Kitobni o'qish: «Козни золовки»

Все персонажи и события в рассказах являются вымышленными. Всякое совпадение или сходство с реальностью возможно лишь случайно.

Ты. Лишь ты

Петру не нравились современные девушки. Почти все они напоминали его мать-алкоголичку: пьющие, курящие, легкодоступные…

Носят какие-то драные джинсы; уродуют свои нежные тела татухами, как зэки; матерятся. Тьфу!

Он тосковал по девичьей чистоте. И однажды парню повезло. В магазине в субботу появились две новые покупательницы: старуха и девушка. Обе одеты немодно: длинные тёмные юбки, белые блузы, платки…

Девушка красивая, высокая и светленькая. На лице – ни грамма косметики, волосы заплетены в косу.

– Сектантки, что ли? – спросила одна кассирша у другой, когда женщины покинули супермаркет.

– Без понятия… – протянула вторая. – Новые какие-то.

Пётр проследил за колоритной парой.  Жили они недалеко от центра их большого села и, к радости парня, оказались почти его соседками.

"Луша, вскипяти воду", – громко распорядилась бабка, когда они открыли калитку.

Какое имя замечательное! Как бы познакомиться с красавицей? Пётр начал наматывать круги у дома приезжих, выдумывая повод для знакомства.

– Что, Луша моя понравилась? – вдруг раздалось у него над ухом.

Пётр залился краской и обернулся. На него как-то странно, лучисто, что ли, смотрела старуха.

– Заходи, гостем будешь… – добавила пенсионерка ласково, но как-то так, что ноги сами понесли молодого человека в дом.

Они вошли в старую хату. Луша сидела за столом и что-то читала.

– Добрый день, – спокойно, ничуть не удивившись появлению незнакомца, произнесла она.

– Добрый… – пробормотал Пётр. – А что за книга?

Девушка показала ему томик – сборник произведений Сартра. Книга была новая, яркая.

– Я в библиотеке работаю, но тут фонды скудные, поэтому сама покупаю…

– В библиотеке? Здесь, в селе?! – удивился гость. – Но я вас там никогда не видел!

Пётр в библиотеку захаживал, однако в ней всегда сидела только пожилая Васильевна.

– На пенсию ушла Васильевна, – словно подслушав мысли парня, сказала Луша. – Уже неделю я вместо неё. А вот вы мне скажите, почему Камю взял Нобелевскую премию, а Сартр – нет?

– Н-не знаю… – Смутился собеседник. Он любил читать, но не такую заумь, как Сартр и Камю.

– Тогда давайте пить чай! Баба Нюра пирогов напекла! Кстати, а как  вас зовут-то?

Представились друг другу и прошли в тесную, очень чистую кухню, где их ждало большое блюдо с пирожками. Все они были с капустой, очень вкусные.

– А… а правда, что вы сектантки? – выпалил Пётр, дожевав очередной пирожок.

Дамы дружно расхохотались.

– Верующие мы. Но не в чёрной церкви воцерковлённые, – важно заявила баба Нюра.

Пётр ничего не понял, но уточнять не стал.

После обеда он с Лушей отправился на прогулку, и девушка поведала, что родители её полгода назад погибли в тайге на какой-то наёмной работе. Баба Нюра тогда решила вернуться из Сибири на малую родину – сюда, на юг.

Луша была на год старше Петра: ей недавно исполнилось 24.

Стали встречаться. Пётр после смерти матери вот уже год жил один и наслаждался свободой. Отец его тоже пил по-чёрному и скончался ещё во времена Петрова детства. Парень работал трактористом, хорошо зарабатывал. И вот теперь он все эти деньги готов был тратить на Лушу, в которую влюбился с первого взгляда.

Но девушку интересовало только чтение. Вместе они стали ездить в краевой центр Ставрополь, где с наслаждением скупали книги, самые разные…

Конфетно-букетный период затянулся.

– Знаешь, а я ведь девственница… – как-то призналась Луша.

– Голубка ты моя белая… – прослезился сентиментальный Пётр. – Да и у меня никого никогда не было. И не будет. Ты. Лишь одна ты. – И он впервые за два месяца свиданий поцеловал возлюбленную.

Через неделю они поженились. Свадьбы не было. Отметили бракосочетание втроём: он, она и баба Нюра.

Когда ночью молодые оказались в доме у Петра и Луша начала раздеваться, муж её остановил: "Не надо. Давай просто полежим".

Если бы Луша уже была испорченной, он взял бы её не задумываясь. Но его жена была чиста и свята. Секс осквернил бы её…

Пётр читал, что примерно так жил с женой Любой поэт Блок.

Впрочем, у них с Лушей был петтинг. Пётр втихаря мастурбировал.

Прошло три месяца.

– Нам надо поговорить, Петя, – как-то вечером заявила Луша. – Скажи, у тебя кто-то есть?

– Нет, – глухо ответил парень.

– А почему ты тогда… – Она запнулась. – Не хочешь меня, что ли?

– Пожалуйста, не надо этих слов! Я тебя очень люблю! Но… Не могу я больно тебе сделать, понимаешь?

– Понимаю. Но… Петя… Ты же не монах какой… Как же детки-то?

Пётр присел перед ней на корточки, стал гладить светлые её пряди.

– Будут дети, подожди…

Ещё через месяц она снова подняла вопрос о сексе, но подобралась к нему с другой стороны.

– Пожалуйста, Петечка, давай сделаем это! Мне 25 скоро. Даже врачи не советуют так долго плеву хранить…

– Ладно, давай! – решился Пётр. – Только хоть выпьем, что ли.

Однако и по пьяной лавочке ничего у них не вышло.

…Пётр проснулся с больной головой и тяжёлым сердцем. Он ничего не хотел менять, но знал, что, если свершится дефлорация, жена для него сразу станет грязной и нелюбимой.

"Прости. Я ухожу в монастырь. Любил, люблю и буду любить только тебя", – говорилось в записке, которую Луша нашла, проснувшись поздним утром. Очевидно, Пётр подмешал ей в коньяк снотворного.

…Спустя год она сошлась с пожилым бухгалтером-вдовцом, а ещё через девять месяцев родила от него сына, которого назвала Петей.

Тоска по нормальному

"Пап, я тебе тут макароны и сосиски положила". – Голос дочери Вики прозвучал столь жалко, что Влада невольно поморщилась. Тощая, сутулая, прыщавая, Виктория не тянула на красавицу… Сломанный отцом-тираном семнадцатилетний ребёнок.

Муж, рыхлый, изрезанный преждевременными морщинами сорокалетний Родион, оторвался от сосредоточенного лузганья семечек, молча уселся за стол. Шизик со справкой.

Владе дочь еды не предложила, и она демонстративно осталась лежать на диване.

Закрыла глаза, ибо созерцать усеянный шелухой пол не было никаких сил. В очередной раз взять веник и подмести? А через пять минут этот харкун опять всё обгадит… Хватит, надоело!

Есть не хотелось. Ей в последнее время хотелось только одного – не видеть и не слышать домочадцев. Копила деньги на съём жилья и ждала совершеннолетия дочери.

Она, Влада, – плохая мать, потому что пассивная. Ей давно надо было сбежать от Родиона, когда Вика в детсад ходила. Но тогда Влада ещё была дурой. Жаль, что все мы (или почти все) умнеем так поздно.

Влада только сейчас, в тридцать семь, обрела эмоциональный интеллект.

"Да и в кого умной-то быть?" – рассуждала она, стараясь не раздражаться из-за чавканья благоверного.

Мать Влады Нонна Романовна годами являлась тенью супруга-абьюзера. Отец Василий Эдуардович занимался филологией, возглавлял кафедру современной русской литературы в их областном пединституте и был тошнотворным воплощением нарциссизма.

Влада презирала литературоведение. Считала его лженаукой, проституткой политики и идеологии. Когда-то её дед Эдуард Валентинович, тоже преподаватель литературы, гнобил студентов, читавших опальных в те времена Цветаеву, Есенина, Ахматову. А его отпрыск написал о них хвалебные  монографии. Потому что новая власть разрешила.

Достоевского и Булгакова они, видите ли, расшифровали, учёные дутые. Не-е-ет, настоящего творца разгадать невозможно. В этом-то и гениальность – в загадке, многослойности.

Ахматову Влада, положим, и сама не любила. Ещё в юности прочитала "Сероглазого короля". Передёрнуло. Ни содержание, ни форма, мягко говоря, не понравились. К тому же в восьмой строке ритм, кажется, сбивается. Влада попыталась донести свою точку зрения отцу. В ответ полился такой словесный понос… Лучше бы промолчала.

Изучила Влада из любопытства в одном из учебников папикову напыщенную и слащавую статью о творчестве Ахаматовой. Замутило, как и от многих стихов Анны Андреевны. Как она понимала Льва Гумилёва, не простившего самовлюблённой маман реквиема по нему, живому…

Влада не пошла на филологический: в пику отцу поступила на истфак. Тоже выморочная, искусственная наука –  история. Поэтому по специальности Влада не работала. Осела в библиотеке.

Без книг жить было душно. Только в них – отблеск чего-то настоящего. В отличие от так называемой жизни. Как там сказал Тарковский? Художники появились из-за плохо устроенной жизни?

Влада остро тосковала по нормальности. Вокруг ходили квазинормальные люди, люди-животные. Некоторым из них она даже завидовала. Эти эгоисты и прагматики или, как принято говорить сейчас, проактивные личности, умели планировать и искусственно создавать удовольствия, заменяющие счастье. С этой целью сходились с полезными людьми, а потенциально опасных и неудачников сторонились, как чумы; умели выбирать профессию; оттирали конкурентов; лгали. Они много чего умели. А Влада не умела ничего и не хотела учиться. Уж лучше общаться с настоящими ненормальными: в них больше человеческого, как ни странно. Но общаться дозированно.

Однако куда же делись настоящие нормальные? Ау! Остались в далёком прошлом? Наверное, такой была Софья Андреевна, жена Льва Толстого. Сколько раз жаловалась она на своего жестокого мужа-гения, писала в дневнике, что он заедает её век… Бедняжка.