Kitobni o'qish: «Танец над бездной»

Пролог

Двое сражались. Без устали, яростно, один на один. Поединок начался еще на закате, а сейчас первые звезды уже робко выглядывали в просветы меж быстро темнеющих туч.

На каменистом утесе одному-то тяжело развернуться. Единственный неверный шаг приведет к гибели, к короткому, мучительно-прекрасному мигу полета. Только повернись не так, только ослабь контроль, как неприятель столкнет тебя в пропасть.

Страшно, и отступиться бы от намеченного, но нельзя. Этот бой обязан закончиться смертью. Неважно чьей. Не враги столкнулись в кровавой схватке – друзья. И от этого еще страшнее. Ведь каждый уверен, что именно он прав. Кажется, что бой будет длиться вечность. Равны силы.

Но вот расклад битвы изменился. Один из сражающихся пропустил удар. Глухо звякнув, отлетел далеко в сторону меч, а сам он забалансировал на краю бездны.

– Отступись,– прошелестел голос бывшего друга.– И я сохраню тебе жизнь.

Гордо усмехнулся мужчина, с презрением посмотрел на врага:

– Никогда. Уж лучше смерть.

– Мне жаль, но ты сам выбрал свою Судьбу.

Отвел неприятель руку для последнего удара. Проигравший горько скривил губы и шепнул пару фраз, от которых дрогнули пальцы, сжимающие рукоять клинка.

– Я вернусь,– повторил мужчина и кинулся с обрыва, не давая убить себя.

За многовековую историю Боги впервые с интересом посмотрели вниз.

Говорят, когда умирает человек – на небосводе рождается звезда. Кто знает, правда ли это или досужие вымыслы. Но колдуны клянутся, что в ту ночь на небесах не появилось ни одной новой звезды. Лишь чуть дрогнул, изменяясь, рисунок созвездий, предвещая скорый финал целой эпохи.

Впрочем, разве можно верить предсказаниям звездочетов? Уж слишком часто они ошибаются.

Часть первая
Лазурь

Старая колдунья не находила себе места от беспокойства. Приближалось ее самое нелюбимое время суток. С недавних пор женщину стал страшить приход ночи – изначальной прародительницы созданий мрака. Каждое утро она просыпалась с чувством благодарности перед кем-то или чем-то, вновь избавившим ее от неведомой опасности.

На этот раз дурное предчувствие застало колдунью врасплох уже в середине дня. Солнце пылало в зените. В глубокой синеве небес – ни облачка. Маленький архипелаг, затерянный в бесконечных далях обычно ласкового океана, будто съежился от едва ощутимой опасности, разлитой над миром чьей-то щедрой рукой.

Жара. Ни малейшего ветерка, несущего прохладу.

В неподвижном сонном воздухе, напоенном тяжелым, дурманящим голову запахом сон-травы, тонули любые звуки. Люди, казалось, плыли в мареве полуденного солнца, особенно жестоком сегодня к жителям крохотного селения, ловко примостившегося меж двух холмов у побережья. Густая тень леса не давала успокоения и отдыха. Даже сумрак тенистой рощи красноигольника еще сильнее раздражал измученные блеском волн и бесконечной синевой небес глаза. Куда-то исчезли бурундуки и белки, которые в изобилии водились в здешних девственно-диких местах и безбоязненно подпускали к себе островитян. Смолкло пение птиц, лишь изредка какая-то пичуга жалобно и пронзительно вскрикивала, будто пытаясь пробудиться от кошмара,– и вновь звенящая, пугающая своей безысходностью тишина.

Колдунья недоуменно покачала головой. За всю свою более чем вековую память она впервые встречала такой день. В древних летописях, которые посчастливилось ей когда-то в ранней юности, будучи ученицей, прочесть, проскальзывали робкие осторожные намеки на странные часы, когда весь мир замирал в ожидании, готовясь то ли к гибели, то ли к триумфу. Но что могло произойти здесь – в глухой провинции, находящейся вдали не то чтобы от важных, но вообще от любых торговых путей. Крохотный клочок суши среди десятка себе подобных. Иной раз плач младенца спокойно кочевал тихой безлунной ночью по всем двенадцати островам архипелага, заставляя матерей испуганно склоняться над детскими люльками. У здешних островов даже не было отдельных названий. Их объединяли в единое целое под излишне-романтическим названием «Лазурь».

«Дети солнца и океана» – так гордо именовали себя островитяне. И действительно, вряд ли жители какого другого уголка империи могли похвастаться столь схожей внешностью. Светлые волосы, впитавшие в себя всю щедрость светила и золото песчаных отмелей. Голубые глаза, соперничающие по отливу с бездонной пустыней неба и воды. Правда, это единообразие перемежалось зеленью лесов, проскальзывающей в очах некоторых островитян. Благословенный уголок спокойствия и благополучия, который обходили далеко стороной штормы и грозы. Весь мир мог бы рухнуть в одночасье, но вряд ли бы столь страшная катастрофа изменила ровное течение времени здесь.

Хотя, помимо прочих мелких семейных, был один праздник, отмечавшийся дружно и всем архипелагом. В дни равноденствий, когда солнце светило чуть мягче, чем в остальные месяцы года, а сердце будоражил крик перелетных птиц, тянущихся бесчисленными косяками, проводился ритуал принятия имени. Вся молодежь Лазури, достигшая двенадцати лет, сгонялась в ручей, широким бурным потоком пересекающий самый большой из островов. И в полночь, когда звезды перемигивались особенно загадочно, а призрачный свет луны рождал на воде причудливый танец бликов, дети по очереди переплывали речку. Стоит ли говорить, что здесь любой ребенок учился плавать прежде, чем ходить или говорить, а потому против подобного испытания не возражали даже самые заботливые родители. На берегу их уже поджидала колдунья, которая, постукивая веточкой серебрянки по плечам новоназванного, тихо шептала ему пару слов на ухо. Посредством церемонии дети заслуживали право считаться полноправными взрослыми. И так было испокон веков.

Единственной тоненькой ниточкой, связывающей архипелаг с цивилизацией, оставался торговый корабль, пристававший к острову колдуньи, как наиболее крупному, раз в полгода. Жители продавали на далекий таинственный материк фрукты и рыбу, в изобилии населявшую прибрежные воды, взамен получая сталь для кухонной утвари и прочие полезные и не очень вещи. Но главным, самым ходким товаром во все времена оставались новости. Жители Лазури жадно, словно губка воду, впитывали отрывочные, подчас противоречивые сведения о жизни отдаленных, окутанных дымкой загадок и недомолвок, земель, в существование которых отказывались верить старики. А молодежь, затаив дыхание, внимала рассказам о славных битвах и чудных созданиях, тревожащих границы их государства. Дети вооружались деревянными мечами – пожалуй, самым грозным оружием на островах, и их громкие, дурашливые крики сотрясали полуденную тишь лесов. Взрослые укоризненно качали головами, но не вмешивались в их забавы, когда-то столь же любезные их собственным сердцам.

Корабль не отчаливал от Лазури, пока команда тщательно не прочесывала все судно, заглядывая в самые темные и укромные уголки ветхого сооружения. Слишком много неокрепших умов, падких на воображаемые приключения, тревожил их отъезд. И не было еще такого случая, чтобы моряки не снимали с корабля пары-тройки нежданных попутчиков. Родители только снисходительно и стыдливо усмехались, отводя глаза в сторону. Как им было объяснить мальчишкам, грезившим во сне и наяву о подвигах и чудовищах, что не все рождены героями, что их участь – жить в тени великой империи и быть ее основой. Да что там говорить: когда-то они сами были пылкими восторженными детьми и тоже делали попытки сбежать с опостылевшего острова, на котором из всех достопримечательностей оставались только старая колдунья да дерево, сожженное ударом молнии в незапамятные времена.

Нет, острова не считались темницей, из которой невозможно вырваться. Некоторые смельчаки, возмужав и не охладев к зову дороги, покидали родину и устремлялись навстречу опасностям. Они пропадали, но чаще всего ненадолго. Через год-два, с поникшей головой и опустевшими карманами, странники возвращались домой, не выдержав бешеного ритма жизни в больших городах среди безразличных чужих людей. И родина принимала их с распростертыми объятиями, ни в чем не упрекая и не кляня. Родители специально приводили детей к путешественникам послушать об ужасах и несправедливостях материка. Кого-то эти встречи останавливали, но некоторые непокорные, презрев советы и напутствия, все же вырывались из-под ласковой опеки родины и повторяли бесславный путь предшественников. Единицам удавалось закрепиться на большой земле, и тогда их почитали наряду с героями сказок и легенд. Только уже давненько не пополнялось число счастливчиков…

Чужаков на островах не было. Лишь не так давно – лет пять назад – Лазурь потревожил приезд молодой пары, прибывшей откуда-то с юга. Архипелаг встревоженно гудел целый месяц, на все лады обсуждая новых соседей. Но вскоре тема для разговоров была исчерпана, и жизнь опять потекла по своему обычному руслу, тем более что эта семья ничем не выделялась среди исконных жителей островов. Женщина была хороша собой и молода, приветлива со всеми и говорлива. Она практически ничем не отличалась от островитянок. Высокого роста, худощавая, с огромными лучезарными глазами, длинными белокурыми волосами и кожей, позолоченной лаской солнца. Муж был похож на нее внешностью, но с совершенно другим характером. Его неразговорчивость раздражала многих кумушек, жадных до сплетен. Однако ради Эльзы, а именно так звали супругу чужака, ему прощали молчаливость. Молодая женщина легко завоевала сердца соседей легким веселым нравом, бескорыстной готовностью в любой момент прийти на помощь и любовью к детям. Малышей не чурался и ее муж, проводя с ними короткие летние ночи на пороге своего дома и рассказывая волшебные сказки.

Островитяне часто пытались выведать у Эльзы историю их семьи, узнать хоть что-то о прошлом пары, но, едва речь заходила об этом, как неизменно позади супруги возникала фигура Элдрижа, и смущенные соседи поспешно ретировались. Наконец все сошлись на мнении, что, вероятнее всего, чужакам пришлось бежать от строгих родителей, выступавших против подобного брака. Ничего иного неискушенные в жизненных интригах островитяне придумать просто не могли. Единым было и их суждение о супругах: «Конечно, Элдриж себе на уме,– рассуждали они.– Но раз его выбрала такая милая девушка, как Эльза, то на это есть веские причины, которых мы можем просто не знать». На том и успокоились, приняв семейную пару в свою жизнь как нечто само собой разумеющееся.

Лазурь привыкла жить душой нараспашку, поэтому все с радостью узнали, что после стольких лет бесплодных ожиданий у Эльзы появится ребенок. Беременность протекала на удивление легко. Женщина все это время не ходила, а будто летала, заглядывая в лицо каждому встречному счастливыми, полными осознания своего превосходства и любви, глазами. Даже муж оттаял на время, с улыбкой следя за нею. Он окружил жену такой заботой и обожанием, что заставил жителей Лазури пожалеть о резкости первого суждения о нем.

Колдунья вдруг отчетливо вспомнила тот погожий вечер, когда ее впервые кольнула игла дурного предчувствия.

Океан лениво лизал песчаную отмель, ластясь к босым ногам одинокой женщины. Эльза сидела на берегу совсем одна, зябко кутаясь в большую теплую шаль, и отрешенно смотрела вдаль. Колдунью тогда поразил именно ее взгляд, а не странный для теплой погоды наряд. Солнце уже садилось, омывая свои уставшие лучи в темнеющих водах. Розовый оттенок заката рождал на щеках женщины нездоровый румянец, неровными пятнами ложась на пальцы, бережно переплетенные над заметно округлившимся животиком. Эльза сама заговорила с колдуньей, узнав о ее приближении каким-то шестым чувством.

– Как ты думаешь,– мелодично пропел ее голос.– Мой ребенок будет счастлив?

– Глупый вопрос,– ответила старая женщина, осторожно присев рядом и пытливо взглянув на тонкий гордый профиль будущей матери.– С такими родителями, да в месте, подобном Лазури, трудно оставаться несчастным.

– Не знаю.– Эльза вдруг с неожиданной мрачной силой сжала кулаки.– Мне снятся кошмары, колдунья. Каждую ночь кто-то пытается проникнуть в меня, завладеть моим ребенком, украсть его душу. Я боюсь, я очень боюсь. Ведь это мое дитя, я никому, слышишь? НИКОМУ! Не позволю причинить ему вред.

– Не волнуйся,– ведьма осторожно положила свою исковерканную старостью руку, больше схожую с птичьей лапкой, на плечо женщины.– Случись что неладное – я бы обязательно ощутила непорядок.

– А если это – нечто, что превосходит все твои представления о волшебстве, все, что ты только можешь вообразить? – порывисто обернулась к ней Эльза.– Сила, способная разрушить мир, пошевелив лишь мизинцем?

– Зачем ей тогда твой ребенок? – мягко усмехнулась колдунья и снисходительно потрепала будущую мать по плечу.– А что говорит Элдриж о твоих снах?

– Он смеется надо мной,– мгновенно погрустнела Эльза и опустила голову.– Говорит, что я наслушалась семейных легенд.

– Семейных легенд? – удивленно переспросила колдунья, решив, что ослышалась.

– Неважно,– отмахнулась женщина от ее вопроса.– Может, я и впрямь слишком впечатлительная… Но вот что, обещай мне одну вещь.

– Все, что пожелаешь.

– Обещай мне,– возбужденно зашептала Эльза, хватая колдунью за край ветхого платья.– Обещай, что если случится что-нибудь ужасное, то позаботишься о моем ребенке.

– Мы все будем опекать его,– нежно улыбнулась та, пытаясь успокоить встревоженную женщину.– И ты вместе с нами.

– Слушай дальше,– перебила ее Эльза и невидяще уставилась на горизонт, пытаясь скрыть блеснувшие на миг слезы.– Когда на острове не останется никого родного для него, да не услышь Судьба моих слов, ты поймаешь белую чайку, они в изобилии на соседнем острове, капнешь ей на грудку крови ребенка, только самую малость, и отпустишь, прикрепив на лапку записку со словами: «Приезжай. Случилась беда». Птица сама найдет верный путь.

– Я сделаю все, как ты сказала,– заверила колдунья и недоверчиво покачала головой.– Но только думаю, что ты волнуешься напрасно. Ты с Элдрижем проживешь долгую счастливую жизнь и воспитаешь еще не одного ребенка.

– Как бы мне хотелось, чтобы ты оказалась права,– ответила ей собеседница и горестно вздохнула.– Как бы мне этого хотелось.

Вот тогда-то колдунья впервые почувствовала надвигавшуюся неотвратимую опасность. С той поры каждую ночь повторялось наваждение. Оно лишь усиливалось с течением времени, становясь все более пугающим. Изменилась и Эльза. В ее глазах росла тревога, сумрачной тенью отражаясь в зрачках. Женщина осунулась, утих ее голос, ранее оживлявший гостеприимный дом. Отныне Эльза или совсем молчала, или предпочитала разговаривать шепотом. Соседи недоуменно качали головами, не в силах разгадать тайну ее преображения. Терялась в догадках и колдунья, вопрошая подвластные ей силы и не получая ответа. Будто магия объявила Лазурь запретной зоной, где больше нет места волшебству. Но это в лучшем случае. А вдруг грядет буря? И какой силы должна она быть после столь длительного затишья?

Колдунья коротала свой вечер в привычном одиночестве. За рассуждениями незаметно промелькнул день, и вот уже ночь расправила плащ, расшитый блестками звезд, над Лазурью. Луна, словно лукавый глаз шаловливой девчонки, задорно подмигивала с небесной высоты, а колдунья все думала и думала. Сон бежал не только от ее постели. Все население поселка, томимое неясным предчувствием, расположилось на порогах темных домов, напряженно глядя вверх. Ведьма могла бы поклясться, что на остальных островах царит похожая картина. Лишь ветер беспрепятственно гулял по Лазури, тревожа волосы людей и заигрывая с волной. Мир словно застыл в ожидании чего-то. И это что-то пришло.

Прямо над головами собравшихся распускался красный лепесток новой звезды. Она взошла из-за горизонта, взошла сама по себе – и медленно, но верно заняла место прямо в зените, затмив своим блеском остальные украшения летней ночи. Даже луна поблекла под напором незваной гостьи. По поселку пробежал вздох удивления. Вздохнула и колдунья,– но от облегчения. С каким-то непонятным удовлетворением ведьма отыскала на небе другую звездочку. Та не претендовала на роль самой яркой жемчужины небес, но в то же время не спасовала перед непонятным рубином тьмы. Ее свет, не сильный и не тусклый, ровно освещал лица людей, на какой-то миг даже затмив кровавый отблеск. По рядам зрителей прошелестел второй вздох восхищения, когда две звезды начали двигаться навстречу друг другу, кружась в прекрасном танце извечного единения. Старая колдунья с замиранием сердца следила, как они сближаются: незнакомка из неведомого пламени будто пыталась уничтожить непокорную звездочку. Ведьма так увлеклась этим зрелищем, что не сразу заметила ребенка, который сломя голову мчался к ее дому.

– Простите, ваша милость.– Мальчик лет десяти, запыхавшись, начал кричать еще издалека, вспугнув своим голосом тишину небесного спектакля.– Но госпожа Эльза…

– Что с ней? – воскликнули разом сразу несколько встревоженных голосов.– Она рожает?

– Боюсь, она умирает,– тихо промолвил ребенок, потупившись.

– Не может быть,– спохватилась колдунья после секундного замешательства.

Она бросилась за мальчиком со всей скоростью, на которую были способны ее старые ноги. Бежала, ощущая, как семимильными шагами приближается беда, как оживает поселок, заполняясь встревоженными людьми. Дорогу ей освещала странная звезда, уже почти победившая гордую противницу, почти поглотившая ее. Она мчалась, понимая, что не успевает прийти на помощь, что само время против.

Колдунья опоздала самую малость. Когда она ворвалась в дом, освещенный светом множества свечей, тело Эльзы еще жило, но душа ее уже отлетала. В распахнутую дверь вслед за ведьмой ворвался торжествующий огонь пламенеющей звезды, почти затмившей свою партнершу по танцу. Элдриж, каменным изваянием застывший у постели жены, покачнулся, схватившись за сердце, при виде взбесившихся небес. Его губы прошептали только: «Цвет проклятия»,– и он рухнул без чувств. В тот же миг звезда окончательно победила скромную соперницу. Небеса будто раскололись, изливая на головы людей бесконечную реку кровавого огня. Пламя отразилось в мертвых, безразличных глазах Эльзы и переметнулось к темным, внимательным и спокойным очам ребенка, лежавшего рядом, не подавая признаков жизни. Звезда ярко вспыхнула, заиграв всеми гранями проклятого алмаза, и взорвалась, обдав Лазурь каскадом темно-багровых брызг, осветив на много миль вокруг океан. Капля этого небесного света заиграла и в зрачках ребенка, навсегда затаившись в них кровавым отблеском. Тихую ночь прорезал жалобный плач новорожденной девочки. Все стихло.

* * *

Острова долго бурлили. Бывшие еще недавно радушными и милыми, соседи отвернулись от понесшей тяжелую утрату семьи. Элдрижу разом припомнили все его, даже малейшие, прегрешения. Страшным проступком стало казаться и то, как легко чужаки вошли в их жизнь, став друзьями почти всех жителей Лазури. Его не побоялись обвинить даже в смерти жены, по какой-то дикой логической цепочке придя к выводу, что он заключил сделку с Младшими Богами и принес им в жертву супругу. Ребенок же, погубивший мать своим рождением,– порождение мрака, и потому небеса так противились его появлению на свет. По странному стечению обстоятельств самой Эльзы не коснулось ни одно из этих жутких обвинений. Островитяне к ней мертвой чувствовали больше почтения, чем к живой, словно ощущая за собой смутную вину за случившееся. Так или иначе, но к памяти безвременно почившей хранили уважение и светлую печаль, обрушив всю силу неприязни на чужака и его выродка.

А Элдриж тем временем будто и не замечал ненависти, льющейся на него со всех сторон. Он так же почтительно здоровался со всеми соседями, не желая слышать злобных, наполненных ядом и желчью слов. Правда, островитяне опасались говорить свое мнение прямо в лицо Элдрижу, но колкость, брошенная вдогонку, ранит тысячекратно больнее, чем высказанная открыто и прямо. Чужака пытались изгнать из Лазури, действуя подло и тихо. Конечно, жители Лазури не прибегли к самосуду, побоявшись, вероятно, мнимого могущества новоявленного черного мага и недовольства старой колдуньи, смело и твердо поддерживавшей несчастную семью. Но с имуществом вдовца начали происходить необъяснимые вещи. То его лодка в шторм, хоть редко, но все же случавшийся у побережья островов, оказывалась отвязанной чьей-то заботливой рукой от пристани, а сети – в клочья изорванными острым предметом, более всего напоминавшим любовно заточенный нож. Иногда и скудные посевы, призванные прокормить мужчину и ребенка, под корень вытаптывались чьими-то ногами. В ответ на гневные вопросы колдуньи островитяне лишь недоуменно пожимали плечами, а в самых очевидных случаях неохотно, сквозь зубы бурчали: «Не жить им здесь. Сама Лазурь против». Колдунья бесновалась, пытаясь зажечь хоть искру сочувствия в каменных, бесчувственных сердцах людей, но все напрасно. Отчаянные и пламенные призывы ее разбивались о стену холодного отчуждения. Старуха не хотела и не могла узнать в этих тупоголовых, суеверных, безумно опасных в своей глупости и жестоких исподтишка людишках столь горячо любимых ею когда-то милых и приветливых, чутких к чужой беде земляков. На месте Элдрижа она давным-давно уехала бы с девочкой из этого проклятого судьбой места и напоследок, если чужак действительно обладал хоть толикой древнего истинного искусства магии, испепелила навеки Лазурь. А что еще заслуживают черствые, как прошлогодняя корка хлеба, души, не способные к обычной жалости и сочувствию?

Но Элдриж замкнулся в плотном коконе равнодушия и безразличия. Его интерес к жизни умер вместе с Эльзой. Нет, мужчина не пытался покончить с собой, боясь, видимо, после такого поступка быть наказанным еще сильнее и не увидеться с возлюбленной и в последующей жизни. Он так же ходил, ел и пил – очевидно, делая это больше по привычке, чем действительно из чувства голода или жажды. Вряд ли несчастный был способен понять, что он ест,– настолько безразлично поглощал он самые разнообразные продукты. В его глазах жила такая безысходная тоска, такая обреченность и невыплаканное горе, что людям, при всей неприязни к нему, становилось страшно при виде этой скорби. Нет, мужчина не плакал. Никто ни разу за время ритуала погребения или после него не заметил и слезинки на щеке вдовца или в уголках век. Просто душа Элдрижа отлетела вослед за Эльзой, по какому-то печальному недоразумению оставив тело доживать свой краткий срок на земле.

Колдунья с горечью замечала, что к дочери чужак также не испытывает не только отцовской нежности, но даже толики жалости. Он не то чтобы не любил ее – Элдриж просто не замечал девочки, относясь к воспитанию ребенка как к тяжелой ежедневной работе, необходимой и лишь потому выполняемой. Дочка не доставляла ему особых хлопот, будучи спокойной и некрикливой по натуре, но любые живые существа, особенно дети, нуждаются в заботе и внимании. У колдуньи сердце разрывалось от грусти, когда она слышала пустые и холодные слова отца, обращенные к ребенку, односложные и оттого еще более пугающие своим ледяным безразличием: «Нет, нельзя, ешь, спи». И ничего более, ни намека на чувство. Если ребенок проказничал – отец пожимал плечами и запирал его в комнате, если девочка капризничала – ее оставляли в покое. Отец даже не дал ей мирского имени, как было принято в других семьях. Для него дочь навсегда осталась «Эй ты».

Колдунья пыталась поговорить с ним, вразумить хоть как-то, объяснить, что несчастное дитя никак не виновато в произошедшем, что, как бы ни страдал Элдриж, девочке приходится намного хуже. Ведь если отец ее – взрослый мужчина и может постоять за себя хоть не делом, так словом, то дочь навеки обречена с самого рождения на полное одиночество. Если даже родной человек не верит в то, что ребенок невиновен в смерти матери,– что уж говорить об остальных. Девочка вынуждена будет жить в изоляции от сверстников, с тягостным чувством вины за случившееся и смутным сомнением: а вдруг она и впрямь выродок мрака…

Но Элдриж лишь отмахивался от надоедливых нравоучений колдуньи. А когда старуха слишком неосторожно затрагивала его кровоточащую рану потери, сухо и страшно отвечал:

– Ее вина – в ее рожденье.

И совсем редко, в самых исключительных случаях добавлял совсем непонятное:

– Проклятие рода – красные глаза.

Внешность девочки и впрямь была чересчур примечательной для жителей островов. Как будто небу мало было горя, обрушившегося на семью, оно еще и наделило ребенка столь пугающим обликом, непохожим даже на родителей. Иссиня-черные непокорные вьющиеся волосы не привлекли бы лишнего внимания вкупе с нежным овалом личика ребенка, какой-то беззащитной линией подбородка и трогательными ямочками на еще пухлых щечках, если бы не одно «но». А «но» было существенным: глаза ребенка. Такого цвета глаз колдунья не видела за свою более чем вековую жизнь, а повидала она в свое время немало. В спокойном настроении девочка взирала на мир огромными бездонными черными очами. Но в гневе или в состоянии раздражения они вспыхивали у нее красным огнем, словно проклятая звезда – свидетельница ее рождения – навеки затаилась в глубине зрачков. Даже колдунья, не верящая в слухи о черном колдовстве, сама чуть не отдала Судьбе душу, когда однажды увидела ребенка ночью. Девочка была одна на побережье, где предпочитала проводить все свободное время, вдали от досужих взглядов, сплетен, домыслов да так и не ставшего родным отца. Элдриж никогда не волновался о ней, его дочь могла и заночевать на побережье океана, волны которого тихо бились о песчаные отмели острова, что, впрочем, она часто и делала. Жители Лазури не общались с «исчадием зла», видимо, опасаясь сглаза. И в ту ночь ведьма поняла почему.

Колдунья медленно, мучительно шаркая своими скрученными старостью ногами, приближалась к маленькой фигурке ребенка, удобно уместившейся на самом краешке истесанного морской стихией валуна. Море пробовало на вкус ноги ребенка, отражая в своей глубине искры небесного огня, и теплый ветерок лениво играл с непослушными локонами девочки. У ведьмы защемило сердце от жалости. Ей вдруг ясно представилась картина почти одиннадцатилетней давности. Тогда на небе царило солнце, но от Эльзы веяло такой же опустошенностью, как сейчас от ее дочери. Колдунья, помнится, посмеялась тревогам чужачки, да вот чем все обернулось. Теперь дитя Эльзы – круглая сирота при еще живом отце, когда душа матери давно успокоилась в призрачной обители Богов. Колдунье до спазма в горле захотелось приласкать ребенка, прижать его к себе, отогреть от злобы и ненависти мира. Она совсем уже собралась положить руку на плечо девочки, как та обернулась и взглянула прямо в сердце старухи черными провалами глазниц. Старуха отшатнулась.

– Не стоит меня жалеть,– сказала девчушка спустя, казалось, целую вечность, опуская голову вниз и освобождая разум старой колдуньи от сомкнутых тисков.

– Я не жалею тебя,– солгала ведьма и грузно опустилась на камень подле девочки.

– Вы врете,– констатировала та, грустно улыбнувшись.– Но я не осуждаю вас. Вы единственная на этих островах, кто хоть не ненавидит меня. И на том спасибо.

– Ну что ты,– попыталась неловко отшутиться старуха, в очередной раз подивившись не по годам взрослым речам ребенка.– А как же твой отец? Он ведь любит тебя, просто… Элдриж не такой человек, чтобы проявлять свои чувства.

– Я для него – причина смерти жены,– печально возразила девочка, пряча под ресницами внезапно блеснувшие в свете луны слезинки.– И даже внешность моя не напоминает ему о ней. Ну почему, почему я так непохожа на родителей?

– Дети могут быть вылитыми копиями бабушек и дедушек,– мягко ответила старуха.– Подумай. Тебе десять лет. Жизнь не тянется вечно черной полосой. Через два года ты примешь имя, и, возможно, все изменится.

– Скорее небо рухнет на землю,– грубо оборвала ее девочка,– чем островитяне изменят ко мне свое отношение. Для них я навечно – создание мрака, выродок, недостойный жить.

– Не стоит так категорично судить обо всех,– сказала колдунья и чуть не зашипела от ужаса, когда ребенок неожиданно повернулся к ней и чересчур сильно для своего возраста схватил за руки.

Рассудок старухи наполнился тягучим страхом и предчувствием неотвратимого, когда она вблизи заглянула в вечную темень глаз девочки, оказавшихся неожиданно близко от ее лица. С покорностью птицы перед змеей, чувствуя, как цепенеет разум от ощущения бродящей рядом смерти, колдунья наблюдала за пляской красных точек в глазах ребенка, словно в непроглядной ночи вспыхивали угли недогоревшего костра.

Все кончилось так же резко, как и началось. Ведьма мотнула головой, отгоняя наваждение, и обнаружила, что девочка уже давно стоит шагах в пяти от нее и внимательно наблюдает за реакцией старой женщины.

– Вы тоже меня боитесь,– отметил ребенок и понурив плечи зашагал прочь, по направлению к поселку. Лишь ветер, придя старухе на помощь, донес обрывок фразы, оброненной девочкой: – Все меня боятся… Но я же не виновата в том, что на вас не похожа.

Столько горя было в ее голосе, столько бесслезного крика отчаяния почудилось колдунье в нем, что добрая женщина содрогнулась. Ну почему, почему за глупости взрослых так часто приходится расплачиваться детям, виновным лишь в странных обстоятельствах своего рождения?!

Тем временем светало. Край горизонта подернулся розоватой дымкой, готовясь к рассвету. Это был именно тот час суток, когда еще рано гасить свечи, но уже миновала часть минут, наполненных ожиданием светлого дня и вечной боязни: а вдруг эта ночь – вечна, и Боги прокляли людей, обрекая на безрадостное существование в жуткой тиши одиночества. Девочка уходила, не замечая торжественной песни цикад, пробуждавшихся к началу нового дня. Не ночь, но предутренний сумрак обнимал хрупкую фигуру девочки, а на востоке уже рождалась утренняя звезда, предвосхищающая появление светила и обреченная погибнуть в потоках расплавленной лазури. Умирающая в муках каждую зарю, чтобы следующий рассвет вновь приветствовать своим возникновением и смертью. Ночные созвездия блекли с поступью шагов ребенка, растворяясь в небесной голубизне, перемешанной с водами океана.

Колдунья подслеповато щурилась, наблюдая за девочкой, медленно и в какой-то нерешительности шагающей к дому. И с каждым шагом ее мир пробуждался от оцепенения, пробуждался для новых дел и свершений, готовясь радостно встретить любое свое дитя в новизне утра.

Сердце старухи учащенно забилось. Она не почувствовала даже – вдохнула слабый запах зла, повеявший на нее с безмятежных небес.