Против часовой стрелки

Роман Елены Катишонок «Против часовой стрелки» издан в Бостоне неведомо каким (легко догадаться, что невеликим) тиражом. И потому практически не доступен российскому читателю. В Библиотеке Конгресса он наличествует (об этом в выходных данных сказано), а касательно РГБ (и других отечественных книгохранилищ) крепко сомневаюсь. Впрочем, примерно так же дела обстоят и с романом «Жили-были старик со старухой», выпущенном не только за океаном, но и питерским издательством «Геликон Плюс» (тираж не указан, но, похоже, сопоставим с бостонским, ибо в магазинах книги, кажется, никто не встречал), попавшим в последний букеровский шорт-лист (что с лихвой покрывает все оплошности, недодумки и компромиссы соответствующего жюри) и получившим некоторый (явно недостаточный) резонанс. На самом деле в колокола надо было бить, в трубы трубить и, глотку надрывая, требовать от китов, акул, белуг и прочих крупных обитателей книгоиздательского океанариума: немедленно выпускайте семейную хронику (сагу) Елены Катишонок! Не случилось. Да и в действенность своего сегодняшнего голошения верю я слабо. (За без малого два десятилетия почти беспрерывной колотьбы в газетной кузнице хорошо усвоил, сколько стоит мнение «влиятельного» — а то как же! — критика: грош без алтына.) Однако, будто волк на луну, продолжаю выть: издайте же кто-нибудь Катишонок!

И, разумеется, обе книги. Второй роман не хуже первого, хотя служит ему продолжением, а в какой-то мере и дополнением. Повествование, шагнув во вторую половину проклятого двадцатого века, то и дело возвращается назад и по-новому освещает некоторые события, что случились еще при жизни старика Григория и старухи (мамыньки) Матроны Ивановых. Жили они, выходцы с Дона, крепко державшиеся старой веры, у моря, впрочем, и в самую ясную погоду вовсе не синего — у Балтийского, жили в ни разу не названном по имени городе, в котором без всякого труда опознается Рига. Здесь «в первом году нового века», грядущей бесчеловечности которого никто и представить себе не мог, восемнадцатилетняя тогда старуха «веселым пасхальным апрелем» родила дочь, которую назвали Ириной. «Знай родители значение имени, немало бы подивились собственной прозорливости, так точно нарекшей начало их мирной жизни». Это цитата из первого романа, где Ирина, хоть и наделенная важной ролью в неспешно сказываемой истории (особенно — ближе к концу ее), все же остается дочерью старика и старухи.

Второй роман — ее. Старшей дочери людей «мирного времени», которой досталось отнюдь не соответствующая ее светлому имени и столь же светлому духу, совсем не «мирная» жизнь. Было беззаботное и улыбчивое бытие довоенных лет, когда Ирина предпочла блистательному, артистичному и легковесному Герману его кузена Конона, не наделенного никакими особыми дарованиями (Герман-то кинематографом бредил и на ниве этой сперва преуспел, потом погорел, а долгие годы спустя вдруг обрел статус национального классика), кроме… благородства, душевной высоты и способности любить. Были подруги, которых центробежные силы набиравшего ярость столетия унесли в разные стороны света: еврейку — в Палестину, немку — в Германию. Было семейное счастье. А потом век показал свои зубы всерьез. О том, как ударила по семье Ивановых война, обстоятельно рассказывается в первом романе. И история Конона, что, преодолев яростное сопротивление жены (в первый раз в жизни поссорились — и в последний), отправил ее с детьми в эвакуацию, а сам остался в городе и погиб в концлагере, тоже в «Жили-были старик со старухой» представлена. И о том, как мыкавшая горе в российской глуши Ирина ощутила уход мужа, — тоже. Только там это был эпизод (да, важный, да страшный — впрочем, ничего иного война старику, старухе и их детям не принесла, не такими они были людьми) семейной саги, запечатлевшей «типичные» изгибы озверевшего столетия. А здесь — трагическая кульминация истории о великой любви. Той любви, что не оставила Ирину и в глубокой старости.

Она прожила очень длинную жизнь. Похоронила всех младших братьев и сестру. Лишилась дочери — вполне живой, но отбросившей старинные предрассудки, вроде совести, сострадания или любви к родным. Завязка этой истории дана в первом романе, но ее горчайшее продолжение — дочь Ирины Тайка разлучает мать со своей дочерью, бабушкиной внучкой — представлено в романе втором. Она в конце концов соединилась с внучкой и дождалась ее счастья. И до беды: роман начинается путешествием бабушки в больницу, где в реанимационной палате лежит ее Лелька. Она отмолила внучку, которая любила бабушку — Ласточку — и жила ее жизнью до самого конца. И в то утро, когда тяжело больная бабушка, ночевавшая у Лельки, вдруг решительно встала и с неистовой силой (как спорила с мужем, отсылавшим ее из города) рванулась к себе домой. «— Я его сейчас видела, Колю, — объясняла она торопливо, — он домой вернулся, слышишь? А я ˜ тут! И ключей у него нет!!».

Вернулся выданный соседкой коммунист (чистейший, чающий всемирной справедливости Конон был членом этой партии в те годы, когда маленькую страну еще не проглотила империя коммунистов), вернулся убитый нацистами муж, вернулся Коля, и могилы которого найти невозможно (вырублен окружавший концлагерь лес, на месте его насажен новый). Вернулся. «Коля сказал, что будет ждать дома; он поднимался по лестнице, Ира видела, и за это время надо было добежать, чтобы встретить, обнять — и никогда больше не расставаться!..

Ее удерживали втроем … И бабушка поняла: не успеть.

Горький, беспомощный гнев, пылающий румянец, а потом тихий, безнадежный плач — все это досталось Ольге … За дверью остались Коля, запах сосен и вереск, который они так любили! — а рядом сидела внучка и говорила ненужные слова. Надо одеться и причесаться, выпить чаю, и тогда мы с тобой вместе поедем, вот увидишь.

Поздно. Коля больше не придет. Как она не понимает, Господи!»

Здесь автор разрывает абзацы пробелом. «Нет, это не конец, но начало конца, о котором не хочется — и очень трудно рассказать.

Можно отложить книгу не дочитав, но нельзя не дописать». Елена Катишонок свою книгу дописала.

«Это не смерть, нет! Бабушка не умерла — она вернулась, и потому улыбается. Ласточка, наконец-то тебе не больно …

И я не умру, Ласточка, никогда не умру. Я состарюсь и тоже стану бабушкой …

А потом я вернусь к тебе».

Елена Катишонок дописала свою книгу. О бабушке. О жизни. О любви. Стыдно будет, если останется она непрочитанной.

Сложно добавить что-то к отзыву Андрея, скажу только, что после случайно попавшей в руки «Жили-были старик со старухой» прочитала ещё 2 книги Е.Катишонок и с жалостью осознаю, что осталось совсем немного из изданных. Не буду сравнивать их друг с другом, все бесподобны, уникальны, книги с легкой грустью и послевкусием. Книги великолепного языка, о живых, невыдуманных людях. Возможно это собирательные образы, но со страниц книги воспринимаешь их как родных и близких автору. Живые человеческие лица, глаза, эмоции.

Смело рекомендую к прочтению всем любителям вдумчивого чтения. И в подарок тем, кто ценит хорошие книги.

Книга связана с первой «Жили-были старик со старухой», но это самостоятельное великолепное произведение. Написано в форме воспоминаний,в которых легко переплетается прошлое с настоящим. Красивый русский язык. Немного напоминает по стилю Викторию Токареву. Какое точное описание жизни страны через историю одной семьи – характеры, отношения, чувства. Книга трагичная и грустная, финал печальный, но какой светлый. Спасибо автору!

Книга великолепна и поэтична. Спасибо автору за столь нежное отношение к нашей сложной истории. Надеюсь приобрести бумажный вариант книги.

написано хорошо, но после «Жили были старик со старухой»( этот же автор)-эта книга кажется дополнением, многое было сказано,я бы сказала, что это продолжение более слабое, для тех кто познакомился с творчеством автора именно с этой книги– будет все понятно , читается легко, написано красиво.Рекомендую.По ходу прочтения сопереживаешь героям.