Kitobni o'qish: «Игра в Реальность. Путь»
Часть 1. Отец
С вершины скалы весь посёлок был виден как на ладони. Сверкающая змейка реки прореза́ла себе дорогу между сопками и убегала куда-то вдаль к заходящему солнцу. Было самое начало августа, но здесь, на севере, осень уже вступила в свои права. Склоны сопок, что ещё совсем недавно сливались в однотонный зелёный ковёр, теперь пестрели яркими пятнами жёлто-красной палитры от спокойной охры до благородного бордо. Под ногами аппетитно алели островки брусники, изумрудная зелень низкорослого кедровника приятно оттеняла буйство красок.
Венн больше всего любил это время года, когда на короткое время блёклая тундровая растительность вдруг превращалась в разноцветную клумбу. Он стоял у самого края обрыва и в последний раз любовался красотами северной осени. Пришла пора покинуть этот суровый край, где он прожил так много лет, здесь стало слишком людно. Люди, к сожалению, не в состоянии жить, не размножаясь как кролики, рано или поздно им становится тесно в своём доме, и они отправляются завоёвывать чужой. Это уже происходило в долгой жизни Венна и не раз, когда весь его род снимался с насиженных мест и отправлялся в неизвестность искать лучшей доли.
Казалось бы, давно пора было привыкнуть и смириться с неизбежным. И всё-таки на сердце Венна снова лежала печаль, ведь далеко не всем жителям посёлка будет разрешено последовать за своим предводителем. Только мужчины и женщины рода юкагиров и дети, рождённые от их брака, могли надеяться обрести новый дом в дальних краях. Остальные останутся. Никто не станет гнать их из посёлка, но Венн уже знал из прошлого опыта, что без надёжной защиты и мудрого управления посёлок вскоре зачахнет и превратится в одно из многочисленных мелких стойбищ местных племён. Сам Венн не жил непосредственно в посёлке, тот служил лишь порталом для перехода в его мир. Но он привык заботиться о его жителях, все они были ему как дети.
Его звали Венном, хотя это не было его настоящим именем. Человеческое горло не приспособлено, чтобы правильно произнести имя, которым его нарекли при рождении. Когда-то очень давно веннами называли его народ, могущественный и многочисленный. По сравнению с людьми, венны выглядели настоящими великанами. Однако после последнего обновления Игры воплощаться в теле такого размера стало невозможно, и теперь Венн выглядел как человек, разве что довольно высокий и плотного телосложения. На этот раз Создатель не стал полностью стирать Реальность Игры, и на том спасибо. И всё-таки изменения были слишком значительные, чтобы прежние величественные формы животной и растительной жизни остались неизменными. Всё измельчало, сделалось каким-то невзрачным, и венны начали уходить из этой Реальности, их сознания проходили трансформацию и воплощались в мирах с высшей мерностью.
Теперь от его племени в этой Реальности почти никого не осталось. Самому́ Венну тоже давно пора было присоединиться к своим соплеменникам, его сознание уже с трудом цеплялось за материальность этого мира. Но уйти он не мог, оставалось одно дело, которое держало его не хуже стальных цепей. Ему пока так и не удалось передать свои знания и силы преемнику, а без этого его расе суждено будет погибнуть, сознания соплеменников, включая и его собственное, будут насильно поглощены сознанием Создателя.
Венн слишком долго ждал, пока его первенец, первое проявленное им сознание, обретёт достаточно разума и могущества, чтобы стать достойным преемником древнего сакрального знания. Казалось, всё шло по плану, мальчик вырос почти настоящим венном. Блестящий рациональный ум, способность управлять практически любым сообществом существ, сильная воля и бесстрашие. Хотя кое-что человеческое в нём всё-таки имелось. Парень оказался слишком чувствительным, и эта его слабость сыграла злую шутку с миссией Венна.
Отцу пришлось всерьёз потрудиться, чтобы избавить своего преемника от этой напасти. И вот, когда, казалось бы, все преграды для его развития были успешно устранены, вместо того, чтобы развиваться, сын, напротив, стал деградировать. Поначалу это было незаметно, и Венн к своему стыду упустил момент, когда изменения стали необратимы. И вот закономерный результат: преемник отправился на перевоплощение. На то, чтобы ждать его возвращения в эту Реальность и заново воспитывать до требуемого уровня, у Венна времени уже не осталось.
Глава 1
Са́нджей не спеша шёл на кухню под монотонное пение, доносившееся из открытых дверей главного храма. Сегодня был третий день огненного ритуала, и в храме исполняли цог Сипи Джалмо, защитницы бон. Местные пацаны, как всегда, нагло протиснулись вперёд и расхватали что полегче, а им с Та́ши опять оставили тяжеленные чайники с тибетским чаем. Это была уже набившая оскомину привычная практика беспардонных собратьев по монастырской школе. Поначалу Санджей возмущался, пытался как-то бороться с такой несправедливостью, но постепенно привык. В конце концов, они с Таши были гораздо крупнее и сильнее тибетских сверстников. Кому же ещё таскать тяжести?
Друг дожидался его у скамьи, на которой стояли два медных чайника, уже наполненные мерзким мутноватым напитком цвета беж. Санджей терпеть не мог тибетский чай, один его запах вызывал у него приступ тошноты. Так что раздачу чая монахам и гостям во время пуджи он почитал за тяжкую повинность, чем-то вроде отработки кармы. Такой настрой помогал мальчику смириться с неприятной утренней рутиной.
– Санни, помоги поставить чайник на пол,– Таши просительно посмотрел другу в глаза,– налили сегодня под завязку.
Санджей снисходительно улыбнулся и играючи снял чайник с высокой лавки. Они с Таши были одного возраста и примерно одного роста, но Санджей выглядел явно крепче своего довольно субтильного друга, и с возрастом разница в их телосложении становилась всё более заметной. Впрочем, даже когда они совсем ещё малышами впервые появились в монастыре, никто не назвал бы их братьями. Мальчишки различались как день и ночь или, если хотите, как инь и ян. Таши был светленький, с тонкими чертами лица и прямыми волосами, напоминавшими солому. Его серые глаза были такими светлыми, что в темноте, казалось, светились как два светлячка, белёсые ресницы и брови были совсем незаметны на его вечно улыбающейся физиономии, а его белую кожу не брал даже горный загар. Санджей был полной противоположностью своего приятеля, смуглый, почти как местные жители, с чёрными жёсткими кудрями и яркими чувственными губами, длинные чёрные ресницы оттеняли его пронзительно синие глаза. Мальчиков объединяло только одно, никто даже в страшном сне не смог бы назвать их тибетцами.
О том, как два европейских мальчика стали монахами бонского монастыря, в округе ходили легенды и нелепые слухи, и только один человек точно знал, как всё было на самом деле. Впервые Ринпоче обратил внимание на молодую болезненного вида женщину с двумя детьми, когда пришёл в гестхаус навестить очередную группу ретритчиков из далёкой России, которым он читал лекции и давал наставления на практики. В сущности, сама женщина была ничем не примечательна. Худенькая, невзрачная, она вечно куталась в тёплую шаль, даже днём, когда впору было загорать в купальнике, если бы позволяли строгие монастырские правила. Внимание ламы привлекли два её мальчугана. Им было не больше трёх лет, но вели они себя на удивление тихо и покладисто, за весь вечер ни разу даже не закапризничали.
Детки с увлечением играли вместе, не обращая внимания на взрослое окружение. Ринпоче сразу отметил, с какой теплотой и заботой мальчики относились друг к другу, как радостно делились игрушками и вкусностями, как спешили на помощь, если один из них падал. Когда кто-то из группы подозвал светленького и дал ему конфетку, тот сразу же побежал к своему приятелю делиться сладостью. Это было довольно непривычное поведение для маленьких детей, ведь далеко не каждый взрослый в нашем мире способен на проявление подобных братских чувств. Впрочем, в тот вечер Ринпоче списал этот феномен на западный менталитет и не стал слишком заморачиваться выяснением природы такого поведения.
Ретритная группа через неделю уехала, а женщина с детьми осталась жить в гестхаусе. Оказалось, что она была тяжело больна и испробовала уже практически все доступные ей средства, чтобы спастись. Тибетская медицина, похоже, была её последней надеждой. Каждый день женщина уходила в медицинский центр, который располагался в соседнем с гестхаусом доме, а малыши оставались на несколько часов одни. Местная кухарка взялась за ними присматривать, но по-хорошему этого и не требовалось, мальчишки и сами отлично справлялись.
Через две недели после отъезда группы один из постояльцев гестхауса пришёл к ламе и передал ему просьбу той женщины, чтобы он навестил её как можно скорее. Просьба не то чтобы шокировала, но была довольно необычной, если не сказать, неприличной. Так было не принято. Если кто-то хотел видеть Ринпоче, то ему следовало самому прийти к нему на встречу, а не присылать приглашение с нарочным. И всё же лама не отказался, он обещал зайти, когда у него будет время. Время нашлось только вечером следующего дня. Ринпоче постучал в дверь на третьем этаже гестхауса, но никто не бросился ему отворять. В комнате было тихо, хотя там горел приглушённый свет, что-то вроде ночника. Лама подумал, что, уложив малышей спать, женщина, видимо, поднялась в столовую, было как раз время ужина. Он уже собрался уходить, но что-то его остановило буквально в последнюю секунду. Интуиция заставила его толкнуть дверь и заглянуть внутрь.
Женщина лежала на кровати, её глаза были распахнуты, но она уже ничего не видела, взгляд неподвижно уставился в потолок. Её рот был открыт, словно она пыталась сделать ещё один глоток воздуха посиневшими губами, но не смогла. Одна рука покойной безжизненно свисала с кровати, а другая судорожно сжимала какой-то конверт. Малыши мирно посапывали на соседней кровати, даже не подозревая, что остались совсем одни. Судя по всему, смерть бедняжки наступила совсем недавно и внезапно, она даже не успела позвать на помощь. Ринпоче разжал сведённые мёртвой хваткой пальцы и вытащил помятый конверт. На конверте корявыми тибетскими буквами было написано его имя. Сильно заинтригованный, лама достал сложенный вчетверо листок, вырванный из тетрадки в клеточку.
В своём прощальном письме женщина признавалась, что мальчики не были её детьми, что они были круглыми сиротами, у них вообще не осталось родных. Она умоляла ламу приютить сироток в монастыре и сделать их монахами. По-хорошему нужно было вызвать полицейских и определить малышей в приют, тем более, что они явно не имели никакого отношения ни к тибетцам, ни к индусам, населявшим окрестные горы. Но поступить так Ринпоче не смог. Он выполнил последнюю волю умершей и не в последнюю очередь потому, что легкомысленно проигнорировал призыв о помощи от одинокой больной женщины.
Малышей пристроили у монашек в женской части монастыря, что располагалась на противоположной стороне долины. Поначалу мальчишки ещё говорили на каком-то своём языке, которого никто здесь не понимал, но через полгода позабыли его, как и свои прежние имена, тибетский язык стал для них родным. Белобрысого мальчугана назвали Таши, а чернявого – Санджей. Вскоре разница в их облике перестала так сильно бросаться в глаза. В соответствии с местными обычаями их побрили наголо и одели в одинаковую одежду. В семь лет мальчишки переехали в мужскую часть монастыря и поступили в монашескую школу.
Время никак не отразилось на их отношениях. Они по-прежнему оставались неразлучны и заботились друг о друге, как настоящие братья. А вот с тибетскими сверстниками дружба не задалась. Местные малыши восприняли двух неразлучных европейцев как укор своим собственным не слишком альтруистичным наклонностям и всячески старались доказать их второсортность, что, впрочем, не особо удавалось. Ни в интеллекте, ни в силе тибетским мальчишкам с европейцами было не сравниться, зато в наглости и беспардонности они могли дать им сто очков вперёд, вот как в случае с чайниками.
Через боковой вход Санджей вслед за другом втащил чайник с чаем в храм, где монахи как раз заканчивали петь посвящение заслуг и готовились к завтраку. Первое, что бросилось ему в глаза, был постамент с подношениями, представлявший собой поистине грандиозное сооружение. Европейцы, заказавшие ритуал явно не поскупились. Сразу было видно, что монахам пришлось сгонять машину за всеми этими вкусностями в город, а это больше часа езды по горному серпантину в каждую сторону. Но оно того стоило, защитница должна остаться довольна.
Тибетские мальчишки, подбирая полы бордовых ряс, уже разносили лепёшки и цампу по рядам монахов, закончивших первую часть цога. Таши со своим чайником поковылял в дальнюю часть храма, и Санджей понял, что поить гостей, явившихся на пуджу, на этот раз придётся ему. Он привычно прихватил стопку бумажных стаканчиков и пошёл вдоль задней стены храма, где на подушках и ковриках расселись заказчики ритуала. Их было человек пятнадцать, в основном мужчины. Среди заказчиков было всего две престарелые тётки, которые скромно притулились у центрального входа, прямо на сквозняке. Санджей из принципа начал разливать чай именно с них, пусть хоть немного согреются, видно же, что уже дрожат от холода. Он медленно двигался вдоль цепочки гостей, те послушно подставляли стаканчики и с благодарностью принимали подношение в виде солоноватой мутной жижи.
– И как только они могут это пить? – мысленно проворчал Санджей. – Противное жирное пойло, и пахнет ячьим маслом. – Сам он с раннего детства отказывался от тибетского чая и пил только воду, а вот Таши с удовольствием хлебал этот не то чай, не то суп и радовался жизни. Санджей не переставал удивляться кулинарным наклонностям друга. – Ну ладно, тибетцы,– возмущался он,– у них любовь к этому напитку, по-видимому, врождённая. Но малыш Таши ведь к этой расе не принадлежит, а туда же.
Светловолосый парень лет двадцати, закутанный по самый нос в ячий плед, сидел в ряду самым последним. Санджей облегчённо вздохнул и протянул ему бумажный стаканчик. Струя горячего чая ударилась в донышко, осыпая брызгами протянутую руку. Парень встрепенулся и поднял осуждающий взгляд на непутёвого монашка. Санджей смущённо улыбнулся, но тут их глаза встретились, и монашка будто ударило током. Ему померещилось, что ярко-голубые глаза гостя засветились в темноте храма странным мерцающим светом. Мелькнула шальная мысль, что он уже видел такое раньше, вот эти самые сияющие островки летнего неба на бледном лице. Только принадлежало то лицо вовсе не парню, а совсем молоденькой девушке с забавной причёской, похожей на одуванчик. И в тот раз голубые глаза блестели не от радостного возбуждения, как сейчас, а от слез.
Санджей вдруг совершенно ясно увидел, как круглая блестящая слезинка, не удержавшись, сорвалась с пушистых ресниц и ручейком стекла по щеке к подбородку незнакомки. Громкое шипение выдернуло его из транса, словно морковку из грядки, горячий чай, переполнив стаканчик, лился на колени голубоглазого парня. Монашек очнулся и в смущении бросился вытирать гостя своей накидкой, но тот только отмахнулся.
– Ничего страшного,– тихо сказал парень по-тибетски и улыбнулся так ласково и так знакомо, что у Санджея перехватило дыхание.
К счастью, никто из лам не заметил его промашки, и после завтрака монахи продолжили своё пение в штатном режиме. Мальчишки, один за другим, выбрались из храма и разошлись по своим делам, в связи с ритуалом занятия на сегодня были отменены. Таши, по своему обыкновению, направился в храм защитников, там как раз начиналась утренняя пуджа. Санджей, сколько ни думал, так и не смог понять любовь своего друга к этим пуджам, да и к самому храму защитников тоже. Храм был совсем маленький и какой-то неуютный, все статуи защитников там были отгорожены от посетителей стеклянной перегородкой, да ещё и укрыты плотными покрывалами, чтобы их лиц никто не мог увидеть. Пуджи обычно исполнял всего один лама, они были довольно однообразные, без специальных звуковых эффектов. Скукотища. Но Таши от этого храма было за уши не оттащить.
От нечего делать, Санджей пошёл в свою комнату и завалился на кровать в надежде подремать пару часиков перед огненным ритуалом. Спать ему, в общем-то, не хотелось, но, как только его голова коснулась подушки, он провалился в сон практически мгновенно.
Маленькая комнатка была облицована белой кафельной плиткой, в углу располагалась довольно большая ванна, из блестящего крана тонкой струйкой лилась вода. Девушка лежала в ванной, вода доставала ей до середины груди. Санджею стало не по себе, ему было неловко подглядывать за представительницей противоположного пола в столь интимной обстановке. Однако очень быстро он разглядел, что девушка принимала водные процедуры прямо в одежде, на ней были джинсы и жёлтая маечка с каким-то однотонным рисунком. И это была та самая голубоглазая девушка, что привиделась ему во время пуджи в храме.
В правой руке она держала большой кухонный нож, а её левая рука была погружена в воду, и на ней по всей длине от запястья до локтя чернел глубокий разрез. Из раны бордовыми змейками вытекала кровь, и вода в ванной была уже красной от этой крови. Девушка не двигалась, её лицо застыло словно маска, оно было белее даже кафельной плитки. В первую минуту Санджей подумал, что она мёртвая, но тут с ресницы самоубийцы скатилась слезинка и быстро заскользила по щеке, оставляя за собой блестящую дорожку. Добежав до подбородка, слезинка чуть помедлила, а затем сорвалась и плюхнулась в красную воду. Нет, девушка была жива, вернее, живы были только её глаза, и в этих голубых глазах была такая мука, что мальчик не выдержал и заорал от ужаса.
– Санни, что с тобой? Очнись! – Таши тряс друга за плечи и истерично всхлипывал, в его взгляде застыл страх, похоже, он уже давно пытался разбудить своего друга. Санджей открыл глаза и тоже всхлипнул. Друг облегчённо вздохнул и крепко прижал его к груди.
– Это был просто сон,– голос Таши всё ещё немного дрожал от волнения. – Расскажи, отчего ты так кричал, тебе станет легче.
Когда Таши вот так говорил, мягко, но убедительно, с ним невозможно было спорить. Санджей это знал очень хорошо, а потому даже не попытался улизнуть от разговора. Он доверчиво пересказал свой сон, но легче ему не стало, наоборот, его начало трясти как в лихорадке. Таши заботливо укутал друга в одеяло и лёг рядом, стараясь согреть его своим теплом. Только через полчаса нервная дрожь отступила, и Санджей смог подняться.
– Тебе нужно отвлечься,– деловито распорядился Таши,– пойдём погуляем.
Они выползли из своей комнаты и направились по дорожке вокруг монастыря к площадке перед ступой, где как раз заканчивались приготовления к ритуалу. С горки мальчики могли видеть, как монахи приволокли большой медный чан для масла и начали пристраивать его на тагане над фигуркой демона, слепленного из чёрной смолы. Мешать занятым своим делом людям им совсем не хотелось, поэтому друзья решили обойти место ритуала по склону горы и подняться повыше, туда, где они частенько вдвоём встречали рассвет. Это была небольшая ровная полянка, расположенная на высоте двухсот метров над монастырём. Оттуда открывался замечательный вид на все окрестности, но монахи почему-то никогда не забредали в это место, наверное, у них было полно своих дел. А вот друзья давно уже облюбовали полянку, чтобы время от времени уединяться от своих тибетских сверстников.
Однако на этот раз судьба вмешалась в планы двух путешественников, лама, руководивший подготовкой к ритуалу, заметил праздно шатающихся монашков и быстренько нашёл им занятие. Таши отправился в главный храм за какими-то причиндалами для ритуала, а Санджея послали в библиотеку с поручением к одному из учителей. Такое распределение заданий было вполне логичным, с некоторых пор монастырская библиотека стала для Санджея родным домом. Всё своё свободное время он проводил именно в этом здании, у него даже было официальное разрешение от Ринпоче на то, чтобы читать древние тексты.
Для двенадцатилетнего мальчишки такое положение было весьма нетрадиционным, если не сказать, экзотичным, а всё началось с одного скандального происшествия, которое приключилось, когда ему только-только исполнилось восемь. Однажды лама, учивший бонским премудростям их класс в школе для монахов, отправился жаловаться на Санджея аж к самому лопо́ну. Нет, претензий к успеваемости ученика у него не было, тот легко запоминал тексты любой длины и сложности, однако настырный монашек совершенно не давал учителю спокойно вести занятия, всё время встревал с вопросами и замечаниями. Мало того, негодник ещё и позволял себе спорить с наставником.
Лопон выслушал расстроенного ламу и попросил Ринпоче, который в своё время распорядился судьбой двух сироток, разобраться с одним из его протеже. Вот так Санджей впервые оказался в гостях у своего будущего учителя. Разговор был долгий и очень интересный, причём для обоих его участников. После первой беседы последовали и другие. Через какое-то время мальчик с разрешения ламы перестал посещать занятия в классе и стал заниматься самостоятельно, учитель открыл для него доступ в библиотеку.
Вскоре Санджей стал частым гостем в жилище Ринпоче, Таши тоже время от времени посещал учителя вместе со своим другом, но в дискуссиях почти не участвовал, интеллектуальные упражнения были ему не особо интересны. Зато Санджей погрузился в древние тексты с головой и пропадал в библиотеке дни напролёт. Лопон поначалу возмутился нестандартным воспитательным методом Ринпоче, но после разговора с Санджеем согласился с его решением. Через некоторое время выяснилось, что мальчик обладает просто феноменальными способностями к языкам, и лопон даже подключил его к своей работе над словарём для перевода текстов с языка Шанг-Шунга.
Когда детки подросли, и пришло время для участия в монашеских диспутах, на Санджея тут же началась настоящая психическая атака, уж больно тибетских учащихся раздражал его особый статус. Но не тут-то было, загнать всезнайку в угол не удалось даже взрослым монахам. В итоге, тибетцы всеми силами стали избегать перспективы оказаться партнёром Санджея по диспуту. Одного только малыша Таши не смущало гарантированное поражение, он с готовностью подставлял свою бритую макушку под неотразимые аргументы своего друга и искренне радовался его победам.
Выполнив поручение ламы, Санджей решил задержаться в библиотеке. Гулять одному было неинтересно, а Таши, похоже, припахали помогать с ритуалом по полной программе. Для молодого монашка не было ничего более увлекательного, чем изучение древних писаний, так что лучшего способа отвлечься от приснившегося кошмара придумать было сложно. Санджей достал со стеллажа начатый пару дней назад текст и уволок его в свой закуток за шкафом, там у него было любимое место для занятий.
Прошло не менее двух часов. Мальчик так увлёкся, что не заметил, как за окном начало смеркаться. Вполне возможно, что он вообще пропустил бы начало ритуала, если бы ни голоса, внезапно раздавшиеся за стенкой его шкафа. Двое говорили на тибетском, причём для одного из собеседников этот язык явно не был родным, иностранец путался в словах и запинался. Его голос был Санджею незнаком, зато во втором говорившем он с удивлением узнал голос друга. Невольный свидетель затаил дыхание, его поразило то, с какой интонацией говорил малыш Таши. Создавалось впечатление, что беседовал не двенадцатилетний пацан, а вполне взрослый мужчина, при этом Таши явно доминировал в этом тандеме.
– Ты должен уехать,– безапелляционно заявил он.
– Вообще-то, у меня другие планы,– в голосе иностранца слышалось неприкрытое раздражение.
– Поверь, я не стал бы настаивать, если бы это не было так серьёзно,– голос Таши немного смягчился. – Я понимаю, что ты не из праздного любопытства сюда приехал, но так уж сложились обстоятельства.
– Чего ты паникуешь,– огрызнулся его собеседник,– рано или поздно это всё равно должно было случиться.
– Он ещё не готов,– Таши тяжело вздохнул. – Прошу тебя, уезжай.
В этот момент из открытого окна донёсся протяжный звук раковины, это был сигнал к началу ритуала.
– Потом поговорим,– собеседник Таши отодвинул стул и поднялся.
Раздались торопливые шаги, хлопнула входная дверь, и всё стихло. Санджей тоже по-быстрому сложил тексты в стопку и вернул их на положенное место. Нужно было срочно выбираться из библиотеки, ещё ни хватало, чтобы его тут ненароком заперли. По дороге к месту проведения ритуала Санджей не переставал обдумывать услышанное в библиотеке. По всему выходило, что Таши требовал, чтобы какой-то иностранец уехал из Тингри, что, вообще-то, было вопиющим нарушением дисциплины. И всё же не это сейчас тревожило молодого монашка, у него возникло подозрение, что эти двое говорили о нём. А если так, то что же тогда неминуемо должно случиться? К чему он пока не готов? И связано ли это с тем кошмаром, что приснился ему днём?
Таши уже поджидал друга в толпе монахов, собравшихся на ритуал, никаких иностранцев рядом с ним не было.
– Где ты пропадал? – он радостно замахал руками, подзывая опоздавшего. – Я тебя обыскался.
– В библиотеке,– ответил Санджей, исподтишка наблюдая за реакцией Таши. Он надеялся увидеть смущение или растерянность друга, однако никакой особой реакции не последовало.
– Понятно,– весело рассмеялся тот,– занимался любимым делом, ковырялся в текстах. Это ты правильно надумал, нет ничего лучше, чтобы отвлечься от дурных снов.
Если бы Санджей собственными ушами ни слышал того разговора, то мог бы поклясться, что Таши вообще не был в библиотеке, настолько невинно прозвучал его голос.
– К чему я не готов? – в лоб спросил он, чтобы спровоцировать друга на откровенный разговор, хитрить и плести интриги было абсолютно не в характере Санджея, лучше было сразу всё прояснить. Однако его лобовая атака не принесла желаемого результата.
– Это ты про ритуал? – Таши захлопал своими невинными глазками, словно совершенно не понял, о чём речь.
Санджей только рукой махнул. Не то чтобы его сомнения рассеялись, просто он понял, что правды сейчас не добьётся, и решил отложить решение этой задачки на потом.
***
– Красота! – Вертер вздохнул полной грудью. – Самое лучшее время на севере – это весна.
Была вторая половина июня, но здесь, рядом с плато Путорана, это соответствовало началу весны, когда всё, что могло, распускалось и благоухало. Под ногами раскинулся ковёр из полевых цветов, среди зелени низкорослых кедров заросли цветущего кустарника смотрелись как разноцветные шары. Вертер стоял на краю высокого скалистого обрыва вместе с Антоном и Алисой. Сверху открывался потрясающий вид на долину, по дну которой вилась сверкающая на солнце река. На берегу водного потока расположился небольшой посёлок оленеводов. Среди редкой растительности были видны верхушки чумов, несколько полупрозрачных дымков лениво поднимались к голубым небесам.
– Когда же это ты успел заценить северную весну? – ехидно поинтересовался Антон.
– Между прочим, я жил вот в таком же посёлке в одном из предыдущих воплощений,– Вертер обиженно нахмурился,– правда, тот посёлок был не на равнине, а в гористой местности. Там были настоящие скалы и ущелья, да и сам посёлок был раз в десять побольше.
Вертер продолжал ностальгировать, но Антон его больше не слушал, он задумчиво смотрел вниз и думал о чём-то своём.
– Лиса, а ты точно жила с Сабином в этом посёлке? – Вертер снова встрял в мысли Творца. – Что-то он кажется слегка заброшенным.
– Посёлок точно этот,– подтвердила Алиса,– но он действительно выглядит странно.
– Где ж вы там жили,– удивился Вертер,– в вигваме, что ли?
– Не в вигваме, а в чуме,– Алиса весело рассмеялась.
– Один чёрт,– Вертер тоже заулыбался,– что, действительно прямо в этой оленьей палатке?
– Нет, конечно,– Алиса заслонила глаза от солнца и принялась вглядываться в очертания далёкого посёлка,– у нас был просторный деревянный дом.
– Лиса, скажи, пожалуйста, кто управлял посёлком в то время,– Антон повернулся к ней лицом.
– Хочешь знать, видела ли я отца,– уточнила Алиса. – Нет, не видела. Хотя у меня тогда была почти полная амнезия, я и себя-то толком не помнила, не то что отца, которого видела в последний раз пятьсот лет назад. Возможно, он появлялся, да я его не признала. Заправляли в посёлке двое мужчин. Один был уже в возрасте, где-то под пятьдесят, его звали Сегвар, а второму едва ли исполнилось тридцать. Вот имени его я уже не помню. Сабин в дела посёлка не лез, но эта парочка перед ним так лебезила, что аж противно было.
– А кто там вообще жил в ту пору,– продолжал расспрашивать Антон,– белые или местные монголоиды?
– В основном, белые,– Алиса прищурилась от яркого солнца,– чукчи тоже были, но мало, человек двадцать, не больше.
– Ну что ж, пойдём, поглядим на посёлок вблизи? – предложил Антон.
– Давно пора,– хмыкнул Вертер,– я вас прикрою, если что.
Через несколько секунд они уже стояли посередине посёлка и удивлённо озирались по сторонам. То, что осталось от некогда значительного поселения, сейчас едва ли заслуживало даже названия «посёлок», скорее, это было маленькое стойбище оленеводов. Несколько чумов, три десятка чукчей и небольшое стадо оленей, вот и всё, что открылось глазам незваных гостей. Немного побродив по стойбищу, они всё-таки обнаружили развалины многочисленных деревянных строений. Сейчас в них никто не жил, кроме ветра и, возможно, привидений. Пока Вертер с Алисой исследовали остатки домов, Антон пошёл к реке, развалины были ему совершенно неинтересны. Он уселся у самой воды и отрешённо уставился на быстрый полноводный поток. На душе у Творца было тоскливо, разочарование оказалось слишком сильным.
Антон затеял эту поездку на плато Путорана ещё пять лет назад, когда покинул Высший Совет и открыл доступ своим ангелочкам в базовую Реальность. О целесообразности и безопасности этого шага в Совете было довольно много споров, ещё жива была память о том, чем закончилось прошлое пришествие ангелов в наш мир. Однако Антон был твёрд в своём решении и готов за него отвечать, так что Совет поделать ничего не смог. Что ж, отвечать ему пришлось по полной программе, прошло совсем немного времени, прежде чем начались первые проблемы. Только на этот раз опасность уже грозила не людям, а самим ангелам. Они оказались слишком хороши для человеческого социума, слишком открыты, доброжелательны и, главное, абсолютно бесстрашны.
