Kitobni o'qish: «Песнь северного ветра»

Shrift:

Мужу и сыну.

Пролог

Горы были так высоки, что даже короли-драконы, когда приходил их срок, летели не к этому древнему хребту, взбороздившему скупые южные степи, а к далёкому северному морю. Туда, во влажный, седой простор, где под крылом сверкают льды, и черные точки тюленей скользят к полынье, почуяв гибельный жар…

Как давно драконы не кружили над королевством!.. Ни молодой король Грэхем, ни его отец, ни дед не смогли расправить крылья, угасла, умолкла драконья кровь… До этой зимы земли наши и не вспоминали, как темна тень от могучих крыльев, как гаснет солнце на миг, когда дракон летит над тобой!..

Старик магистр отошел от окна, глаза его слезились, грозные пики резали небо вершинами и застилали мир. Чёрный Дом, его последнее прибежище, стоял в долине у их подножия. Дом, построенный на заре королевства, когда первый король-дракон был юн и бесстрашен и глубоким огнём мерцал камень в его ладони. Камень, в который заключил дракон всю свою силу и суть, а сам стал человеком…

Почему он стал им? Отчего шагнул на землю, сложив крылья? Летописи молчали. А вот сказки… Старые сказки струнными голосами заплечных арф пели о том, что когда-то крылатые и бескрылые жили вместе, на одном берегу, под ласковым южным солнцем. Под треск поленьев в очаге барды-бродяги рассказывали, как прежде драконы бороздили морские просторы, а люди возделывали щедрое побережье. И были среди них такие умельцы и мудрецы, которым ветер, вода, огонь и сама земля повиновались. И однажды та, кому все четыре стихии были подвластны, вышла в лунную ночь на берег и спела песню о том, как звенит песок под её босыми ногами, как полнится воздух первым теплом и ароматами цветущих глициний, как море шепчет, внимая, как сам жар земной, утихает под её рукой. Но услышал ту дерзкую песнь дракон и упал камнем в тихо рокочущие волны, и вода взыграла от его огня и гнева. Девушка-ведьма закричала от боли – кипящее море обожгло её – но не отступила, лишь продолжила петь, превозмогая боль, и идти – шаг за шагом – в набегающие волны. Они становились всё тише, остывали, возвращая огонь небесам… Она шла и пела. Вода исцелила её ожоги, и, послушная её слову, усмирила драконий гнев. Из моря к ней вышел не дракон, а человек, с тёмным агатовым взглядом, и чёрным камнем в руке… Но его, сложившего крылья ради прекрасной ведуньи, отвергли крылатые родичи. Драконы прогнали людское племя с южных берегов – гордые безжалостные небесные твари не стерпели, что кто-то превзошёл их силой. Люди перешли неприступные горы и стали жить в долинах, скрытыми за их вершинами.

Так раньше пели в тавернах. Старик улыбнулся, вспоминая. А теперь и эти песни-сказки забыты. Всё забыли, да. Долгие годы хранили стены этого замка древний кристалл, принесённый в ладони первым королём. А сила, заключенная в нём, хранила королевство. Но когда спустя века нашли драконий камень, не совладали, не сладили с этой силой… Пытались разгадать его тайну, но в своём ненасытном любопытстве лишь расщепили его. Осколки глубоко ранили сердца носивших его орденосцев. Они сделали их зоркими. Они сделали их властными. Жадными. До всего, что дарит силу. Эта жажда сгубила их.

Магистр покачал головой, усаживаясь в кресло, и осторожно подобрал орденскую мантию.

Сгубила, сгубила их… И лишила королей крыльев. Король Эрехард II не смог полететь на север, как все до него в свой последний час. Он не приручил огонь, не сумел вырваться из кольца костров, зажженных на сердце-острове… Казалось, всё изменилось безвозвратно, ушла сила из королевского рода, угас дар и в сердцах других людей – страх орденского суда погасил его, обессилил руки и голоса тех, кого ветер, вода, огонь и земля слышали. Рассказывали, правда, что живёт еще на севере та, кто всеми стихиями повелевает, та-кто-знает… Нынче ищет её магистр Дан, послал он в леса Охотника, что арканом прежде таких, как она, ловил, хотя ордену никогда не служил. Послал потому, что драконьи крылья вновь реют над полями. И несут они нынче смерть и боль. Смерть и боль. Ранен юный Грэхем-король, а чёрное чудище заняло Лёгкий Дом.

Глава 1. Весть

Солнце догорало на закате, когда пришла весть – упала соколиным криком и в шепоте ветвей отозвалась: «Он идёт. Он идёт за тобой. Охотник идёт».

Ведьма набросила капюшон, обрывая разом и птичьи крики, и сосновый гул в вышине. Озноб пробежал ленточкой по спине, она поглубже засунула руки в рукава и шагнула с крыльца.

Только на дорожке, ведущей между сосен к дюнам, позволила себе выдохнуть и вдохнуть – глубоко, так чтобы воздух обжёг холодом гортань. «Охотник идёт. Охотник, – она с усилием провела ладонью по онемевшим губам и торопливо спрятала руку обратно. – Тот, кто ловил людей, владеющих даром. Неужели он еще продолжает свою охоту? Но ни он сам, ни орденосцы сюда никогда не приходили! Здесь и в посёлке мы были свободны. Свободны от страха. И от суда. И от петли… Кто-то послал его ко мне. Но для чего?!»

Ноги сами несли ее к морю – быстрей, быстрей – и, хотя помнила каждый корень, тянущийся через дорожку, но всё равно ни раз споткнулась. В дюны вышла со стучащим сердцем и колкой влагой в уголках глаз – слёзы набежали из-за ветра, пробравшегося даже под меховую оторочку капюшона. Светлый песок, присыпанный снежной крошкой, тёмные в подступивших сумерках пучки трав и море – жадно лижущее кромку берега. Тающее пеной. Рокочущее внутри ракушки и внутри сердца. Хранящее все ответы. Но сейчас оно промолчало!.. Весть ей принесли птицы. Внезапную. Оглушающую страхом. «Он идёт через лес ко мне, – ведьма прикрыла глаза. – Он, наверно, уже перешёл границу – там незримые колокольчики висят, вот лес и вторит птичьим крикам. Значит, он скоро будет здесь».

Ведьма стёрла слезы с щеки, бросила взгляд на море.

«Подойти?.. Спросить? Узнать, где он сейчас вязнет в снегу? Но цена у воды высока… И ведь надо еще суметь услышать свой ответ в сотне голосов, звучащих в волнах. Память воды – что бездна. Устоишь ли ты, не ускользнёшь глубину?..»

Она постояла на берегу, слушая мерный рокот волн, не пытаясь ничего услышать в нём. Сердце билось не так мерно. Там внутри теперь поселился страх и… нетерпение. Жажда узнать, поскорей узнать, зачем Охотник идёт сюда. Ведьма резко повернулась и пошла по дорожке обратно в дом. Вода даст ответ – придёт срок. Но сейчас она спросит у пламени.

Дома с порога она сразу шагнула к столу. Сбросила капюшон, отвела влажные волосы от лица. Подула на застывшие пальцы. Подвинула к себе оплывшую, но еще крепкую свечу в плошке. Глаза ее сузились, раскрасневшиеся после мороза губы улыбались. От уголька в печи засветила лучину, от лучины – свечу. Тихонько опустилась на табурет, ладони плотно прижала к столу. Дыхание ее тронуло пламя, ресницы дрогнули, гася искорки в глазах.

…Огонь обуглил каменную кладку ступеней. Сожрал деревянные перекрытия, расплавил литые решетки дверей. Летняя резиденция короля. Лёгкий Дом. Светлый, стрельчатый, построенный для балов и свиданий. Драконий огонь станцевал в его залах, спалив всё дотла. Чёрное чудище распласталось в долине у подножия замка, а чёрный конь унёс поникшего седока.

Пламя погасло. Дракон! Ох…Она прижала ладони к щекам. Спросила об Охотнике, а ответ!.. Откуда в королевстве появился дракон? Последний из королей взлетел в небо сотню лет назад и улетел на север, как и все до него. И ни один из них не вернулся… Нет, чёрный дракон, увиденный в пламени, не прежний король. Нет, он… Что если… Если он прилетел из-за гор. Из той страны, в которую мама никогда не верила: «Это же только сказки, дочка. За горами ничего нет. И нет других драконов, кроме наших королей».

Но разве пламя солжёт? Дракон прилетел и спалил старый королевский замок. А кто-то, безумный и смелый, проиграл ему бой и спасся бегством на верном коне. И кто-то послал Охотника ко мне.

Ведьма мяла в руках воск оплавившейся свечи. Такой мягкий, податливый, примет любую форму – и легко потеряет её под властью огня. Сможешь ли ты так?.. Как далеко ты сможешь зайти, разыскивая ответы?

Охотник, дракон, раненый рыцарь. Птичьи крики, летящие по ветру, ноющие обожженные пальцы. У всего есть цена. У вопроса и у ответа. Здесь на краю мира, где ветра поют в вышине и волны играют у ног, кажется, что тебе подвластно все – только руку протяни. Но там за лесом творятся события, о которых ты знать не знаешь. Отголоски их прилетают слишком поздно!

Она припечатала восковую лепешку к столу. Обвела взглядом дом, в котором провела восемнадцать лет – год за годом. Лишь она и мама. И Морис, приходивший на лодке – сначала редко, а потом всё чаще. Мама встречала его в бухточке неподалеку. Он передавал посылки, привозил товары из посёлка. А однажды он пришёл и сюда. Смущенно переступил порог, присел на лавку, чуть прищурившись, всматривался, мял шапку в руках. Здесь всегда было темно, слишком маленькое окно не впускало солнечный свет, но хорошо берегло тепло в холода. Настоящее ведьмино логово – тёмное, наполненное ароматами и шелестом трав. Дома пахло лесом, пахло летом, даже когда вьюга пела песню за стеной…

Ничего не поменялось за прошедшие года. Печь в полкомнаты, лавки вдоль стен, отделённый занавеской закуток в углу – её постель. Книги на полках, стол у окна, утварь – деревянная, медная, глиняная. Ведьмин Дом. Так звалось это место испокон веков. Из поколения в поколение жили тут ведьма и её дочь. Потом старая ведьма уходила в ночь, а её преемница забывала свое имя и становилась ведьмой. Безымянной. Той-кто-знает.

Все в поселке знали это так же твердо, как и время отлива. И мама знала. Но она не была старой, когда ушла. Морщины только-только прочертили легкие линии у глаз, на лбу и от носа к углам рта… Она ушла не в ночь, нет.

Морис увез её в посёлок.

Но я все равно осталась одна. Без мамы и без имени. Осталась, чтобы быть той-кто-знает. Но знаю ли я?.. Что я знаю? Мама так часто молчала в ответ на вопросы, или сердито дергала головой в сторону двери, за которой шумело море – иди спроси! Тебя оно слышит, мне – никогда не отвечало!..

Да, мама, я спрашивала его ещё ребенком. Бросала камешки, а оно шуршало в ответ, и я узнавала, приплывёт ли Морис на своей пузатой лодке. Я даже знала, что он везёт в лукошке, тщательно прикрытом холстиной от волн. И бежала со всех ног к тебе, радостно крича. Или молчала, боясь оборвать твою надежду – ведь волны шепнули, что никого не принесут на своих спинах ни сегодня, ни завтра, что он ушел далеко, совсем в другую сторону плывет нынче старый баркас… А потом ты поняла, кто приносит мне вести, и запретила касаться воды: «Там такая глубина! Пучина! Не смей, тебе еще рано говорить с водой напрямую. Тебя унесёт волной, дочка. На самое дно утащит. Знаешь, как стылы эти воды? Как пьют они жизнь и тепло!.. Нет, окрепни сперва. Стань как этот камешек – гладкой и круглой внутри, чтобы волна омыла тебя и отпустила…»

Стала ли я такой? Едва ли. Внутри колко и звонко… А теперь еще и тревожно.

Лепешка застыла белесым пятном на столе. Она чертила узоры ногтем, воск крошился. Свеча потрескивала, догорая. Зимний день чуть удлинился, но и ему пришёл конец. Вечер. Время жечь свечи, прясть, низать бусины, штопать, рассказывать сказки… Мамино время, не моё. Ни прясть, ни штопать я не выучилась толком. Только пальцы колола, забываясь под рассказы о том, что было… Одна сказка моей любимой была. Ведьма прикрыла глаза.

«Жил дракон в вышине, парил высоко, разил безжалостно. Однажды позвала его ведьма песней, и обернулся он человеком, променял крылья на земные дороги. По своей воле ставил он небесных братьев, да только они не простили ему предательства, как и не простили ведьме её силы. Была она дивно хороша, высока и черноволоса, с глазами как звёзды… Говорила с огнём и водой, ветром и землёй, видела зорче всех, но и платила сполна за свою силу. Такой силе нужно одиночество, дитя моё. Знать больше, видеть дальше, быть в силах остановить пожар, повернуть русло в нужную сторону, найти руду, золотую и медную, поднять самоцветы из земли… В стужу на перевалах вьюгу успокоить и тем самым смерть отвести. Она многое могла. И чем больше она могла дать, тем больше у неё хотели взять. Поэтому она и ушла на север. Оставила своего короля-дракона. Но сначала она его предала…»

«Почему предала, мама?»

«Не знаю. Мне моя мама рассказывала, но и она не знала. Только этот кусочек она в лунной книге прочла. Я так же спрашивала её и сердилась, как и ты».

«Кто же знает всю сказку?»

Мама на мгновение замирала с ниткой в руке:

«Может, море знает. Но не знаю, скажет ли тебе… А, может, сама прочтёшь. – тряхнула головой. – Нет, рано! Ещё рано тебе лунную книгу давать. Подождём. Это ж всего лишь сказка, дочка. Одна из многих. Давай я тебе про птичью королеву расскажу…»

Про птичью королеву сказка была хороша, но мне нужна была та, что про ведьму и короля. Ведь она про ведьму была! Такую же, как и мы. Позже я пыталась у моря узнать – столько раз! Молчало. Завтра снова схожу. Ох, много вопросов!.. А спросить – страшно. Что ж, ведьма с королём, пожалуй, подождут.

Она поднялась. Надо было подтопить печь. Запарить кашу на утро. А потом… Она бросила взгляд на недоделанную работу. Морис привез ей полный лоток глины осенью. И всю зиму она лепила. Плоские блюдца, чашки, совсем крошечные украшения – в виде листков и цветов. Надо было все их расписать и весной отвезти в поселок к гончару Мереду, чтобы он обжег их в печи. Её зимняя забава. Ведь ни шить, ни прясть, ни с травами возиться она так и не полюбила. Прохладная влажная глина завораживала, казалось, она пела под рукой, но потом, сухая и шершавая, оглушала молчанием. Это дело похоже тоже не стало моим. Вздохнув, она накрыла разложенные на краю стола фигурки платком.

Домашние дела делала машинально, руки помнили всё сами. Даже в полутьме находили нужную вещь – будь то горшок или ухват. Мысленно она была уже в завтрашнем дне. Не терпелось снова вернуться на берег.

Он встретил яростью и солью – и в воздухе, и на лице. Редкие крики чаек прорывались сквозь шум воды. Она смотрела на волны, подбегающие к ногам всё ближе и ближе, вот, тронули замшу сапог, вот, заставили шагнуть назад. Гладкие камешки легко легли в ладонь. Идти, считать волны, гадать – спросить у камня или у воды?

У ветра?

Он сорвал капюшон и наполнил уши криками: «Жди, жди! Придёт за тобой!»

С досадой швырнула камни, волна, словно смеясь, схватила за подол…

Ведьма отступила. Две вести было у нее. Охотник идёт. И дракон прилетел. Один из тех, о ком только в сказках поётся. Крылатое, древнее, беспечное племя. Вот в маминой сказке тоже был дракон… И стал он человеком. Ведьма его позвала. Кто же такой этот дракон?

Ведьма наклонилась и вновь подняла камешек, облизанный пенной волной.

«Эрехард звали его».

Ветер полоснул холодом, но она сжала кулак и поднесла его к губам.

«А ее звали Эдайна».

Ведьма отняла камень от губ.

Эрехард и Эдайна, первые король и королева. Их имена были на слуху даже сквозь сотни лет, даже здесь, на свободном севере, помнили их!.. Но я спросила про дракона и ведьму из сказки! Значит, та сказка все же правда? И королева ведьмой была?.. Она жила на этом берегу!.. Зачем земля дала мне их имена? Их история – исток всему?.. Узнать бы её до конца! Но для этого надо лунную книгу читать, а я не могу, не могу, не дается она мне! До сих пор! Хотя мама с такой надеждой её мне в руки вложила: «Может, хоть ты… Я ведь ни строчки не увидела. Ни разу».

Ведьма нахмурилась, спрятала озябшую руку в рукав и медленно пошла к дюнам. Камешек всё еще холодил ладонь. Я получила ответы. Да не те, за которыми шла. Она усмехнулась. А, может, они самые нужные? Вряд ли даже вода поведает мне, откуда прилетел дракон и зачем Охотник идёт. Это я и у него самого смогу спросить. Когда придёт.

Она взобралась на песчаный холм, выпрямилась. Он скоро будет здесь. Хорошо, что мама ушла. Хорошо, что Морис с ней. Она не узнает, каково это – быть пойманной. Хотя, говорят, его петля милосердней орденского суда. Ведьма поёжилась. Орден Камня. В посёлке живут те, кто бежал от его суда. Они рассказывали, что орденосцы всегда едут по трое, или вшестером. На них серые шерстяные плащи с капюшонами, серые дублеты и стальные поручи. Серебряная пряжка у ворота… Рядовые были выучены ловить. Судить мог только магистр – тот, у кого был камень. Он ехал седьмым. И если тебе повстречалось семеро, то беги, ибо суд будет скорым, не довезут до площади в столице, где от короля ещё была возможна милость, но от ордена – никогда. Камень забирал всё. Орденосцы расползлись по королевству, и те, кто встречались с ними, уже никогда не были прежними – они становились пустыми… Охотник же не забирал дар себе, только связывал…

Она повела плечами, пытаясь согреться и стряхнуть липкое ощущение страха. Ей нечего бояться! Уже много лет как орден был распущен. Почти. Существует, но не действует. Да только нынешний король зачем-то набрал новых орденосцев. Впрочем, в посёлке говорят, что это не он. Он слишком молод, за него правит брат. Брат-бастард. Новый магистр проклятого ордена!

Она резко отвернулась и пошла к соснам, за которыми пряталась тропинка. Если она дочь этого берега, та-кто-знает, ведьма из Ведьминого Дома, то она встретит Охотника. Кто бы ни послал его. А потом узнает, откуда прилетел дракон и зачем.

Глава 2. Ведьмин Дом

На следующий день ветер утих. Облака затянули небо недвижимой пеленой, но к закату уползли за край, и солнце щедро золотило берег. Тени от сосен лежали чёрные и длинные. Перешагивая через них, она спустилась к морю. Волны молчали, камни тоже, ни одна птица не уронила ей перо на плечо, у огня она и сама бы едва ли решилась спросить ещё раз – обожжённые пальцы разнылись. Прежде такого не случалось. Но и дракон прежде не являлся ей в пламени. Столько всего за пару дней! Нет, сегодня она будет слушать только себя.

Ведьма присела на камень и пересыпала песок из ладони в ладонь. Он смерзся комками, и она дробила их пальцами, легонько сжимая. Старенькие перчатки с обрезанными пальцами совсем обтрепались по краям. Юбка тоже. Вон сколько сосновых соринок несёт подол. Надо бы подрубить заново, но её руки плохо управлялись с иглой. Песок сыпался из ладони в ладонь. Шуршал. От посёлка сюда через лес идти. Там и дороги-то нет. Тропа. От дерева к дереву. Между соснами. По краю оврага и через него. С мамой ходили летом. А обратно Морис вез на лодке. Сейчас там всё переметено, до самых плеч снегом засыпано…

«Но он пройдёт», – ей песчинка шепнула.

Ведьма песок горкой у ног ссыпала. Руки отряхнула.

«Пусть подольше ходит!»

Она вернулась домой. Почти весь уют ушел вместе с мамой. Тканые коврики, занавески, шитое из лоскутов покрывало она забрала с собой. Но большинство трав осталось – свисали с потолочных балок, и старая мебель, с затершимися углами стояла там же, где всегда, книги в прошитых кожаных обложках толкались на полке. Сплошные стопки рецептов отваров и мазей да сборники трав. И дневники. С рассыпающимися страницами. Чужая жизнь. Ее писали отдельно. А вот общие тайны доверяли лунной книге. Книге, что потом сама выбирает, кому доверить и что. Поэтому мама и не смогла продолжение сказки узнать, а вместе с ней и я… Ах, если б Эдайна поделилась своей тайной не только с книгой! То, быть может…

Нет. Ведьма стянула отсыревшие перчатки и комком бросила их на скамью у входа. Не может ничего быть, кроме того, что уже есть. Охотник идёт ко мне. Его послали за чем-то важным… И срочным. Через зимний лес. Древний лес. Мой лес. Если он сумеет отыскать дорогу, я приму его. В груди остро тревожно кольнуло. Ведьма торопливо шагнула от порога, стянула шаль, расстегнула жилетку. Заглянула в печку, всплеснула руками – опять чуть не выстудила дом! Огонь едва теплился. Подбросила дров и подскочила к столу, ломтем вымакала остывшую похлёбку. Спешила в круговерти домашних дел сбыть свою тревогу.

Она заварила чай с можжевеловыми ветками. Она замесила тесто – вода, молотые орехи, мёд – липкая, вязкая данность, которую ты меняешь, то подсыпая горстку муки, то добавляя жидкий сироп… Поставила ближе к печке. Но все привычные действия не вернули ей уверенности. Чтобы обрести её, нужно было другое. Ибо и день был другим. Ей казалось, что изменилось само время. Его ход. Словно огромное колесо перемололо, стерло наконец в труху щепку, попавшую между зубцами, и снова начало движение. И, пока ее руки сметают крошки со стола и оттирают масляные пятна, где-то набирают оборот события, о которых она знать не знает, но их отголоски уже накрывают волнами край мира, тревожат Ведьмин Дом и птиц, несущих вести, и даже море, что молчало сегодня…

Ведьма сидела на кровати, обхватив колени, и смотрела, как медленно оплывает воск с свечи. Дома снова стало тепло. За заслонкой потрескивали дрова, пирог остывал на столе. Мыш тихонько скребся в подполе. Где-то в вышине снова выл ветер и гасил звёзды облаками. Обычно они с мамой коротали вечера за работой – трепали шерсть, а потом мама пряла. Или перебирали травы, обновляя списки. Мама говорила, что сейчас не те времена, что ничто не отзовётся уже – ни камень, ни вода, ни былинка. Что всё, что мы можем, это знать, что «душица от кашля хороша, а крапива кровь останавливает». Это и любой девчонке лесной известно! Она угрюмо косилась, ей не давались эти знания – лес оставался ворохом листвы и трав, одинаковых, непонятных, ненужных. Она путала ольху и осину, а десятки других даже не пыталась запомнить – здесь они не растут. Здесь – можжевельник, сосны и ели. Она любовалась оттенком мха на коре. И слушала, как он растёт, напитываясь влагой. Она знала, что любая былинка, откроется ей, стоит лишь позвать. Для этого нужно было рукой провести, чувствуя гладкую или шершавую, плотную или тонкую, колючую или бархатистую, пахнущую дождём или свежестью поверхность листа. А названия, что упорно зубрила под диктовку матери – совсем не держались в голове.

Но сейчас она готова была бы слушать их вновь, лишь бы не быть одной в этот вечер! Слишком громко стали звучать голоса тех, кто знал и помнил больше неё. Ветер загудел, обвивая трубу на крыше, и принялся напевать другую песню – колыбельную. Спи, ведьма, не тревожься. Я побуду с тобой. Я усмирю их – забудь, что шептали волны, чем пламя дразнило, о чем птицы кричали…

Чуть трещали угли в печи, рассыпаясь искрами, огонек свечи вытянулся и лёг плашмя от сквозняка.

…Чёрная тень под чёрными плотными облаками пронеслась над лесом, заложила круг в вышине и вернулась к замку – две башни у него рухнули, а одна стоит… Тот, кто не спит, тот знает. А кто спит, лишь узнать желает. Тот, кто пойдёт – найдёт… Тот, кто рискнёт – не обязательно всё потеряет. Слышишь, ведьма?

Пламя свечи взвилось и погасло. Ведьма, вздрогнув, проснулась. Она лежала на боку, тесно прижимая руки к груди. Сердце билось о рёбра. А над крышей больше не пел свою песню ветер.

***

Ночь сменится днем, потом день переплавится в ночь, и вновь – будет катиться солнце-клубок через все небо и за море. Сколько дней еще ждать мне?

Ведьма стряхнула крошки с ладони на снег. Солнце светило щедро сегодня, и наметенный у стены сугроб схватился ледяным кружевом. Она стояла на крыльце, радуясь этому внезапному теплу. Скоро, уже скоро капли с крыши будут падать тяжело и звонко на каменные плиты у порога и под окном. Ведьма вдруг поняла, что впервые может не услышать эту капель. Не увидеть, как взойдут примулы у тропинки… Каждую весну она ждала этих простых перемен, и ожидание неизменно оправдывалось. А теперь вдруг захотелось иного – сойти с крыльца и идти, идти, не оборачиваясь. Оставить дом. И встретить весну на другом берегу, в другом лесу, узнать, как встречают ее за крепостными стенами, в городе, там, где нет ни травы, ни цветов, но солнце, наверняка, точно так же греет щеки и топит снег на карнизах, превращая его в ледяную бахрому.

Она помнила свое пытливое, чисто детское любопытство: каков мир за пределами их лесного дома? Что там за морем? Какие дороги откроются, если пройти через лес? И это были единственные вопросы, которые её мать не оставляла без ответа. Она отставляла плошку с перетёртыми кореньями или опускала руки на колени, оставляя станок, с натянутыми нитями и заправленным челноком, ждать. И, прикрыв глаза, рассказывала. О том, что если идти долго-долго, так долго, что снашиваются башмаки и лето кончается, то можно выйти к старой деревянной крепости, брошенной и забытой. Могучей, сложенной из бревен, окна в ней с резными наличниками, ворота украшены рунами и узорами. Дерево потемнело от времени, его источил короед, но оно ещё хранит былую красоту, помнит прикосновения острого резца и верного слова… Эту крепость, должно быть совсем поглотил лес теперь. Но я видела её, я гладила перила, по которым скользили сотни ладоней до меня, я считала ступени, по скрипу угадывая – выдержат ли или с треском провалятся?..

– Дальше? Что там дальше, мама?

– Там дальше дорога. Старый тракт, вымощенный так крепко, что и лес не одолел его. Он ведёт к озеру. Огромному, как море, с водами сверкающими, как начищенная сталь. Зеркальным называют его… А от озера разные дороги – к Лёгкому Дому, к столице, где теперь живут короли, к дальним долинам, по которым струятся безымянные реки… Я там не бывала.

И улыбка матери угасала, руки суетливо возвращались к прерванной работе. Глазами она искала маленькое оконце, чтобы с тоской взглянуть туда, на дорогу, по которой однажды ушла, оставив дом и берег, запорошенный сосновыми иглами…

Под мамины рассказы она рисовала карту на любовно выглаженном куске бересты. Она дополняла ее, скользя над королевством вместе с птицами, что приносили ей сказки и слухи и оставляли на память пёрышки. Их глазами она видела пёстрые постройки Дивного Дома, корабельные верфи Закатного, путанные улочки Речного Дола, осыпающиеся стены Чёрного Дома – размытые картины, выхваченные в быстром полёте…

Что ж. Скоро ты сможешь увидеть всё это сама. Осталось немного. Ожидание наполнило ее до краев в эти дни – как молоко кувшин – еще чуть-чуть и польётся через край. Пусть уже скорее он придёт! И колесо пойдет на очередной круг.

Ведьма поправила шаль и посмотрела на сосны, озарённые солнцем. Теперь она старалась не выходить из дома в ночь – под яркий налитой месяц. После того, как черный дракон проник в ее сон, мир ночью стал для нее нестерпимо огромным, а все границы – тонкими как паучья нить – чуть коснёшься, и пелена прорвется. Звезды посыплются с небес, море взовьется и лизнет порог, и все тайны станут явными. Но она не устоит. Нет, в этом месте собралось слишком много силы, слишком много давних знаний и тайн. Ей одной – не принять их сейчас. Ведьма впервые боялась. Боялась быть той, кем, казалось, была рождена – той-кто-знает. Ей хотелось простых дорог, а не тех, которыми ходят, в поисках силы и правды. О, она сбережет, сбережет всё, что ей завещано – и лунную книгу, и тяжёлое черное с серебром платье, которое мама не смела тронуть. Если понадобится, возьмёт их с собой. Но коснуться, как раньше – беспечно, бесстрашно, играючи – не сможет, нет… Ах, какой смелой и всемогущей она чувствовала себя в прошлое полнолуние! Смеялась и вторила волнам, думала, что способна до всего дотронуться и ответ получить. Теперь же спрашивать просто так было глупо. И опасно. Не зря ноют обожженные пальцы. О, теперь ей очень-очень хорошо придется вопросы выверять, а сперва слушать и понимать, о чём ты на самом деле хочешь узнать. О себе или о путнике? О сказке, оборванной на полуслове? О драконе?..

Или о драконах? Неужто от древнего племени уцелел только один?

Она поискала глазами бледную почти круглую тень над соснами. Полная луна будет совсем скоро. Хватит ли ей смелости в лунную книгу заглянуть? Даст ли ей книга хоть строчку прочесть из тех, что писались в такую же ночь?