Kitobni o'qish: «О чем думает море…»

Часть 1

– Ты его собираешься есть или пить? – та, к кому была обращено это язвительное замечание, удивленно вскинула брови:

– Да что с тобой сегодня? Я всегда пью такой кофе… Каждое утро, – Грета говорила медленно, словно предлагая собеседнице себя перебить, – И у тебя никогда это не вызывало никаких отрицательных эмоций…. кроме непосредственного отвращения к кофе…– уловка, однако, не удалась: Брита, обычно уравновешенная и благодушно улыбчивая, вспылив неожиданно даже для самой себя, молчала, насупившись и уставившись на чашку, в которую Грета вытряхивала из бумажного пакета черно-коричневое нечто.

– Что-то случилось?… снова пауза, и снова никакой реакции. – В любом случае, не стоит на меня шипеть, а то яд аж капает, пол прожжет, – Грета, в привычном для их общения тоне, пыталась поймать взгляд Бриты, но та упорно таращилась в чашку. Грета налила воды в чашку, на треть заполненную молотым кофе, и отвернулась от Бриты.

Главы 1 нет

Так кофе уже не пили, наверное, пару веков… Во всех жилых помещениях, кварталах и даже в транспорте были установлены автоматы для напитков. И все привычно пили любую бурду, которая проистекала из них. В больших планетарных центрах еще можно было найти элитные бары, где подавали кофе, свежеприготовленный по разным рецептам – это было настоящее таинство, по содержанию ритуала перепутанное, как писали историки, с чайной церемонией древнейшего и нового Китая. Но желающих платить неимоверные деньги за сомнительно горькое удовольствие становилось все меньше и меньше. О том, чтобы найти в свободной продаже молотый кофе или кофе в зернах – вообще и говорить было нечего – для этого нужно было знать места.

Производство миллионов ароматизаторов с удивительными вкусами и яркими запахами было поставлено на поток, и никто не соблазнялся желанием тратить время на приготовление питья из естественного оригинального сырья, которого, к тому же, становилось все меньше и меньше. Растительные продукты выращивали теперь разве что только в исследовательских агроцентрах. Животных, или как говорили пару веков назад, домашний скот и птицу, держали только в зооконгломератах, а словом «Фермер» по названию мирового производителя теперь называли всякую питательную массу.

После того, как в жизнь вошли ароматизаторы, самым прибыльным делом оказалось производство питательной массы. Приготовлением, если это можно так назвать, пищи занимались автоматы, владельцы которых просто вводили задачу со сведениями о цвете, плотности, форме, структуре, вкусе и запахе продукта, и машина выдавала им искомое. Первые автоматы, появившиеся на закате 21 века, критиковали, как помнится, за скудость меню – разнообразие форм, плотности очень уступало возможностям изменения остальных критериев, еще соотносимых первыми пользователями с характеристиками естественной пищи.

Однако прошли века, очень быстро человечество наигралось новой игрушкой, и теперь автоматы даже не имели опций процентной корректировки плотности или градуировки температуры пищи. Управляющая панель автомата представляла собой экран, на котором пользователь выбирал иконки с простейшими геометрическими фигурами – для выбора формы пищи, три температурные иконки – холодный, теплый, горячий, выбор вкуса-запаха. Эти иконки теперь, когда все давно забыли естественный вкус каких бы то ни было продуктов, именовались – «мясо», «рыба», «птица», «овощи», «бакалея», «макароны», «комби», а иконки приготовления – вареное, жареное, сырое, печеное, паровое.

Это раньше была градация по вкусам мяса и разной птицы, рыба различалась по такому неимоверному количеству оттенков, что составлением программы для простейших пищевых машин занимались целые города программеров, были учтены аспекты использования разного количества соли, специй, масел, смешать можно было определенные овощи, если вы еще помнили их названия, и это могло быть салатом, рагу или супом… Теперь и слова, называющие эти блюда, уходили в прошлое, и сами блюда никто никогда не пробовал. Автоматы, на которых разнообразие продуктов для приготовления сложных блюд было отображено на кнопках в виде рисунков, давно не производились, и мало кто мог теперь по внешнему виду такой кнопки определить само блюдо.

На первых порах после появления пищевых автоматов энтузиасты экспериментировали с закладыванием в программу машины разных запаха и вкуса, например, любители могли заказать клубничный запах у продукта в форме рыбы со вкусом мяса… Но и это всем быстро надоело. Для нынешнего едока слова «мясо» или «рыба» могли значить только тот вкус и запах, который был им предписан машиной, или не значить ничего вообще, потому что в новейших машинах были опции для приготовления без вкуса, без запаха, и все больше людей находило свою прелесть в потреблении таких блюд.

Да… производителям машин было сложно удивить покупателя и заставить их купить новую машину взамен все еще работающей старой. Последним шиком считалось наличие опции – расположение пищи относительно тарелки… чем-то напоминало старинную программу Ворд, была такая… – окно документа можно было располагать относительно экрана в процентном соотношении слева, справа, во весь экран, на 10 % и так далее. Форму пищи на тарелке можно было задать координатами в 3D формате, но форма рыбы, птицы теперь никому не была интересна, в моде были, помимо простейших геометрических фигур, в основном, цветы и звезды.

Такое полное пренебрежение культурой питания не явилось чем-то особенным и из ряда вон выходящим в свете всех остальных изменений, случившихся на планете. Человечество, а с некоторых пор оно было представлено только его женскими представительницами, точно с таким же пренебрежением стало относиться и ко всему остальному. Красота была не в цене. Упор делался на удобство: удобно было не готовить еду – придумали автомат, удобно было не мыть посуду – посуда была только одноразовая (кажется, одноразовая посуда – это очень древнее изобретение, но как говорят историки, раньше одноразовая посуда конкурировала с посудой многоразового использования, теперь даже понятия многоразового использования чего бы то ни было не стало), удобно было не стирать, не гладить, не мыть и не чистить: одежда, обувь, всевозможные ковры, покрывала, постельное белье, сумки, даже матрацы – все теперь было сделано так, чтобы при первых же признаках негодности для эксплуатации быть утилизированными.

Когда в 2213 году выведенные на орбите космических станций мир специальные мусороперерабатывающие бактерии расправились со всем мусором, накопившимся за тысячелетия человеческой истории, некоторые псевдоученые начали кликушествовать, что, мол, оголодают бактерии, да и давай нас жрать! Этого, к счастью не произошло, ведь наука на то и наука, чтобы, изобретая решение проблемы, учитывать нюансы возможных последствий. Впрочем, как ни прискорбно это признавать, но сегодня о науке так сказать уже было нельзя.

Давно уже было нельзя. С тех самых пор, как в науке остались представители доминировавшего теперь человеческого вида – женщины.

Если на заре своего появления феминизм как идеология мыслился чем-то революционным, то развившаяся в рамках такой идеологии культура общественного поведения и мироустройства оказалась удивительно деструктивным феноменом. Вместо декларируемого на заре появления феминизма равенства между мужчинами и женщинами, человечество пришло к торжеству маскулинно-феминного гендерного типа, проявленного в биологическом женском виде.

Даже период нового средневековья, памятный расцветом трансгендерной идентичности, не смог противостоять феминизации мира. Сначала женщины проникли в чисто мужские сферы деятельности и доказали, что способны не хуже мужчин выполнять любую физическую и интеллектуальную работу, потом женщины проникли в управление, властные структуры и со свойственной только женщине уверенностью в собственной непогрешимости переиначили все устоявшиеся правила и обычаи, полностью изменили приоритеты мирового развития, принципы сотрудничества и общежития. Навязываемые человеческому сообществу идеи со временем сложились в целое религиозное учение, так называемый Кодекс Новой Жизни. Деструктивность политики общественного переустройства не была самоцелью, даже не так – деструктивность вообще не предполагалась, – все изменения были настолько несущественны, что даже их непредсказуемость, необусловленность текущей ситуацией, и зачастую откровенный идиотизм не принимались обществом всерьез. Просто в какой-то момент вдруг оказалось, что все уже не так, что все настолько иначе, что исправить или вернуть назад уже ничего невозможно.

Структура нового феминного общества требовала феминности от всех независимо от пола и возраста, при этом само понимание феминности кардинально трансформировалось и по сути представляло собой культ маскулинно-феминного типа, в котором к мужскому началу условно отнести можно было только требования физической выносливости, высокого интеллектуального потенциала и непременной харизматичности. Сразу после периода Нового средневековья был небольшой период, когда казалось, что произошла инверсия гендеров – женщины прочно обосновались на тех социальны позициях, которые несколькими веками ранее традиционно занимали мужчины, а мужчины соответственно заняли освободившиеся ниши в социальной иерархии, уже упоминавшийся трансгендерный всплеск ничего не изменил в этом раскладе, и даже, как считают, некоторые ученые, способствовал инверсии социальных полов. Мечта некоторых теоретиков того времени о рождении нового «андрогинного» социального пола в реальности воплотилась весьма однобоко – женщина приняла на себя все социальные функции и мужчине просто не осталось места в таком мире.

Женщины были везде – их интересовало абсолютно все, все было неправильно и требовало реструктуризации, перепланировки, изменения, исправления и улучшения – даже природа не устраивала женщину. Смешные лозунги нового времени о гармонии с природой были выброшены на помойку истории – актуальными стали революционные призывы обуздать природу, а если это невозможно – обойтись без нее… Как? Исключить природу из своего мира, спрятаться от ее проявлений и не зависеть от ее даров.

Надо сказать, что в эту идею на первых порах поверили все безоговорочно, потому как климат изменялся стремительно и непредсказуемо – миллионы людей гибли от природных катаклизмов: жара, наводнения, оледенения, неизвестные и давно забытые болезни, – все это во многом способствовало тому, чтобы человек начал обороняться, воспринимая проявления природы как нападение на него. Слабые голоса ученых, пытавшихся объяснить изменения климата разрушительной деятельностью человека, услышаны не были – слишком банальна была высказываема ими мысль и слишком недоказуемы причинно-следственные связи.

Религиозное сообщество, вначале поддержавшее ученых, затем резко сменило курс. Идея гнева Божьего, так органично легшая в обоснование необходимости нового мироустройства, перестала удовлетворять критериям новой религии, в которой не было места непредсказуемости – и благость и кара должны были быть управляемыми, своевременными и строго дозированными. А то, что происходило с природой не укладывалось ни в какую систему, не поддавалось никаким рациональным объяснениям: за несколько десятков лет, несмотря на нечеловеческие усилия ученых-селекционеров и генетиков, пшеница деградировала в несъедобный мусорный злак, в связи с чем изменение рациона питания повлекло за собой появление новых заболеваний, не говоря уже о том, что какая-то часть населения, все еще проживающего вне городов и обеспечивающая себя питанием самостоятельно, из-за употребления в пищу мутировавшего злака, чуть не вымерла. Те, кто остался жить, стали переносчиками вирусной паранойи – паранойеподобного состояния, сопровождающегося повышением температуры тела, давления и увеличением пульса, которое сохраняется до тех пор, пока человек не будет травмирован в той или иной степени. Инфицированные люди собирались группами и в состоянии параноидального бреда совершали массовые самоубийства – выжившие на какое-то время казались вполне здоровыми, но оставались носителями и разносчиками вируса – ряды несчастных пополнялись теми, кто помогал им выздоравливать. Найти медицинское решение этой проблемы так и не смогли, зараженные стали изгоями, они убегали от карантинных отрядов в дикую природу, и со временем на планете забыли о такой болезни.

Не успели вздохнуть с облегчением, как появилась новая напасть – избирательные вирусные патологии: сначала выявилась закономерность по летальным исходам среди больных определенным типом диабета, потом по всему миру прокатилась череда смертей однойцевых близнецов; сложнее всего было обнаружить закономерности летальных исходов заболеваний невыявленной этиологии, обусловленные наличием у человека того или иного доминантного или рецессивного признака.

Прорывом было открытие семьи вирусов, так называемого направленного действия – оказалось, что некоторые вирусы приспособились к избирательному внедрению в те части ДНК, которые ранее были «подкорректированы» их собратьями. Однако знать, как работает не значит знать как исправить…

То, что некоторые вирусные заболевания в недавние исторические времена стали специализироваться на том или ином виде человека, заметили не сразу. Поначалу считалось, что такие гендерные эпидемии вызваны привычками питания, навязываемыми медийной рекламой или обусловлены образом жизни, тем более что, как правило, эпидемии были всегда локально ограничены тем или иным городом, максимум областью. Когда же оказалось, что даже и такие локальные эпидемии сильнее ударяют по мужской части населения земли, и в экстренном порядке пришлось более тщательно исследовать причины летальных исходов, наоткрывали такую прорву новых вирусов и их модификаций, что в определенный момент оказалось, что известных вирусов, которые предположительно могут внедриться в организм, больше, чем вообще людей на земле.

В какой-то момент мужчины просто стали вымирать. Все новые и новые мутации вируса, названного вирусом Захария, выкашивали мужское население целых континентов. Предугадать штамм вируса, который вдруг окажется патогенным именно для мужчин в той или иной части света было невозможно, а успеть сделать вакцину было крайне сложно. Пока ее делали, а потом доставляли тем, кому она была предназначена, часто случалось, лечить уже было некого, либо вирус мутировал так, что вакцина в лучшем случае оказывалась бесполезной.

Сначала гендерные эпидемии практически начисто выкосили мужское население самых цивилизованных стран, при этом было замечено, что в развивающихся странах мужчины более стойки к штаммам вируса Захария – началось всемирное переселение мужчин – цивилизация принимала новую мужскую кровь. Новоприбывшие ассимилировались и уже третье, а в некоторых случаях и второе поколение вновь прибывших точно также было истреблено неуловимыми вирусами.

При этом вирус Захария в основном поражал особей от 14 лет и выше, так что перед человечеством явственно проступила перспектива семенного голода. Был создан Вселенский (они так его назвали) Институт Семени, где сначала просто хранили собранное семя, проводя анализы на его чистоту от вирусов и прочих неприятностей, а потом, когда пришлось ездить не просто за здоровыми, а хотя бы просто живыми мужчинами в такие уголки земли, где сохранились островки полуцивилизованных образований, и самих мужчин стали содержать в этом Институте.

Площадь Института с тех пор увеличилась в несколько десятков раз и на момент, о котором мы ведем наше повествование, занимала уже целый современный полис. Но даже такие беспрецедентные меры не могли остановить последовательное вымирание мужской особи человека, поэтому и рождающихся детей мужского пола теперь также содержали в этом институте, чтобы с максимальной вероятностью обеспечить их выживаемость хотя бы до семенной зрелости. За младшими детьми ухаживали старшие и, таким образом, в скором времени корпус Института, где проживали мужчины, превратился в своего рода инкубатор, где основной обязанностью и умением достигших половой зрелости мужчин считалось воспитание детей. Это было так естественно, что в какой-то момент решили, что всех детей до пятилетнего возраста, независимо от пола будет очень удобно воспитывать в Инкубаторе (и его теперь так и называли).

Воспитатели мужчины все равно то и дело заболевали странными, непонятно откуда бравшимися в практически стерильной обстановке инкубатора вирусами и летальных исходов было не избежать. Поначалу, когда заболевал кто-то из воспитателей, детей, особенно мальчиков, переводили в другие корпуса или даже блоки, но потом было замечено, что вирус, от которого умирает половозрелый индивид, не затрагивает младшее поколение. Таким образом, в процесс воспитания от инкубатора, в котором выращивались младенцы, и до того момента, когда женские особи направлялись для обучения в линии, а мужские особи переводились в отсек для воспитателей и там учили воспитательской нехитрой премудрости, не было никакого вмешательства извне. Линиями обучения теперь назывались условные ступени образования обитателей полисов, каждая линия занимала от полутора до пяти лет обучения по двум-трем, всегда разным, научным направлениям в зависимости от текущей потребности экономики в тех или иных работниках и индивидуальных способностей самих ячеек к освоению материала.

Отчасти это делалось для того, чтобы предупредить любую возможность нарушения микроклимата, отчасти воспитание детей было самым последним делом, которым хотела бы заниматься оставшаяся часть человечества, на чьи плечи теперь были возложены все обязанности построения государства, развития науки, урегулирования конфликтов, освоения космоса, решения кризиса перепроизводства… Надо сказать, что именно последнее и было то, с чем женский ум справился легко и навсегда.

Как?

А в чем была проблема? Много товаров? Ну, много – не мало. Товары некому покупать? Почему некому, а мы? Ах, не за что… Так в этом проблема!

Сформулируем еще раз. Соотношение потребности – возможности всегда было не в пользу второго, особенно у женской части человечества, а так как теперь только она и осталась, эта самая часть, то она же и решила: мне надо – я беру, надоело – выбрасываю и снова беру… Количество товаров уменьшается! Вы говорите, что не учтен аспект доходов? Нет, не учтен. Но это работает!

В 2135 году удивительный ученый-экономист в своей лаборатории, состоящей из 12 неглупых женщин и 15 современнейших на тот момент компьютеров, подсчитала, что если все население земли распределить по полисам (специальным городским конгломератам, включающим в себя блоки для учебы, научной деятельности, производства товаров и продуктовой массы, последняя уже была изобретена), каждому жителю полиса обеспечить свободный доступ к товарам и услугам в обмен на соблюдение им Основ (об этом чуть позже), то объем производимого будет соотносим с объемом потребляемого.

Такая простая формула стала возможной только с появлением Основ. Для новых полисов и планетарных центров Основы теперь были всем – руководством о том, как жить, где жить, с кем жить, сколько жить и даже зачем жить. Согласно Основам цивилизация абсолютно по-новому обустроила пространство вокруг себя – старинные названия городов еще использовались, но то, что теперь называлось Москвой или Парижем, Лондоном или Амстердамом более походило на огромные торговые центры, в которых теперь, впрочем, никто ничего не продавал и не покупал, здесь теперь жили, учились, потребляли и работали.

В начале 22 века в научной моде оказалась идея так называемой молекулярной цивилизации, основатели которой абсолютно бездоказательно, но, тем не менее, удивительно легко навязали всему миру идею о том, что раз сама природа уже придумала максимально устойчивую форму существования жиров, белков и аминокислот в виде молекулы ДНК, то нет ничего естественнее, чем использовать данную модель, метафорически переосмыслив ее форму и содержание. Результатом этой теории стали бесконечные, оплетающие планету цепочки цилиндрических соцветий полисов. Поначалу пытались строить, полностью соблюдая достоверность модели, круглые корпуса, но уже вошедшие к тому времени в привычку сезонные цунами и тайфуны заставили апологетов этой теории несколько отойти от поспешно принятой за каноническую сферической формы корпусов существования.

Корпуса существования представляли из себя высокие цилиндрические строения, из соображений устойчивости на пару десятков метров вкопанные в землю, – сплошные стены, бетон и толстое пуленепробиваемое стекло. Окон, в этимологическом понимании этого слова, в Корпусах существования не было, просто стены из бетона чередовались со стенами из стекла. На заре возведения таких строений архитекторы и строители еще придерживались эстетических и этических норм сочетания блоков, но со временем все перестали обращать внимание на такие мелочи, как асимметрия или прозрачная стена жилого корпуса, через которую можно наблюдать жизнь его обитательниц.

Слово красота, за пару веков претерпев несколько семантических трансформаций, теперь обозначало что-то вроде добротности и верности намеченному курсу, остальные его значения, а означало оно и отменное здоровье, и силу, и даже какое-то недолгое время ум, ушли безвозвратно. Впрочем, и само слово-то было не в чести, главным критерием и мерилом всего и всех было слово – оснОвный, что означало полное соблюдение Нового Кодекса Жизни. Это было и наилучшей похвалой, и высшей степенью качества, но трепать это слово без надобности категорически запрещалось. Так вот, в соответствии с параметрами строительства Новой жизни, закрепленными в Новом Кодексе Жизни – читай Основах – корпусы существования представляли собой достаточно высокие – до 75 метров в высоту, и достаточно вместительные – до километра в сечении «бочки» из стекла и бетона. Перемещаться с этажа на этаж можно было с помощью системы лифтов, расположенных строго в центре такого цилиндра, или по лестницам, опоясывающим тремя огромными спиралями все жилые помещения по внешней стороне «бочки».

Боксы для жилья, как они назывались, только обладая большим воображением можно было назвать боксом, так как по форме эти помещения больше напоминали трапеции с выпуклой широкой стороной и вогнутой более узкой. В каждом таком боксе обычно жили от двух до пяти индивидов, связанными оснОвными узами – не было теперь ни родственных, ни любовных уз, были узы Основ, которые и определяли общежитие индивидов как ячейку (эта такая форма существования группы женщин…. Что-то вроде семьи). Каждая ячейка формировалась с учетом результатов комплексного отбора индивидов еще в дородовой период – наследственно-генетического, психолого-математического и социально-профессионального.

Каждый зачатый индивид подвергался унифицированной операции генетической корректировки, число изменений в которой постепенно дошло до 27 и не отражало уже реальной необходимости генетической корректировки, так как многие генетические поправки со временем стали передаваться по наследству, а некоторые ровным счетом ни на что не влияли, ну, или хотя бы в первом поколении. Кроме того, иногда автомат генетической корректировки волевым решением своего искусственного интеллекта проводил не все 27 генетических коррекции, да и природа не стояла в стороне – во время вынашивания плода генетические изменения частенько нивелировались. Несмотря на это практика генетической корректировки, записанная в Основах, не пересматривалась и ни в коем случае не подвергалась критике.

Здесь нужно пояснить, что вынашивание плода по-прежнему было обязанностью женщины, то есть в современном мире, эту миссию, выполнение которой курировал центр социально-профессионального контроля рождаемости, должен был выполнить каждый индивид. Однако время для миссии рассчитывалось центром психолого-математических расчетов, а сам процесс оплодотворения и вынашивания контролировал центр наследственного генетического планирования.

Почетную и трудную обязанность вынашивания и рождения новых индивидов оставили женщинам по двум причинам – официальной и истинной. Официальная причина гласила, что каждый индивид не может считаться оснОвным, если не прошел в труде и боли Миссию. Истинная причина же заключалась в том, что на заре новейшего вынужденного матриархата, когда новое человечество с нескрываемой радостью и чрезвычайным облегчением перешло к выращиванию своих новых поколений в пробирках и инкубаторах, человеческий вид постепенно стал вырождаться, слабеть; смертность младенцев, несмотря на величайшие достижения медицины за все время существования этой ветки человечества, выросла до критических показателей – человечество оказалось под угрозой вымирания. Проанализировав создавшуюся ситуацию, ученые умы пришли к простому, но неприятному выводу – редактировать природу можно только с определенными оговорками. На описываемым момент выросло уже пятое поколение родившихся естественным способом индивидов, только оплодотворение по-прежнему было медицинской процедурой, но это было связано с тем, что, во-первых, Основы не позволяли рожать кого попало – любой родившийся был генетически скорректированным еще на уровне яйцеклетки, а во-вторых, другого способа выполнить миссию продления рода уже поколений семь ныне живущих себе просто не представляли.

Мужчины были объявлены Основами побочной веткой человекообразных, а то, что их все еще выращивали и содержали в Институтах продления рода объяснялось только тем, что современная наука безуспешно билась над решением проблемы продления рода человеческого, потому что любой другой способ – как то клонирование, инкубация, стволование – оказывался много хуже уже придуманного и внедренного природой: искусственные человеки оказывались искусственными во всем.

Новоявленные гомункулы были болезненными, огромный процент смертности еще в детском возрасте сводил на нет титанические усилия обслуживающего персонала. Небольшой процент выживших получал самый лучший уход и обучение, но в период полового созревания или чуть позже, иногда в самый непредсказуемый момент у этих элитных особей вдруг начинались необъяснимые изменения в психике, физиология давала такой сбой, что даже привыкших ко всему медиков опускались руки.

Теперь процесс продления рода был записан трудной, но почетной миссией в Основах и предписан каждому индивиду. Однако равноправие распространялось только на уровень самой обязанности, количество произведенных индивидов варьировалось в зависимости от индекса производителя и уровня его социализации.

В новом обществе было принято пять основных индексов, которые предопределяли направление социализации того или иного индивида – Genius, Individual, Humanitarial, Mathematic, Various, ‑ которые указывались в наименовании индивида сразу после года выпуска ячейки и непосредственно перед индивидуальным называнием.

Слово «имя» не совсем подходит к этим составным наименованиям индивидов и, тем не менее, имя не просто влияло на судьбу, оно и было самой судьбой. Индексы G или I обещали сложный, но достойный путь к вершинам современного общества, в его руководящую и интеллектуальную элиту, индексы H и M обеспечивали размеренное, регламентированное Основами, существование, и только индекс V, который давали при рождении условно неудавшимся индивидам, которые, скорее всего, не проявят себя ни на поприще наук, ни как общественные лидеры, именно этот индекс обеспечивал его обладателю перспективу безостановочного выполнения миссии продления рода.

Сама миссия отнюдь не означала только вынашивание и рождение, индивиды индекса V постоянно сдавали материал для миссии, постепенно утрачивали интерес к социально-обусловленному существованию и, начиная, таким образом, представлять угрозу здоровью общества Основ, они покидали свои ячейки и продолжали существование в специальных блоках Института продления рода, низведенные до уровня мужской особи – без прав, без свобод, без будущего.

Надо отдать должное гибкости индексной системы – если вопреки прогнозам генетиков социально-профессиональный анализ индивида содержал показатели, достойные другого, более высокого или, наоборот, более низкого положения в общественном существовании, индивиду было не избежать изменений в судьбе, вот только индекс в имени оставался неизменным.

Во многом именно из-за таких корректировок индивидуального существования, а также из-за небольшой вариативности индексации, ну и строго охраняемой секретности индексирования подавляющее большинство индивидов не понимало судьбоносности индекса в своем наименовании, да и не задумывалось, честно говоря, об этом. Таким образом, в разных отраслях производства или науки на фоне большинства с тем или иным индексом всегда можно было встретить индивидов с другими буквами в наименовании, которые воспринимались как редко встречающиеся и не более.

Год, стоящий в наименовании перед индексом, не обозначал года появления индивида на свет, он указывал на год формирования ячейки, и возраст индивидов в ячейке мог варьироваться в пределах 5 лет. Собственные имена, составляющие последнюю часть наименования, подбирались случайным выбором для основного участника ячейки, вокруг которой она формировалась (обычно таковыми были индивиды индексов G или I) и по фонетическому созвучию для остальных участников ячейки. Количество индивидов в ячейке зависело от многих факторов – и от общего, существующего на момент формирования ячейки, количества индивидов, и от психолого-математических данных совместимости, и от социально-профессионального запроса на перспективу 7-20 лет, но, в целом, все было подчинено принципу максимальной комфортности индивидов уже указанных индексов (G, I).

Несмотря на то, что ячейку составляли индивиды, ничего индивидуального у них изначально не было, индивидуальные проявления поощрялись только на уровне материальном, хорошо отслеживаемом уровне предпочтений в еде, в еде и…в еде. Иногда, в очень редких случаях, индивидуальность находила выход в странной привязанности некоторых индивидов к мелким предметам не всегда ясного назначения и этимологии. Это могли быть как предметы природы – небольшие щепочки, камушки, засушенные листочки, собранные во время плановых контрольно-воспитательных мероприятий на живой природе, так и предметы искусственного происхождения, давно утратившие свое утилитарное значение – их тоже чаще всего находили во время испытательных поездок – выцветшие, потертые и сточенные дождями и ветром осколки уже давно не выпускаемых материалов – цветной хрупкой пластмассы, фаянса, фарфора, бутылочного стекла, керамики… К таким чудачествам относились более внимательно и строго следили за тем, чтобы количество талисманов ограничивалось одной единицей, и чтобы эта самая единица ни при каких условиях не передавалась, как говорится «по наследству».