Нарышкина так описывала свое состояние: «Моя жизненность была так велика, что она создавала свою область фантазии и мечты, помимо всего окружающего. С этого времени, как мне кажется, начинается то раздвоение жизни, которое было моим уделом в течение долгих лет до той поры, пока, достигши наконец пристани, я могла собрать аккорд из бывших так часто болезненных диссонансов» (с. 83). Но в периоды острых душевных переживаний это чувство возвращалось, и вновь она замечала: «Внешняя жизнь текла по-прежнему: раздвоение между ней и моим внутренним миром было ужасно – но никто его не подозревал» (с. 179). В дневниках раздвоенность преодолевалась: в них мирно соседствовали излияния чувств, фантазии, стихи и точное, почти протокольное изложение событий. Обладая «редкой непроизвольной» памятью³⁴, Елизавета Алексеевна с ранних лет подробно описывала все происходившее вокруг, а окружали ее с детства «интересы общественного характера», которыми жила ее семья – семья дипломата и высокопоставленного придворного, связанного родственными узами с знатными и влиятельными семьями Европы. К тому же почти вся семья Куракиных находилась на службе при императорском дворе: отец – у великой княгини Марии Николаевны, мать – у великой княгини Екатерины Михайловны, а позднее у цесаревны Марии Федоровны, сестра Александра (с 1866 г.) – у цесаревны, затем императрицы Марии Федоровны, сама Елизавета Алексеевна – сначала у великой княгини Екатерины Михайловны, потом у великой княгини Ольги Федоровны, затем у императрицы Александры Федоровны. Находясь в гуще жизни императорской семьи, Е.А. Нарышкина обладала информацией о политических событиях и решениях высшей государственной власти из первых рук. Поэтому политика находит отражение в ее дневниках, даже когда она пишет о своих переживаниях или семейных событиях. Начав вести дневник (а писала она его по-французски, поскольку это был ее первый «природный» язык) сначала для того, чтобы было кому «поверить свои восторги», и называя его «милым и скромным наперсником» («cher et discret confident»), которому можно излить свою душу и высказать любую тайну, Нарышкина делает его хранителем не только собственных мыслей и чувств, но и важных cведений, касающихся политической жизни России. Выдержка и умение скрывать свои чувства позволили ей на протяжении многих лет находиться на службе при дворе, часто не имея возможности высказать свое мнение, и потому лишь в дневниках она позволяла себе «открыть уста». Она делилась своими мнениями только с очень близкими друзьями, такими, как юрист, писатель и общественный деятель А.Ф. Кони. Она не показывала никому свои дневниковые записи, даже отцу, хотя «была очень близка к нему». Нарышкина вспоминала: «Он читал мне все свои записки, размышления, стихи, наполнявшие несколько толстых тетрадей, и находил во мне понимание и отзывчивость, но я никогда не говорила ему о себе» (с. 212). Лишь с течением времени она стала осознавать ценность своих записей не только для себя, но и для других и почувствовала необходимость поделиться своим жизненным опытом.