Kitobni o'qish: «Парящие псы»
I
Окружённый ночной тишиной, на зелёном ковре молодых трав, лежал дождевой червячок, подложив для удобства под голову хвост и глядел очарованно в небо. "Когда-то давно кто-то очень большою рукой изловил миллион светлячков. А потом посадил их в огромную чёрную банку. Поэтому не улетают − прижались носами к стеклянному донышку, видно тоскуют, да смотрят ночами на нас, на свободных." А ночи в преддверии лета прозрачные звёздные тихие, слышатся лишь временами размеренные и глубокие вдохи и выдохи спящего леса, ласкающие травы то тёплым, то свежим ветром. "Вот если бы только умел, полетел бы на небо, открыл эту банку, и всех бы их освободил." Рой любил здесь бывать по ночам и глядеть в небеса, поднимаясь на крыльях фантазии за облака, и танцующий там, среди звёзд, он на время терял ощущение своего тела, не помнил о прошлом, не думал о будущем, и забывал кто он есть.
– Ты с ума сошёл? − резко ворвался в затылок взволнованный голос отца, распугав мысли, – На самом видном месте!
Рой всегда умудрялся исчезнуть из дома беззвучно, дождавшись, когда Генри крепко уснёт и всегда так же тихо за час до зари возвращался − никто и не подозревал о его полуночных прогулках. Однако, сегодня всё вышло не так и отец застал сына врасплох. Всю дорогу домой он тревожно прислушивался, то и дело принюхивался частыми и короткими вдохами, косо бросая на мальчика хлёсткие взгляды. Рой чувствовал их своей кожей, буквально как брошенные в него камни, которые он подбирал раз за разом и нёс виновато, и делалось на душе всё тяжелей.
Генри всё понимал. Понимал, что не сможет его защитить от опасности. У дождевых червей нет ничего против хищника: ни быстрых лап, ни зубов, ни когтей, нету панциря, где можно спрятаться, и никакой маскировки. Беда им грозит отовсюду: от птиц и от рыб, от ежей и от ящериц, жаб и кротов; в небесах и в воде, под землёй, на земле − каждый думает: "Эх, заморить бы сейчас червячка". Генри всё понимал. Но стремился всегда быть поблизости. Да, он не сможет спасти сына, но сможет дать ему немного времени. Он думал так: "Если встретимся с хищником − брошусь ему в ноги первым. Пока мною заняты, у Роя будет возможность уйти". Стараясь двигаться бесшумно, он замечал каждую палочку, отодвигал и поднимал травинки и пропускал сына вперёд, затем ровнялся с ним и вновь опережал, не прекращая каждый миг оглядываться на него с готовностью в любой момент прикрыть собой. Дом был не так уж далеко – на глубине в рабочие дни Генри проходил гораздо большие дистанции, но здесь дорога, затуманенная страхом и тревогой, растянулась в трое. В столбиках лунного света парили сонные пылинки и Генри, держась тени, искал выход из этого лабиринта, напряжённый как струна бельевой верёвки, на которой висит огромная ответственность. Опустившись в след за сыном в родной подземный коридор, он наконец-то выдохнул, сошедшим с ветра парусом, а мальчик замер в ожидании бури. Сначала он хотел ругаться: "Ведь надо преподать урок! Ведь эта выходка могла нам стоить жизни!" Впечатанный в черную стену, он стал искать в себе хоть каплю ярости, но не нашёл. Глядя в огромные блестящие глаза своего сына, он вдруг почувствовал, как у него внутри трещащая, упругая, предельно напряжённая верёвка звонко лопнула, как сорвалось с неё и полетело вниз тяжёлое большое одеяло и с головой его накрыло тёплой нежностью и радостью о том, что этот мальчик − его сын − здесь, перед ним и невредим и цел. И радость эта засияла так невыносимо ярко, так громко зазвенела в голове, что он зажмурился и крепко-крепко обнял Роя, прижав его к своей груди, и не желая ни минуты тратить на нравоучения.
"Что если эта самая минута − наша последняя?"
Предвкушая рассвет небо плавно меняет тона, становясь каждый миг на ступеньку светлей. Только самый чувствительный глаз отличит эти маленькие изменения. Если внимательно слушать, то можно поймать тихий шелест листвы, птичий шёпот за ним, нарастающее стрекотанье смычков, колыхание воздуха в только расправленных крыльях. Как будто артисты готовятся к праздничному выступлению: вот музыканты настраивают инструменты в разлад, извлекая несвязные звуки; а это певцы, распеваясь покашливают; вот танцоры растягивают свои связки; и зрители, что неспеша собираются, шепчутся, двигают стулья и вот, наконец, занимают свои места. Все замирают на миг, словно соединяясь в одно, а затем направляют свои взоры за горизонт. Трёхминутная пауза и посмотрите-ка, вот они: первые брызги лучей летят прямо в глаза. И все делают глубокий вдох, чтобы как можно больше вобрать в себя этого света. На выдохе с неба уже льётся дивная песня горячего солнца − торжественная и живая. Пускаются в пляс над цветочными россыпями разноцветные бабочки; а на земле, в тени стеблей и листьев подыгрывает им оркестр кузнечиков-скрипачей; а над землёю, ликующий разноголосый разносится птичий хор − и всё созвучно солнечной мелодии, всё с нею в лад, с нею в такт. А касаясь земли, эта музыка света в момент обращается благословенным теплом, проникая всё глубже и глубже, волнами затапливает почву, радует и согревает её. В это самое время усердный народ дождевых червяков принимается за свой незримый, но значимый труд. Каждый день покидают они свои норы и вьют под землёй сотни многометровых узоров тоннелей и штолен, ходов-коридоров, и цель их одна: разрыхлить и удобрить слой луговой почвы.
"Сынок, такова наша роль." − говорит Генри и покрывает густой удобряющей смесью ветвистые бледные корни цветов. "КОРНИ − это (с особенным трепетом произнося это слово, он гладит их бережно) самое главное, Рой, это сердце растения. Больше, чем сердце − корнями они пьют, едят, дышат, думают и говорят меж собой, заплетаясь в единую сеть. Посмотри-ка сюда! Это Белая Дрёма, малыш. Она дружит со звёздами и распускается лишь по ночам, а днём дремлет, укутав бутоны в белёсые лепестки, словно младенцев. Гляди-ка, а тут − Погремок, он хранит семена будто в маленьких сумочках, там они зреют и сохнут, а после шумят да гремят на забаву ветрам. А вот здесь − Колокольчик. Он знаешь какой осторожный? Как только почует ненастье, так голову клонит пониже – вот как бережётся." Рой смотрит на папу внимательно и восхищённо: "Какое же, всё-таки, счастье − принять себя так благодарно, свой смысл и предназначение, осознавая его важность и не желая иного". “А там вон, за деревом, − Генри прищурил один глаз прикидывая в уме что-то, − корней 20 Клевера. Так это самый у нас медоносный цветок на лугу, и о нём позаботиться надо особенно, ясно?” Мальчишка кивнул и отец, подмигнув ему начал буравить тоннель. Вскоре хвост Генри скрылся внутри. Рой отправился следом. Он чувствовал себя спокойно за папиной крепкой спиной. На душе почти не оставалось сомнений, что жизнь − это просто движение вдоль по тоннелю, которое он совершит по стопам своих предков.
"За нас давно всё решено, сынок," − слова звучали в голове, − "ведь ты рождён тем, кто ты есть и там, где нужен был. Всё, что ты можешь − делать должное, и делать это хорошо."
В момент, когда они прошли примерно полпути, глухой ритмичный шум с поверхности земли густой волной спустился вниз. Отец и сын переглянулись – "ДОЖДЬ! ". Их планы резко изменились и нужно было начинать подъём, ведь дождевые черви дышат воздухом, а почва, впитывая воду выталкивает воздух из себя. Как будто дождь сказал земле: "Хочешь напиться − выдохни!" Хлопки упавших с неба капель сливались с шелестом листвы, но гром делил их вновь одним раскатистым ударом.
– Не отставай!
Малыш спешил, но поспевал с трудом, подскальзываясь, путаясь в сплетениях корней и тяжело дыша.
"Знай, всё кругом взаимосвязано. Мы − черви, мы облагораживаем почву, она питает корни трав растений и цветов, цветы пыльцою кормят пчёл, а пчёлы производят мёд − это цепочка, мы − её звено. И не случайно ведь сам Бог доверил нам эту работу, а знать, подумал, справимся, не подведём его!"
Шипение дождя звучало всё настойчивей. Земля, разбавленная влагой, стала вязкой, а уходящий вниз поток воды размазывал проторенный отцом тоннель и Рой был должен двигаться в слепую, чтобы догнать его, как вдруг, хвост Генри резко дёрнул в сторону, Рой упустил его из виду и растерялся, и стал кружить, не находя следов. Кричать не мог − воздуха не хватало даже на дыхание. Да и среди такого шума отец бы точно не услышал и Рой решил продолжить путь по прежней траектории. Спустя мгновенье он упёрся в серый бок большого камня. Он обогнул его по правой стороне и на пути стали встречаться маленькие корешки травы, а это значит, что поверхность уже близко. Но силы были на исходе и, задыхаясь, он сжал зубами пушистый белый корешок и что есть мочи стал вытягивать себя из липкой жижи. От корня побежали трещинки и потолок над ним обрушился. В образовавшуюся ямку разом хлынули и воздух, и вода, и свет. Стоя по пояс в луже посреди дождя Рой глотал воздух жадно и до боли в горле − не мог насытиться им, надышаться вдоволь. Капли воды бились о гладь рождая рябь и дрожь из точки расходящихся кругов. Воздух так чист, что голова в след за водой пошла кругами, размыла разум и удвоила перед глазами всё. Рою причудилось, будто бы дуб машет ему ветвями, подзывая ближе и он направился к нему как заколдованный. Он плавно и бесшумно двигался по скользкому дну лужицы, как будто плыл на лодке по реке. Дождь утихал. Дуб шелестел листвой, пытаясь отряхнуться и капли падали на головы-бутоны цветов, склоненные к воде, хрустальным шариком прокатывались вдоль по лепестку и звонко булькали, пуская пузырьки.
"Сынок, запомни, жизнь − это река и мы плывём по ней с начала до конца, и не свернуть нельзя, и не сойти на берег. Рождён − плыви себе, да лишнего не рассуждай! Трудись и радуйся, и принимай, ведь ты ничто не в силах изменить. Всё решено: и путь реки твоей, и скорость, и длина."
– А глубина?
Рой оглянулся − рядом никого.
– Ведь глубина не менее важна! − как будто сверху доносился незнакомый голос.
Нахмурив брови, Рой набрался смелости и осторожно поднял голову.
– Привет!
Среди ветвей в блестящей паутине, увешанной сверкающими бусинами капелек дождя, висело нечто. Рой ничего подобного не видел в жизни: существо с огромными чернющими глазами, гигантского размера крыльями, тремя парами лап и длинными то ли ушами, толи рожками глядело на него в упор. Покрытый белоснежной шерстью с головы до ног, он чем-то походил на мышь. Только крылатую и мокрую. Мгновенно Рой пришёл в себя:
– Ты кто такой? − спросил он тихо.
– Я Фрай!
Одно его крыло торчало вверх, второе вправо, он распластался в этой паутине вальяжно и непринуждённо, будто прилёг немного отдохнуть и на лице его сияла бестолковая счастливая улыбка.
– Я тут услышал твои мысли, ну, там, про жизнь, про реку что-то… Конечно, есть пару моментов спорных, но, знаешь, в целом – интересно!
– Да, интересно…
Рой, не скрывая любопытства, начал разглядывать своего нового знакомого.
– Ты мышь крылатая? Или летающий хомяк?
– Нет-нет, я бабочка, − не прекращая улыбаться ответил Фрай,
– но очень-очень редкая.
– Понятно.
Несколько секунд они смотрели молча друг на друга.
– Ты в курсе, что ты в паутине?
– О, ты весьма внимателен!
– Тебе помочь?
– О, было бы чудесно!
"Какой-то странный тип" − подумал Рой и Фрай слегка смутился.
Добротный крепкий стебель подходящей высоты нашёлся рядом и обхватив его покрепче кончиком хвоста, Рой замахнулся и нанёс удар. Со свистом стебель пролетел сквозь кружевную сеть и разорвал её. Ослабло натяжение и мотылёк просел. От неожиданности он визгливо вякнул, но тут же рассмеялся так задорно, как будто всё происходящее вокруг − аттракцион. Рой поднял стебель и ударил вновь с другого края. Освобождённый Фрай сорвался вниз, но не упал, а стал качаться на оставшихся над головой сплетеньях паутины слегка пружиня и кружась вокруг своей оси как маятник − тудааа-сюдааа. При этом хохотал как ненормальный, переходя периодически на крик. Непроизвольно Рой заулыбался и не заметил сам как стал трястись, сначала тихо, про себя, но вскоре смеху стало тесно внутри, он требовал пустить его наружу, и Рой, не в силах больше сдерживаться, дал ему полную свободу. Под весом Фрая липкая паучья нитка растянулась и порвалась. Он полетел, но к сожалению, не вверх, а вниз и приземлился в лужу. Шлепок, и вот, с весёлым плеском по кругу разлетелись брызги и окатили Роя будто из ведра. Червяк зажмурился, затем открыл глаза, протёр лицо и бросился на помощь утопающему. Он вынул Фрая из воды и усадил на корень дерева, что был изогнут аркой над водой. Тот жалобно стонал, затем внезапно рассмеялся и тут же застонал опять, как будто бы сперва забыл, но вспомнил. Одно его крыло беспомощно свисало вниз, и он держался лапой за плечо.
– Пэркеее? Пэркеее? − кричал он скорбно, обращаясь к небесам. Потом серьёзно посмотрел на Роя и пояснил:
– По-итальянски. "За что, за что мне это" значит.
– Понятно.
Рой кивнул, затем отвёл глаза и улыбнулся, но через миг:
– АПЧХИ! − подпрыгнул от испуга.
– Ну вооот… Ещё и простудился… − загоревал несчастный мотылёк,
– Я так и знал… Я так и знал! Мне суждено погибнуть молодым! Вот здесь, под этим дубом я обрету покой.
Фрай повернулся боком и, скатившись с арки словно с детской горки по пояс в воду, побрёл на сушу. Дойдя до самого ствола, он лёг, сложил на животе все свои лапы и с выражением завыл:
– Кто ж знал? Кто мог подумать, что встречу я конец в расцвете сил! Что крылья эти боле не коснутся неба и радости полёта мне не испытать! − и тяжело вздохнул, – Я говорю: "Прощай… Прощай, прекрасный мир!"
Фрай медленно закрыл глаза и воцарилась тишина. Секунд на пять.
– КАК ЖИТЬ-ТО ХОЧЕТСЯ!!! − он закричал навзрыд, закрыв ладонями лицо и заревел по-настоящему, то хлюпая соплями, то скуля.
– Так, стоп! − Рой спрыгнул с мостика, – Ты просто потянул плечо. − приблизился к рыдающему Фраю, – Ну, насморк, тьфу, подумаешь… − и стал поглаживать одну из его лап. – Всё это не смертельно, ты поправишься.
Фрай приподнялся:
– Ты не понимаешь! Я мотылёк! − бил себя в грудь, – Полёт – вся моя жизнь! − глядел на небо томно, – Полёт – мой воздух, моя страсть! Мне не прожить и дня без неба, ведь моё место там, − показывал где его место, – там, Рой, где высота и ветер…
– Как ты меня назвал?
– …весёлый ветер – озорник… − тоскливо посмотрел на Роя. – По имени.
– Но я не представлялся, с чего ты взял что так меня зовут?
– Да брось, ты сам сказал мне и забыл.
– Нет, я не говорил.
– Ну, значит угадал – бывает.
– Хм… И снова очень интересно! − ответил Рой и не слукавил.
Фрай кардинально отличался от всех, кого он знал и видел.
Фрай называл его по имени, как старый друг, смотрел в упор, смотрел вокруг и будто сквозь него, он слышал его мысли! Немыслимо!
Фрай вызывал одновременно такие разные эмоции: отталкивал и привлекал, и это будоражило.
– Тебе подходит твоё имя. М сказал он, вытирая слезы, – Кто его дал?
– Отец. ОТЕЦ! – Рой подскочил, в его распахнутых глазах забегала тревога.
– Я должен отыскать отца!
– А как же я? Возьми меня с собой! − Фрай приподнялся ещё выше и сел.
– О, нет, тебе не место под землёй.
Рой огляделся в поисках чего-нибудь, чего и сам не знал, и взгляд его упал на крупный лист с краями, вогнутыми внутрь, похожий на просящую ладонь.
Он взял листок и словно шляпу надел на голову зевающему Фраю.
– А что, весьма экстравагантно!
Укрытый с головы до ног Фрай захихикал, а потом чихнул и его шляпа подпрыгнула и закачалась. Он выглянул из-под неё улыбчивый и утомлённый.
– Ты отдохни пока. Стемнеет − я вернусь.
Рой поспешил на поиски отца, а Фрай, завернутый в листок как в одеяло, сидел и пристально смотрел ему во след.
– Вы это видели?
– Ну надо же…
– Мгм.
– Невзрачный маленький червяк, а душу получил такую…
– Мгм. Издалека видать.
– Большую, светлую!
– И мысли так чисты.
– Хороший малый.
– Смелости не занимать.
– Ох, спать хочу…
– Мгм.
– Вернётся – поглядим ещё.
– Согласен!
– Да, давайте спать.
Глаза слипались от усталости и Фрай почувствовал, как сон его заботливо укладывает на бок − зевнул, почмокал, веки опустил и задремал, изредка бормоча: "Пэрке", "Ну надо же", и повернувшись на другой бочок: "Червяк с душою птицы, хм…", "Пэрке".
Тёплой ночью луна, заплетаясь в ветвях, серебристыми брызгала каплями света. Те нежными прикосновеньями тихо будили ночные цветы и рассеивались без следа. Встрепенулась и Белая Дрёма, вскрывая бутоны один за одним и по ветру потёк сладковатый её аромат. Фрай открыл правый глаз: на тарелке луны силуэты ветвей широко и свободно раскинулись по сторонам. От макушки до самых небес протянулся могучий ствол дуба − не видно конца, и казалось, что он не с земли растёт в небо, а с неба спускается вниз, словно нить, на которую крепко нанизана наша планета как бусинка. Фрай закрыл правый глаз и вдохнул глубоко запах влажной земли, сочных трав и душистой пыльцы. "Ш-ш-ш" − шумела листва, "щ-щ-щ" − за ней повторяла трава. Фрай открыл левый глаз − сердце замерло − вдох − в голове зазвенели хрустальные маленькие колокольчики − "Дзынь", и восторженный возглас на выдохе вырвался: "Оооох…" – всё вокруг источало неоновый свет. Каждый листик на дереве был окружен мягким голубоватым свечением; и изнутри, сквозь ложбинки и трещинки грубой коры, ствол и ветви лучились зелёным сиянием; а вокруг каждой травинки мерцало лиловое облачко еле заметно дрожа, наводя своим множеством плотный волнистый туман и, покачиваясь на волнах, рассыпали цветы из бутонов блестящие искры, но те угасали, почти долетев до земли. Как дитя, что застыло, смотря очарованно в калейдоскоп, Фрай разглядывал мир, затаив от восторга дыхание и против воли улавливал мысли, текущие шёпотом разноголосым от трав, от цветов и ветвей, неразборчивые, но понятные и выразимые словом "Спасибо". Cпа – сибо – спа – си – бо – спасибо – спа – си – бо – спа – сибо – спа – си… В глубине засветилась земля. Изнутри лёгкой дымкой поднялся и куполом встал белоснежный рассеянный свет. Загустел, уплотнился и начал расти, и в размере, и в яркости. А когда из-под земли робко высунул голову Рой − всё вокруг озарилось его появлением, стало светло будто день наступил.
– Красотааа…
В центре яркого шарообразного света червяк озирался по всем сторонам и от взмахов его головы приходили в движение стаи блестящих крупинок, сверкающих всеми цветами как будто алмазная пыль − рисовали спирали и петли, рассеивались в никуда, и опять появлялись откуда-то из ниоткуда.
– Ты где?
