Kitobni o'qish: «Гарнизон в осаде»

Глава 1

К началу 1829 года Россия в европейской Турции заняла Молдавию, Валахию, Добруджу, овладела мощными крепостями Браилов, Калафат, Анапу. После одновременно осаждали три крепости, сумели взять Варну, а от Шумлы и Силистрии отошли, несолоно хлебавши.

На Кавказе, в азиатской Турции, успехи русского оружия были намного значительней. Но в Европе кавказскими событиями интересовались мало. Кто из европейцев хоть что-то слыхал о Баязете и Карсе?

Ещё в 1821 году в европейских салонах ужасались зверствам турок, восторгались храбростью греков и лордом Байроном, умчавшим в Грецию и упокоившимся там навечно. Однако после того как Россия вступила в войну с Османской империей, умонастроения европейцев изменились. Они помнили армию Александра I, вошедшую в Париж, и боялись её.

Кажется, совсем недавно Англия и Франция считали несовместимым с достоинством их правительств направлять послов в Стамбул. С тех пор турки не стали менее жестоки, однако в июле 1829 года послы европейских стран прибыли к султану и были встречены с восторгом.

В турецкой армии, как и в русской, зимой поменялся главнокомандующий, вместо сераскира Гуссейна султан назначил Решида Мехмета-пашу, отметившегося при усмирении греческого восстания, а Гуссейна-ага-пашу отправил в Рущук. Турецкие паши редко помогали друг другу, однако старый лис Гуссейн сумел сохранить с Решидом дружеские отношения.

Глава 2

Туман не рассеивался, он густел, темнел, поднимаясь вверх по скатам гор, встречался со спускающимися с небес тяжёлыми тучами, добавляя им грозовой мощи, и всё это клубилось, медленно переползая с одного коричнево-зелёного холма на другой. Небо чернело на глазах… Тучи сегодня особенно мрачные, гнетущие, фиолетовые до черноты, и кажется, что они уже спустились к самой земле, скрывая деревья по краям гор. Татьяна поднялась на крышу посмотреть, что дальше ждать. Шлёпнулась одна крупная капля, другая – и забарабанило по крышам, по дорогам! Даже здесь, в ущелье, ветер, задувающий со всех четырех сторон, срывает фуражку. А Серж в карауле, не повезло их эскадрону, промокнут все до последней ниточки. Вот дождь чуть приутих, а тучи не уползали, словно готовились к штурму. Порыв ветра, за ним – молния во всё небо, другая! – и раскаты грома, словно басовитый хохот великана, склонившегося над маленьким городком: «Живы? Сейчас я вас!» И ещё – молния и громовой раскат. Под ногами вдруг качнулась крыша дома. Невидимый великан, кажется, стукнул кулачищем по соседней горе так, что все дома в Праводах подпрыгнули, пошатнулись. Таня спешно спустилась с крыши. Но… если дом сотрясается, где безопасней: внутри или на улице? Наверно, снаружи, но внутри дома – спокойней.

Следующий день усилил тревогу и мрак в душе. Милка пришла в гости с сербом Любомиром, он вчера принёс в штаб Нагеля донесение от Цветко Кондовича о передвижениях турок и ночевал в домике у болгар. Он сообщил, что армия визиря вышла из Шумлы числом примерно в двадцать тысяч конных и пеших и движется в сторону Правод. Бегичев и Алсуфьев переглянулись многозначительно.

– Что ж, пора. Надо готовиться, – озабоченно покивал Бегичев.

– А ты отчего столь хмурая? – спросила Таня Милку.

– Мы нехорошими гостями оказались, мрачную историю рассказали, – объяснил с печальным вздохом Любомир.

У Кондовича появились новые воины – болгары с южной стороны Балкан: отец – священник и два его сына. Хотя приказ не принимать в отряд жителей с правого берега Дуная оставался в силе, этих взяли, поскольку путь к возвращению на родину им всё равно заказан, они двоих турок убили. Дело в том, что юная дочь священника пропала, отец и сыновья выследили и застрелили похитителя, затем, напав на дом, где содержалась болгарская красавица, убили ещё одного турка. Отец забрал свою дочь и её тоже зарезал. Сейчас они – без надежды на возвращение к родному очагу, полные гнева и жажды мести, – партизанят.

– Зачем он дочь убил? – ужаснулась Татьяна.

– А кого бы она родила? – мрачно усмехнулся Любомир. – Неделю у турка жила…

– У вас что: так заведено? Если девушку обесчестили, она должна умереть?

– А куда ей? …Куда после всего? – Любомир посмотрел на Татьяну тяжёлым взглядом, вздохнул шумно и, помолчав, жёстко завершил. – Лучше смерть, чем позор… Поверьте, лучше…

– Лучше смерть… – тоскливо отозвалась Милка.

Мужчины мрачно покачивали головами, соглашаясь с беспощадным решением отца. И Милка, испуганная, наверное, жалеющая девицу, попавшую в лапы насильника, ужасалась её судьбе, но покорно соглашалась:

– Если б со мной турки что плохое сделали, я бы дальше не жила… Утопилась бы или повесилась… Что-нибудь бы сделала с собой, только б не жила. Лучше смерть!

Какие жестокие суровые законы… Законы, устанавливаемые мужчинами…

Глава 3

Валахи пандуры сообщали, что уже в Пасху и в Светлую седмицу на Дунае русские стреляли с левого берега по правому, русская флотилия начала курсировать по реке. Но говорили, что на этом берегу главную армию пока ждать бесполезно. Дунай нынче разлился сильней обычного, местами почти на десять вёрст низины затоплены, переправиться при таком половодье невозможно.

А армия визиря вышла из города и встала лагерем между Енибазаром и Таушан-Козлуджи, это близко от Правод. Куда визирь направит своё войско? В Праводах – три тысячи ружей, в ближайшем к ним Эски-Арнаут-Ларе – тоже три, в Девно – три… Дальше Варна – там сил побольше…

Тревога усиливалась, сейчас, отправляясь в караулы, оружие проверяют тщательней, и отвлекаться на игру в карты более никому не позволяют. Офицеры драгуны совещались, чем лучше обороняться. Новый главнокомандующий армии Дибич приказал на прусский манер всю кавалерию вооружить пиками, и зимой новое оружие было привезено в полк. Пики длиннее, ими доставать врага проще, но и научиться владеть ими сложнее. Лапин, Звегливцев, Руперт и другие бывшие кадеты в корпусе обучались владению пиками, а другие – нет. Из-за слабости лошадей учения не проводили, не отрабатывали атаку с пиками наперевес… Как поведут себя лошади, не испугаются ли пик? Да и солдаты мало тренировались, как бы себя не поранили. Палаши привычней. Алсуфьев ворчал, мол, любит наше начальство придумывать сложности. Во время войны оружие менять? Хорошо хоть не прямо в бою!

Опять туман, туман, туман… Пятого мая утром казаки донесли, что турки подошли близко к северному валу города, перерезав дорогу на Эски-Арнаут-Лар. Издали доносилась канонада, отзвуки дальнего боя. Но в тумане звуки вязнут, и не понять, где бой, насколько он серьёзен. И велик ли отряд, подошедший к Праводам, не разобрать. Правда, благодаря тому ж туману казаки подползали к османам совсем близко и сообщили, что турки спешились и пустили лошадей на траву, а сами расселись, разлеглись, разбрелись в разные стороны. В двух верстах от Правод посмели столь нахально себя вести! Эскадрон Лужницкого был в карауле перед северным валом. Генерал-майор Куприянов попросил у Нагеля батальон и поднялся через кронверк на гору по тропе, что ведёт к деревне Кривне. По высотам подвёл солдат к беспечным басурманам и приказал открыть стрельбу. Как только послышался первый выстрел, эскадрон Лужницкого в сопровождении двух конных орудий рванул вперёд. Быстро доскакали, орудия сняли с передков. Несколько удачно пущенных гранат перепугали осман; стремглав бросились они ловить пущенных на пастьбу лошадей и побежали – кто конный, кто пеший. Даже лошадей не всех собрали. Увлекаться атакой, пускаться в погоню Куприянов не позволил, потому как, если верить перебежчикам и разведчикам из отряда Кондовича, там, в Невчинской долине, у визиря не менее двадцати тысяч. Дорога на Эски-Арнаут-Лар запружена воинами визиря, чтоб освободить её, сил всего Праводского гарнизона не хватит. А драгуны и пехотинцы в город вернулись довольные! Отогнали неприятеля на четыре версты и – никаких потерь!

В третьем часу пополудни туман полностью рассеялся. Судя по редеющим отголоскам выстрелов со стороны Эски-Арнаут-Лара, сражение там затухало. Части, что встречались с турками, то есть, сегодня побывали в деле, начальник гарнизона отправил на отдых. Лужницкого перед северным валом сменил эскадрон Бегичева, и все стояли в напряжённом ожидании, прислушиваясь. Около пяти часов после полудня снова послышался отдалённый гул пушечной пальбы. Подъехали генералы Нагель и Куприянов на вороных конях. Таня спряталась за спины солдат, чтоб они её не заметили. Нагель, недовольно покрутив головой, предположил:

– Похоже, бой возобновился… Но что, какими силами? – и, махнув белой перчаткой, приказал. – Эй, казаки! Выяснить, где турки, откуда канонада!

Но казаков всего двенадцать, и Нагель оглянулся на капитана Бегичева:

– Драгуны, вместе с казаками, вперёд! В бой не вступать, при опасности возвращаться немедля!.. Сюда выдвинуть другой эскадрон.

Глава 4

Двинулись неспешной рысью. Чем дальше, тем отчётливей протяжный грохот ружей, заглушаемый время от времени пушечными залпами. Бегичев свернул с дороги на тропу, что вела по возвышенности, через кустарник. И вот перед конниками развернулась ложбина, перерезанная оврагами, и открылась картина сражения. На небе – солнце, а в долине клубится дым от бесчисленных выстрелов. Подъехали ещё ближе, и стали слышны крики воинов – крики яростной атаки и отчаянной обороны. В низине шла рубка, или, точнее сказать, – уже резня. Четырёхугольное каре русского полка окружено со всех сторон, и тысячи всадников в чалмах и красных фесках с остервенелыми криками кружат вокруг пехотинцев в чёрных киверах, наскакивают на штыки. Не врубаются в ряды русской пехоты, они уже – внутри полков! Носятся меж павших, рубят направо и налево. А самые алчные, торопливые, уже спешились и склоняются к погибшим, поспешно собирая трофеи или добивая раненых…

– Что это? – ужаснулся капитан. – Сдаётся мне, здесь уже два полка лежат… Прапорщик, скачи с донесением к Нагелю! …А нам что же делать?

Похоже, в этом огромном четырёхугольнике уже мало живых – вспышки от ружейных выстрелов редки. Ужели, ужели все погибли, изрублены?

– Капитан, они ж, похоже, были к нам, в Праводы, направлены! – предположил Алсуфьев и, оглянувшись на солдат, крикнул. – Помочь надо!

– Приказано в бой не вступать, – возразил Бегичев, а сам не отрывал напряжённого взгляда от происходящего в низине, и он тоже сжимал в ярости рукоять палаша.

– Что делают, изверги, а?! – выдохнул со стоном казак. – Вот бы сюда весь наш полк!

Штаб-капитан Рейнскампф с сомнением и жалостью покачал головой:

– Одним эскадроном против тысяч?! Бесполезно…

Алсуфьев уже завопил:

– Да хоть кого-то спасти иль самим голову сложить, но не позволить глумиться! Как можно со стороны наблюдать, что наших так вот добивают!?

– Но Вы ж видите: турок – тысячи, а нас… – не совсем уверенно ответил Бегичев.

–А нас – рать! – громко крикнул, оскалившись зло, Алсуфьев.

– Нас – рать! – одобряюще отозвались драгуны.

– Насрать! – жёстко подтвердили казаки.

Капитан насупился и, сжимая поводья, оглядывал поле – не битвы, а бойни! – не решаясь ни на что. Турки, вероятно, уже поверив в полную победу, ходили меж окровавленных трупов, склоняясь то над одним, то над другим…

Но вдруг в отдалении, со стороны Эски-Арнаут-Лара, послышался барабанный бой: так отбивают ритм русские барабаны, когда пехота идёт в наступление. И Бегичев решился, вздохнул глубоко, перекрестился и оглянулся на свой эскадрон:

– Пики сложить! Проверить ружья! Палаши – к бою! Нас – рать, стало быть, насрать!

А от Правод прямо по дороге скакал ещё один эскадрон драгун.

– Вахрушев, похоже… Татьяна Андреевна, навстречу к нему! – оглянулся на Лапину капитан и, сделав грозное лицо, предупредил. – И не дай Вам Бог за нами следовать!

Спустились с заросшей кустарником возвышенности на открытое место, трубач просигналил не столько для своих, сколько для тех, кто наступал с другой стороны, и – палаши подвысь! – сомкнутым строем драгуны понеслись на врага! «Нас – рать!» – орали драгуны вместо уставного привычного «ура».

Татьяна подождала Вахрушева, он ещё издали прокричал:

– Атакуют?! Что не дождались?

– Испугались, что Вы везёте приказ возвращаться… – мрачно пошутила Татьяна.

– Ха!.. Так и есть, угадали… Хитрецы! – Вахрушев немного придержал коня, оглянулся на своих конников. – Ну что, ребята? К бою!

А рядом с Вахрушевым поручик из штаба Нагеля, он заспорил:

– Но приказано возвратить всех!

– Как возвратить?! И на своём хвосте этих бимбашей в Праводы притащить? – возразил, вытаращив глаза, капитан. – Мне приказано: если Бегичев нуждается в помощи, выручить… Видите сами, у меня нет выбора! Я приказ не нарушаю!

И третий эскадрон, развернувшись, помчался вслед за вторым. Молодой штабной офицер с недовольным видом смотрел им вслед. Татьяна сообщила, что Бегичев решился атаковать только после того, как услышали бой русских барабанов с другой стороны долины. Там началось наступление, потому Бегичев и осмелился поддержать.

– Знаете, поручик, как тяжело смотреть, что турки преспокойно ходят меж наших и добивают раненых, грабят…

– Это я могу понять, но что сказать генералу?.. Он приказывал… Может… турки сами заметили эскадрон и атаковали? – с надеждой в голосе предположил поручик.

– Говорите, что сочтёте нужным!

Штабист помчался обратно, а Татьяна с Трофимом двинулись вслед наступающим драгунам. Бегичев вёл эскадрон левее пехотного изрубленного полка, Вахрушев уже догнал его, он наступал, забирая ещё чуть левее. Втискиваться меж воинов – только помехой быть. Но вдруг кого-то ранят? Лучше быть поближе к ним. Беспорядочный треск ружейных и пистолетных выстрелов свидетельствует, что турки отстреливаются. Орудий не слышно. Наверно, они уже увезли артиллерию с поля боя. И слава Богу! С другой стороны долины барабанный бой всё явственнее – значит, и оттуда русские надвигаются. Господи милосердный, спаси тех, кто ещё жив! Драгуны потеснили турок, очистили часть долины, и до головы изрубленного полка – до начала четырехугольного каре из окровавленных тел Татьяна с Трофимом доехали спокойно. Турки, что грабили павших, сбежали. Надо бы следовать за своими, но здесь под мёртвыми есть и живые, слышны их стоны! Раненые звали к себе. Татьяна спрыгнула с коня, сделала шаг к лежащим вповалку один на другом солдатам. Сверху – тело без головы, рядом – солдат, чуть не надвое разрубленный. А из-под них слышатся стоны, хриплое дыхание.

– Трофим, помоги! – крикнула она.

Денщик воткнул в землю штыками вниз подобранные с земли ружья, привязал к ним лошадей и подошёл, вытащил живого. Когда перевернул его на спину, солдат шумно вздохнул, открыл глаза и сам уселся. Крепкого телосложения унтер лет сорока, он, озираясь непонимающе, стал бессмысленно шарить вокруг себя. На лбу – синячище, в котором пропечатался рубец от околышка кивера. Похоже, его ударило осколком, кивер из толстой кожи не дал пробить лоб, но контузило солдата крепко.

– Где болит?

Солдат бубнил что-то, оглядываясь осоловелым взором, и Татьяна обхватила его голову, повернула лицо к себе, несколько раз повторила вопрос, и с трудом получила более-менее осмысленный ответ. Грубый, но точный:

–А хер его знает… В башке звенит, гудит…

Она ощупала тело: окровавленным было и плечо. Выше лопатки неглубокая рана. Похоже, какой-то турок срезал ранец с упавшего солдата, чтобы поживиться содержимым, и задел плечо. Таня заставила снять порванный мундир, перевязала рану; голову бинтовать не стала, лишь подержала руку на лбу, чтоб облегчить боль. Трофим позвал:

– И тут живой! …До чего молоденький!

Это был прапорщик, без сознания. В его бедре, в голени, в правом предплечье застряли осколки. Доктора при таких ранах, не церемонясь, отпиливают руки и ноги. Татьяна перевязывала, а контуженый унтер, тупо следя за ней, сообщил:

– Токо зимой прибыл офицерик… И повоевать не успел…

– А где командиры ваши? – громко спросил Трофим. – Впереди ведь должны быть!

Унтер хлопал глазами, мысли в его голове ворочались медленно, он с трудом сообразил, что ответить:

– Впереди ехал… Генерал-майор… Может, турки уволокли… Ой, худо, худо…

Он встал, пошатываясь, покрутил головой во все стороны и, бубня, как всё худо, стал помогать Трофиму: вдвоём переворачивали тела, осматривали их. Убитый, ещё один убитый, и этот бездыханный… А вот – живой, стонет! Трофим с унтером вытащили его из груды тел, отнесли в сторону. Капитан, не больше тридцати лет, ранение головы и груди. Татьяна склонилась к нему. При хорошем уходе может выжить. От прикосновений её рук капитан открыл глаза ненадолго и снова впал в забытьё. Пока перевязывала, принесли следующего раненого. Трофим вдруг вскликнул с ужасом и состраданием:

– О, Господи! Что творят нехристи!

– Что? – Таня подняла голову.

– Не подходите, барыня, не смотрите! – испуганно прокричал Трофим. – Ой, и нехристи! Брюхо распороли, кишки наружу… по земле путаются… и те изрублены… Живой! Уж лучше б убили… всё равно помрёт… Где тут фляжка? На-ко, милок, водки выпей, всё не так мучишься… Ой, что творят!

Убитых намного-намного больше, чем тех, кого ещё можно спасти, почти каждый пал от пули или осколка, а потом был добит, изрублен. Третьего, четвёртого поднесли к Татьяне, пятого, шестого… Вдруг унтер, громко охнув, заголосил:

– Илюха! Илюху убили! Шшо ж такое, Господи, шшо экое? – Солдат зарыдал, пав на колени, обхватив руками голову погибшего… Тысяча убитых не столь ранят душу, как гибель самого близкого товарища… – Десять годков, десять годов вместе с ним… хлебом-солью делились, всё пополам… И вот…

А Татьяне жальче было юных – почти мальчишек. Тридцати- и сорокалетние хоть пожить успели… Вон молоденький поручик: упал, голову откинув на тех, что убиты до него; лицо белее снега, рот приоткрыт. Может, он стал бы новым Суворовым, если б не этот страшный бой?

– А всё рот – солдат жрёт! – злобно проклинал унтер. – Чтоб ему пусто было!

– Чей рот? – участливо спросил Трофим.

– Ротов рот! Он – франчуг, ему солдата не жалко! …Зачем полк отправил? Один полк против экой армии – что могли!? Только басурман потешили! Как начали по нам картечью палить, как налетели со всех сторон! Их туча! Что мы могли?

Унтер ругал генерала от инфантерии Логгина Рота, француза, что командует шестым и седьмым корпусами армии, зимовавшими на правом берегу Дуная.

– Ты, милок, громко-то не бранись, – предупредил Трофим.

– А чё? Да пусть хоть насмерть шомполами забьют! Всем скажу, что Рот виноват! – голосил контуженый унтер над телом товарища. – Пусть знают! Цельный полк угробил… И не жалко, не жалко…

Эх, дружок, сказать-то ты бы сказал, да кто ж солдата послушает? Кого твоё мнение интересует?

Трофим, бормоча «Живый в помощи вышняго в крове Бога Небесного водворится…», положил возле Татьяны ещё одного окровавленного бойца, в коем были признаки жизни… Перевязывая пехотинцев, она тоже шептала молитвы, взывала к Господу, просила сохранить, уберечь от гибели дорогих ей людей.

Бинты, что были с собой, кончились, и Трофим расстёгивал мундиры на телах погибших, пластал ножом их нательные рубахи… Унтер, повопив над товарищем, поднялся и снова стал ему помогать… Хоть кого-то спасти!

***

Два эскадрона против массы турок, силы слишком неравны. Но турки, занявшись грабежом, спешились, разбрелись широко. Беспечно бродили меж русских, перетряхивая солдатские ранцы, подбирая всё, что блестит, добивая солдат, которые ещё наставляли на них штыки. Лошадей превратили во вьючных: набивали прикреплённые к сёдлам мешки награбленным добром. Бой барабанов с одной стороны, с другой – сигналы труб для них были слишком неожиданны. Они уже не ожидали атаки и кинулись наутёк. Первый турок, на которого Лапин обрушил свой палаш, бежал, прижимая к груди два русских ранца. «Получай, грабитель!» – зло прокричал Лапин. Следующим был обернувшийся пеший осман, целившийся из ружья, – выстрелить он не успел, драгунский палаш просвистел, срубая ему голову. Все драгуны сложили пики перед боем, а Звегливцев – нет, он одних врагов разит палашом, зажатым в правом руке, других – пикой, что перекинул в левую руку, и ею достаёт, дырявит убегающих от него турок. Играючи дырявит! Он, наш Геракл, может себе это позволить. А у Лапина зато пистолет в левой руке! Нижние чины тоже знают своё дело, хорошо рубят. Видать, сцена, кою наблюдали с холма, взъярила, довела до белого каленья каждого: Лапин впервые видел своих солдат столь неистовыми, они налетели на врага с исступленной яростью. Слышны русское «ура» и бой барабанов, до наступающих пехотинцев ещё версты две…

Многие турки отхлынули, но сопротивляющихся всё равно много, больше, чем два эскадрона. Кое-то успел на коня вскочить и умело машет ятаганами, но турки не приучены быть единым целым. Они – каждый сам за себя. А русские наступают стремя к стремени, сплочённой шеренгой. К тому же и кони драгунские выше турецких, мощнее, давят своим весом, топчут неприятелей. Вон граф Звегливцев пикой выбил одного всадника из седла, а другого палашом угостил. Но конь под драгуном из его взвода, что был вплотную к Лапину, упал на передние ноги. Строй разорвался, и в образовавшуюся брешь устремились сразу двое осман! Лапин выстрелил в одного, на второго занёс палаш, но почувствовал, что и его конь споткнулся. Что ж, нехристь, коль ранил моего скакуна, значит, своего отдашь! Лапин ухватился за руку турка, ударил рукоятью палаша по голове (рубить неудобно – слишком близко)! Противник ответил ударом пистолета прямо в лицо. Счастье, что его пистолет уже без пули! Ещё эфесом ему! Ещё и ещё удар, это было похоже на драку мальчишескую! И турок вывалился под ноги коню, а поручик Лапин со своего падающего жеребца перескакивает в освободившееся турецкое седло. Низковат конёк, но ничего. Развернул его мордой в другую сторону, строй снова сомкнули и – вперёд! Бегичев с трубачом скакали впереди, но, кажется, капитан ранен, и солдаты, расступившись, вобрали их в свой строй. Атака продолжается.

– Молодцы, драгуны! Молодцы! – слышен голос командира. – Не сбавлять натиск! Не сбавлять!

Темнеет, уже не разглядеть, что творится вдали, а враги – вот они, видны их злобные лица. Палаши кажутся всё более тяжёлыми, но турки устали намного больше. И они поворачивают, скачут во всю прыть прочь с поля боя.

А пехотинцы, оказывается, уже рядом! Драгуны очистили от неприятеля небольшую часть долины, а егеря – пешие! – за это время почти три версты со штыками наперевес прошли. Как не восхититься! Пехотный полковник (он один там верхом) подъехал, громко крикнул:

– Благодарю вас, драгуны! От всей души благодарю! Спасибо!

Поговорил с Вахрушевым и Бегичевым, с высоты холма окинул скорбным взором каре павших, перекрестился…

Лапин оглядывал свой взвод: кто уцелел, кого уже нет? Звегливцев рядом: «Ну, у тебя и видок, Лапин! На кулаках, что ль, дрался?». «По-всякому пришлось!» Щека, по которой пришёлся удар турецкого пистолета, кажется, припухает. Но это – ерунда! Алсуфьева поддерживает солдат – штабс-капитан ранен. Кто ещё? Эссен! Поручик лежит в седле, его, чтобы не свалился, придерживают двое.

– Что с ним? Жив?!– с ужасом вскричал Лапин.

К Эссену подъехал Целищев, пощупал пульс на шее:

– Живой! Пуля в голове!

***

Татьяна переходила от одного раненого к другому, но подскакал Николай:

–Танюха, ты что запропастилась? У нас и свои раненые, займись ими!

– Кто? – всполошилась она.

– Эссен совсем плох. Кабы не умер…

Пётр? О нет! Да, пехотинцев жаль, хочется помочь, но свои есть свои. Простите, солдатики, ради Бога, простите…

– Трофим, прапорщика, которого я первым перевязывала, забери. И солдата вон того, с раной в груди!

Таня побежала к коню, эскадрон спускался с холма навстречу. Бегичев сидел в седле с трудом, склонив голову к плечу поддерживавшего его трубача:

– Вы ранены? Дайте помогу!

– Солдаты меня перевязали… Помогите Эссену… И Алсуфьеву, – морщась от боли, выдавил из себя капитан.

Драгуны первого взвода везут тело товарища, перекинутое через седло, руки и голова его безжизненно болтаются.

– Чижик? – ужаснулась Татьяна, узнавая.

– Да, Танюш, – горько кивнул Звегливцев. – Убит соловей наш голосистый, убит Чижик…

Дальше Алсуфьев, которого поддерживает солдат, он бледен, дышит тяжело.

– Что с Вами?

– В груди… пуля… ничего, до дома доберусь…

– Снимайте сюртук, перевяжу!

– Слышите, господа? Дама… замужняя и …заставляет раздеваться? – Алсуфьев ещё пробует шутить! – Эссену хуже… ему помогите…

Да – Эссену хуже. Пульс есть, но пуля в голове. Можно ли спасти, не понять. Таня прижала руки к его голове, пытаясь почувствовать, насколько глубоко проник свинец, что повредил – поручик не реагировал. Товарищи смотрят с надеждой, а Татьяна не уверена, что хватит силы помочь.

Возле возвышенности, на коей драгуны оставили свои пики, стоят две повозки – генерал Нагель недоволен, что драгуны ввязались в бой, но транспорт за ранеными прислал.