Kitobni o'qish: «Взаправду верность – кладезь чести»

Shrift:

Издательство «Перо», 2022

Художник: Е.Гор.

***

В книгах Елены Серебряковой умело переплетаются художественный вымысел с реальными событиями отечественной истории. Увлекательность сюжета не только заставляет сопереживать описываемые события, но и обогащать знания читателя о делах давно минувших дней.

Взаправду върность – кладъзь чести

Глава первая

Храм Рождества Пресвятой Богородицы открывался взору за семь верст до поворота на станицу Шартомская. Сама станица расположилась на левом берегу Нижнего Дона и по казачьим меркам считалась небольшой. Благосостояние обеспечивалось сплоченностью населения, организованностью мужиков, хозяйственностью баб и мудростью станичного атамана. Проявление лености и бражничества считалось проступками, за которые могли изгнать из станицы. По большому счету такой порядок поддерживался во многих станицах, но Шартомская отличалась военной подготовкой молодых казаков.

Из поколения в поколение передавались традиции пластунов. Когда именно среди казаков появились такие особенные воины, никто не знал. Сказывали всякое, но повествования уходили в далекое прошлое и расходились по легендам. Пластуны умели беззвучно перемещаться, переправляться через водные преграды, сутками неподвижно выслеживать цель, потом внезапно ее нейтрализовать. Пластунам была свойственна исключительная память любой местности.

Шартомские пластуны отличились в последней военной кампании, на Крымской войне. Героями вернулись в станицу все двенадцать человек, получили особую благодарность атамана и уважение станичников. Но жизнь в станице обозначалась разными событиями.

И в тот же год небывалую по своему распутству выходку допустила местная красавица Дорофея Косач. Девка выросла без отца, братьев и сестер Господь в семью не дал, отца в поле убило молнией. Ее мать, работящая серьезная женщина, взвалила все заботы на себя и с благодарностью принимала помощь станичников.

Дора, семнадцатилетняя девица, поехала вместе с другими бабами торговать на рынок в город. Как углядел ее столичный вельможа, какие слова преподнес молодой неопытной девке, осталось втайне. Только вернулись бабы без Доры. Увез ее столичный хлыщ без всякого сопротивления, добровольно в неизвестном направлении. Очевидцы свидетельствовали, будто перед возвращением домой подошла к ним Дора и с улыбкой во все лицо поведала о найденном счастье и предупредила, что уезжает в столицу к богатой жизни. Попросила отдать матери пять рублей, как благодарность за приют и заботу и не искать ее более. Атаман собрался сам ехать с жалобой в город, чтобы блюстители порядка нашли и наказали похитителя, но взмолилась мать Доры. «Нынче позор на всю станицу, а коли жалоба пойдет, то на всю округу ославим девку». Послушался Елизар Никодимович, отменил свое решение, но успокоиться казаки не могли долго.

Молодая Косач вернулась ближе к зиме, вернулась не одна, с младенцем в чреве. Атаман зазвал станичников на площадь и велел Дорофее держать ответ перед земляками. Упала проказница на колени, сперва завыла, потом запричитала о жизни своей поломатой и доли несчастной. Стала прощенье просить. Тут ее мать подошла и тоже запричитала. Народ, знамо дело, начал расходиться. В мае она освободилась от бремени, на белый свет явился мальчик, получивший при крещении имя Василий.

Осуждать женщину можно сколь угодно и как заблагорассудится, но ребенку от того ни жарко, ни холодно. Ребенку уход нужен, любовь близкого человека и постоянная забота о нем. Таким близким человеком стала мать непутевой Дорофеи. Та только грудью кормила, а бабка делала все остальное. Благо хоть хозяйство вели вдвоем, да станичники помогали.

Время вещь непредсказуемая. То плетется так, что каждая минута будто повисает, а то как понесется и только года считай. Васюхе исполнилось шесть, когда его определили в младшую группу по военной подготовке. Обязанности по дому с него никто не снимал. В восемь парень уже справно сидел на лошади; бегал наперегонки быстрее всех своих ровесников; плавал, как рыба; по деревьям лазал, будто дикарь какой. За свой неукротимый нрав получил кличку Стригунок. С этих же годов отдали Васюху в приходскую школу учиться письму и счету. Грех Дорофеи стал забываться, на Стригунка смотрели с надеждой, как на будущего главу семейства Косач.

В храм Рождества Пресвятой Богородицы сходилось много православных. Кто постоянный из станичников, а кто заезжий, кому на душу место легло. На пришлых привыкли внимания не обращать, люди к Богу приходят, а не глазеть друг на друга. Так неизвестно откуда появился невзрачный мужичок в сюртуке инженера. Часто приезжал на службу и потом уезжала в своей коляске. Только с Дорой снова случился конфуз. Проводил инженер пару раз бабу из церкви до дома и уехал на своей таратейке в известную даль. Призвал атаман Дорофею к себе на разговор. Дескать так и так, достанет в станице одного сиротинушки. А та упала в ноги и молвила, что любовь у них обоюдная и зовет ее с собой горный инженер за Урал на постоянное жительство. Атаман думал до вечера, потом еще раз призвал женщину на разговор.

– Дам тебе, Дорофея Косач, разрешение на отъезд. Даже бумагу выпишу кто ты такая и откуда. Но исполни три условия: оставь Васюху в станице; признайся и своей рукой напиши кто его отец, где живет; обвенчайся с инженером в нашей церкви.

– Не хочет батюшка нас венчать, – ответствовала Дорофея, – говорит мало знает моего избранника.

– Тогда пусть твой инженер явится ко мне на разговор, потом сам отведу его в храм и заставлю принять клятву перед образами о серьезности намерений.

То ли любовь была такая сильная, то ли почувствовала Дорофея, что встретила свою судьбу, но исполнила все три условия и укатила в неведомые края. Станичники недолго горевали, некоторые даже перекрестились. Ведь мужеская натура впечатлительная. Не дай Бог, кто западет на Дору, и тогда в другом доме греха не оберешься.

Стригунок рос, набирался сил, отъезда матери вроде и не заметил. Ведь рядом была бабка, она никуда не делась. В пластунском деле он превзошел всех своих ровесников, в учебе проявил не дюжие способности. Пришел к атаману учитель приходской школы и поведал, что Косач сперва задавал умные вопросы, не в пример другим. Учитель находил на них ответы. Потом начались вопросы, которые требовали заглянуть в пособия. Ответы на них учитель давал на другой день. А теперь Косач спрашивает такое, что всей подготовки учителя вместе с его книгами на ответ недостаточно. Просветитель высказал твердое убеждение, что парню надобно учиться дальше, искать заведение в городе.

Когда Елизар Никодимович остался один, подошел к полке на стене, открыл крышку и достал ту бумагу, что написала ему перед отъездом Дорофея. Ровным почерком она аккуратно вывела фамилию, имя и отчество отца Васюхи и его адрес в Санкт-Петербурге. Атаман решил написать письмо. Конечно, в самом начале писанины он принес всяческие извинения, ведь Дорофея могла все придумать, и настоящим отцом парня мог быть какой-нибудь офицерик-пьяница. В том случае, если ошибки нет, то он извещал адресата, что его четырнадцатилетний сын проявляет к учебе особое рвение и желает продолжить обучение в серьезном заведении.

Елизар Никодимович сначала про письмо ничего никому не сказал. Запряг лошадь в свою коляску и поехал в город. Пообещал жене вернуться к вечеру. В Батайске нашел почту, опустил конверт в ящик и подошел к мужику, сидевшему на козлах почтовой кареты. Тот, видимо, ожидал загрузку и скучал без дела. Атаман пожелал здравия и назвался. Мужик, скорее всего находился в состоянии внутренней озабоченности и, потому недружелюбно буркнул что-то в ответ. Атаман проявил настойчивость и узнал, что хотел.

– Скажи, любезный, в городе имеется место, где обучают недорослей?

– Ремеслу али наукам? – сквозь зубы переспросил ямщик.

– Наукам, – подстать ему процедил Елизар Никодимович.

– Тута такого нет, надобно ехать в Ростов.

Атаман возвращался домой в полном раздумье. Он рассчитывал, если подтвердится отцовство, получить какие-то деньги и определить Стригунка на учебу в город, все же недалеко от станицы, и станичники постоянно проведывать будут. Теперь он не знал, что делать.

Дома рассказал о содеянном жене и добавил про свои терзания. Получил успокоение. Мудрая женщина поддержала мужа в том, что тем письмом он очистил свою совесть и сделал все, что мог в своем положении.

То, что произошло через два месяца, осталось в памяти станичников на долгие годы. И потом передавалось в виде легенды от отцов к детям, от дедов к внукам. К хате Елизара Никодимовича подкатил экипаж в виде кареты и двух всадников-кавалеристов. Господин в богатом сюртуке зашел в дом атамана и представился. Он оказался посыльным курьером от князя Адальневского Георгия Кирилловича с целым списком званий и должностей. Чиновник предъявил бумагу за подписью самого князя и, заверенную в канцелярии его Императорского Величества. В том документе князь признавал сыном Василия Косача и гарантировал полное дальнейшее устройство жизни. Елизар Никодимович послал за Василием, его бабкой, священником отцом Михеем и учителем. Наказал особливо никого не пугать и не торопить.

– Вот, Матрена Феофантьевна, нашелся вашему внуку отец. Васюху признал сыном князь Адальневский из столицы. Прислал документ с печатью, что обязуется организовать Василию всякие жизненные устройства. Ты, Матрена Феофантьевна, пойми, внук у тебя способный и тут мы его обучить не можем.

У бабки сперва задрожали губы, потом затрясся подбородок и потом она разродилась причитаниями:

– Что ж такое деется? Елизар Никодимович, атаман ты наш справедливый, не погуби, на кого меня оставляешь? Только Васюха в силу стал входить, помогать в хозяйстве, а ты его в какую-то преисподнюю отправляешь. Матушка, Пресвятая Богородица, заступница, вразуми обидчиков, не дай рабе твоей Матрене сгинуть среди бела дня.

Бабка была настроена продолжать свои стенания, но атаман прервал ее и спросил мнение Василия. Парень вышел на середину избы, откашлялся и уставился глазами на потолок. Наконец атаман не выдержал:

– Ты сам-то хочешь ехать на учебу?

– Оно конечно не помешало бы поглядеть, как там учат в больших городах. Только тут сторона больно дорогая моему сердцу, тут все знакомо и исхожено.

– Вот и погляди другое место, сравни и реши, где лучше.

– Может спросить у станичников? – предложил парень, – Елизар Никодимович, откинь занавеску, погляди на улицу.

Атаман уставился в окно и обомлел. Добрая половина станицы собралась у его хаты. Привычно что ли барскую карету видеть в станице и всадников в странных мундирах и шапках.

– Что до станичников, дело мое. Ты сам что решаешь? Ответствуй. И негоже держать в ожидании столичного гостя и уважаемых людей. Какая молва пойдет о Шартомской в Санкт-Петербурге?

– Коли так случилось, то я согласен, – потом подумал и начал сначала, – согласен, но коли там не приживусь, назад меня примите?

Атаман кивнул и обратился к бабке:

– Тебе, Матрена Феофантьевна, буду присылать на ночь дочь свою младшую Дуняшку. Потом, когда привыкнешь, поймешь, что была неправа.

До Москвы ехали в карете, ночевали на постоялых дворах, в дороге провели двенадцать дней. За длинную дорогу Василий неоднократно затевал разговоры о своем отце. Кто он, чем занимается, хватит ли у него денег содержать его на время учебы? К приезду в Москву он уже знал, что князь Георгий Кириллович входит в круг приближенных Государю Императору, является консультантом по вопросам внешней политика Российской Империи. Узнал, что князь профессор Санкт-Петербургского университета, читает курс лекций по Римскому праву. Но больше всего Василия удивило, что князь, человек одинокий, ни жены, ни детей у него нет. Многие слова Васька не знал и не понимал, но уяснил, что тот, к кому он едет, птица важная. В первопрестольной поселились в особняке князя Адальневского и три дня ждали его приезда из столицы.

Разные мысли посещали парня. Очень многое не укладывалось в привычные для него рамки, удивляли нищие и убогие на улицах, поражали громады каменных домов, обилие народа.

По-разному представлял Василий своего отца. Он ему казался маленьким, пузатым и лысым с выпученными глазами, длинными пальцами, на которых сверкали желтые ногти. Образ злого колдуна он объяснял тем, что случилось с его матерью. Хотя на нее он тоже держал обиду. Со дня отъезда за Урал она не прислала ни одной весточки.

Новая одежда Василию не понравилась. Вместо свободных шаровар и рубахи на парня нацепили тесные панталоны, бархатный сюртук и узкие ботинки. Недовольство одеждой не ограничивалось другими раздражениями. Парню не нравилась еда, бесполезные вилки и ножи, неимоверное количество тарелок и блюдец. Но он понимал, что со своим уставом в чужой монастырь не ходят. Подавлял в себе любое сопротивление.

Сам князь Адальневский появился в особняке к полудню четвертого дня. Слуга позвал Василия в большую залу и парень с ушедшим в пятки сердцем открыл двери. Навстречу вышел высокий худощавый господин с внимательными серыми глазами и белозубой улыбкой.

– Так вот ты какой, Василий Косач, здравствуй, сын мой, брошенный.

– Здравствуйте, – ответил парень и сразу задал самый непростой вопрос, – как мне вас называть?

– Зови Георгий Кириллович. Время, когда формируются сыновьи обращения, безвозвратно прошло.

– Согласен, Георгий Кириллович.

– Атаман отписал, что у тебя тяга к учебе, что твои вопросы ставят в тупик местного учителя.

– Не скрою, меня очень многое интересует. Только за свои способности не ручаюсь. Я ничуть не лучше всех моих станичных приятелей.

– К чему тягу испытываешь? Что хочешь прежде всего остального? Точные науки или гуманитарные привлекают твое внимание?

– Нет у меня понимания, что есть точные и те другие науки.

– Понятно. Пойдем ко мне в кабинет, там и продолжим беседу.

К концу дня Василий знал не только отличие наук, но и многое другое, от чего голова трещала, как переполненный короб. Князь определил собеседование с преподавателями по основным дисциплинам и последующее решение вопроса об обучении. Для сопровождения выделил слугу, который ориентировался, когда и к кому надобно идти. Перед отъездом в Санкт-Петербург князь пригласил сына в свой кабинет и начал еще один важный разговор.

– В Санкт-Петербург тебя не зову, моя персона на виду и появление четырнадцатилетнего сына вызовет ненужные сплетни-кривотолки. Так что ты пока осваивайся в Москве.

– Тут мне тоже сподручнее, а там как пойдут ваши знакомые смотреть на меня, и мне станет не по себе. Еще опозорю вас своей сиволапостью, – ответил сын.

– Теперь самый важный вопрос: совмещать твою фамилию Косач с моим именем будет проблематично. Имеется предложение выбрать тебе фамилию Дальнев, производную от моей. Практику такую знает русская история. Например, дочь князя Потемкина, прижитая им с Екатериной Великой, носила фамилию Темкина.

– Пусть будет Дальнев Василий Георгиевич, – заявил парень после некоторых раздумий.

Глава вторая

Еще дважды сопроводил новоиспеченного барина приставленный к нему дядька. От особняка на Знаменке до учебного корпуса на Моховой расстояние не ахти какое длинное, но парню из сельской местности, и оно казалось запутанным. Но на третий раз Дальнев стал ориентироваться и не нуждался в помощи.

Пройдя собеседование по основным начальным дисциплинам, он обнаружил способности к чужеземным языкам. К Рождеству Дальнев свободно изъяснялся на французском и понимал медленную речь. За этот же период преуспел в английском. Его зачисление на отделение славистики носило формальный характер. Некоторые предметы студент сдавал сходу после прочтения учебников, другие требовали присутствия на лекциях и семинарах. Во всем он проявлял прилежание и усидчивость. К своим двадцати годам освоил латынь и санскрит. Был убежден, что мертвые языки, являют собой ключ к языкознанию. Через китайские иероглифы старался вникнуть в философию древнего Востока.

Летом 1875 года Василий попал в археологическую экспедицию в горы Тянь-Шаня. Конечно, зачислили его не без помощи князя Адальневского. Из экспедиции привез фотографии наскальных рисунков, и за зиму расшифровал их. Доклад Дальнева по этому вопросу опубликовал российский научный журнал. Потом последовал перевод в английском издании. Молодого ученого стали приглашать для консультаций, просили читать лекции, проводить семинары. Состоялась поездка в Баку, где на раскопках нашли чудом сохранившийся фолиант на неизвестном языке. Из-за ветхости транспортировать его опасались. Насколько сумел Дальнев продвинуться в раскрытии текста, сразу оценить никто не смог. Сформулированные им догадки опубликовали в научной статье. В работе с этим артефактом подспорьем явился турецкий язык. Волей-неволей Дальнев добился познаний в турецком.

Занятый каждый день с раннего утра до позднего вечера двенадцать месяцев в году, добровольно отказавшийся от земных радостей, Дальнев практически забыл про Шартомскую. Но станица сама напоминала о себе то письмом по почте от атамана с приветами от земляков и Матрены Феофантьевны, то оказия приспеет в виде случайного курьера, а то и земляки пожалуют в Москву по торговым делам.

Дальнев не скупился, давал приют, кормил, поил, обеспечивал уход за лошадьми, предоставлял складские помещения. Земляки все ехали и ехали. Прибывали совсем незнакомые люди, но привет от Елизара Никодимовича и емкость с мутной жидкостью подтверждали их землячество. К весне подношений скопилось столько, что казалось атаман Шартомской с утра до вечера без устали гонит самогон. Дальнев в глубине души догадывался, что по Нижнему Дону распространился слух, будто живет в Москве простак, у него можно жить, кормиться, хранить товар, только надобно передать привет от атамана и выставить посуду с самогоном.

Как-то под вечер привратник доложил, что барина спрашивает офицер при погонах и на лошади. Дальнев вышел к воротам и увидел бравого парня годов двадцати пяти, в котором при тщательном рассмотрении узнал своего друга детства, Сашку Плутовидова, по прозвищу Шишок.

– Сашка, ты ли это? Не верю глазам своим! Прямо герой-защитник! – закричал Василий.

– Ты тоже время не терял, изменился так, что по улице пройдешь и не узнаешь. Да еще с фамилией намудрил. Благо шартомские подсказали, что был Косач, да весь вышел. Что за фамилия такая Дальнев?

– Фамилия как фамилия, пойдем лучше в дом, хоть наговоримся досыта. А то бывает и словом перемолвиться не с кем.

За накрытым праздничным столом пошли воспоминания о былом счастливом времени, о ребятах ровесниках, об их судьбах.

– Знаешь ли ты? – будто хватился Плутовидов, – атаман наш, Елизар Никодимович помер.

– Когда? – удивился Василий.

– Да еще зимой.

– Вот же народ, ни совести, ни чести.

– Не понимаю? – удивился Сашок.

– У меня весь Дон перебывал. Именем атамана приют находит до сих пор.

Василий подробно описал визиты земляков, о своих стараниях по их привечанию. Посмеялись и продолжили разговоры. Затронули личную жизнь, обменялись мнениями на будущих избранниц, о денежном состоянии.

– Давно в офицерах ходишь? – спросил Дальне, – поди тоже от дома отошел и на стороне состоялся.

– Не совсем так. Елизар Никонорович прознал, что Гвардейский казачий полк пополняется новыми бойцами. Предложил нам, не всем конечно, еще двоим, не буду поминать их. Согласился я один. Сначала приехал в Крым, потом под Воронеж. Вообще, если все рассказывать, то долго и не интересно. С началом войны с турками решили создать Второй лейб-гвардии Сводный казачий полк и отправиться прямо на войну. Так, что в Москве я только проездом. Через пару дней отправляемся.

От Плутовидова исходил заряд неведомой доселе удали и свободы. Его глаза излучали мальчишеское озорство, присущее маленьким детям, неразумным, не знающим горести и страха. На этом фоне ничтожным представились Дальнему все его гипотезы и догадки, нумизматические и археологические коллекции, вот у друга настоящее дело.

– Слышь, Сашок, – сказал Василий, – запиши меня тоже в свой полк. Надоело мне сидеть наедине с книгами и общение с тоскливыми людьми.

– Да, поди уж и на коня не влезешь? Руки, ноги одрябли. Ничего тяжелее гусиного пера и не подымал.

– Восстановлюсь быстро, мне только стоит начать.

– Из современных ружей когда стрелял? Да стрелял ли вообще. Теперь-то все по-другому.

– Зато ножи метать не разучился. Вот, гляди, – Василий схватил со стола нож и бросил его в дверь.

Нож долетел, но плашмя ударился об косят и упал на пол.

– Нет, Василий, читай лекции и пиши статьи.

– Погоди, научи меня стрелять. Поедем завтра в лес.

– Чтобы метко стрелять, десятком выстрелов не обойдешься. Ты же знаешь это лучше меня.

Разговор прервался и повисла тишина.

– Ладно, – прорезался охрипший голос Дальнева, – а толмачи вам нужны?

– Ты что же турецкий знаешь?

– Знаю.

– А ну как тебя наш командир проверит? Он из тех мест и свободно говорит на тарабарщине.

– Да хоть прямо сейчас.

Тамаев Руслан Усманович остановился в палатах купца Коростылева в Столешниковом переулке. После сытного ужина с напитками офицер прилег отдохнуть. В полусонном состоянии его и застал поручик Плутовидов.

– Вот, господин капитан, привел пополнение.

Тамаев одним глазом глянул на Дальнева и пробухтел:

– Где ты нашел это декоративное растение?

– Это мой земляк из Шартомской станицы, росли вместе.

– Если и был земляк, так весь вышел.

– Могу служить переводчиком. Знаю турецкий, французский, английский, – выпалил Дальнев.

– В моей сумке лежит турецкая листовка. Поручик, подай своему другу, пусть переведет.

Плутовидов исполнил сказанное и в руках Дальнева оказался пожелтевший лист с типографским текстом. Василий бросил взгляд на бумагу и заговорил:

– Приказ сербам сидеть по домам. Не выходить на улицу, за нарушение смертная казнь. Могу перевести весь текст.

– Не надо.

Дальше капитан говорил на турецком, Дальнев отвечал.

– Пойдешь вольноопределяющимся? Коли согласный, приходи завтра к семи часам. Только документы прихвати, кто ты есть по жизни и прочее.

На другой день Тамаев свел Дальнева со штабным офицером в чине полковника, но тот, прочитав документы, ответил категорическим отказом.

– Нам только ученых не хватает. Иди, читай свои лекции и морочь головы студентам, а на войне, не дай Бог, убьют. Потом замучаюсь отписываться. Мы уж как-нибудь без тебя османов одолеем.

Лучше бы штабной последней фразы не произносил. В Василии пробудился тот самый донской казак, который ежели выгонят за дверь, залазит в окно, ежели и так не выходит, то протискивается в печную трубу.

Первым делом Дальнев поспешил в университетскую библиотеку. Взял подборки московских газет от начала событий на Балканах и начал искать статью, которая случайно запала в его память. Нашел статью о создании во многих городах России славянских комитетов – организаций по сбору пожертвований в пользу борющихся народов Балкан, по оказанию медицинской помощи. Там же обращались к молодым людям, желавшим отправиться добровольцами на войну. Для волонтеров указывался адрес сборного пункта: Колокольников пер., д. 3. Довольный тем, что память его не подвела, он приступил к следующему этапу задуманной операции. Под вечер приехал в Царицино. С тех пор, как императрица Екатерина закрыла проект строительства дворца, в прилегающем лесу разгулялись разбойники, душегубы и просто опустившиеся личности. Конечно, Василий в лес входить не стал, а обосновался недалеко от трактира. Подвальное помещение обозначалось вывеской с указанием смотрящей вниз стрелки. У входа толпилось полчище в лохмотьях, обмотках и в чем-то еще, называвшемся ранее одеждой. Скорее всего при входе в заведение требовали предъявлять деньги. На улице собирались те, без каких-либо средств, денежных, вещественных, имеющих любую ценность. Дальнев узрел на подходе троицу доходяг и, судя по виду, шли они с твердой уверенностью попасть в подвал. Василий выбрал самого молодого и отозвал его в сторону. Двое других насторожились.

– Продай свой документ, – выпалил Дальнев.

Парень засмеялся и его смех подхватили приятели.

– Тугументы загнали еще весной, – пояснил один из троих.

Дальнев продолжил высматривать подходящих по возрасту и росту, и повезло ему с четвертого раза. Парень еще стеснялся своего нищенского положения и при начале разговора краска заметно заливала его лицо. Когда Дальнев узнал, что совпадают их имена, ему почему-то стало жалко парня и он попытался образумить его.

– Нет, барин, мне назад никак нельзя. Острог меня ждет или того хуже. Я убивец, и мое место тут.

Василий заплатил деньги, получил паспорт, но почувствовал душевное теснение от новой фамилии, скрывающегося убийцы.

С утра он поехал в Колокольников переулок, отыскал нужный дом и дверь с вывеской. Вслед за ним подошли еще двое, по виду вчерашние гимназисты. Дальнев пропустил их вперед и потом сам зашел в помещение. Когда его позвали в кабинет, то он увидел за столом седого дядьку в глухом кафтане и с розочкой в петлице. Тот сразу запросил паспорт. По описаниям все совпадало и сомнений у него не возникло.

– Мирная жизнь наскучила? – спросил дядька, – или нагрешил где, бежишь от возмездия?

Отношение к Дальневу изменилось, когда он объявил, что знает турецкий язык и хочет быть полезным в качестве толмача. Дядька велел заполнить какие-то бланки и повел в другое помещение. Там, по всей видимости, находился доктор. Тот поинтересовался здоровьем волонтера, наличием вредных привычек, глюков, навязчивых идей, потрогал его пульс, оттянул глазницы и велел вернуться к первому дядьке. Тот выдал карточку вольноопределяющегося и проездные документы. Предписывалось через два дня к семи утра явиться на Земляной вал в здание вокзала. Там его будет ждать офицер в звании поручика перед расписанием поездов дальнего следования. Он должен предъявить проездные документы и ожидать команды.

Дальнев вернулся домой в непонятном настроении. Пока мечта оставалась мечтой он ощущал желание преодолеть все преграды. Когда все позади и через несколько дней он окажется на настоящей войне, да под чужой фамилией, ему стало страшно.

– Ежели суждено погибнуть, то похоронят меня по чужой метрике. Хватятся ученого Дальнева, начнут его искать и нигде не найдут. Никому в голову не придет, что он будущий светило словесности мог все бросить и уйти на войну. От таких рассуждений у Василия выступил на лбу пот.

– Может все бросить и никуда не ехать? Кому нужен какой-то волонтеришка?

Но Василий тут же устыдился своих мыслей и еще раз твердо решил довести начатое до конца. В университете и прислуге объяснил предстоящую отлучку новой экспедицией.

К месту сбора явилось человек двадцать. Позже, уже в поезде, выяснилось, что волонтеров всего трое, остальные ребята призывного возраста от двадцати одного года. В вагоне разместились на трёхъярусных полках, матрасов и подушек не полагалось. Всю дорогу бесплатно раздавали хлеб и сухую соленую рыбу. В одном конце вагона стоял бак с питьевой водой, в другом конце, в маленькой кабинке с дверью, в полу зияла дыра и стояла бочка с технической водой. Иногда по мере больших остановок заводили новеньких по два-три человека, тоже новобранцев. Ехали долго и медленно, только на третьи сутки всех выгнали из вагона и заставили идти пешком еще целый день. В конце концов оказались в палаточном лагере с двумя каменными строениями на территории. В одном располагался штаб, в другом баня.

Прибывшую команду разделили на отделения по десять человек и по очереди повели в баню. Но прежде чем допустить к помывке, всех без исключения постригли наголо. При выходе прежнюю одежду не обнаружили, взамен выдали казенное исподнее, а в другом помещении гимнастерку, шинель, шаровары, сапоги и фуражку. Потом развели по палаткам также по десять человек в каждой и назначили командиров. Всех учили ходить строем, даже в столовую – длинный сарай-времянку. Шли в ногу, пели песни и перед входом строились. Учили исполнять команды «смирно, «вольно», «кругом» и так далее. Все было просто и конкретно. Например, «виноват», значит ошибся, «так точно», значит понял. Не то что в университете: «Видите ли, коллега, выделенное вами ключевое слово вряд ли отражает основной смысл означенной фразы. Попробуйте рассмотреть проблему под другим углом».

Осмотревшись в новых условиях, молодые люди начали подбирать себе приятелей. Сходились на одинаковом материальном положении, на отношении к жизни, на привычках, на близких темпераментах. Стали появляться производные от имен или фамилий клички. Дальнева обозвали Васюхой, парня, который казался способным учеником, прозвали Костяном. Понятно, какое он имел исходное имя. Костян сразу понял, что Васюха очень много знает и донимал его вопросами по совершенно неожиданным темам. Когда послали в первый наряд, охранять склад с неизвестным назначением, Костян напросился в один караул с Дальневым. Два часа стоишь на посту, два часа ходишь по периметру, потом два часа отдыхаешь в караульном помещении. Смен за сутки четыре и четыре поста. Костян сделал все, чтобы его время отдыха совпало с Васюхой. И в течение всего наряда он не позволил Дальневу во время отдыха сомкнуть глаза.

Любопытство Костяна напоминало Василию самого себя, когда в станице Шартомской он не давал учителю прохода. Сыпал вопросами о создании мира, бесконечности вселенной, интересовался устройством парового двигателя, хотел познать достижения в медицине.

Неожиданно вопросы Костяна иссякли. Василий не вытерпел и спросил о причинах. Тот не задумываясь отчеканил, дескать ехал на войну, а попал в летний лагерь. Точно такие же настроения овладевали Дальневым. Уже середина лета, где-то идут бои, а они едят, спят и ходят в глупые наряды.

К середине лета русские войска заняли Шипкинский перевал. Линия обороны протянулась на две версты. Турки бросали все новые силы, чтобы заставить русских уйти с болгарской территории. Вместе с тем на перевале обозначались несколько вершин. Для обороны создали три укрепления по сторонам света: южное, западное и восточное. Если в первых двух сосредоточили солдат Орловского полка, то на восточное укрепление направили дружины из числа болгарских повстанцев. Командующий этого участка обороны Шипки, генерал Столетов Николай Григорьевич, приехал в ставку просить дополнительные силы из числа младших офицеров. Неорганизованные болгарские повстанцы требовали усиленного внимания. Столетов просил пять единиц, дали двоих и навязали новобранцев, да еще вольноопределяющихся.