Kitobni o'qish: «Королевский аркан»
Пролог
Первый
– Огней так много золотых на улицах Саратова! Парней так много холостых, а я люблю Игнатова!
Выводили на три голоса, и выводили красиво. Борис Игнатов широко улыбнулся:
– Душевно поете, девчонки! Почему меня снимают, а не вас? Давайте вам свою передачу замутим!
– Потому что Боренька у нас самый талантливый, – сказала Люда голосом воспитательницы, которая хвалит детсадовца, аккуратно сходившего на горшок. – Боренька – наша звездочка.
Остальные засмеялись.
Ядреная девка, подумал Игнатов, с удовольствием поглядывая на нее. Губы спелые, руки мягкие… Она и красила его лучше остальных визажистов.
Люда в несколько движений стерла макияж, и Борис привычно наклонился к зеркалу. Дома всё равно придется счищать остатки тональника, но хоть глаза ему смыли. Камера прибавляет пять кило веса и съедает пять кило грима – вот почему на студийную съемку всех размалевывают, точно клоунов.
Он перешучивался с визажистами и ухмылялся, видя, как они краснеют и млеют… «Ты, Игнатов, воздействие на баб производишь магнетическое», – с завистью говорил Канторович, зам. генерального, неунывающий плюшевый толстячок. Канторовича все любили. А Игнатова все хотели. На этом топливе Борис мог горы сдвинуть.
Но к вершинам его не подпустили. Только недавно он понял, что это окончательно. Так будет всегда.
«Руки связать хотели Игнатову? Ну, сами напросились».
Вернувшись в гримерку, он стащил футболку, которая была мала ему размера на три. Стилисты одевали его как педика. «При твоей брутальности, Боря, тебя можно хоть в платье обрядить». Долго он всё это терпел. Всё, с него хватит.
Запись отправлена. Программа обработала голос, изменив его до неузнаваемости. Если историю придется раскручивать в СМИ и ему зададут вопрос, как он согласился во всем этом участвовать, почему он, звезда и кумир, пошел на преступление, Игнатов придумал идеальное оправдание. «Они отрезали мне палец. Я просто не выдержал физически, я сдался…»
Кстати, о кумирах. В самом начале, еще до первого сезона, организаторы всерьез обсуждали, что Бориса нужно переименовать в Кумира.
Кумир Игнатов. Дерзкий сценический псевдоним.
Кумир Игнатов?! Как только он это услышал, ему представились хмурые Игнаты с выраженно дегенеративными лицами, толпой сгрудившиеся вокруг него. Он закатил эталонную истерику, прослыл на время припадочным, но с Кумиром от него отвязались.
Борис поднял правую ладонь: между мизинцем и средним торчал короткий обрубок. Палец ему оторвало, когда он год назад сдуру полез в горы, не сняв обручального кольца. Но свидетелей этому не было, а на все вопросы Игнатов по возвращении многозначительно отмалчивался. Так что опровергнуть его версию некому.
«Мучили! Пытали! Вот и согласился».
Но лучше бы до этого не дошло. Лучше бы они просто перевели деньги. Ох, вот тогда он заживет…
Во-первых, всех баб – к чертовой матери! Оставить только Зою.
Во-вторых, никакого больше мотовства.
В-третьих, «Грозу» вместе с Домбровским послать вслед за бабами. Выгрызть, вымолить свое шоу. Чтобы, мать вашу, не один из десятка соревнующихся за рейтинги и зрительскую любовь, а единственный.
В коридоре ему навстречу попалась Люда. Промурлыкала:
– Торопишься, Боренька?
Он вспомнил первый пункт в своем списке и вздохнул:
– Дела зовут!
– Ты сегодня был хорош как никогда, – доверительно шепнула она ему на ухо. – Вернее, как всегда.
Пахло от нее сладко, развратно.
Садясь в такси, он всё еще чувствовал ее запах.
Водитель был незнакомый. Борис собирался ехать домой и вдруг понял, что не в силах терпеть шабаш, который там творится.
– Слушай, давай, что ли, в бар какой-нибудь завернем, – устало попросил он. – Ждать не надо, я оттуда потом вызову.
– Да я подожду, без проблем, – отозвался водила.
Будет просить найти кого-нибудь, понял Игнатов. Или брат сгинул по пьяной лавочке, или батя в маразме вышел из дома и не вернулся. Однажды ему попался таксист, слезно умолявший сказать, куда старушка-мать заныкала деньги.
Он задремал в тряской машине, а когда открыл глаза, они пробирались через какой-то двор. Игнатов сонно прищурился, не узнавая местность. Водитель подъехал вплотную к обочине и заглушил мотор.
– Так, поговорить согласен… – Игнатову не нужна была репутация засранца, который отказывается помочь простому работяге. – Но сначала мне бы в себя прийти. Расслабиться, понимаешь?
– Я не против! – отозвался водитель.
Обернулся к пассажиру и дважды выстрелил ему в голову. Борис откинулся на спинку сиденья и уронил руки. Две дырочки расположились во лбу одна над другой, словно кто-то перестарался, рисуя Игнатову точку бинди.
Водитель с обезьяньей ловкостью перебрался назад, обыскал карманы трупа и вытащил телефон. Разблокировал, прижав к экрану палец мертвого Бориса, и спокойно, не торопясь, просмотрел несколько приложений.
– Ну и ладушки, – сказал он, ничего не обнаружив.
Сунул телефон покойнику, похлопал его по плечу, вылез из машины – и растворился среди новостроек.
Второй
«Каждый третий таролог обращается к целителям за чисткой негатива». Ангелина Светлова прочитала это в метро, пока ехала от матери домой.
«Каждый третий таролог… Немало! Может, нас как-нибудь замкнуть друг на друге? Сначала тарологи чистят негатив у целителей, потом целители идут за раскладами к тарологам».
Эта мысль ее развеселила. Все эти дни Ангелина была в приподнятом настроении: предстояли большие перемены. Кардинальные! Она не выдержала, поделилась с матерью своими планами. Ну, мать – блаженная, ей что ни скажи, всё хорошо. Но даже просто проговорить вслух то, о чем мечталось, было приятно. Будто леденцы на языке катаешь.
«Собственный маникюрный салон».
Она даже название придумала: «Календула». Потому что календула – это ноготки!
Правда, мать сказала, что будут путать с аптекой. Но можно ведь с вывеской поиграть! И вообще, название – не главное. Главное, что почти всё получилось.
Пришло сообщение от знакомой девчонки: «Геля, а мы на выигрыш лотерейный можем погадать?»
Светлова быстро напечатала: «Нет! Карты всегда врут про лотереи и азартные игры. Эта область не подчиняется предсказаниям. Она живет по собственным законам».
«Обидно!»
К сообщению был прицеплен эмодзи: грустный котик уткнул мордочку в лапки. Ангелина в ответ послала смайлик, разводящий руками.
Пока она была в пути, пришло еще два сообщения с неизвестных номеров.
«Кладбищенская магия с гарантией на результат – предоставляете?»
«Не занимаюсь таким, извините», – ответила Ангелина.
Второе было интереснее.
«хочу узнать если я сплю с мужем подруги обидится ли она»
«Да, мы можем это выяснить, – написала Ангелина. – Хотите лично или дистанционно?»
«лично»
Прикинув, сколько ей добираться до дома, Ангелина договорилась о встрече. Деньги лишними не будут.
Интересно, сработало сарафанное радио или клиентка наткнулась на ее профиль в соцсетях? Острая на язык Воденникова высмеивала Ангелину безжалостно, а всё потому, что однажды Светлову осенила гениальная мысль. Она удалила типичные «продающие» описания из своего профиля и забабахала капслоком:
ТЫ НЕ ПОВЕРИШ ЧТО ТЕБЕ УГОТОВАНО
(Гадания Белая Магия Чистка Кармы
Предыдущих Воплощений)
– Таварыш! Ты нэ павэрыш, – издевалась Воденникова. – Как тебе в голову такое пришло, Светлова?
– А я объясню. Одна клиентка рассказывала, что она зарабатывает на продвижении сайтов. Чтобы они первыми выпадали в выдаче.
– Светлова, я не идиотка. Давай по существу.
– У нее был сайт, который выкладывал бесплатные ролики с азами ремонта. Ну, таких сайтов тысячи. Но та женщина обошла их влегкую. А знаешь почему? Она в заголовок вынесла: «Как ложить ламинат». Это была гениальная идея. Конкуренты писали грамотно: «Как класть ламинат». Но люди-то в поисковик вбивают «ложить»!
– Светлова, твой случай вообще из другой оперы, – сказала, подумав, Воденникова.
– Ну вот посмотрим.
Ангелина оказалась права. Желающих узнать, что им уготовано, прибавилось.
Клиентке было лет тридцать. Худенькая, невзрачная. Она сразу вызвала у Ангелины симпатию, робко спросив:
– А им может быть какой-то вред от нашего гадания? Кате и ее мужу?
– Ни за что, – весело сказала Ангелина. – Смотрите, как это работает. Я по фотографии создаю фантом вашей подруги, а затем подключаюсь к нему и задаю все вопросы, которые нас интересуют. Фантом – это как слепок. Если вашу фигурку из глины сделать, а потом у нее что-то спросить, ей же не будет больно?
Женщина обрадованно заулыбалась.
Поговорив с фантомом, Ангелина сообщила, что подруга может обидеться.
– Она же бросить его думала… – растерянно протянула клиентка.
– Но ведь не бросила же. Вы обязательно хотите ей рассказать?
– Да как-то неловко… Я с ней делюсь даже тем, какие прокладки выбрала, а про мужа как-то вдруг умолчу…
Ангелина понимающе покивала. К подобным историям она давно привыкла и даже не удивлялась.
– На кого-то еще хотите сделать расклад?
– Да! – Клиентка полезла в сумочку. – Вот, я вам фото принесла, посмотрите, пожалуйста…
Ангелина взяла фотографию молодой девушки. Та напоминала какую-то модную актрису. «Да, точно, я ее в сериале недавно видела», – хотела сказать Ангелина, но в этот момент худенькая невзрачная женщина, перегнувшись через узкий стол, глубоко и сильно полоснула ее скальпелем по горлу.
Ангелина отшатнулась и схватилась за шею. Кровь хлестала, заливая фотографию, стол, ковролин. Ангелина пыталась крикнуть – но стало только хуже. Тогда она сползла со стула, легла и съежилась.
Она была еще жива, когда невзрачная женщина склонилась над ней и обхлопала со всех сторон. Телефон остался в сумочке. Там его и нашла убийца.
Но Ангелина этого уже не видела.
Третий
О том, что за ней уже идут, Ольга Воденникова догадалась за два с половиной часа до смерти. Пять карт лежали на столе, и все говорили одно.
Не было никакого смысла бежать. Да и некуда, по правде говоря.
Поэтому она открыла дверь убийце, бесстрашно взглянула ей в лицо, дождалась, когда всё закончится, и умерла так же легко, как жила.
Глава первая
По дороге к остановке, не доходя до старого тополя, Айнур замедлила шаг. В развилке угнездилась ворона, похожая на горелую горбушку. Завидев ее, горбушка разинула клюв и издала звук, напоминавший кашель курильщика.
Ворона кашляла на нее сверху каждое утро. То ли приветствовала, то ли глумилась. Но даже если глумилась – это было единственное приятное впечатление по пути на работу.
Двенадцать трамвайных остановок. Подходя к проезжей части, Айнур собиралась с духом, как воин перед сражением, а если без патетики – как пациент перед отвратительной процедурой вроде глотания кишки.
Лица. Запахи. Голоса. Пуговицы, рюкзаки, бороды, очки, фиолетовые пряди, брошки, телефоны, пальцы, обхватившие поручень, кольца на пальцах, – все это разом выстреливало в Айнур, словно липкое конфетти, и счистить эти мелкие впечатления было невозможно. На нее обрушивался хаос.
Обычно она старалась забиться на заднюю площадку. Музыка в наушниках не помогала. Только очень беззаботные люди могут позволить себе не контролировать, как звучит окружающее пространство.
Так что Айнур поворачивалась боком, смотрела в окно. Рельсы – это гармоничное. Параллельные, и цвет такой хороший, ровный. На нее то накатывали, то откатывались назад волны пассажиров. Как же все они пахнут…
Сегодня трамвай был полупустой, и Айнур обрадовалась. Кроме нее на задней площадке теснилась только компания мальчишек – в раздутых, словно подкачанных воздухом, спортивных куртках. Она и половины не понимала из их трескотни.
Когда мальчишки вышли, стало тихо. Айнур облегченно закрыла глаза, впитывая перестук колес по рельсам. Ритмичный звук, хороший. Лучше – только в поездах. В рюкзаке у нее лежала коробочка с отборной клубникой. Прохор обрадуется…
Кто-то положил ладонь на ее ягодицу.
Айнур вздрогнула и обернулась. Лысый приземистый мужик с блудливой улыбочкой лапал ее с полным чувством собственной правоты и понимания, что деваться ей некуда.
Что-то было в Айнур такое, что позволяло этому мужику и ему подобным безбоязненно распускать руки. Как-то они угадывали, что она не поднимет крик, не обматерит на весь вагон, не вцепится в рожу.
– Чернявенькая, – всё с той же улыбочкой сказал он. – Жопа-то у тебя кобылья.
Вонь перегара. Дешевая клетчатая рубаха, рукава засучены до локтя. Что это у него, татуировка на локтевом сгибе? Айнур опустила взгляд, рассматривая его ботинки.
Мужик осклабился еще шире:
– Скромница? Татарки обычно шалавы. У меня соседка татарка. Со всеми готова… – Он прибавил несколько слов, но Айнур не слушала, она изучала бежевые шнурки в его стоптанных ботинках: один из шнурков на конце был покрашен в кислотно-розовый цвет.
Девушка подняла на лысого глаза.
– А ты не боишься, что к твоей дочке однажды пристанет такой же, как ты? – медленно спросила она. – Какая-нибудь сволочь ее за задницу будет хватать. Обрадуешься этому? – В речи ее прорезался акцент. – Пока она у тебя маленькая совсем. Но скоро уже в школу пойдет. Будет одна ходить, на бабушку-то надежды нет. И подвернется ей однажды похожий на тебя.
Мужик отдернул руку, как от раскаленной конфорки. В глазах мелькнул страх, помноженный на недоумение.
– Сссука, ты как…
– Думаешь, сможешь защитить свою Машеньку? – Айнур покачала головой. – Детку свою золотую! Не-ет, не получится! – нараспев пообещала она. – Всё, что ты делаешь со мной, к ней вернется. Ты сам это выбрал. Когда руки свои поганые ко мне протянул, тогда и выбрал.
Она скорее почувствовала, чем увидела, что пальцы его сжались в кулак.
– Давай, лицо мне разбей, – предложила Айнур, нехорошо улыбнувшись. – Подрастет твоя Маша – и ей разобьют.
– Ты… тварь… откуда знаешь про Машу?!
– Я ведьма, – сухо сказала Айнур. – Я всё знаю.
Он попятился, не отводя от нее затравленного взгляда, налетел на спинку сиденья и вывалился из трамвая, расталкивая пассажиров.
Она вышла на остановке. Утренний сквер пах сиренью, сверкало солнце в окнах, рыжий щенок резвился на траве, и девочка, его хозяйка, смеялась и бросала ему вместо палочки большую шишку… Айнур всё замечала, но ни на что не отзывалась. Хотелось окунуться в бочку с хлоркой. Из сквера она свернула в переулок, обогнула старую церковь, перед которой нищенка рассаживалась, подбирая юбки, и наконец оказалась перед светло-желтым зданием с барельефом в виде растительного орнамента и балконами с выгнутыми коваными решетками, изящными, как арфы.
Айнур набрала код, вошла в подъезд, поздоровалась с консьержем и поднялась на пятый этаж. Открыла дверь своим ключом и сказала без всякого акцента:
– Здравствуйте, Михаил Степанович!
– Вер-р-ртихвостка! – хрипло выкрикнули откуда-то.
– Доброе утро, Айнур! – донеслось из комнаты. – Дай Прохору оплеуху и проходи сюда. Только захвати зажигалку.
– А где она?
– В кухне, на полочке.
Айнур помыла руки и заглянула в небольшую комнату, где по жердочке в клетке ходил великолепный, как гладиолус, красно-синий попугай. При виде девушки он отчаянно закивал и вскинул когтистую лапу, словно собираясь поклясться перед судом.
– Пр-р-роша мер-р-р-завец, – с явным удовольствием известил он.
Она протянула ему ягоду клубники. Прохор заворковал, как голубь, и нежно сказал:
– Пр-р-роститутка!
Айнур отыскала зажигалку и прошла в гостиную.
Михаил Степанович Гройс развалился в любимом кресле у окна с видом на церковь. Увидев Айнур, поднялся – как всегда, галантный. Одна рука заведена за спину.
– Сделай милость, дай огоньку.
Айнур щелкнула колесиком. Старикан вытащил из-за спины правую руку, сжимавшую длинную палочку. На конце ее было нечто вроде самодельного фитиля. Он неторопливо поднес палочку к пламени, и фитиль вспыхнул. Гройс отступил на шаг, провел левой рукой, в которой оказался ярко-синий платок; платок взмахнул шелковыми крыльями и тут же опал, а палочка на глазах Айнур преобразилась: там, где мгновение назад бился огонек, распустила атласные лепестки искусственная роза.
– Прошу! – Гройс поднес розу Айнур.
– Очень красиво! – с чувством сказала она. – Но как?..
– Э, нет-нет-нет! Тайну фокуса раскрывать нельзя. Между прочим, я и этот цветок тебе не отдам. Для тебя – другой.
Слетел вниз синий платок, и под ним оказалась живая роза: на коротком стебле, но с пышным алым бутоном.
– Спасибо!
Айнур пошла к шкафу, где стояли разнокалиберные вазы. Участливый голос Гройса догнал ее на полпути:
– Что случилось, дорогая?
Есть такие рыбки, прозрачные, у которых и позвоночник видно, и каждую косточку… Айнур рядом с Гройсом ощущала себя именно такой рыбкой.
– Ну вот с чего вы взяли… – традиционно начала она, сердясь и на себя, и на него.
– Я же не слепой, – так же традиционно ответил Михаил Степанович.
– Мужчина в трамвае руки распускал. Ничего особенного. Я справилась.
Гройс выжидательно молчал, и пришлось всё рассказать.
– Совершенно необходима расшифровка, – сказал Гройс, когда Айнур закончила.
– Один шнурок розовый, – начала объяснять она. – Это означает, что кто-то этот шнурок раскрасил, а он не успел поменять, потому что опаздывал на работу. Розовый фломастер, ребенок разрисовывает папе шнурки – скорее всего, это девочка. Маленькая, дошкольница. Школьница уже понимает, что вещи нельзя портить. Значит, года четыре.
– Убедительно, – согласился Гройс.
– Потом я посмотрела на его руки и поняла, что точно девочка. У него рукава закатаны и на сгибе локтя наклеен цветочек. Такие наклейки сейчас в каждом ларьке продаются. У них середина белая, а лепестки разноцветные. Раз он не снял наклейку, значит, дочку обожает. В середине цветка была накарябана буква М. Детским почерком выведено. Что может написать совсем маленькая девочка? Первую букву своего имени. Мужчина такого типа не станет называть дочь Миленой, Мирославой или Мартой. Четыре года назад самыми популярными именами были Настя, Даша, Елизавета и Мария. Он мог выбрать и Марину, но я предположила, что Маша – вероятнее. Так и оказалось.
Гройс издал невнятное восклицание.
– Хорошо, а про бабушку?
– Что про бабушку?
– Которая не станет отводить внучку в школу!
– А-а… Он же гад тошнотный. Кто его будет терпеть, кроме собственной жены?
Старик рассмеялся:
– Как раз такую мерзость их родные мамаши, как правило, обожают! Ты попала в точку случайно.
– Но попала же, – возразила Айнур. – С какой комнаты начать, Михаил Степанович?
– На твое усмотрение. – И добавил ей вслед: – Крепко ты его напугала, молодец. Единственную болевую точку нашла и ткнула со всей силы. Чрезвычайно эффективно! Но каков тип: нежный любящий отец – а в остальном скот скотом. Удивительное создание человек. И противное.
Айнур начала с ванной. Ей нужно было успокоиться, а здесь в шкафу на полках были выстроены увесистые бутыли с длинными клювами и распылителями, лежали стопки ее специальных тряпочек и мочалок, каждая для своего типа покрытия: всё выстроено по системе, всё понятно, удобно; упорядоченно.
Когда она добралась до гостиной, Гройс свернул газету и отложил в сторону.
– В очередной раз предлагаю: оставайся здесь. И не закатывай, пожалуйста, глаза. Я всё вижу! У тебя есть своя комната, мне твоя компания только в радость. Помимо прочего, позволь заметить, что ты сэкономишь на съеме. Широко жить, безусловно, не запретишь, но не думаю, что эти деньги будут тебе лишними.
– Не могу я, Михаил Степанович, – умоляюще сказала Айнур.
У Гройса в комнатах – картины, вазы, цветы, статуэтки, пластинки, книги. Поют тоненькими голосами, и даже красиво поют, но выносить этот хор ежедневно круглые сутки… В ее съемном скворечнике белые стены, койка под синим пледом, стул и узкий, как лодка, шкаф. Даже стола нет, завтракает Айнур у подоконника с видом на пустырь. Пустая комната без единого воспоминания. А у Гройса вся квартира – это память, и память живая, говорящая.
– Драматизма в голосе не нужно, я на свой счет твой отказ не принимаю. Знаешь, есть у меня один знакомый. Он живет в комнате, чрезвычайно похожей на твою. Досталась после развода, в ходе которого жена отобрала у него квартиру, в порядке компенсации оставив ему восьмилетнего сына. Занятный человечек, м-да… Совершенный аскет. Бывший экономист, который решил, что зарабатывает недостаточно для содержания сына, и стал, вообрази, дворецким. Каков финт! Из экономистов – в мажордомы!
– В Англии?
– На Рублевке, – сказал Гройс. – Поверь, это намного выгоднее. Не говоря уже о том, что рублевские дворецкие гораздо более английские, чем сами англичане.
Айнур ничего не поняла, но на всякий случай кивнула.
* * *
Слева масло, справа сметана. В молочных рядах всегда толпился народ и пахло сыровато-сладким. Никита Маевский выстоял очередь к «своей» продавщице, купил творог и сверился со списком. Чай, фрукты, пахлава, гранатовый сок, специи, овощи, зелень…
Оставалась только треска.
Рыбы лежали на льду, как кошки на подоконнике. На Маевского одуряюще пахнуло копченой скумбрией. Золотая, промасленная… Эх, жаль, старику копченое нельзя. Раскинулась, зараза, вызывающе!
Оглядываясь на скумбрию, как на красну девицу, он остановился возле прилавка. Вместо знакомого продавца топтался хмурый бородатый парень.
– Черной трески, пожалуйста, два кило, – попросил Маевский. – А где Амиран?
– Уехал, – равнодушно сказал продавец.
Быстро и небрежно, не глядя на покупателя, он взвесил рыбу, получил несусветные, по меркам Никиты, деньги и нырнул под прилавок. Маевский неспешно двинулся к выходу. Тащить всё это рыбно-творожно-овощное богатство было нелегко. Пакеты еще по ногам бьют, черти. И что-то пихается в коленку острым углом – надо думать, чай. Старикан пакетированный не признает, покупает всегда один и тот же, в больших коробках. Чашки у него под этот чай особые: хрустальные, невысокие, с тонкой талией.
Нет чтоб как русский человек пить из блюдечка, шумно прихлебывая.
На русском человеке Маевский ухмыльнулся.
Рядом шествовала пожилая супружеская пара налегке, за ними помощник продавца нес купленные продукты. Но Никита не мог представить, что за ним, как за белым сахибом, кто-нибудь потащит его груз. Он вывалился из здания, добрел до парковки, вытащил ключ. Мягко, будто зевая, распахнулся багажник.
Он аккуратно расставил покупки, хотел сесть за руль – и вдруг остановился. Порылся в пакетах, развязал один из них, рассмотрел рыбу и задумчиво проговорил:
– Ага. Вот оно что.
После чего вытащил пакет и, не торопясь, вернулся с ним в рыбный ряд.
При виде Маевского продавец не выразил никакой радости. Никита вывалил на лед перед ним свою рыбу.
– Черная треска, – размеренно начал он тоном учителя, объясняющего двоечникам тему, – это и не черная, и не треска. Но тебе об этом хорошо известно и без меня, верно? Ты мне продал обычную треску. Денег взял в пять раз больше.
Продавец развел руками:
– Извини, брат. Сейчас всё поменяем.
– Кальмар тебе брат, – флегматично ответил Никита. – Зови старшого.
– Кого? – рассмеялся тот. – Я здесь старший. Неделю торгую, с утра до вечера, один я здесь.
Секунд десять Маевский внимательно изучал его. А затем широко осклабился:
– Врун – он во всем врун.
– Зачем ругаешься, слушай? Ошибся, бывает. Сейчас все сделаем хорошо.
– Позови старшего, – повторил Никита.
Что-то в выражении его лица подсказало продавцу, что этот настырный парень не отступится. Он пожал плечами и ушел.
Маевский принялся разглядывать рыбу. Вскоре продавец вернулся, ведя за собой веселого черноглазого увальня лет сорока.
– Дорогой, уже знаю, ошибка вышла! – закричал тот издалека, широко распахивая Маевскому объятия, словно собираясь притянуть его к себе через прилавок. – Извини! Всё сделаем, скидка будет, лучший товар будет, извини! Бывает, мальчик рыбу перепутал, название одинаковое, спутать легко!
– Цену тоже спутать легко, – согласился Маевский. – Тысяча – и пять тысяч. Похожи? Похожи!
– Второй день работает! – объяснил увалень. – Не ошибается тот, кто ничего не делает, верно я говорю? Самую свежую рыбу тебе взвешу.
Никита задержал взгляд на его лице. Увалень вновь сокрушенно развел руками и прижал ладонь к сердцу, как если бы свежая рыба хранилась у него за грудиной и он готов был в любую секунду вскрыть ее для Маевского.
Никита подался к нему.
– Ты это место купил, – негромко сказал он. – Хорошее место, на проходе. Начал с обмана. Очень глупого. За идиотов держишь покупателей. Живешь, как будто один день у тебя. Как будто я сюда не приеду ни через неделю, ни через две.
– Зачем так говоришь, – расстроенно воскликнул тот.
– Деньги верни.
Ему без возражений отсчитали купюры.
Когда Никита отошел от прилавка, увалень вслед отчетливо сказал:
– Зря ты так. Хорошая рыба у нас, свежая.
Маевский пожал плечами:
– Рыба, может, и свежая. А вот ты давно протух.
«Вах! Красиво выразился, слушай», – мысленно сказал он себе, перейдя к соседнему продавцу.
– Два кило черной трески, пожалуйста, – вслух попросил он, посмеиваясь.
Айнур испепелила его взглядом: опоздал на полчаса! Ее помешательство на пунктуальности раздражало. Зачем тебе продукты на кухне ровно к одиннадцати? У тебя что, прямой эфир с участием кинзы и баклажанов?
Но, увидев тушку кролика, Айнур смягчилась. Разложила розово-белого кроля на доске, рассматривая его с явным удовольствием, нависла над ним – будто хирург над пациентом, приготовленным к операции. Потянула носом, взмахнула разделочным ножом и точным движением отхряпала мохнатую лапку.
Маевский притулился в углу и стал наблюдать, как Айнур готовит.
Рыбу она сунула в духовку, широко и свободно обернув фольгой; замаринованный кролик временно упокоился в толстостенном чугунке. Айнур щедро сыпанула чечевицу, промыла, залила бульоном. Не успел бульон закипеть, она уже обжаривала в сковороде злой чеснок, отправляла к нему сельдерей, морковь, зачем-то кабачок («Не надо кабачок!» – мысленно вскричал Маевский, но его, конечно, никто не услышал, а если бы и услышал, то не послушал), а затем всё это соединилось в одной кастрюле и божественный дух поплыл по квартире.
– А что это ты в кухне, сударь мой? – удивился Гройс, появившись в дверях.
Маевскому у старика был отведен свой угол: комнатушка размером с чулан. Некогда просторная квартира много лет назад была поделена на закутки. Новый владелец выкупил их и сшил лоскуты в целое, но анатомически неверное: квартира не приобрела прежнего вида. Просторные гостиная и спальня остались в компании прибавочных комнат, которые выглядели как недокормленные сироты при барине. Маевский до сих пор путался в их количестве. К тому же неуемный старикан то и дело затевал перестановку, и гардеробная превращалась в кладовку, а кладовка – в библиотеку. «Сраный Хогвартс! – ругался про себя Маевский. – Слава богу, хоть лестниц вам не завезли».
– Супчика жду, – с кротким видом проговорил он.
Соврал, конечно. Смотреть, как Айнур занимается обедом, было сродни медитации. Собственно, Маевский и сам кашеварил неплохо. Но Айнур умела как-то договариваться со всеми этими кроликами, бараниной, креветками, рыбой, перловкой, мукой – словом, абсолютно со всем, что попадало на ее стол, – и любое блюдо готовилось у нее молниеносно. Да хоть картошку взять! Почему она у Маевского варится полчаса, а у Айнур – двенадцать минут? Как такое возможно? Никита даже эксперимент проводил: утащил из поддона у Гройса три картофелины и дома сварил с таймером. И что же! Тридцать минут, как и было предсказано.
Чертовщина какая-то.
– Михаил Степанович, накрываю? – спросила девушка.
– Да, Айнур, спасибо.
Обедал Гройс всегда один. Айнур исчезла в гостиной с подносом, вернулась, молча поставила перед Маевским полную тарелку и ушла.
Он съел восхитительный овощной суп с чечевицей и, только помыв за собой посуду, понял, что не почувствовал никаких кабачков.
– Никита, надо отвезти гостинец Верману, и можешь быть свободен.
Гройс вынес в прихожую небольшого формата картину, уже упакованную.
– Понял-принял! – Маевский подхватил картину под мышку. – Завтра как обычно?
– Да, к девяти. В половине десятого у меня китайский изверг. Полагаю, должны успеть за полчаса?
– Уложимся. Всего доброго, Михаил Степанович!
– До свиданья, Никита.
Маевский захлопнул входную дверь, обернулся и увидел незнакомого парня лет двадцати: высокого, очень бледного, с густой шапкой черных волос. Тот стоял возле фикуса в кадке и смотрел прямо на Никиту.
Взгляд этот Маевскому крайне не понравился. В нем плескалось тихое ровное безумие.
Он осторожно прислонил картину к стене, не спуская глаз с чужака, и выпрямился.
– Ты как сюда попал?
Надо было понять, каким образом эта сволочь прорвалась через домофон и консьержа.
Он не ждал честного ответа, но парень неожиданно подался вперед, вытянул шею с острым кадыком в порезах.
– Люди вошли. – Голос у него был глуховатый, безразличный. – Я за ними.
– Другого места себе не нашел? – сохраняя внешнее дружелюбие, поинтересовался Маевский.
– Мне не надо другое. Мне надо это.
– Зачем тебе это?
– Мне надо сюда, – со странным упрямством повторил парень и шагнул навстречу Никите.
«Сам нарвался, урод», – мысленно сказал Маевский с удовлетворением человека, собирающегося почесать кулаки о другого человека. Он планировал для начала спустить козла с лестницы, а затем вбить в него очень крепко, что в будущем ему следует как можно дальше обходить дом, где живет Михаил Гройс. А еще лучше – не только дом, но и квартал. Ширяться можно и на Юго-Западной, и, допустим, в Сокольниках. Чем плохи Сокольники? Замечательный парк: прилег в розарии – и торчи сколько душе угодно.
Щелкнул замок за спиной, на площадку высунулся старикан.
– А я-то думал, мне почудились голоса… Вот так дела!
– Вернитесь, пожалуйста, в квартиру, – мягко попросил Маевский. – Молодой человек уже уходит. Я его провожу.
Наркоман перевел взгляд на Гройса и с судорожным вздохом сказал:
– Вы простите, что без звонка… Не знаю, где телефон. Нет, телефон знаю… Зарядка, понимаете… Все до одной куда-то… И сразу разрядился в ноль. Довольно нелепая ситуация.
– Митя, что случилось? – Гройс нацепил очки и вглядывался в юношу. – Выглядишь ты нездоровым, прости за прямоту. Заходи, я пока отцу позвоню…
Он прошаркал в квартиру, оставив дверь распахнутой. Маевский застыл как дурак. Картина съехала ему под ноги и упала с мягким стуком.
– Папы больше нет, – вслед Гройсу сказал парень. И глядя на изумленное лицо старика, добавил как-то совершенно по-детски: – Я уже много раз ему звонил. Он не отвечает. Значит, он правда умер.
* * *
Айнур принесла горячий сладкий чай, поставила перед Митей. И ушла – но не исчезла, а встала за распахнутой дверью. В полумраке коридора ее фигура казалась лишь более плотной тенью, чем остальные. Позовешь – появится Айнур. Промолчишь – как будто ее здесь и не было.
