Kitobni o'qish: «Королевский аркан», sahifa 5

Старик поднял на него недоуменный взгляд:

– Что за тип? Ты о ком?

Маевский молча кивнул, принимая к сведению: не было здесь никакого типа.

– Давай поглядим, что ты, милый, нашел для Пети, – пробормотал Гройс, выводя снимки один за другим на экран.

Из договора и двух приложений стало ясно: Желтухин должен был проследить за неким Александром Пономаревым. Что частный детектив добросовестно и проделывал в течение трех недель. Отчеты о слежке отправлялись к Селиванову каждые три дня.

Объем работы, проделанный Желтухиным, был огромен. Он следовал за Пономаревым неотступно, фотографируя всех, с кем тот встречался. Ему удалось одну из встреч даже записать, пусть только в обрывках разговора.

– Вот куда ушли деньги на Митин отпуск, – пробормотал Гройс. – Ты посмотри, сколько он всего провернул.

Лица, лица, лица… В фотоотчетах было не меньше сорока человек. Имена не подписаны. То ли Селиванов не видел в этом необходимости, то ли Желтухин не успел выполнить часть его поручения.

Пономарев, объект слежки, оказался неприметным мужчиной лет тридцати. Узкое лицо, бородка, одежда неброская: рубашки в мелкую клеточку, джинсы, кроссовки…

Один из снимков Гройс вывел крупно на экран. Пономарев невидяще смотрел в кадр.

У Никиты возникло ощущение, будто он проглотил кубик льда.

– Это он, Михаил Степанович… – Голос предательски дрогнул.

– Кто?

– Курьер. Тот, который убил Желтухина. Я его не сразу узнал, он везде разный.

– Господь всемогущий! – ахнул Гройс. – Никитушка, ты уверен?

Маевский кивнул.

– Соседка Селиванова описала человека, который был до меня в его комнате. Это Пономарев. Она сказала: «Интеллигентный такой, на Чехова похож».

– Ни интеллигентности, ни сходства не наблюдаю, – возразил Гройс.

– И всё же приметы совпадают. Рост, возраст, бородка. Сейчас, когда вы фото приблизили, я глаза узнал. Он, конечно, был в бороде до ушей, но я уверен, это он.

– Вот так номер, – медленно проговорил Гройс. – И на какой же ниве трудится этот занятный субъект? – Он порылся в записях Желтухина. – Ага, вот, нашел… Креативный продюсер телекомпании «Гроза». Ладно, Никита, с этим мы разберемся позже. А сейчас, я полагаю, нам пора.

Порывшись в ящиках, старик отыскал флешку и скопировал содержимое папки. Затем вытащил прозрачный пузырек с распылителем и тщательно обрызгал всё, от компьютерной мыши до стаканов. Спинку стула, за которую брался Маевский, тоже обработал, – а Никита о ней и думать забыл. Выключил системный блок и огляделся:

– Всё, уходим. Только выгляни в окно, не болтается ли кто поблизости.

В соседнем квартале поймали такси.

– Сегодня у меня переночуешь, – распорядился старик. – Надо понять, с чем мы имеем дело.

Войдя в комнату, Никита рухнул на топчан и мгновенно уснул, даже не раздеваясь.

Проснулся он от клекота попугая. Комнату заливало солнце. В его сонном мозгу возникло видение: Прохор, растопырив крылья, пытается защищать старика от кинжала наемного убийцы. Кинжал, господи, бред какой… Однако Маевского вынесло из комнаты, и только увидев Гройса перед зеркалом в ванной комнате, он пришел в себя.

Старикан в длинном, до пят, темно-синем халате расчесывал седую шевелюру. По краю ванны топтался Прохор. Лапа у него то и дело соскальзывала, и тогда Прохор взмахивал крыльями и отчаянно бранился.

Закончив, Гройс продул расческу и обернулся к Маевскому.

– Вы что, не ложились? – ужаснулся Никита.

– Мог бы проявить и больше деликатности. Сказать, что я прекрасно выгляжу, пожелать мне доброго утра… Впрочем, переживу. Я кое-что обнаружил в ходе своих ночных изысканий.

Не дожидаясь ответа, Гройс пошел в гостиную. Маевский, потирая глаза, потащился за ним.

Стол был завален распечатанными фотографиями из папки Желтухина.

– Я вчера не успел с тобой поделиться, – начал Гройс, опускаясь в кресло. – Помнишь таролога Марианну? Ее настоящее имя – Ольга Воденникова. Она была убита одиннадцатого мая, вечером. Зарезана, если это имеет значение.

– Одиннадцатого? Накануне самоубийства Селиванова?

Старик кивнул.

– Кроме нее, в тот же день были убиты известный экстрасенс и гадалка – имя ее ты вряд ли когда-либо слышал. Одна зарезана, второй застрелен.

– Из наградного «Бердыша»? – вырвалось у Маевского.

Гройс внимательно посмотрел на него.

– У меня нет таких сведений. Однако ход твоих мыслей мне понятен, особенно с учетом того, что Селиванов нанял частного детектива, как я выяснил, изначально для слежки за Ольгой Воденниковой.

Он выложил перед Никитой фото миловидной светловолосой женщины. Маевский не дал бы ей и сорока. Худощавая, мелкая, как воробушек. Волосы убраны в хвост, лицо без косметики; джинсы, короткий свитерок…

Прохор с шумом опустился на стол и пытался сцапать фотографию, но Гройс махнул на него газетой.

– Пр-р-ропади пр-р-ропадом! – обругал его попугай и перелетел на искусственное дерево в углу.

– Я уже списался с хозяйкой дома. Левашова подтвердила, что это Марианна. Но обрати внимание, как действовал Желтухин: он проследил за Воденниковой, а затем переключился на Пономарева. Детектив тщательно фиксировал все его встречи, и эти отчеты постоянно отправлялись Селиванову. Кто-нибудь из этих людей тебе знаком?

Маевский перебрал фотографии. Пономарев рядом с полной, просто одетой женщиной. Молодым парнем с нечистым лицом. С мужчиной в длинной кожаной куртке, лет тридцать как вышедшей из моды. Снова женщина, молодая, с тщательно уложенными волосами. Никита просмотрел все снимки и отрицательно покачал головой:

– Нет, никого из них никогда не встречал.

– Я воспользовался самым простым поиском по картинкам. – Гройс повернул к нему монитор. – Взгляни. Это база агентства по подбору персонала «Кратово-лайф». А это один из тех, кого срисовал Желтухин. – Он помахал снимком мужчины в куртке.

Маевский подался к экрану:

– О, водила!

– Именно так. Семенчук Павел Григорьевич. Теперь эта милая дама…

Гройс открыл следующую вкладку, и Никита увидел полную женщину. Подпись гласила: «Белякова Надежда Викторовна, горничная». На сайте агентства она была сфотографирована в макияже и с укладкой, а на фото частного детектива – в какой-то куцей курточке, Никита даже не сразу понял, что это один и тот же человек.

– Не стану утомлять тебя дальнейшей демонстрацией, – сказал Гройс. – В папке Егора Романовича тридцать семь человек, с которыми за три недели встречался этот самый Пономарев. Из них восемнадцать я нашел в базах люксовых агентств по подбору персонала. Повара, водители, горничные, садовники, личные массажисты, кухарки и даже дворецкий.

– Как Селиванов?

– Да. Кроме них, я обнаружил четверых тарологов и одного психолога из частного медицинского центра. Фотографии на их сайте сто лет не обновлялись. Полагаю, род деятельности психолога изменился, и он занимается теми же эзотерическими практиками, что и наша лже-Марианна. Итак, разнообразные мелкие мошенники и обслуживающий персонал при состоятельных согражданах – вот контингент, который интересовал Пономарева. Встречи длились в среднем не больше пятнадцати-двадцати минут. Короткий разговор, часто – на улице, даже не в кафе, и они расходились. На что это похоже, по-твоему?

– На обмен информацией, – пробормотал Маевский. У него начала болеть голова.

– И не только. Обрати внимание…

Гройс вывел на экран фото, сделанное Желтухиным. Пономарев протягивал Беляковой конверт.

– Обмен информацией и денежными средствами, – дополнил Маевский.

– Если, конечно, в конверте деньги, а не споры сибирской язвы. Забыл сказать: среди фигурантов расследования есть занятная дама. Вот она, голубушка.

Гройс, как игральную карту, выложил перед Никитой фотоснимок.

Женщина лет пятидесяти, плечистая, с угрюмым невыразительным лицом. Редкие короткие волосы. Обвисшая кофта на пуговицах, разношенные кеды, нелепая джинсовая юбка на комковатых бедрах…

– Какая-то тетка с рынка, – пробормотал Никита.

– Эта, как ты выразился, тетка с рынка является коллегой Пономарева. Позволь тебе представить: Марина Бурова – еще один креативный продюсер телеканала «Гроза». Вот с ней-то он как раз встречался в кофейне. Желтухину удалось подобраться к ним и кое-что подслушать. Здесь есть записи, но их надо расшифровать, я пока не успел… Предполагаю, Никита, все люди, с которыми виделся Пономарев, шпионят для него в домах своих нанимателей. Вряд ли он дает им инструкции по чистке обуви и обслуживанию автомобилей. Я, правда, не вполне понимаю, что он затем делает с этой информацией… Ясно одно: Айнур надо срочно вытаскивать. Во-первых, мы выяснили всё, что нужно, о тарологе, а во-вторых, Петр Алексеич влез с головой во что-то очень нехорошее. Я, собственно, ждал твоего пробуждения, чтобы ты ее забрал оттуда. – Он позвонил и сказал не терпящим возражений тоном: – Айнур, твоя работа у Левашовых закончена. Через час тебя заберет Никита. Он позвонит, когда будет подъезжать. Собери вещи и будь готова…

– Не сегодня, Михаил Степанович, – перебила девушка.

– Что, прости?

– Я никуда отсюда не поеду. Замороженные супы есть в морозилке, их только в холодильник на ночь поставить, они к утру оттают.

– Айнур, какие еще супы! – рявкнул Гройс. – На Маевского вчера покушались. А перед этим на его глазах был зарезан детектив, которого нанял Селиванов. Убит, понимаешь? Ты в опасности, здесь не о чем спорить.

– А мы и не спорим. – Голос Айнур звучал твердо и спокойно. – В доме странное творится. Здесь что-то не в порядке. Вам нужно было выяснить, что происходит? Я выясню. Через два дня, когда мне дадут выходной, буду у вас с отчетом.

– Кто тебе даст выходной? – обалдело спросил Гройс.

– Анастасия Геннадьевна. Извините, мне пора. Не беспокойтесь, Михаил Степанович, всё будет нормально.

В трубке запищали гудки.

– Вот же безмозглая овца! – Никита еще не видел Гройса в таком гневе. – Это не девчонка, а какая-то, я даже слова приличного подобрать не могу…

– Пр-р-роститутка? – несмело предложил попугай.

– Замолчи, Прохор!

– Кр-р-рутись! Кр-р-рутись!

– Я тебе голову сейчас откручу!

Маевский, который чувствовал себя так, словно ему голову открутили накануне и всю ночь набивали об стенку, не выдержал:

– Простите, Михаил Степанович, я кофе сварю. Думаю, за Айнур сегодня ехать бессмысленно.

Глава четвертая

Загородный дом у Левашовых был приличный, не поспоришь. Но Айнур видала дома и побогаче. Однажды ей довелось работать у очень набожного человека, который жил, считай, собственным селом: на территории было три десятка строений разнообразного назначения, магазин, конюшня, своя церковь, тренажерный зал и бассейн, причем с чашей на сто метров, а не на двадцать, как у некоторых, которые деньги считают.

В этом бассейне набожного человека и утопили.

Но об этом Айнур вспоминать не любила.

Она вообще не любила вспоминать. Мыслями о прошлом тешатся одни старики, страдальцы и поэты. Лишь иногда, перед сном, позволяла себе приоткрыть маленькую дверцу и увидеть в щелочку белесое солнце, расползающееся по небу, жесткую, как щетина, высохшую траву, воздух, звенящий от зноя. Когда говорят, что воздух звенит, не представляют, что это на самом деле за звук. Он льется сквозь тебя, как солнечный свет сквозь стекло. И ты звенишь.

Только раз Айнур смогла испытать схожее переживание.

Михаил Степанович попросил сопровождать его вечером на концерт. Айнур вопросов не задавала: на концерт так на концерт. Приготовилась, что будет тоска.

Первые десять минут она действительно томилась, разглядывала музыкантов. А потом за фортепиано сел пожилой бесцветный мужчина с массивной головой и сразу заиграл…

Она оцепенела. Снова отец нес ее, маленькую, на плече, одуряюще пахла разогретая трава, взмывал и падал стрекочущий хор кузнечиков, а невдалеке пасся табун, и одна лошадь, гнедая в рыжину, всё поднимала голову, смотрела на Айнур и перебирала тонкими, как струны, ногами.

Айнур не могла сказать, сколько длилось выступление. Когда настала тишина, ей показалось, что у нее в голове что-то лопнуло. Что она оглохла и больше не услышит ни звука, и это милость божья: лишить человека слуха, чтобы последним впечатлением стала такая музыка.

Но тут зал взорвался аплодисментами, и она осознала себя в кресле, вцепившейся в подлокотники. Словно ее из космоса закрутило и швырнуло обратно в душный зал. По щекам текло, и по шее текло, и даже кружевной воротник блузки, подаренной Михаилом Степановичем, оказался мокрым насквозь.

Больше Айнур с Гройсом не ходила в консерваторию. Сколько тот ни приглашал, отказывалась наотрез. Когда Михаил Степанович попросил объяснений, Айнур не стала говорить, что у нее сердце разорвется, а просто ответила, что музыка ей не нравится и с надушенными старухами вокруг перебор.

* * *

– Айнур? Чо за имя? Ты татарка, что ли?

– Я уйгурка, – застенчиво улыбнулась Айнур.

Ей нужно расположить к себе этих людей. Значит, улыбаемся и краснеем.

– Уйгурка? Из Уйгурии, значит? Это где такая страна?

Женщина лет сорока с цепкими голубыми глазами навыкате бесцеремонно разглядывала девушку. Пощупала рукав ее вышитой туники, словно приценивалась. Обошла кругом, качая головой.

– Это не страна, Ира, это область, – вмешалась вторая женщина, сидевшая за столом.

Бледная, глаза темные, провалившиеся, – болеет, что ли? Волосы убраны под серый платок. Цвет этот ей совсем не шел, как не шла и хлопковая черная блуза, застегнутая под горло.

– Мы жили в Казахстане, – объяснила Айнур. – Потом с семьей переехали в Москву.

– Понятное дело, все в Москву лезут, – бойко закивала голубоглазая.

– Из Челябинска, например, – непонятно дополнила бледная.

Ирина посмотрела на нее без всякой приязни.

– Пока мы без батлера, я здесь за старшую, – обернулась она к девушке. – Инструкции тебе выдам. Клювом не щелкай! Повторять не разбегусь. Работала раньше?

– В отелях только, – соврала Айнур.

– Здесь тебе не отель, – отрезала та. – Порядки другие. Налажаешь – сразу пинком под зад.

– Тебя Анастасия Геннадьевна наняла? – вступила бледная, и снова Айнур показалось, что этот простой вопрос сбил с Ирины спесь.

Она закивала. Ее действительно сначала проводили к хозяйке дома. Сказочно прекрасная женщина, как модели с обложек журналов. Лицо точеное, глаза зеленые, волосы золотые. Раньше Айнур все женщины с золотыми волосами казались красивыми. Пахло от хозяйки райскими садами и немножко ванилью.

Левашова пристально, не скрываясь, рассматривала Айнур, брала за руки и называла деточкой. Голос певучий, улыбается, а в глубине зеленых глаз прячется что-то острое, словно колючая тварь на дне морском. Потом она отправила Айнур в Синий дом, который оказался зеленым, и сказала, что Ирочка ей все объяснит, а пока можно идти в кухню, у горничных как раз обед.

Кому Ирочка, а кому Ирина Сергеевна Мукосеева. Гладкая тетка, фигуристая, плотная. Черные кудри забраны в высокий хвост. Одета просто: белая футболка, синие штаны, но футболка не мешком, а в облипку. Талия тонкая, осиная, а бедра широкие, и задница формой на репку похожа.

А вот руки у Ирины были изящные. Ногти длинные, ровные, покрыты жемчужно-розовым лаком.

Бледную женщину звали Валентиной. «Просто Валя», – представилась она. «А чего это ты демократию разводишь, Валентина Тимуровна? – удивилась Мукосеева. – Ты для того, что ли, сракой кверху тут ползаешь с утра до ночи, чтобы всякие сикильдявки тебя Валькой кликали, как собачонку? – И, обернувшись к Айнур, сказала с ухмылкой: – Зови ее госпожа Романенко, ясно тебе?»

Валентина в спор вступать не стала, сказала только: «Уймись, Ир. Дедовщины нам еще не хватало после всего, что случилось». – «Насчет дедовщины не знаю, а порядок должен быть!»

Может, и разгорелась бы ссора, но тут от дверей спросили неглубоким баском:

– Прием и обучение новобранцев? Приятного, кстати, аппетита, девушки.

– Здравствуйте, – шепнула Айнур.

Кореец. Невысокий, коренастый, с круглой, как кастрюля, наголо обритой головой. «На хирурга похож», – подумала она. В высоту и в ширину одинаковой длины. Лицо плоское, дружелюбное.

– Это наш повар, – сказала Валя. – Коля Ким.

– Для тебя – Николай Степанович, – процедила Ирина.

Коля Ким от отчества тоже отказался, спросил, как зовут новенькую и какие на нее возложили обязанности.

– Нам в помощь выдана, – пожаловалась Ирина. – Как будто мы сами не справляемся!

– Ну, если бы мне помощника дали, я бы возражать не стал. Ладно, девушки, успехов в труде!

Он помахал рукой на прощанье. Левое запястье плотно обхватывали четыре браслета: три черных, один ярко-голубой.

Вопреки обещанию Мукосеевой, инструктировала девушку Валентина.

– Не обращай внимания на Ирину, – сказала она, когда они остались одни. – Она человек бойкий, с активной жизненной позицией. Но в глубине души незлой.

«Пока до той глубины души доберешься, весь измажешься», – мысленно возразила Айнур. Вслух заверила, что не обижается.

– Телефон тебе каждое утро перед работой нужно сдавать на пункт охраны. Наверное, не нужно объяснять, что если застанут с другим телефоном в доме, тебя не просто выставят, а будут последствия. Какие – не знаю, у нас прецедентов не было. Но проверять не советую. Пойдем, покажу, с чего ты начнешь. – Она выставила перед Айнур батарею моющих средств. – Закономерность такая: чем темнее флакон, тем ядренее то, что в него налито. Если возьмешь этот черный, разъест и стеклокерамику, и металл. У нас половина кухонной техники из металла. Для нее – только светлая бутыль. Теперь пойдем, покажу твой фронт работы. Начинаешь с санузлов. Туалеты, душевые кабины, ванны. Помыла – перчатки выкинула. Затем – кухня. Если хорошо себя зарекомендуешь, тебя поставят на хозяйские спальни.

– Как Ирину Сергеевну? – наивно спросила Айнур.

Валентина покачала головой:

– Ты учти, она – не просто старшая горничная. Анастасия Геннадьевна ее любит. Ирина делает ей укладки, маникюр, может даже лицо нарисовать при необходимости… ну, мейкап, понимаешь? Массаж опять-таки. Она больше камеристка, чем горничная. Знаешь такое слово – камеристка?

– В книжке читала, – кивнула Айнур. – «Три мушкетера».

– У нас сейчас всё немного наперекосяк, – продолжала Валентина, – потому что нет батлера. Раньше он отдавал распоряжения, а теперь мы сами за всё отвечаем. Но я думаю, ты сориентируешься. Если сомневаешься, лучше спроси меня. Есть три правила: стирка – полностью на Ирине. Анастасия Геннадьевна не любит, когда трогают ее личные вещи.

– А если мне нужно в ванной сделать уборку, а на полу белье валяется? Можно взять и положить в бак?

– Хороший вопрос, молодец. Можно. Правило второе: все предметы после твоей уборки должны стоять на прежних местах. Я не про мусор, понятное дело. Ты поняла, Айнур? Мыльница – справа, а не слева. Ирригатор – на полке, а не перед зеркалом.

– Я постараюсь.

– Третье правило: чистящие порошки с запахом в хозяйских помещениях не использовать. В санузлах – тем более.

– А как же запах чистоты? – вырвалось у Айнур.

Валентина посмотрела на нее внимательнее.

– Это нынче горничных в отелях такому учат? Да, после твоей уборки должен оставаться запах чистоты, ты права. Поэтому есть одна хитрость. – Она поднялась и сняла с полки зеленый флакон с распылителем. – В каждой комнате, которую ты обработала, побрызгай этой штуковиной. Обычный освежитель, но запах у него стойкий и приятный. Анастасии Геннадьевне и Александру Ивановичу очень нравится.

Айнур обратила внимание, что каждый раз Валентина называет хозяев уважительно, полными именами.

– Здесь везде прослушка? – напрямик спросила она.

– Что? Нет, с чего ты взяла? Здесь и камер внутри нет. Если тебя взяли в дом, значит, доверяют. У нас однажды, давно еще, до Коли, была история: повар вышел из туалета – и сразу к плите. Гостья увидела, доложила Александру Ивановичу. Знаешь, сколько ему дали времени, чтобы собрать вещи?

– Нисколько, – подумав, сказала Айнур.

– Верно. Вышвырнули тут же. А вещи потом прислали, в мусорных пакетах. Повар, который руки после туалета не моет, – это свинья. Я надеюсь, ты чистоплотная девочка. – Она оглядела Айнур. – Я бы посоветовала тебе надеть рабочий комплект. Он в твоей комнате. Если ты здесь приживешься, Анастасия Геннадьевна может сделать послабление и разрешить носить свое.

Айнур догадалась, что на Валентине как раз и есть рабочий комплект. Он превращал ее в невидимку.

Это правильно, подумала она. Горничные и должны быть невидимыми. Как будто чистота появляется по мановению волшебной палочки.

Напоследок Валентина предупредила, чтобы Айнур была осторожна со статуэтками и вазами.

– Вокруг тебя вещи, которые стоят просто дорого и очень дорого, – сказала она. – На глаз ты их цену не определишь. Поэтому если Ирина отправит тебя, например, в гостиную, будь очень аккуратна. Понимаешь?

– Я буду очень стараться, – в третий раз заверила Айнур.

Для начала она повторила про себя полные имена. Чтобы, не дай бог, не оговориться.

Ирина Сергеевна Мукосеева. Просеют муку через сито, испекут пирог, и будет он румяный и пышный, как старшая горничная.

Валентина Тимуровна Романенко. Девушки о своих романах гадают на ромашках. Лепестки такие же смятые, как Валентина.

Николай Степанович Ким. Ким – он и есть Ким, тут и запоминать нечего.

Охранников, которых было двое, звали Бурдонов и Кривец. Они и выглядели соответствующе. Имен им, кажется, вовсе не полагалось. Почему-то именно сегодня они дежурили вдвоем, хотя обычно, как сказала Валя, в будке сидит кто-то один.

Перед входом в дом Айнур проверили ручным металлодетектором. Пока все выглядело традиционно. Пронести с собой телефон или камеру – смерти подобно. Убить не убьют, Александр Иванович Левашов – приличный человек, а не бандит, у него то ли пять, то ли шесть санаториев в Подмосковье и где-то на море… Но в одном из мест, где ей довелось работать, девчонке-уборщице сломали обе руки. Правда, та хозяйские шмотки мерила, включая нижнее белье, и селфи делала. Кривлялась перед зеркалом в пеньюаре, а фотки сразу выкладывала в соцсети. Ну и докривлялась: прослушала шаги охраны.

Оказывается, Гройс договорился, что каждый день ее будут оставлять в комнате самоубийцы одну. Узнав об этом, Айнур в очередной раз благословила старика и произнесла короткую молитву во здравие Михаила Степановича. Целый час – одна, в пустой маленькой келье!

Здесь было тихо. Вещи не голосили, не кидались в глаза. Правда, полка заставлена книгами, но корешки батлер обклеил желтоватой бумагой. Айнур восхитилась этой его идеей. Глупо, что он покончил с собой. Человек, догадавшийся сделать так, чтобы много разных книг пели одну ноту, заслуживал достойной смерти.

* * *

Ирина Мукосеева прошлась по комнатам, обдумывая, что лучше использовать.

Накануне хозяйка вдруг сказала небрежно, как бы между делом:

– Кстати, я тебе в помощницы взяла новую девочку. Завтра придет. – И рассмеялась, увидев ее лицо. – Ирочка, не ревнуй! Она не настоящая горничная. Ну то есть как… Настоящая, но это для прикрытия.

И рассказала, зачем на самом деле понадобилась «новая девочка».

Ирина ахала и повторяла: «Как вы это только придумали, Анастасия Геннадьевна, вы невероятная, защищаете своих близких, как медведица…» А про себя думала: это ж какие завихрения надо иметь в мозгу, чтобы так бояться покойника. Ее дядька повесился в сарае – и что с того? Лопаты теперь там не хранить?

Девка ей с первого взгляда не понравилась. Сначала Мукосеева уговаривала себя, что пару недель потерпеть – и всё. Но затем увидела, как та работает.

Ирина иногда позволяла себе халтурить. Не в кабинете хозяина, боже упаси, он мужчина придирчивый и строгий. Но хозяйка к чистоте не слишком внимательна. Пылинку на полу не разглядит, а если и разглядит, скандала из-за этого не устроит. По крайней мере, своей милой Ирочке.

Касимова вычистила ванную комнату и туалет за рекордно короткое время: даже вдвоем с Валей они возились бы дольше. Сразу перешла к столовой. Самое грязное место в доме, грязнее любой уборной, – кухня. Столовая – получше, но там и работа ответственнее. Айнур пробыла в столовой ровно час, ни минутой больше.

Мукосеева зашла и обомлела.

Оформитель намешал в интерьере дерево, металл и хрусталь. «Футуристический дизайн органично сочетается с памятью рода!» Под футуристическим дизайном подразумевалась раритетная духовка, которой пользовались очень редко: зачем, когда в кухне есть современный духовой шкаф.

От памяти рода Левашова пришла в восторг. Хрусталь у нее был не покупной, а унаследованный: натурально из бабушкиного серванта. Но все эти рюмки, вазы, штофы, фужеры, графины, икорницы, конфетницы и салатники в форме ладьи расставлены были на открытых поверхностях. «В них станут преломляться солнечные лучи и отзываться в душе самыми теплыми детскими воспоминаниями», – поэтично сказал оформитель.

Чтоб у тебя самого что-нибудь переломилось.

Дорогие фарфоровые сервизы хранились в застекленных шкафах-витринах. А вот хрусталь красовался на деревянных полках сложной формы. Красиво, что и говорить. Но протирать всю эту красоту… Мукосеева при любой возможности старалась перевалить уборку столовой на Валентину. Та старалась. Но даже при ее добросовестности вся эта узорчатая память рода блистала и сверкала только несколько дней после чистки.

Когда Айнур сказала, что закончила, Ирина мысленно усмехнулась. Ага, конечно. С хрусталем возни минут на сорок. Много ль ты намыла за оставшиеся двадцать, корова узбекская?

Она вошла в столовую и ахнула.

В помещении можно было оперировать.

Духовка выглядела так, словно ее утром доставили от производителя и только что сняли защитную пленку. Затирка между плитками из желтоватой стала белой. Эта картина неожиданно вызвала в памяти неуместное да и неприятное воспоминание о бабке Мукосеевой, когда та, маразматичка старая, вдруг решила шикануть и на все скопленные за жизнь средства вместо старых зубов вставила искусственные, белоснежные. Ирина рассчитывала, что деньги отойдут ей, когда старуха отдаст богу душу. И с тех пор каждый раз на семейных встречах смотрела с ненавистью в бабкин рот, в котором бессмысленно упокоилось полмашины.

Хрусталь дробил солнечные лучи и рассылал прозрачное золото на потолок и стены. Мукосеева была поражена не меньше Золушкиной мачехи, вернувшейся с бала и обнаружившей, что огромная неподъемная работа каким-то образом оказалась выполнена, и выполнена безупречно.

– Ах ты ду-у-ура, – с фальшивым сочувствием сказала она, качая головой. – Что ж ты наделала! Ты ж столовую убила, кретинка.

Однако кретинка тихим своим голоском разъяснила, что использовала только разрешенные средства. А хрусталь и вовсе отмывала по собственной методе, которой ее еще бабушка научила.

«Где тебя научили, коза непромытая? В ауле, что ли?» – чуть не заорала Мукосеева. Но вошла Валентина, восхитилась, и пришлось хвалить козу вместе с ней.

Ох, как нехорошо.

Мукосеева любила выражение «всеми фибрами души». Услышала она его от покойного Селиванова. Батлер употреблял фибры в ироническом смысле, но она вполне всерьез прочувствовала, что эти фибры у нее тоже имеются, тонкие, серебряные, как струны. Всеми фибрами Ирина чувствовала, что от девки нужно избавиться. Левашова, допустим, не заметит разницы между вчерашней уборкой и сегодняшней. А вот Александр Иванович, в отличие от жены, человек экономный. Обычно ведь как: кто умеет зарабатывать, тот умеет и считать. При скорости и качестве работы новой горничной хозяин быстро сообразит, что проще оставить одну козу, чем их обеих.

Масла в огонь подлила Валентина, шепнув Ирине на ухо: «Где, интересно, такое сокровище отыскалось?»

В мешок бы это сокровище да в омут. Не дай бог, она еще и массажи научится делать. У этих восточных девок руки мягкие, умелые. Тихой сапой вотрется в доверие к хозяйке, вытеснит Ирочку из сердца Анастасии Геннадьевны. Явно ведь этого и добивается.

К хозяйке Ирина испытывала временами почти материнскую жалость. Левашова представлялась ей чем-то вроде безупречной серебристой капсулы, заброшенной в наш грязный мир из будущего. Но при попытке заглянуть в эту капсулу внутри почему-то обнаруживалось не послание потомков, не загадочный механизм, не вечное сияние чистого разума, а суета и бессмысленное мельтешение мотыльков вокруг замызганной лампы. Бяк, бяк! Мукосеева, не разбиравшаяся в живописи и в своих художественных предпочтениях застрявшая где-то среди медведей в сосновом бору, ясно понимала, что картины ее хозяйки – мазня, и Анастасия Геннадьевна художницей только притворяется. «Ну, зато прикидывается отлично, лучше, чем рисует, – с гордостью за Левашову думала Ирина. – Хоть в чем-то у нее талант».

Однако потакать затее собрать негативную энергию она не будет. Надо эту дурь выбить из хозяйки. И сделать это прежде, чем чернявая коза обживется. Чем дольше она здесь, тем сильнее Анастасия Геннадьевна будет съезжать с катушек.

Таким образом, не зная слова «триггер», Мукосеева довольно точно определила, в чем он состоит, и наметила план излечения.

«Ну и дрянь, – думала она, рассматривая узкую спину новой горничной и черную косу, скрученную под затылком в змеиное кольцо. – Как таких земля носит».

Восточные бабы – коварные. Значит, и ей надо действовать хитростью.

Останется или нет новая горничная в доме, зависело от хозяина. Последнее слово всегда за ним.

Как только Ирина это сообразила, план сложился сам собой.

Дождавшись, когда Валентина уйдет к себе, она отыскала Айнур. Та чистила полы в кладовой за кухней.

– Молодец, – одобрительно сказала Ирина. – Не ожидала! Смело можно ставить тебя на ответственные задания. Пойдем наверх.

Они поднялись по лестнице, и Мукосеева отперла дверь в кабинет.

– Это как бы считается зона Александра Ивановича, – объяснила она. – Здесь уборку делает Валя, но ты можешь ей помочь. Согласна?

– Конечно, – кивнула Касимова.

Ирина толкнула вторую дверь, и они оказались перед огромным, в полкомнаты, столом, заставленным солдатиками.

– Ой, диорама, – удивленно сказала девка.

Ты смотри, какие слова знает.

– Вообще-то это варгейм, но не важно. Видишь, какое пыльное всё? – Мукосеева обвела стол рукой. – Всё сними, протри аккуратно, ну и верни по возможности как было. Управиться надо быстро, минут сорок у тебя, не больше.

– А что это? – Девка заинтересованно склонилась над зеленовато-желтым полем, по которому были расставлены воины с длинными копьями и щитами.

– Битва при Каннах. Ты историю в школе учила или как?

– Плохо учила, – честно призналась коза. – А это всё Александр Иванович своими руками делал? И лошадей?

– Не твоего ума дело. Всё, приступай. Время пошло.

Ирина бросила прощальный взгляд на поле, где сошлись две армии.

В коллекции Левашова насчитывалось триста фигурок великолепной детализации. Из них на поле боя было выведено и расставлено около двухсот. Левашов отыгрывал середину сражения. Римляне уже вклинились в войско карфагенян, а карфагенская кавалерия сражалась с римской на обоих флангах.