Север и Юг

– Если бы Бог существовал, я бы попросил его только об одном – благословить вас.

Маргарет ушла от них очень грустная и задумчивая.

Она опоздала домой к чаю. В Хелстоне опоздание к столу миссис Хейл расценивала как тяжелый проступок, но теперь подобные вольности, казалось, перестали раздражать ее, хотя в глубине души Маргарет страстно желала, чтобы мама отчитала ее, как в добрые старые времена.

– Ты нашла служанку, дорогая?

– Нет, мама, эта Энн Бакли ни за что бы не подошла.

– Полагаю, теперь моя очередь изображать из себя принца, примеряя милтонским девушкам туфельку служанки, – сказал мистер Хейл. – Вы обе потерпели поражение, как знать, может удача улыбнется мне.

Маргарет едва смогла улыбнуться в ответ на эту маленькую шутку, так она была подавлена тем, что увидела в доме Хиггинсов.

– Что ты собираешься сделать, папа? – спросила она

– Ну, я мог бы обратиться к какой-нибудь уважаемой женщине, чтобы она порекомендовала мне девушку, хорошо известную ей или ее слугам.

– Очень хорошо. Но сначала мы должны найти такую уважаемую женщину.

– Вы ее нашли. Я уже завлек ее в ловушку, и вы поймаете ее завтра, если постараетесь.

– О чем вы говорите, мистер Хейл? – с любопытством спросила его жена.

– Ну, мой образцовый ученик (как называет его Маргарет) сегодня сказал мне, что его мать завтра собирается навестить миссис и мисс Хейл.

– Миссис Торнтон! – воскликнула миссис Хейл.

– Его мать, о которой он нам рассказывал? – спросила Маргарет.

– Я полагаю, у него только одна мать и ее имя миссис Торнтон, так что вы обе правы, – ответил мистер Хейл.

– Я бы хотела посмотреть на нее. Должно быть, она необычная женщина, – добавила миссис Хейл. – Возможно, у нее на примете есть девушка, которая устроила бы нас и согласилась бы у нас работать. Она представляется мне бережливой, экономной женщиной, думаю, что она мне понравится.

– Моя дорогая, – сказал мистер Хейл встревоженно, – прошу вас, не обольщайтесь прежде времени. Я полагаю, миссис Торнтон так же высокомерна и горда, как и наша маленькая Маргарет. И думаю, она не любит говорить ни о своем прошлом, ни о своих прежних невзгодах, ни об экономии. Я уверен, лучше не подавать виду, что мы знаем ее историю.

– Но, папа, кажется, мне не свойственно высокомерие. Хотя ты постоянно упрекаешь меня в этом, я не могу согласиться с тобой.

– Я не знаю, высокомерна ли миссис Торнтон. Но из того, что я узнал от ее сына, полагаю, что так оно и есть.

Однако характер миссис Торнтон не слишком занимал Маргарет. Ей лишь хотелось знать, должна ли она присутствовать при этом визите, поскольку он помешал бы ей пойти навестить Бесси в первой половине дня. Однако, поразмыслив, она решила, что в любом случае должна остаться дома и помогать матери.

Глава XII
Утренние визиты

Ну, я полагаю, мы должны.

Друзья на совете

Мистеру Торнтону пришлось приложить немало усилий, чтобы убедить мать нанести ответный визит Хейлам. Она не часто соблюдала светские формальности, а когда ей приходилось это делать, она выполняла свои обязанности скрепя сердце. Сын подарил ей коляску, но она запретила ему держать лошадей. И они нанимали лошадей лишь для торжественных случаев, когда миссис Торнтон выходила в свет. Не далее как две недели назад она наняла лошадей на три дня и нанесла визиты всем своим знакомым и теперь могла спокойно сидеть в своем кресле, ожидая, когда те в свою очередь придут к ней. Крэмптон находился слишком далеко, чтобы идти туда пешком. И миссис Торнтон несколько раз переспрашивала сына, в самом ли деле он желает, чтобы она потратилась на кеб и съездила к этим Хейлам. Она была бы рада, если бы без этого можно было обойтись. Миссис Торнтон заявила, что «нет смысла поддерживать близкие отношения со всеми учителями Милтона; это все равно как если бы ты захотел, чтобы я навестила жену учителя танцев Фанни!».

– Я бы так и поступил, мама, если бы у мистера Мейсона и его жены было так же мало друзей, как у Хейлов в этом незнакомом для них месте.

– Ну, полно, полно! Я поеду к ним завтра. Я хочу только, чтобы ты точно понимал, чего хочешь.

– Если ты поедешь завтра, я закажу лошадей.

– Чепуха, Джон. Можно подумать, ты сделан из денег.

– Нет, пока не совсем. Но насчет лошадей мое решение твердо. Последний раз, когда ты выезжала в кебе, ты приехала домой с головной болью от тряски.

– Смею сказать, что я никогда не жаловалась на это.

– Нет, моя мать никогда не жалуется, – сказал он с гордостью. – Вот поэтому мне стоит лучше присматривать за тобой. И раз Фанни теперь здесь, небольшая поездка пойдет ей на пользу.

– Она сделана из другого теста, Джон. Она не вынесет этого.

Сказав это, миссис Торнтон замолчала, ей не хотелось долго распространяться на эту тему. Она испытывала невольное презрение к слабости, а в отличие от матери и брата Фанни обладала слабым характером. Миссис Торнтон не была женщиной, склонной к излишним рассуждениям, ее здравый смысл и твердость не позволяли ей вести долгие споры даже с самой собой. Она интуитивно чувствовала, что ничто не сможет укрепить характер Фанни, ничто не сможет научить ее терпеливо сносить неприятности или смело встречать трудности. И хотя миссис Торнтон с болью признавала недостатки дочери, она относилась к ней со своего рода жалостливой нежностью – так обычно матери относятся к слабым и больным детям. Человек посторонний или невнимательный мог бы предположить, что миссис Торнтон с большей любовью относится к Фанни, чем к Джону. Но он бы глубоко ошибся. Самая открытость и даже некоторая бесцеремонность, с которой мать и сын высказывали друг другу все, что было у них на душе, указывала на доверительные отношения между ними. А неловкая доброта миссис Торнтон по отношению к дочери, стыд, с которым она скрывала недостаток всех лучших качеств в собственном ребенке, сама обладая ими и высоко ценя их в других, – этот стыд выдавал отсутствие прочной привязанности. Сына она называла только Джоном; «милая», «дорогая» и тому подобные слова были предназначены для Фанни.

Но сердце матери благодарило Бога за сына день и ночь, и она гордилась им.

– Фанни, дорогая, сегодня я собираюсь заложить лошадей в коляску, чтобы поехать и навестить этих Хейлов. Почему бы тебе не поехать со мной и не повидать няню? Это по пути, она всегда рада видеть тебя. Ты можешь побыть там, пока я буду у миссис Хейл.

– О! Мама, это так далеко, а я так устала.

– От чего? – спросила миссис Торнтон, слегка нахмурив брови.

– Я не знаю, погода наверно. От нее такая слабость. Не могла бы ты привезти няню сюда, мама? Коляска доставит ее сюда, и она сможет провести остаток дня здесь. Я знаю, ей это понравится.

Миссис Торнтон не ответила, но положила свое шитье на стол и, казалось, задумалась.

– Но ей придется возвращаться домой поздно, – заметила она наконец.

– О, я найму кеб. Я бы ни в коем случае не позволила ей идти домой пешком.

В этот момент в комнату зашел мистер Торнтон, чтобы попрощаться с матерью перед уходом на фабрику.

– Мама! Я зашел только сказать, что если у тебя на примете есть какая-нибудь девушка, которая могла бы ухаживать за больной миссис Хейл, то скажи ей об этом.

– Если что-то узнаю, то скажу. Но я сама никогда не болела, поэтому не знаю капризов больных.

– Ну, у тебя же есть Фанни, а у нее вечно что-нибудь болит. Возможно, она сможет что-нибудь предложить, не так ли, Фан?

– Вовсе не всегда болит, – обиделась Фанни. – И я не собираюсь ехать с мамой. У меня сегодня болит голова, и я никуда не поеду.

Мистер Торнтон выглядел недовольным. Взгляд матери был прикован к шитью, над которым она усердно трудилась.

– Фанни! Я хочу, чтобы ты поехала, – сказал он властно. – Это пойдет тебе на пользу. Ты обяжешь меня, если поедешь, и без лишних разговоров.

Сказав это, он быстро вышел из комнаты.

Если бы он остался чуть дольше, Фанни, наверное, расплакалась бы из-за его властного тона, особенно из-за слов «ты обяжешь меня». Но все было уже сказано. И она лишь проворчала, поджав губы:

– Джон всегда говорит, будто я притворяюсь больной, но я никогда не притворяюсь. Кто эти Хейлы, из-за которых он так суетится?

– Фанни, не говори так о своем брате. У него есть на то причины, иначе он не настаивал бы на этом визите. Поторапливайся и приведи себя в порядок.

Но маленькая перебранка между сыном и дочерью не заставила миссис Торнтон относиться более благожелательно к «этим Хейлам». Ее ревнивое сердце повторило вопрос дочери: «Кто они такие, что он так беспокоится о том, чтобы мы уделили им внимание?» Этот вопрос постоянно вертелся у нее в голове, как назойливый припев к песне. Фанни же скоро забыла свои обиды, отдавшись всецело созерцанию себя в новой шляпке перед зеркалом.

Миссис Торнтон была женщиной нелюдимой и застенчивой. Только в последние годы у нее появилось достаточно свободного времени, чтобы выходить в общество. Но общество ей не доставляло удовольствия. Ей вполне хватало званых обедов у себя и обсуждения чужих званых обедов. Но этот визит к совершенно незнакомым людям – дело другое. Она чувствовала себя неловко и оттого выглядела особенно суровой и неприветливой, входя в маленькую гостиную Хейлов.

Маргарет вышивала на небольшом кусочке батиста узор для одежды будущего малыша Эдит. «Пустое, бесполезное занятие», – заметила про себя миссис Торнтон. Ей больше понравилось двойное вязание миссис Хейл, оно выглядело более практичным. Комната была заполнена безделушками, так что уборка здесь занимала много времени, а время у людей ограниченного достатка измерялось деньгами.

Миссис Торнтон сделала все эти замечания про себя, пока произносила обычные банальности, которые говорят большинство людей, пытаясь скрыть свои чувства. Миссис Хейл отвечала с усилием, ее мысли вертелись вокруг старинного кружева, украшавшего одежду миссис Торнтон.

– Кружева, – как она впоследствии заметила Диксон, – старинные английские, их уже не делают лет семьдесят, и их уже не купить. Это, должно быть, фамильная ценность, доставшаяся ей от предков.

Несомненно, владелица этих фамильных кружев была достойна чего-то большего, чем слабые попытки миссис Хейл угодить гостье и поддержать разговор. Маргарет, судорожно искавшая тему для разговора с Фанни, слышала, как ее мать и миссис Торнтон погрузились в бесконечное обсуждение нравов и пороков прислуги.

– Я полагаю, вы не любите музыку, – сказала Фанни, – я не вижу у вас пианино.

– Я люблю слушать хорошую музыку, но сама играю не слишком хорошо. А папа и мама к музыке равнодушны, поэтому мы продали наше старое пианино, когда переезжали сюда.

– Удивительно, как вы можете жить без него. Оно мне кажется просто необходимым для жизни.

«Пятнадцать шиллингов в неделю, из которых три откладывались! – подумала про себя Маргарет. – Но она, должно быть, очень молода. Она могла просто не помнить об этом. Но она должна знать о том времени».

Маргарет ответила довольно холодно:

– Полагаю, у вас здесь бывают хорошие концерты.

– О да! Великолепные! Только там бывает слишком много народу, и это хуже всего. Туда пускают всех без разбору. И каждый уверен, что слышит там последние новинки. На следующий день после концерта все бегут к Джонсону заказывать ноты.

– Вы любите новую музыку просто за ее новизну?

– О, каждый знает, что в Лондоне это модно, иначе певцы здесь исполняли бы другую музыку. Вы, конечно, бывали в Лондоне.

– Да, – ответила Маргарет, – я жила там несколько лет.

– О! Лондон и Альгамбра^[10] – вот два места, что я хочу посетить.

– Лондон и Альгамбра!

– Да, с тех пор, как я прочитала «Истории об Альгамбре». Вы не читали их?

– Боюсь, что нет. Но уверена, что вы вполне можете съездить в Лондон.

– Да, как-нибудь, – сказала Фанни, понизив голос. – Мама сама никогда не была в Лондоне и не может понять моего желания. Она очень гордится Милтоном, этим грязным, задымленным городом. Кажется, именно грязь и дым ей и нравятся.

– Если миссис Торнтон прожила здесь несколько лет, я вполне могу понять ее любовь к этому городу, – сказала Маргарет своим чистым, звонким голосом.

– Что вы говорите обо мне, мисс Хейл? Могу я поинтересоваться?

Маргарет не была готова ответить на этот вопрос, немного удививший ее, поэтому ответила мисс Торнтон:

– О мама! Мы только пытались выяснить, за что ты так любишь Милтон.

– Благодарю, – ответила миссис Торнтон. – Но я не думаю, что моя естественная привязанность к этому месту, где я родилась и выросла, где прожила много лет, требует каких-то объяснений.

Маргарет была рассержена. Из-за ответа Фанни могло показаться, будто они дерзко обсуждали чувства миссис Торнтон. Но Маргарет также возмутили бесцеремонные манеры старой дамы.

Миссис Торнтон продолжила после небольшой паузы:

– Вы знаете что-нибудь о Милтоне, мисс Хейл? Вы видели какую-нибудь из наших фабрик? Наши великолепные склады?

– Нет! – ответила Маргарет. – Пока еще нет.

Ей показалось, что, скрывая свое полное безразличие к таким местам, она уклоняется от правды, и поэтому она продолжила:

– Конечно, папа взял бы меня посмотреть фабрики, если бы я интересовалась ими. Но я на самом деле не нахожу удовольствия в изучении цехов и складов.

– Это очень любопытные места, – заметила миссис Хейл, – но там всегда так много шума и пыли. Я помню, однажды вышла в сиреневом шелковом платье поискать свечи и оно было совершенно испорчено.

– Вполне возможно, – сказала миссис Торнтон сухим, недовольным тоном. – Я просто думала, что, поскольку вы недавно приехали жить в город, который занял видное положение в стране благодаря развитию промышленности, вы могли бы поинтересоваться и посетить некоторые фабрики. Подобных им нет больше нигде в королевстве. Если мисс Хейл изменит свое мнение и снизойдет до того, чтобы поинтересоваться фабриками Милтона, я могу только сказать, что буду рада достать ей разрешение посетить ситценабивной цех или прядильные цеха на фабрике моего сына. Вы там увидите самые последние усовершенствованные станки и машины.

– Я так рада, что вы не любите фабрики, мастерские и подобные вещи, – сказала Фанни полушепотом, поднявшись, чтобы присоединиться к своей матери, которая собралась покинуть дом Хейлов.

– Я думаю, что мне хотелось бы знать все о них, будь я на вашем месте, – тихо ответила Маргарет.

– Фанни, – сказала ее мать, когда они отъехали, – мы будем любезны с этими Хейлами, но не заводи необдуманной дружбы с их дочерью. Такая дружба не доведет до добра. Мать выглядит очень больной, но кажется женщиной милой и тихой.

– Я не собираюсь заводить никакой дружбы с мисс Хейл, мама, – ответила Фанни недовольно. – Я думала, я выполняю свою обязанность, разговаривая с ней и пытаясь развлечь ее.

– Ну, во всяком случае, Джон должен быть теперь удовлетворен.

Глава XIII
Глоток свежего воздуха

 
Эти сомнения, тревоги, страх, и боль,
И муки – всего лишь тени напрасные,
Что уйдут, когда придет смерть;
Мы можем пересечь безводные пустыни,
Пробраться через мрачный лабиринт
И пройти сквозь темноту подземелья.
Если следовать воле Всевышнего,
Мрачнейшие дороги, темнейшие пути
Выведут нас на небеса.
И мы, выброшенные на разные берега,
Встретимся, пройдя опасный жизненный путь,
В доме нашего Небесного Отца!
 

Р. К. Тренч

Едва гостьи удалились, Маргарет быстро поднялась к себе, надела шляпку и шаль и отправилась к Бесси Хиггинс, чтобы посидеть с ней хоть немного. Пока Маргарет шла по переполненным людьми узким улицам, она чувствовала на себе заинтересованные взгляды, как будто вопрошавшие, что привело ее к ним.

Мэри Хиггинс, младшая сестра Бесси, попыталась как могла прибрать дом к предстоящему визиту Маргарет. В центре комнаты пол из грубого камня был вычищен, но под стульями, столом и вокруг стен так и остался нетронутый темный слой пыли. Хотя день был жарким, в очаге горел огонь, и в комнате было ужасно душно. Маргарет не догадывалась, что, затопив камин, Мэри хотела продемонстрировать ей свое гостеприимство, хотя, возможно, эта томительная для других жара была необходима Бесси. Сама Бесси лежала на кушетке, поставленной у окна. Она чувствовала себя намного слабее, чем вчера, но с трудом приподнималась каждый раз, заслышав на улице незнакомые шаги, чтобы посмотреть, не идет ли Маргарет. И теперь, когда Маргарет была здесь и сидела на стуле рядом с ней, Бесси лежала спокойная и довольная, вглядываясь в лицо гостьи, касаясь ее одежды, по-детски восхищаясь дорогой тканью.

– Я раньше никогда не понимала, почему эти люди в Библии так любили носить мягкие одежды. Но это, должно быть, так приятно – носить такие платья, как у вас. Я таких прежде не видела. На наших улицах полно разряженных красавиц, но их платья слишком яркие, просто режут глаза, а такие цвета, как у вас, успокаивают меня. Где вы взяли такое платье?

– В Лондоне, – ответила Маргарет, немного повеселев.

– Лондон! Вы бывали в Лондоне?

– Да! Я жила там несколько лет. Но мой настоящий дом в деревне на самом краю леса.

– Расскажите мне о своем доме, – попросила Бесси. – Мне нравится слушать, как рассказывают о деревне, о деревьях в лесу и тому подобных вещах. – Она откинулась назад, закрыла глаза, сложив руки на груди, и лежала совершенно неподвижно, приготовившись слушать Маргарет.

Маргарет никогда не говорила о Хелстоне с тех пор, как покинула его, разве что случайно упоминала название в разговоре. Но в мечтах она видела его, пожалуй, даже более отчетливо, чем в жизни, и, когда ночью она проваливалась в сон, ее память странствовала по всем дорогим и милым местам. Сердце Маргарет было открыто для бедной девушки, и она решилась нарушить молчание.

– О Бесси, я так любила дом, который мы оставили! Мне бы хотелось, чтобы ты его увидела. Я не могу передать словами и половину его красоты. Там везде стоят зеленые деревья, раскинув свои ветви над землей, и в их тени прохладно даже в полдень. И хотя каждый листок кажется неподвижным, в лесу все время слышен шелест, словно тихий голос, звучащий вдали. Дерн в лесу то мягкий и нежный, как бархат, то холодный и влажный, оттого что впитал воду из небольшого, журчащего где-то в траве ручейка. А в других частях леса раскинулись заросли папоротника, они словно волны морские – то совсем темные в тени деревьев, то освещенные золотыми лучами солнца.

– Я никогда не видела моря, – пробормотала Бесси. – Но продолжайте.

– А потом ты выходишь из леса на холмистую равнину, и вершины холмов кажутся выше, чем кроны деревьев…

– Я рада это слышать. Я здесь все время задыхаюсь и как будто падаю в пропасть. Когда я выходила гулять, мне всегда хотелось подняться высоко-высоко, чтобы видеть далеко и вдохнуть воздух полной грудью. Я задыхаюсь здесь, в Милтоне, но думаю, что этот шелест деревьев, о котором вы говорили, просто ошеломил бы меня. У меня и так все время болит голова из-за шума на фабрике. Но там, на этих холмах, там, наверное, тихо?

– Да, – ответила Маргарет, – только высоко в небе можно услышать жаворонка. Иногда я слышала, как фермеры перекликаются с работниками. Но их голоса доносились издалека, и мне нравилось думать, что там, вдали, люди усердно работают на полях, пока я сижу в вереске и ничего не делаю.

– Я раньше думала, что если бы у меня был свободный день и я могла бы ничего не делать, а только отдыхать в каком-нибудь спокойном тихом месте вроде того, о чем вы только что говорили, то, наверное, отдых подбодрил бы меня. Но сейчас я ничего не делаю целыми днями, а все равно устаю от безделья так же, как от своей работы. Иногда я так устаю, что думаю, я даже не смогу наслаждаться небесами, не передохнув хоть немного сначала. Я очень боюсь, что отправлюсь прямиком туда, не поспав хоть недолго в могиле.

– Не бойся, Бесси, – сказала Маргарет, положив ладонь на руку девушки. – Бог может дать тебе лучший отдых, чем безделье на земле или глубокий сон в могиле.

Бесси вздрогнула и тихо сказала:

– Если бы мой отец не говорил так… Вы ведь сами слышали… У него в мыслях нет ничего плохого, как я сказала вам вчера и повторю снова и снова. И я совсем не верю ему днем, но все же ночью, когда я в лихорадке, в полусне, в полубреду, все снова наваливается на меня. О, так плохо! И я думаю, что лучше бы было умереть, чем надрывать себе сердце и жить здесь среди этого бесконечного фабричного шума, чем мечтать о минуте тишины, чем дышать этим пухом и чувствовать, как он заполняет легкие, – я так жду смерти ради одного глотка чистого воздуха, о котором вы говорили. Моя мама умерла, и я никогда не смогу сказать ей снова, как я любила ее, не смогу рассказать обо всех своих горестях, и если эта жизнь – смерть, если нет Бога, чтобы утереть слезы со всех глаз… Так-то, так-то! – Бесси выпрямилась и с неожиданной силой сжала руку Маргарет. – Я могу сойти с ума и убить вас, я правда могла бы…

Она откинулась на подушку, совершенно обессиленная. Маргарет опустилась перед ней на колени:

– Бесси, у нас есть Отец Небесный.

– Я знаю это! Я знаю это! – стонала Бесси и беспокойно металась на кровати. – Я грешница. То, что я говорю, грешно. О, не бойтесь меня, не бойтесь приходить ко мне. Я не трону и волоска на вашей голове. И, – открыв глаза и посмотрев пристально на Маргарет, – я верю, возможно, больше, чем вы, в то, что нам предопределено. Я читала книгу Откровения до тех пор, пока не выучила ее наизусть. И я никогда не сомневаюсь, когда бодрствую и в здравом уме, что приду к блаженству.

– Давай не будем говорить о том, какие фантазии приходят тебе в голову, когда ты в лихорадке. Я бы хотела услышать о том, как вы жили, когда ты была здорова.

– Я думаю, что была еще здорова, когда мама умерла, но с тех пор я никогда не чувствовала себя достаточно сильной. Я начала работать в чесальном цехе, пух попал в мои легкие и отравил меня.

– Пух? – переспросила Маргарет.

– Пух, – повторила Бесси, – маленькие волокна хлопка. Когда его расчесывают, они летают в воздухе, будто мелкая белая пыль. Говорят, он оседает на легких и сжимает их. Почти все, кто работает в чесальном цехе, чахнут, кашляют и плюют кровью, потому что они отравлены пухом.

– Но разве им нельзя помочь? – спросила Маргарет.

– Откуда мне знать? Иногда в чесальных цехах ставят такое большое колесо, оно крутится, от него начинается сквозняк и выгоняет пыль. Но колесо стоит очень дорого, пятьсот или шестьсот фунтов, и не приносит выгоды. Поэтому только несколько хозяев поставили его. И я слышала, будто многим не нравится работать там, где стоит это колесо, потому что из-за него они сильнее чувствуют голод, ведь они уже привыкли глотать пух, а теперь обходятся без него, и еще, если нет колеса, им больше платят. Поэтому колесо не нравится ни хозяевам, ни рабочим. Но я знаю, что хотела бы работать в том месте, где стоит колесо.

– Твой отец знал об этом? – спросила Маргарет.

– Да! И он очень сожалел. Но наша фабрика была самой лучшей, там работали хорошие люди, а отец боялся отпустить меня в незнакомое место. Многие тогда называли меня красивой, хотя теперь вам бы это и в голову не пришло. Мне не нравилось, когда обо мне слишком пеклись, а мама все твердила, что Мэри нужно учиться, а отец все покупал книги и ходил на разные лекции. Нужно было много денег, поэтому я просто работала, и теперь, в этой жизни, я никогда не избавлюсь от этого непрерывного шума в ушах и пуха в горле. Вот и все.

– Сколько тебе лет? – спросила Маргарет.

– В июле будет девятнадцать.

«И мне тоже девятнадцать», – подумала Маргарет, грустно глядя на Бесси, – контраст между ними был слишком очевиден. С минуту или две она не могла говорить, пытаясь справиться с подступившими слезами.

– И еще я хотела сказать о Мэри, – продолжала Бесси. – Я хотела попросить вас быть ей другом. Ей семнадцать, и она – последняя в нашей семье. И я не хочу, чтобы она пошла на фабрику, и еще я думаю, что она не подходит для такой работы.

– Но она не смогла бы… – Маргарет бессознательно взглянула на грязные углы комнаты. – Она едва ли могла бы работать служанкой, не правда ли? У нас есть одна преданная служанка, почти друг, ей требуется помощь, но она очень требовательная, и было бы несправедливо нанять ей помощницу, которая только раздражала бы ее.

– Да, я понимаю. Вы правы. Наша Мэри – хорошая девушка, но кто учил ее помогать по дому? Матери не было, я работала на фабрике и совсем ей не помогала, а только ругала за то, что она все делает плохо, потому что не знает, как нужно делать. Но если бы она могла жить у вас, несмотря на все ее недостатки…

– Но даже если она не сможет работать у нас как служанка, я постараюсь всегда быть для нее другом ради тебя, Бесси. А теперь я должна идти. Я приду снова, как только смогу. Но если я не приду завтра, или на следующий день, или даже через неделю, или через две недели, не думай, что я забыла тебя. Я могу быть занята.

– Я буду знать, что вы не забудете обо мне. Я не буду опять сомневаться в вас. Но помните, что через неделю или две я могу умереть и меня похоронят.

– Я приду, как только смогу, Бесси, – сказала Маргарет, крепко пожимая ей руку. – Но ты сообщишь мне, если тебе станет хуже.

– Да, конечно, – ответила Бесси, пожимая ей руку в ответ.

В последние дни миссис Хейл чувствовала себя все хуже и хуже. Почти год прошел со дня свадьбы Эдит, и, вспоминая скопившиеся за год беды и трудности, Маргарет удивилась, как они смогли их вынести. Если бы она могла предвидеть то, что случилось, она убежала бы и спряталась от грядущих событий. И все же дни шли за днями, и каждый из дней был чуть лучше предыдущего – среди всех горестей проблескивали маленькие яркие искры нежданной радости. Год назад, когда Маргарет вернулась в Хелстон и впервые стала замечать склонность матери к постоянным жалобам и недовольству судьбой, она бы горько застонала при одной мысли о том, что мать может всерьез заболеть и им придется бороться за ее здоровье в незнакомом шумном и деловитом городе, лишив себя привычных удобств деревенской жизни. Но с появлением более серьезной и объективной причины для жалоб миссис Хейл стала проявлять терпение. Она была столь же нежной и спокойной, испытывая телесные страдания, сколь беспокойной и подавленной была когда-то, не имея истинной причины для печали. Мистер Хейл что-то предчувствовал, но, как свойственно мужчинам его склада, закрывал глаза на явные признаки грядущего несчастья. Однако он был более раздражен, чем обычно, и Маргарет, как его дочь, знала, что в этом выражается его беспокойство.

– В самом деле, Маргарет, ты становишься слишком впечатлительной! Клянусь, я бы первым забил тревогу, если бы твоя мама по-настоящему заболела. Мы всегда замечали, когда в Хелстоне у нее болела голова, даже если она не говорила нам об этом. Она выглядит очень бледной, когда болеет. А сейчас у нее здоровый румянец на щеках, такой же, как и тогда, когда я впервые познакомился с ней.

– Но, папа, – возразила Маргарет нерешительно, – ты знаешь, я думаю, это лихорадочный румянец.

– Чепуха, Маргарет. Говорю тебе, ты слишком впечатлительная. Я считаю, что это ты не очень хорошо себя чувствуешь. Пошли завтра за доктором для себя. А потом, если это успокоит тебя, он может осмотреть твою маму.

– Спасибо, милый папа. Это правда успокоит меня. – И она подошла к нему, чтобы поцеловать.

Но мистер Хейл отстранил ее нежно, но молча, словно она рассердила его своими предположениями, от которых он был бы рад побыстрее избавиться, так же как и от ее присутствия. Он беспокойно заходил по комнате.

– Бедная Мария! – произнес он, будто бы разговаривая с самим собой. – Если бы каждый мог поступать правильно, не жертвуя другими… Я буду ненавидеть этот город и себя тоже, если она… Прошу, Маргарет, скажи, твоя мама часто говорит с тобой о Хелстоне?

– Нет, папа, – ответила Маргарет печально.

– Ты же понимаешь, она не может не огорчаться из-за него, да? Я всегда был уверен, что твоя мама такая простая и искренняя, что я знаю все ее маленькие обиды. Она никогда бы не стала скрывать ничего серьезного, угрожающего ее здоровью, от меня, не так ли, Маргарет? Я вполне уверен, что не стала бы. Поэтому не позволяй мне верить в эти твои глупые, нездоровые фантазии. Подойди поцелуй меня и иди спать.

Но она слышала, как он ходит по кабинету («бегает, как енот», как говорили они с Эдит в детстве), и, хотя была сильно утомлена, еще очень долго лежала в постели без сна, прислушиваясь к его шагам.