«Цвингер» kitobidan iqtiboslar
Дружба приемлет недостатки другого. Любовь ограничивается тем, что как бы не видит их, а стоит увидеть — любовь кончается. Дружба не кончается такой ерундой. Недостаток любим друзьями, как и достоинство.
Подкатился русский колобок, представитель хищной монополии. Этого именуют «пылесос», потому что он сгребает все. Издатели и агенты, лицемерно потупя глаза, его приваживают, зазывают на коктейли. Мало кому вдомек, что оплачивающий круизы колобка магнат — настоящий скупой рыцарь. Его империя безбрежна, с его печатных станков сходит новое наименование каждые три минуты, двадцать новых книг в час, однако на всем он пытается выгадать. Кто видал эти книжки — ежится: тошно до рвоты. Голод и карточки, кажется, уже отошли в прошлое в России? Не едите дуранду, жмых, хлеб из овса с кострицей? Москва самый роскошествующий на планете город? А почему же у ваших книг такие нищие обложки, страшней, чем в начале девяностых? Сортирная гадкая бумага, микроскопическое поле, печать мелкостная, пачкучая? Страничка удавленная? Ради чего, ради микронной экономии?
Ну и что, полкопейки на листок! Из полкопеек и слагаются пресловутые миллионы, хранимые на Кипре. Какая разница, что изданный роман имеет вид, как отрывной календарь советского периода.
Но дальше — больше. Его издательство, накупив по миру прав на шедевры, отнюдь не делает издания, а запирает купленные копирайты под спуд и держит минимум два года, ну, сколько допущено по договору. Зачем? Затем, что книга в это время не выходит вообще. И в частности — не выходит у конкурентов! По форме законно, а на профессиональное достоинство, общую цель, дальний прицел, естественно, наплевать.
Хотя, может, колобку и не плевать, и это еще удивительнее. Колобок, в общем, любит книги. Но подчиняет любовь своей подлой миссии. Хотя не до того глуп, чтоб никогда не печатать купленное. Что-нибудь когда-нибудь и тиснет, в наскоро сварганенном переводе. Ах, так все-таки вышла наконец книжка в России! Обезоруженный иностранный праводержатель готов и дальше терпеть хоть год, хоть десять, надеясь, что русское издательство доведет-таки геройское дело до конца и выдаст собрание сочинений.
Человек пытанный сломан. Чтобы жить, он строит себе новую личность. Прошлую честно вытесняет.
Какой-то редактор через два кресла потянулся спросить у Вики, знакомо ли ему имя Оксаны Робски. Безумцы. Обратили бы лучше внимание на Алексиевич. Ее как раз только начали публиковать в Италии. Могли бы быстро перекупить права.
Ремесло архивщика - это обогащение руды, то есть деталирование расхожей правды. Нет конца и краю этой работе. Анналы всегда отредактированы победителями. Свидетелей сплошь и рядом вообще не остаётся. Или те свидетели, которые остались, молчат и мрут, и только давний зафиксированный текст может сказать за них настоящим голосом.
Именно! Разобраться в подробностях - полдела, надо ещё уметь хорошо рассказать. Так, чтобы детальная правда сумела перекричать суммарную. Трудная вещь - раскраска чёрно-белых виньеток. В редких счастливых случаях это умеет литература, умеет кино.
Будь Виктор в ее старости с ней рядом, кто знает … Может, она бы продырявила грезовый горизонт и вышла бы обратно в «здесь и сейчас» из перенаселенного одиночества, из царства воспоминаний о воспоминаниях.
Сверхчеловек Ницше и всечеловек Достоевского погибли во Второй мировой войне - забили штыками друг друга в рукопашной, свалившись под бомбежкой в один и тот же окоп. Третий Рейх и Третий Рим уничтожили друг друга. Экзистенциальный человек Сартра отвечает за все и вся.
- Вот, о вопросе - евреи бездействовали? Я считаю, не бездействовали. Сражались. Доступным способом. Пиша. Даже детям было сказано записывать, что с ними было. Чернил не было - разводили копоть. Бумаги не было - обдирали обои. Последними силами старались слово спасать, когда у людей уже не осталось надежды. Слову единственному и привелось спастись.
- Это стыдно, напыщенно звучит, но и мы делаем то же самое, мы, архивщики. Тоже ищем, публикуем, пишем комментарии, датируем, привязываем к месту, контекстуализируем.
А еще мне интересно, почему ты так мало написал про дрезденскую бомбежку. Ведь американцы откололи такую штуку, поганей которой просто не было в истории войны. Втрое больше народу убили, чем в Хиросиме. В Хиросиме семьдесят тысяч, в Дрездене за полсуток - двести пятьдесят.
Призвания не пропьешь, моральным императивам не поперечишь. Вика всегда знал: это по его вкусу ремесло. Читать и догадываться, воссоздавать. Реконструировать то, чему не дали состояться. Выводить из суммарной истории - частную.
Прошлое тянет к тебе ладони. Кто прочтет линии судьбы? Кто там разберет: это ты или кто-то, кто был как ты? Кто был таким же? Кто-то, кого замордовали, кому не позволили состояться? Кто-то, чью работу пресекли, чье деяние отобрали, как у Гроссмана "Жизнь и судьбу"?
Но книгу Гроссмана спас друг-поэт.
Вот, спасать.
Архивщик слышит и трубный глас, и сдавленное попискиванье. У него в работе не только скрижали великих, но и царапанья ничтожеств.
