Kitobni o'qish: ««Моя сербская любовь». Рассказы о любви и о войне»
«Мы живем лишь настолько, насколько говорим правду»
Св. Николай Велимирович
Предисловие
Новая книга Елены Кибиревой «Моя сербская любовь» – это исповедь женской души. А любая исповедь всегда полна откровенных признаний, особой искренности и сокровенных тайн. И если подобное мы встречаем в книге, – мы рады и даже счастливы, потому что все это и есть живая, полнокровная жизнь. А в этой жизни – «все мы голодны любовью к человеку»…
Это слова Максима Горького, и нам нельзя про них забывать. Особенно их должны помнить наши писатели – инженеры человеческих душ.
Думаю, и автор книги согласна с таким утверждением, и потому авторская речь в этой повести становится такой исповедальной и откровенной, что порой нам кажется – с нами говорит наставник, которому во всем следует доверять. И мы доверяем и верим Елене Кибиревой и потому чувствуем сердцем прочитанные страницы. А они о многом. И прежде всего – о счастье, о смысле жизни, о Родине, о мечте.
И все же, повесть ли это? Может быть, это поэзия в прозе о любви русской женщины и сербского воина, героя-патриота Ратко, волею судьбы оказавшегося в сибирском городе Кургане?
А может быть, это просто монологи взволнованной и большой души, за которыми стоят размышления о судьбах русского и сербского народов, об их исторической общности и вековой дружбе?
А может, это в чистом виде дневник, рассказывающий о самых лучших, самых счастливых мгновениях жизни, ведь главных героев книги связывает самое святое из наших чувств – Любовь?
А впрочем, наверное, хватит вопросов, ведь мне уже хочется сказать самое-самое главное. А оно в том, что перед нами удивительная и прекрасная книга, полная Любви и Добра. И, конечно же, за эту Любовь мы отплатим автору своей читательской Любовью. И я знаю, я даже уверен, что такое обязательно будет!
Виктор Потанин, член Союза писателей России, лауреат Патриаршей литературной премии.
Лауреат VII Международного форума «Золотой Витязь» (награжден Золотой медалью им. А. С. Пушкина за выдающийся вклад в литературу). Курган, 2020 г.
От автора
«Мы живем лишь настолько, насколько говорим правду».
Св. Николай Велимирович
Эту книгу я посвящаю дружбе русского и сербского народов и далекой, но близкой по духу Сербии!
Так случилось, что однажды я повстречала на своем пути сербского воина, с которым нас связала многолетняя дружба, а затем – церковный брак.
Общаясь с Ратко и его друзьями более 20 лет, я вдруг остро поняла, как тесно и таинственно связаны сербский и русский народы. Связаны навеки!
На протяжении долгого отрезка совместного пути нас подстерегали самые неожиданные и сложные обстоятельства, трудные препятствия и, казалось, непреодолимые барьеры. Но вдвоем мы многое победили, сами до сих пор не понимая, с нами ли это происходило.
Хочу поделиться с вами, дорогие читатели, любовью к сербскому народу, любовью к его истории и его подвигам. Через свою любовь к славному войнику выскажу те светлые и добрые мысли, какие созидают женщину как хранительницу семьи, мужчины и дома!
* * *
Я очень хотела отразить в этой книге хотя бы небольшую часть настоящей правды о войне в Боснии и о судьбе сербского солдата – ту правду, о которой не понаслышке знает сербский народ и которую до сих пор замалчивает мировая пресса. Эта правда не из газет и журнальных статей, а из уст сербов «золотой пробы», о которых сами сербы, патриоты своего народа, слагают песни и пишут гимны.
Лживость – это нищета и неизлечимый недуг любой нации. Так пусть наши русские и сербские историки прислушаются к правде тех, кто разбросан сегодня по миру, но кто еще жив и хранит настоящую правду о войне, ведь мы живем лишь настолько, насколько говорим правду. А это значит, что все наши лживые слова, как и мы, когда-то неизбежно умрут, по словам великого сына Сербии святителя Николая Велимировича, потому что «все лживые слова и неискренние дела проистекают не из нашей жизни, а из смерти»…
Все мы знаем, сколько горя натерпелся в последней балканской войне сербский народ, испепеленный невыносимыми страданиями за судьбы своих сыновей. Почему же одних только сербов призвал к ответу Гаагский трибунал? Почему лидеры только сербской нации предстали перед так называемым «Верховным правительством», самопровозгласившим себя единственным справедливым и беспристрастным судией и присвоившим себе право вершить судьбы мира? Этих ответов мы никогда не найдем в мировой прессе, потому что, по самому большому счету, война против православных сербов символизирует войну против православной веры и православной России.
Об этих событиях я писала несколько лет назад в православном журнале «Звонница», замаскировав героя моей книги простого сербского солдата с боевым позывным «Рэмбо» под другим именем. Он давал свое интервью в больничной палате, где залечивал после многочисленных операций огнестрельные раны…
Все еще было живо в памяти сербов. Впрочем, они уже никогда этого не забудут. «Зачем мы воевали?» – спрашивали себя солдаты югословенской национальной армии, когда их тащили в Гаагский трибунал, чтобы предать публичному суду и казни. Сначала они защищали свою страну – Югославию, а потом – домá и семьи, родные города и свой народ в землях Боснии. Они получали боевые награды за храбрость и мужество. Их считали национальными героями. А немного позднее они срывали эти ордена и кидали их в лицо молодым сербским адвокатам, оболваненным американскими рассуждениями о «новом европейском духе» и языческими баснями о том, что можно рай построить и на земле.
«Заблуждается всякий, кто разглагольствует о новом европейском духе, – писал еще в первой половине ХХ века сербский апостол, святитель Николай Велимирович. – Единственное новое в Европе – ее технический прогресс. А дух, посеявший в Европе нынешние нестроения и сбивший ее с пути, – это изначальный тлетворный дух язычества, лучше всего выраженный эпикурейской фразой “Станем есть и пить, ибо завтра умрем!”. Согласно этой философии, пока карман полон и желудок здоров, мы на земле в раю; когда то и другое нас предает, – спасает купорос».
Действительно, следуя рассуждениям сербского Златоуста, разве историческая миссия сербов в том, чтобы быть худшими из европейцев и подражать самому дурному, что есть в Европе?
Так для чего же воевал югославский солдат? Для чего положили свои православные жизни его боевые товарищи? Для того, чтобы нынешнее мировое правительство, следуя новому Европейскому курсу, заставило сербов подражать самому дурному, что есть в Европе?
Нет. Твердо «нет»! Это говорим мы, потомки русских казаков, воспитанных в верности православному Царю-батюшке, в любви к родной России-матушке и к отеческим гробам. А наших гробов много на Балканах и особливо – в Сербии, стороне-сторонушке самых западных границ православных, испокóн вéку1 хранивших Россию от попрания чужеземных религий.
Постигнув за свою многовековую историю дорогую цену христианского служения и страдания, сербы, как ни один другой народ в Европе, прильнули к Царству Небесному, как пишет Николай Сербский, ради вечного спасения, и заставить вытравить этот непоколебимый дух и веру в Небесное Отечество из памяти сербского народа не сможет никто и никогда!
В одном из интервью с сербским воином Драганом, проходившим лечение в Илизаровском центре, я услышала горькие слова: «Жаль, что русские люди мало верят. Когда я приехал в Россию, то спросил одного русского человека, какой он веры. Тот ответил:
– Не знаю. Я просто русский.
Тогда я сказал:
– Русский – это нация. А какой ты есть веры?
Но тот не знал, что ответить, и не мог ничего о своей вере рассказать. Мусульмане знают, какой они веры, они знают своего бога. А этот русский не знал православной веры, он ответил, что имеет какого-то “своего” бога.
Он ничего не мог сказать о своей вере.
А ведь такая великая русская нация!
Так было и в Югославии: не все знали Бога, не все веровали; не молились, не уважали посты. Но война снова научила сербов Православию, и они знают и уважают Церковь и Бога, чего раньше не было.
А России требовалось знать свою веру еще до войн в Чечне и Афганистане. Русские знают, кто они и кто их враг. Но они не знают своего духа. Поэтому я желаю русскому народу и русским солдатам покрепче веровать!».
Эти слова пронзили мое сердце и оставили в душе глубокую рану. Неужели и нам надо испытать горькие страдания, чтобы также, как и сербы, понять, кто мы, и кто наш настоящий враг? Как бы и нам научиться, по словам сербского воина, познавшего цену жизни и смерти, «покрепче веровать», чтобы быть по-настоящему великой нацией, населяющей Русь Святую, данную нам во обетование Вечной Жизни.
Свою книгу и свою любовь я посвящаю также сербскому солдату – из уважения к православной истории сербского народа, преклоняясь перед мужеством и стойкостью сербских воинов, удивляясь их неистребимой силе противостоять врагу до последнего!
Само имя Ратко созвучно старому славянскому слову «ратник», то есть воин.
Среди сербов издавно ходит притча о том, что скоро их останется столько, что всех сербов можно будет собрать под одно дерево. Образ сербского войника Ратко собирательный в той мере, чтобы через его судьбу и его отношение к миру приоткрыть характер и особенности человека, опаленного гражданской войной. Человека с изломанной судьбой, измененным сознанием, ставшего в тридцать лет глубоким стариком, но нашедшего в себе силы жить, не теряя себя, любить и жалеть людей, отдавая им то лучшее, чему научила его родная Сербия, ее многовековая православная история и культура.
Елена Кибирева,
член Союзов писателей и журналистов России
Часть I. О любви
В канун Рождества
Он пришел в канун Рождества.
С первым днем праздника родилась по-настоящему и наша любовь. Только что прилетев из Белграда, он явился в наш храм и, дождавшись меня у ворот церкви, тихо окликнул:
– Голýба…
И больше не вымолвил ни слова, только смотрел своими карими миндальными глазами прямо в сердце.
– Ратко! – Не знаю, удивилась ли я тогда или просто приняла все как само собой разумеющееся. – Я так рада тебе…
На следующий же день я получила сербский шоколадный ликер и чудные зимние розы.
Как же они были хороши!
Он ехал ко мне из своей Сербии ровно три года и восемь месяцев. Конечно, мы оба знали, интуитивно чувствовали, что будем вместе. Знали это еще восемь лет назад, когда только что познакомились в больничной палате, куда его, замученного бесконечной чередой операций на родине, привезли из-под бомбежек Белграда в наш город.
– Помогите ему. Это серб золотой пробы, – звонок из Московской Патриархии решил судьбу боевого офицера, принявшего на грудь, в полном смысле этого слова, шестнадцать вражеских пуль.
Автомат прошил всю его левую половину сверху донизу, породнив до конца жизни с шестью пулями, одна из которых застряла в нескольких сантиметрах над самым сердцем. Он перенес уже более двадцати операций, чуть не потеряв однажды свою жизнь, и перенесет в России еще более десяти.
Он ушел на войну за православные земли Боснии в составе национальной Югославской армии, когда ему было двадцать четыре года. На этой же страшной войне погиб и его восемнадцатилетний брат, но это особый рассказ… Тогда я даже не догадывалась, насколько близко история Сербии коснется моей жизни и какой поистине непредсказуемый крутой поворот ждет меня через десяток лет.
К этой теме я еще не раз вернусь, а пока в городском аэропорту носилки с сербским героем встречает наш курганский писатель Виктор Потанин. Именно ему позвонили из Москвы и высочайше попросили принять участие в судьбе раненого бойца. Ратко была необходима срочная операция в Илизаровском центре. Загнившие боевые раны не давали жить – инфекция костей левой ноги могла иметь трагические последствия. Если бы, волею судеб, он уехал тогда в Австралию, то остался бы, в лучшем случае, без ноги.
Обоюдное внутреннее чутье говорило нам, что мы встретились не случайно, однако наши судьбы соединились в церковном браке много позднее. Конечно, хрупкое, но настоящее чувство распознать необыкновенно трудно, и я не знала тогда, что через эту неожиданную встречу и наши магнитные свидания отважусь написать книгу о моей необъяснимой, трогательной любви к Сербии и ее солдату.
«А ты – моя. И это от Бога!»
Он несколько лет подряд приезжал в Россию лечить израненное тело. Приезжал, лечился, уезжал. Встречались, общались, расставались. Последний раз уехал почти на три года со словами: «Вернусь. Будем женить…»
Любил он кинуть монетку не на орел и решку, а на ребро. Вся жизнь его, можно сказать, балансировала на ребре, и я особо не ждала его, но и не забывала.
Конечно, он приехал. Так должно было быть.
Знал ли, что едет ко мне? Или только думал об этом?! Или кидался мыслями: будь, что будет! Сейчас никто из нас не признается, что каждый ведал свою судьбу заранее. Видимо, мы оба ждали своего часа. И все было в этом ожидании: искушения, страдания, страсти, ошибки, разочарования, несбывшиеся надежды и мечты, сравнения, анализ и выбор. Выбор своего – того именно, что предназначено для тебя Промыслом. Это был трудный, извилистый путь длиной почти в десятилетие. Но и на этих путаных дорогах он, иногда останавливаясь, пристально смотрел в мои смеющиеся глаза и говорил вдруг уверенно:
– А ты – моя. И это от Бога!
Я, улыбаясь, пряталась от его нежного взгляда и со смехом, а, может, с лукавинкой, отвечала:
– Я не люблю тебя…
Мне казалось тогда, что мы никогда не будем вместе, и я стойко и довольно долго держалась от него подальше – лишь бы не попасть в общую обойму разбитых им сердец. А таких неспокойных женских сердец, мечтающих о настоящей «заграничной» любви, в нашей оскудевшей моралью стране было достаточно.
Позднее он часто спрашивал меня, путая мою человеческую заботу о нем с женской увлеченностью:
– Любишь меня?
А я, вполне искренне, отвечала:
– Нет.
Думаю, что он не верил мне и считал меня своей очередной жертвой.
Я ухаживала за ним с самых первых дней его пребывания в гнойном отделении Илизаровского центра ортопедии и травматологии, когда он, больной и беспомощный, не знающий русского языка, оторванный от своей привычной среды обитания, сутками лежал на кровати, страдая от депрессии и тоски по родному дому.
Посещать больного воина было моим церковным послушанием: я должна была покупать ему по его желанию воду, фрукты, сигареты и, конечно, шампанское. Шампанское он заказывал по особенным поводам: для врачей, медсестричек, заведующих бинтами и капельницами, и… непредвиденных случаев. И об этих случаях знали только мы вдвоем.
Приходя в люкс-палату к моему подопечному, я включала диск француза Джо Дассена, а заморский гусар открывал бутылку шампанского, и курс реабилитации больного начинался…
«Чего сердце ищет, то и глаз», – говорит сербская мудрость. Без знания языка, нам, конечно, трудно было понимать друг друга, но французская музыка, полусладкое, игристое шампанское, приглушенный свет и живые искорки в глазах сблизили нас так неожиданно и таинственно, что уже через несколько дней он звонил мне каждый вечер и говорил одну и ту же фразу, повторяя, а вернее пропевая ее по нескольку раз:
– Лýблю тебя… Лýблю тебя… Лýблю тебя…
Я, как всегда, смеялась в телефонную трубку, принимая его первые русские слова за пустую шутку, и выстраивала внутри себя непробиваемую «бронь». Влюбляться мне никак не хотелось, к тому времени я уже настрадалась от несчастной любви к своему неверному мужу и была разведена…
«Не люблю я тебя, бедный серб, – неслось в моей голове. – Да и боюсь я новой боли». Но назавтра я снова покупала продукты и ехала в больницу – к своему молодому воздыхателю-иностранцу.
О своей жизни он рассказал мне в первые же месяцы нашего знакомства, как только, более или менее, освоил русский разговорный. Как же я была благодарна ему за это доверие.
«Лýблю тебя», – говорил он с волнением, не выпуская из рук сигарет, которые курил одну за другой.
Он очень хотел, чтобы я поверила ему, когда он, глядя в мои глаза, говорил с сильным акцентом:
– Я хочу женить на тебе…
Я уже знала, что он одинок. Жизнь освободила его от семейных уз, когда он, истерзанный войной, годами лежал в военных госпиталях, «зализывая» свои боевые раны. Тогда ему только-только стукнул «тридцатник» – почти столько же, сколько больничных операций выпало на его горькую солдатскую долю. Многие молодые бойцы потеряли в те годы свои семьи, а когда им задавали вопросы, кто в этом виноват, они отвечали уклончиво: «Все сделала война». И больше уже никто не смел копаться в их трагических судьбах.
Сам о своем поражении на семейном фронте мой герой никогда не говорил и ничего из прошлой семейной жизни вслух не обсуждал. Знаю только от его друзей, что однажды, всего лишь однажды, он поднял на женщину свою тяжелую руку…
Пощечина
– Да ты – калека… – крикнула ему однажды женщина в порыве горячего разговора.
Именно этих слов он, обласканный народной любовью герой сербской войны, больше всего боялся услышать в свой адрес. Он пришел с войны с двумя боевыми медалями «За храбрость», защищая не только страну, но, прежде всего, ее, свою женщину.
Как посмела та, которую он так давно жаждал обнять, нанести ему смертельный удар?! Удар словом, которое оказалось острее кинжала! Наверное, он был виноват перед ней. Наверное, выронил где-то на войне и потерял навсегда слова нежности, наверное, мало любил – окаменело его сердце, война сделала жестким. Может, забыл, что обещал любить, может, другая пробежала по его солдатской судьбе…
«Ты – калека…» Слова эти все еще свистели в его голове, как вражеские пули. Они так и застрянут в его раненом сознании на всю оставшуюся жизнь. Да, теперь он калека. До конца дней. У него пожизненная пенсия от военкомата. Да и ту потеряет, уехав в Россию. Хромой и полурукий. Калека на весь остаток своей горькой солдатской жизни. Теперь он не сможет заработать приданое для взрослеющих дочерей, которые вот-вот на выданье. Не сможет носить нормальную обувь и всегда будет укорачивать одну штанину. Он, красавчик, на которого до сих пор мечтательно засматриваются молодки!
Он сам себе стал донором – реставрировал больные, изуродованные куски тела самим собой – из правой половины его здоровой плоти вырезали доноры-сосуды и вшивали их в поврежденную часть тела, изрешеченную пулями. Так он и лечил сам себя с помощью русских и сербских докторов Айболитов…
Он призван был самой жизнью работать на земле, чтобы кормить семью, призван был растить и воспитывать дочерей, заботиться о родителях, добывать в поте лица свой хлеб – косить траву, рыбачить, ростить урожай, охотиться на дичь. Он был настоящим хозяином с явно выраженными инстинктами для выживания, данными человеку от природы. Он любил землю, любил садить, полоть и поливать в огороде, любил, жадно любил сам готовить пищу – в нем все было от страсти жить, дышать, быть полезным, необходимым, любимым и единственным мужчиной – хозяином жизни, семьи и любимой женщины. Именно хозяином своей женщины, что для сербов имеет сакральный, доминирующий смысл. И слова, в которых была горькая правда о том, что он калека-инвалид, с неожиданной и немереной силой резанули его по исстрадавшемуся гордому сердцу. Струна мужского самолюбия лопнула сама и… он впервые в жизни «ударил обиду», повредившую его душу.
А через год он уже был в России на новом переломе судьбы-судьбинушки.
Песни на чужбине
Далеко поскакали его кони-мысли – одна догоняет другую, а другая уже взмыливает третью…
«Какое горькое испытание, – думал он, – жить на чужбине. А может, лучше было бы вообще не возвращаться с этой проклятой войны?»
«Где ты жизнь удалая, молодецкая? Без семьи разве есть настоящее счастье? Вдали от детей разве может быть настоящей радость?
Без любимой и единственной разве можно быть стóящим мужчиной? Да и есть ли она, настоящая любовь?
Эх ты, житуха моя солдатская. Все по госпиталям да клиникам. Не думая, не гадая, стал перекати-полем на чужбине, да и только. А спросите, такой ли я хотел для себя жизни? Нет. Живу, как не хочу, но как ветер дует, – то в одну сторону клонит, то в другую. Не видать мне родного больше края. Гонят меня, как лисицу из норы, хотят шкурку сдернуть. А где взять силы, чтобы жить дальше – так, как совесть велит, и как Бог призывает?
Да не кидайтесь вы мне, девоньки, под ноги. Не рвите за неспелые бока. Не вашего я поля крыжовник – пальцы до крови обколю, вкуса не дам, собой не согрею. Нет во мне любви и веры, одна кислота да зелень – желчь поражений, горечь разлук и пакость разочарований.
Душа моя изранена, тело усечено, голова кружится от звука свистящих вокруг пуль. Нервы бьются, как у загнанной собаки, жилы скованы, взгляд хитрой лисицы. Всюду видятся охотники. Следы путаю, глаза прячу. Слезы высохли, сердце очерствело, нервы – струны мандолины, затронешь – лопнут.
Не готов я, не готов к покорности.
Не любите меня, чужие девоньки, не ждите. Не мечтайте о любви моей – растратил все. Горячо меня не обнимайте. Не целуйте, потеряв себя».
На какой-то миг его странные мысли оборвались, и он успел подумать с удивлением: «Что за чудные слова звучат в моем сердце?»
А вскоре зачерствелая душа его взволнованно запела новую песню. Струны ее, точно старинные гусли, сами заиграли, трогая до боли за живое сердце…
«Где ты, доля моя, долюшка. Где ты, лю´ба, сердцу милая? Где головушка, куда склонюсь с покорностью, сам себя предав на плаху верную, где душа моя навеки успокоится? Потеряю ли еще раз голову? Буйную свою дурнý головушку. Где ты, жéна моя сладкая, сердцу любая, душе угодная? Полюблю ли еще раз? Отдам ли жизнь свою на чужой земле, в чужой сторонушке? Буду ли я мил по-настоящему милой любушке – судьбе моей? Где ты, срéча2 моя, злáта лю´бая? Как найти тебя среди полей укóшенных? Нету солнышка в пустой душе моей, чтобы обогреть тебя, любимая. Нету влаги в сердце раненом, чтобы напоить водой живительной. Все испакостили пули-вороны, выжгли внутренности, соль засыпали. Знаю, верю, ты придешь ко мне, любавушка, – моя лю´ба, жéна сладкая. Обогреешь нежным заревом глаз лучистых, карих, ласковых. Напоишь нектаром нежности, чтобы наповал и допьяна. Как украсть тебя у мира тленного, спрятать в доме и поставить сторожа? Где ты, птица вольная, свободная, птица счастья волка одинокого? И полюбишь ли меня, матéрого – с сердцем дúтяти, мечтой наивною?
Боже, где же лада3 белая, от Тебя мене суждéнная. За нее сложу на плаху я свою буйную головушку. Жизнь отдам, укрыв собой ее, вынув сердце злому ворогу...»
Незнакомая песня оборвалась. И только сердце одинокого зверя-волка знало-ведало, о чем оно поет и стонет.
