Kitobni o'qish: «Два в одном»

Акакий, дачный домовой
Пролог

– Ну наконец-то гости пожаловали!.. – радостно-ворчливо пробормотал себе под нос Акакий, заслышав звук ключа, проворачивающегося в замке надёжной железной двери.

Он поспешил укрыться в тёмном углу под лестницей, которая вела на второй этаж.

– …Така теплынь уж третью неделю стоит, все грядки того и гляди сорняками пойдут, теплица до сих пор не подготовлена, поляна от листа с осени не убрана, и где ж вас только носило… – продолжал он по-стариковски скрипуче беззлобно бормотать себе под нос, не забывая внимательно поглядывать на заносимые в дом сумки.

Безошибочно определив, что вещей привезено как минимум на неделю, домовой довольно хмыкнул и, слегка косолапя и прихрамывая, поковылял вверх по лестнице, – наблюдать за раскладывающимися в комнатах на втором этаже вновь прибывшими.

Вообще-то, если говорить по правде, это были не гости, а хозяева его дома. «Но, ежели начистоту, – то и дело рассуждал про себя Акакий, – какие ж они хозяева, если их житья здесь наберётся, Велес не даст соврать, три-четыре седмицы в году», – и по праву считал себя полновластным владельцем всего садового хозяйства в десять соток. Конечно, подворье было не то чтобы очень, не сравнить со старыми деревенскими избами с непременно большим огородом, полем картошки, двумя-тремя теплицами и обязательным хлевом с курами, гусями, кроликами, свиньями, и, естественно, коровой. Но всё ж таки лучше, чем городские «хоромы», как едко отзывались о них немногие обитающие в дачах по соседству домовые, счастливые обладатели жилья на свежем воздухе рядом с бором.

И в данный момент Акакий действительно был почти счастлив. Этого дня он ждал уже больше месяца. Домовой давно выучил все повадки жильцов и прекрасно знал, что как только земля начнёт подсыхать после таяния снега, все «городские» обязательно потянутся на дачи. А значит, и «его» тоже начнут наведываться почаще. Не за горами время, когда старшие приедут на неделю другую, а там, глядишь, и любимых им внучек-проказниц привезут.

Он споро, насколько позволяла больная нога, прошмыгнул в уже обжитой им угол-чулан под лестницей, ведущей в просторную комнату под крышей. Удовлетворённо вздохнув, привычно устроился среди нагромождённых друг на друга мешков с различными вещами, привезёнными хозяевами на дачу в разное время и терпеливо ожидающими, когда же у владельцев, наконец, дойдут руки их разобрать. Тюлевая занавеска, огораживающая угол, делала его обиталище почти уютным. Хитро поглядывая через узорчатую ткань на снующих туда-сюда в хлопотах прибытия домочадцев, Акакий помимо воли расплывался в довольной улыбке. В радужке его лучащихся сетью глубоких морщин добрых янтарных глаз играли искорки, а в голове сами собой начали всплывать воспоминания их знакомства…

ЧАСТЬ первая
Глава 1. Пробуждение

– Уа-а… Уа-а-а-а-а… Уа…  Уа-а-а… Уа-а…

Беспомощно надрывался младенец. Его настойчивые крики долбились в замутнённое сознание, пробиваясь сквозь неподъёмно тяжёлую дремоту.

– Уа!..

Последний отчаянный истошный вопль стал той каплей, которая наконец рывком выдернула Акакия из сковывавшего его каменного оцепенения и заставила рвануть на крики ребёнка, не разбирая дороги. По пути он налетел на пару грязных вёдер («эт-то ещё что за беспорядок!»), мимоходом неприятно поразился земляному полу, споткнулся о выступавший из земли странный прямоугольный серый камень, идущий через всю комнату, и почти кубарем докатился до колыбели, подвешенной в огромном проёме большой и тяжёлой двустворчатой двери.

Зацепился морщинистыми руками за выступающую кромку высокого табурета, стоявшего рядом с зыбкой, подтянулся, с трудом залез. Балансируя на краю, бережно потянул колыбель за боковину, раскачивая, и сипло-скрипучим со сна голосом торопливо тихонько затянул:

– Баю-баюшки-баю… Баю дитятку мою…  А-а-а… А-а-а… – осторожно толкал он качающуюся колыбельку, а про себя кипел от негодования.

«Да где же запропастилась эта дурёха! Этакого маленького дитятю без пригляда оставила, где ж это видано!»…

– А-а-а-а… а-а-а…

«Ох, узнаю, что опять этого дурного козла на огород по капусту понесло, и из-за него молодуха младенчика оставила, все рога душному повыдергаю, чтоб неповадно было!», – мысленно возмущался Акакий, продолжая привычным движением вперёд-назад мерно покачивать люльку.

Та была ладной, с неожиданно лёгкой и невозможно тонкой, почти невидимой, занавесью без мало-мальской вышивки. Разглядывая её, Акакий озадаченно хмыкнул. Узорчатая вышивка была обычным делом для покрывала на колыбельку. Деревенские девки частенько начинали готовить приданое будущему дитяте именно с этого. Обыкновенно даже самые неумехи и те старались пустить по краю хоть какой-нибудь да орнамент, а потому простота полотна сильно удивляла и обращала на себя внимание.

Впрочем, сама люлька сделана была на совесть. Причём сделана не из дерева, как сразу заметил Акакий, а из какой-то необычной, толстой и плотной, и одновременно плоской и мягкой тканины, – совершенно непохожей на половики такой же толщины, какие обыкновенно выходили из расхожего деревенского ткацкого станка.

Тканевая стенка люльки держала форму и даже имела по краю округлого дна выступающий угол, как у какого-нибудь медного корыта. За этот-то уголок и раскачивал он колыбель, когда вдруг понял, что движется колыбелька не совсем привычно, а как-то по-особенному мягко и бережно, одновременно и взад-вперёд, и немного вверх-вниз. Он перевёл взгляд с мягкого бортика на подвес и тут удивился ещё больше. Идущие от краёв люльки верёвки не были перекинуты, как водится, за потолочную балку, а цеплялись за нижнюю часть большого толстого металлического прута, свитого на подобие уса огуречного побега в тугую пружину. Другим концом «ус» был подвешен к крюку в потолке избы. Благодаря этой мощной пружине, колыбель и качалась так чудно и ладно.

Младенец наконец-то успокоился и только непрерывно таращился чёрными глазами-бусинами на Акашу, прижав ко рту свой крохотный кулачок и сосредоточенно посасывая большой палец.

«Экий умелец-то, мужик у молодухи! Каку люльку славну сделал», – довольно подумал Акакий и начал осматриваться вокруг. И только разглядывая «свою» избу всё более и более округляющимися от изумления глазами он начал понимать, что оказался где-то вовсе не в своём привычном и уютном доме, а в месте по меньшей мере очень странном и необжитом, и оттого неприятном. Вместе с открытием вернулась и память, до этого затуманенная и отодвинутая на задний план резким пробуждением и внезапно упавшей на него заботой. Сердце в груди болезненно сжалось, заныло, засосало. Так болит застарелая никак не заживающая рана, – кровоточащая, изматывающая и вытягивающая силы. Ему вновь тут же захотелось свернуться клубком от этой боли и поскорее опять забыться холодным каменным сном.

Но что-то извне настойчиво требовало его вмешательства, а потому проваливаться в спасающее небытие было по меньшей мере безответственно. Да и его внутреннее естество никто не отменял, а оно посильнее любого человечьего чувства долга будет. Не зря ведь его ажно с того света вытянуло, видать, действительно помощь нужна. Посему Акакий несколько раз с усилием сделал вдох и выдох, мысленно уговаривая себя, что предаваться болезненным думам о прошлом недосуг. Не без труда, но ему всё же удалось отодвинуть гнетущие воспоминания в дальний угол и заставить судорожно сжавшееся сердце вернуться в обычный ритм. Убедившись, что душевное равновесие худо-бедно восстановлено, а сам он уже пришёл в более естественное для домового деловито-практичное состояние, Акакий сосредоточился на изучении настоящего.

Обстановка в буквальном смысле его ужаснула. Каменные стены на первый взгляд навели Акакия на мысль о пещере, – «Погорельцы?». Но, присмотревшись внимательнее, увидел, что стены были явно не природного происхождения. Необработанные, но прямые, они состояли из больших серых каменных блоков, составленных друг на друга, – таких же, как торчащий из земляного пола, о который он запнулся. Куча спиленных сухих яблоневых веток в одном углу; грабли, вилы, лопаты в беспорядке прислонённые друг к другу в другом; вдоль длинной стены множество полок, на которых ровными рядами стоит целое богатство, – больше двух десятков трёхлитровых стеклянных банок, но при этом сильно запылённых и явно давно неиспользовавшихся; рабочий верстак с выдвижными ящиками с инструментами, на котором тут же кучей лежали изрядно поношенные рукавицы; несколько грязных и потрёпанных жизнью вёдер, в беспорядке расставленных то тут, то там; и, наконец, в довершение всей этой неприглядной картины, огромное пятно толстой белёсой плесени на некогда красивом персидском ковре, лежащем прямо здесь же, на земле, в противоположной от двери половине помещения.

– Да что же это такое! – разглядев это невозможно непостижимое пятно, он в ужасе всплеснул руками, неудачно переступил ногами, потерял равновесие и, чуть не свалившись с табурета, сел на пятую точку, отчего младенец радостно загулил и замахал руками. И в этот момент Акакий вдруг понял главное и самое страшное, – а именно, что и печи, непременного атрибута любого нормального дома, здесь нет. Рассудительность оставила его, уступив место почти настоящей истерике. Спрыгнув с табурета, он, в приступе паники, не обращая внимания на то, что обеими руками дерёт себя за седые волосы, свисающие паклей, начал быстро ковылять вдоль стен по кругу, тихонечко подвывая и повторяя: «Неужто опять?..», – и заглядывая во все углы и щели, словно пытаясь найти случайно незамеченную ранее печь. Находя вместо этого всё больше и больше признаков запустения и нежилого быта, он всё сильнее погружался в отчаяние, пока наконец в изнеможении не сел на пол под верстак и тихонько по-стариковски заплакал, вытирая рукавами слезы.

Почувствовав неладное, ребёнок снова захныкал, и Акакий, опять забравшись на стул, вновь принялся укачивать его, шмыгая носом и размышляя о своём невесёлом положении.

Где-то сбоку послышалось:

– Ну, здравствуй, суседко!

– И вам не хворать, – пытаясь незаметно стереть рукавом остатки мокроты на морщинистой щеке и оборачиваясь на голос, недружелюбно и насупленно буркнул Акакий. Не переставая покачивать колыбель, он молча исподлобья изучал прибывшего. Дворовых, а это был он, Акакий, как и любой уважающий себя домовой, не любил. «Только этаких гостей мне ещё тут не хватало», – недовольно подумал Акакий.

Домовые с дворовыми испокон веков не ладили, уж слишком разными они были. Вечные выдумщики и пакостники, шебутные дворовые постоянно подтрунивали над серьёзными и всегда обстоятельными домовыми, обижаясь, что те, в свою очередь, никогда не относились к ним всерьёз и считали оболтусами и лоботрясами. И уж точно Акакий был сейчас не в настроении обмениваться колкостями со своим извечным недругом. «Буду держать себя в руках и поскорей спроважу непрошеного гостя подальше, некогда мне тут любезностями обмениваться», – про себя решил он.

Дворовой был довольно моложав, веков пять, не больше. Держался степенно, и быстро уходить явно не собирался. Темно-пегие волосы были прибраны в хвост, на голове немного набок сидела плотная льняная шапка с отворотом. Глаза смотрели спокойно, внимательно и строго, прямо, без следа прищура или столь типичной для их народца издёвки.

– А мы уж тебя заждались. Думали, не объявишься. Давно пора! Третий десяток почитай уж как дом да без хозяина-то… – спокойно, и, казалось бы, вовсе не вредно, проговорил он. – Такой ладный дом, да без хозяина, – негоже.

Это, с виду безобидное замечание, стало последней каплей для измученного невесёлыми мыслями домового. Плотина негодования подмяла под себя остатки выдержки и хрупкий оплот едва восстановленного равновесия, и, несмотря на только что данное самому себе обещание не поддаваться на провокации, Акакий сорвался.

– Ла-а-а-адный?!! – яростным шёпотом взвился он, – Да ты надо мной, что ль, издеваться вздумал, ирод?!! Как землянка какая! Ни скамьи, ни стола, ни палатей! А грязища! Да сараюшка не прибрана, – и та приличнее смотрится! Хоть сколь-нибудь захудалой печи-мазанки не соизволили поставить!.. В такой хате и собаку поселить стыдоба, а они дитё разместить вздумали!.. А мать-то, мать! Младенчик ревёт-заливается, а она где?!.

– Да ты погоди, погоди, причитать-то, – сконфуженно проговорил гость… – с работы ей позвонили, за домом ругается, не слышит поди, вот и не подходит. Который месяц уж, как в отпуске с дитём, а все никак отстать не могут – вздохнул он, – Тьфу ты ну-ты! Прям как крепостная, – с досадой закончил новый знакомец.

– С какой такой работы? Это с покоса, что ли, да колокольцем позвонили? – язвительно проговорил Акакий, про себя подумав, точно ли всё в порядке с головой у нового знакомца.

– Да сколько ж ты спал-то, что таких простых вещей не знаешь? – изумлённо протянул дворовой.

– Каких таких вещей?! – снова взъярился Акакий, – Что избу можно без печи ставить? Что можно жить в доме, который хуже коровника?! – спрыгнув с табурета, потрясая сжатыми кулачками и наступая на гостя, яростно полушипел-полухрипел он, из последних сил стараясь не сорваться на крик, чтобы не напугать малютку.

Дворовой попятился, в примирительном жесте подняв руки, и миролюбиво увещевательным тоном проговорил:

– Охолони! Ишь разбушевался! Счастья ты своего не понимаешь. Ну да разберёшься ещё. Пойду я. Мы со Степанко на соседнем участке живём, как выйдешь, дом слева. А меня Федотом кличут. Ты, как остынешь да подразберёшься, заходи в гости. Мало нас осталось, надо держаться вместе, – вздохнул Федот и вразвалочку, слегка припрыгивая, пошёл в свою сторону.

Акакий несколько раз тяжело и шумно вздохнул-выдохнул, стараясь хоть немного успокоиться и вернуть себе вновь нарушенное равновесие. «Вот ведь тоже выдал «В гости!», ирод!», – наконец успокоившись, фыркнул он.  Устав от пережитого, уселся на краешек табурета и, продолжая тихонечко покачивать колыбель, крепко задумался.

На его удивление, Федот вовсе не выглядел вредным и ехидным, как это полагалось любому уважающему себя дворовому, и даже удачно подколов домового, ни единой ухмылкой не показал своего злорадства над его, Акашиным, незавидным положением.

«Может, я действительно чего не понимаю? – озадаченно подумал Акакий,  – Да и что толку горевать, когда принимать хозяйство всё равно надобно, какое уж ни на есть», – покорившись неизбежности, заключил он. Рассудительность домового наконец-то взяла верх над расстройством чувств. Убедившись, что малютка уже совсем успокоился и в данный момент хоть и не спит, но занят тем, что сосредоточенно изучает пальцы на своей ноге, подтянув её к себе обеими ручонками, Акакий решительно отправился исследовать новый дом по второму кругу, но уже со всей своей обычной обстоятельностью.

Глава 2. Осмотр хозяйства

Первым делом Акакий, уже без паники, не спеша и вдумчиво ещё раз обошёл помещение. Осмотрел тяжёлые металлические двери без обшивки, в проёме которых висела люлька, -они куда больше подошли бы на роль ворот в какой-нибудь крепости, а не обычного жилья. Внимательно оглядел и пощупал своими грубыми, морщинистыми, но умелыми большими руками холодные каменные стены без следов извёстки; исследовал незамысловатую хозяйственно-огородную утварь; тщательно осмотрел со всех сторон весьма потрёпанный жизнью, и явно часто используемый ранее, но сейчас заставленный чем ни попадя деревянный верстак; заглянул в ящики с инструментами. И даже обнаружил сбоку не сразу им замеченную неказистую деревянную дверь, заставленную мётлами, лопатами и тяпками.

«Заброшенная подсобка? Неужели жильцам лень открыть дверь, чтобы поставить лопаты внутрь? Али она для чего другого предназначена?», – подумал он.

Сбоку от ковра в дальней части комнаты нашёлся люк, явно ведущий в погреб. Было видно, что им, хоть и не часто, но пользовались. С одной стороны, это хорошо, ведь погреб – непременная часть быта, без которого обычной деревенской семье невозможно существовать, – иначе как хранить припасы на зиму? С другой, это ещё сильнее озадачило Акакия. Погреб свидетельствовал о том, что помещение изначально задумывалось, как дом. Его всегда копают первым, когда строят новое жильё, отселяясь от родителей или переезжая на новое место поселения. Но при этом люк погреба обыкновенно стараются разместить поближе к кухне, чтобы было недалеко бегать за соленьями при готовке пищи. А вслед за погребом, прежде чем возводить стены и крышу, всегда ставят печь. Но именно печи-то тут и нет, как и вообще ничего, что было бы похоже на кухню или обеденную зону. Было похоже, что этот дом по какой-то непонятной причине построили как коробку, поставленную прямо на землю, – люди выкопали погреб и после этого просто возвели вокруг стены и потолок, не удосужившись ни поставить печь, ни настелить нормальный деревянный пол, ни побелить извёсткой стены. Но это было просто невозможно, немыслимо, непостижимо! Как выжить зимой без печи?! Не говоря уж о том, что еду давно уже никто не готовит на открытом огне, если только не находится в военном походе или на дальнем покосе вдали от поселения.

После этого Акакий пришёл к выводу, что по-настоящему проживать в этой комнате решительно невозможно. Даже если ему не повезло теперь жить у погорельцев, которым просто-таки пришлось переселиться в это нечто среднее между каменным сараем и столярной мастерской, жилым духом здесь решительно не пахло. Ведь даже погорельцам нужно из чего-то есть и пить, на чём-то спать. Не на этом же жутком ковре с плесенью, в самом деле! Верстак есть, и рубанок вон даже среди инструментов лежит, так что какой ни на есть, а мало-мальский настил для спанья настоящий мужик с таким инструментом своему семейству бы сделал.

«Положим, что мои нынешние – все же погорельцы, а строение не было изначально задумано, как дом», – озабочено рассуждал Акакий про себя. «Добрые соседи просто пустили незадачливое семейство пожить в какой-то каменный пристрой. И погреб этот у соседей вовсе не основной, а как дополнительный выкопан. А столуются и спят они где-то в другом месте, вместе с хозяевами этой неприбранной…» – он никак не мог подобрать слова для обозначения этого помещения. На мастерскую помещение явно не «тянуло», – ни один хозяин такого бардака и нагромождения ненужных вещей в своей мастерской бы не потерпел, но и верстак с инструментами где попало тоже обычно не ставят…

Послышались лёгкие шаги. Акакий тихонько попятился и как можно плотнее вжался в кучу прислонённых друг к другу топоров, ножовок и пил, стоявших между двумя ящиками под верстаком. Замер, сливаясь с инструментами и становясь почти незаметным невнимательному человеческому глазу. На самом деле, редко кто из людей, а тем более взрослых, обладал способностью их видеть, тем не менее изредка, но такие всё же попадались. Не зная обитателей своего нового дома, он решил, что осторожность не помешает и поостерёгся.

К колыбельке подошла молодуха. Впрочем, сейчас назвать её так у Акакия язык бы не повернулся. До молодых дородных крестьянских девок, про которых можно было сказать «кровь с молоком», матери младенчика было далеко. Она была явно старше, чем обычная деревенская деваха, выкармливающая первенца. На лицо вроде симпатичная, но какая-то слишком уж худосочная и бледная, – «неужто чахоточная?»,– подумал он. Акакий видел такое пару веков тому назад в своей деревне, – обычно именно так выглядели домочадцы дворянского семейства, изредка выбиравшиеся из столицы в своё родовое имение. Одета она была в лёгкие простые мужского кроя широкие штаны и рубаху с чужого плеча, – «ну, точно погорельцы!», – но не босая, а в лёгкой странной обувке, больше напоминающей просто подошву с тонкими ремешками поверх пальцев.

Лоб пересекала морщинка, выдававшая напряжённые думы. Выражение было сердитым и озабоченным, а складка на лбу и напряжённый взгляд делали её лицо почти старым и каким-то очень уставшим. Она скорым шагом подошла к колыбельке, но, увидев, что ребятёнок уже проснулся и радостно загулил при виде её, улыбнулась. Морщинка тут же исчезла, разгладив высокий лоб. Улыбка преобразила её лицо, сделав его значительно моложе и миловиднее. Акакий сразу почувствовал мягкое исходящее от молодухи тепло, незаметное людям, но ощущаемое ими где-то на пределе возможностей органов чувств, – от которого всем поблизости обычно становится хорошо и радостно на душе, – и за который домовые всегда особенно любили большие крестьянские дома с крепкими и ладными семьями. Потерянного Акакия почти снесло давно забытым, накрывшим его сейчас с головой ощущением наполняющего благодатного человеческого тепла. Только тут ему, наконец, немного полегчало. «Ну хоть настоящая МАТЬ, слава всем небожителям и Велесу!» – облегчённо выдохнул он. Задумался: «Быть может, всё и в самом деле не так плохо? А ежели и мужик с руками, так, глядишь, и нормальный дом с печью справит… И всё ж таки, что это с ними приключилось? И где это я?».

Убедившись, что мать дитяти, как и большинство людей, его совершенно не замечает, он решил продолжить осмотр снаружи, – тем более что младенчик теперь был под присмотром. Озадаченный Акакий вышел из тяжёлых ворот и огляделся.

На дворе стояла середина лета, по времени около полудня. Это было понятно по высокому солнцестоянию, характерно тёплой погоде и снующим туда-сюда птицам, без устали обеспечивающих своё растущее пернатое потомство кормом.

Прямо перед Акакием открывалась небольшая ровная зелёная поляна с очень короткой травой, – такие поляны бывают на опушках леса, где регулярно выпасают коз, овец и коров, и потому трава, постоянно общипываемая ими, не успевает отрастать. Тем не менее самих животных, как и непременных следов их выпаса видно не было. Это удивляло, но после всего уже пережитого ранее изумления не слишком сильно.

Правее высилась баня. Баня была знатной! Срубленная, как и полагается, из толстых круглых сосновых брёвен, теперь уже потемневших от времени, она гордо и основательно стояла на своём постаменте. Над крышей высилась печная труба. Аккуратное крыльцо бани с обыкновенной деревянной дверью и необычно большое окно предбанника рядом с ней внимательно смотрели в сторону ворот, из которых вышел домовой. Очередной неожиданностью стал незнакомый Акакию вьюн, который плотно и очень густо обвил переднюю часть предбанника снаружи и даже забрался под крышу. Акакий не особо разбирался в растениях, но сразу понял, что таких ранее определённо не видел. Впрочем, название незнакомого растения его волновала в последнюю очередь – «чай, не леший!», – а вот само наличие вьюна в таком плотном соседстве с банькой изрядно рассердило. «Ежели они погорельцы, то жизнь уму-разуму явно не учит. Кто ж позволяет под крышу вьюнцам-то залазить! Ведь доберётся до трубы, нагреется да вспыхнет, беды не миновать!».

И тем не менее, несмотря на эту явную неразумность его семейства, наличие бани приободрило и согрело душу, и Акакий немного повеселел.

Левее поляны, отделённый от неё неглубокой межой, стоял большой и тоже бревенчатый дом, скорее даже терем. Он имел обширный первый этаж с высоким крыльцом над подклетом и очень высокую двускатную крышу – как те, что делают над коровниками, чтобы использовать под сеновал. Но большие окна с занавесками на торце крыши прямо заявляли, что она предназначалась явно не под сено. А труба, величаво возвышающаяся над крышей, сообщала, что уж в этом-то доме с печью всё было в порядке. «Ух ты, о двух этажах! Знатно, знатно! Поди, соседи моих погорельцев и есть». Он хмыкнул, вспомнив, как недавний знакомец Федот пригласил его в гости. «Видать, и в самом деле добрые соседи, коль даже мало-мальской изгороди между друг другом не поставили». Соседский дом стоял от дороги довольно далеко и не имел даже палисадника, зато почти у самой дороги перед домом росли на грядках морковь, свёкла и прочая зелень.

Спереди поляна была ограничена дорогой, забросанной камнями. Через дорогу, на отдалении, стоял ещё один довольно большой двухэтажный дом,  – «экие богатеи тут живут-то!». Перед ним также стройными рядами были расположены гряды с посадками, какой-то намёк на цветник был только у самого дома, почти спрятанный от посторонних глаз. А сразу за домом, отделённый от него всего парой саженей, стоял высокий забор, за которым сразу начинался тёмный, густой лес. «Ничего не понимаю, – в очередной раз удивился Акакий, – как так?! Огороды да баня наружу торчат, на самом красном месте, а дом к лесу притулился, как на задворках спрятанный. Это что же такое происходит в миру-то? Всё как с ног на голову перевернулось!».

Он вышел из ворот и двинулся влево, решив обойти «земельно-каменный пристрой» вдоль стены. Стена снаружи не отличалась по виду от внутренней, – такая же серая и неприглядно шероховатая. Железные ворота начинались почти от стены, и он сразу повернул налево. Вдоль стены шла тропинка, ведущая в аккурат в сооружение, назначение которого Акакий уже бы точно ни с чем не перепутал. Маленький квадратный деревянный «скворешник» с неожиданно красивой ярко-вишнёвой крышей был явно отхожим местом. Справа от стены тоже была небольшая поляна, но с большой красивой яблоней, растущей по центру. Обилие небольших яблочек на ней говорило о том, что яблонька была явной любимицей и кормилицей семейства. Почти сразу за нужником опять была неглубокая межа, за которой начиналось какое-то неухоженное заросшее поле, как будто давно заброшенное, полное крапивных зарослей и ивовых кустов. Акакий обогнул дом ещё раз, – эта стена была явно длиннее, чем ширина комнаты. «Ах, точно! Там же дверь в подсобку была. Только что-то уж больно большая подсобка получается, – прикидывал про себя он, шагов 20 моих-то будет, – это ж кому такая подсобка может понадобиться?»… За домом до межи с неухоженным полем росло ещё несколько деревьев. Он присмотрелся и обнаружил ещё две яблоньки, сильно меньше первой, и…

– Слива! Да уж ты ну ж ты! – воскликнул Акакий, не без труда признавая небольшие жёлтые округлые плоды. Этот фрукт он и видывал-то всего один раз, а на вкус даже и не доводилось пробовать. Случилась как-то оказия, прапрапрадед последнего хозяина сумел услужить своему барину, так тот его от щедрот одарил целой горстью, детишек побаловать, – привезли ему откуда-то из-за границ. А тут прямо рядом с земляным сараем, да ещё и без забора этакая невидаль растёт! Акакий снова завернул за угол, – ещё поляна, на этот раз с небольшими и изрядно-таки заросшими грядками, за ней межа, а за межой – ещё один дом, уже поменьше прочих соседских, в один этаж, но тоже довольно большой и широкий, как хорошая изба вполне себе зажиточных хозяев.

Акакий решил дойти до бани и обойти её кругом, чтобы понять, может, здесь и палисадник есть, только перед баней? Странно, конечно, этак было бы, но ведь и баню на красное место не ставят обычно. Он дошёл до бани и увидел перед ней только заросли малины, не особо ухоженные и изрядно заросшие сорняками, да небольшую тепличку из старых окон с тут и там отколотыми стёклами, в которой были видны уже желтеющие лианы огуречных кустов.

«Мда-а-а-а…», – задумчиво протянул себе под нос Акакий. Здесь, по всей видимости, особо перед дорогой красоту наводить не стремились. Хотя одноэтажный дом справа от бани был поставлен чин по чину, окнами на дорогу и с небольшим красивым палисадником, усаженным разнообразными и необычно крупными, яркими цветами.

Устав удивляться такому явно наплевательскому отношению к тому, что скажут прохожие по дороге люди, Акакий только покачал головой. Обогнул баню и остолбенел.

Только сейчас он увидел целиком постройку, из которой вышел, со стороны. Это был дом поболе первого соседского. Первый этаж из тех самых громадных серых шершавых длинных камней. Причём слева от ворот, из которых он вышел, – была ещё одна металлическая дверь, но поменьше, которая вела в ещё одну комнату. А над этим серым этажом возвышался ещё один этаж – деревянный, а поверх него ещё один, увершенный почти такой же по высоте крышей с большими окнами. Как будто прямо на серый ярус поставили ещё один дом в два этажа, как соседский! Только дерево стен на срубе было не круглыми брёвнами, а отёсанными квадратными.

– Ёшки-матрёшки!.. – только и смог произнести Акакий.