Перелом

С санитарками в Георгиевской больнице была беда. Их, как написано в объявлениях в палатах, катастрофически не хватает. В результате эти, как правило, крепко пенсионного возраста женщины из окрестных сёл, используются не по назначению. Например, привозят из пищеблока еду, разливая ее по тарелкам в промежутках между мытьем «уток». Или часами пропадают в реанимации и даже – на таких серьезных долгоиграющих операциях, как трепанация черепа.

– Так, больные! Санитарочки не будет четыре часа, имейте в виду! – громко объявляет кто-то из медперсонала в коридоре.

– А бабушка в туалет хочет, – доносится из палаты.

– Пусть бабушка терпит, – следует ответ.

В такие минуты собственная беспомощность встает в полный рост, и ты начинаешь страстно завидовать им, бегающим по больничному коридору людям в белых халатах, отстукивающим уверенные шаги каблучками, как бы специально дразня тех, кто не может встать и боится, что и ходить не сможет вообще и никогда…

В палате напротив лежит мальчик 7 лет. Он, дурачок, насмотревшись в Интернете роликов о прыжках с тарзанки, тоже прыгнул и разбил ножку всмятку. Другой мальчишка, восьмиклассник, тоже жертва Интернета, изобразил из себя мастера паркура и прыгнул с высоты развалин бывшего кирпичного завода. Оба лежат на вытяжке и не факт, что не станут инвалидами.

И я с гордостью думаю о том, что я всё-таки отличная мать! Вырастить двоих сыновей в стране с уничтоженной идеологией, при насаждаемой морали вседозволенности, воспитать мальчишек порядочными людьми, спортсменами, эрудитами при диком сопротивлении со стороны государства, которое в 90-х навязывало совсем иные ценности, это – материнский подвиг. Ведь порой приходилось впихивать в сыновей, насильно даже, знания и умения, которыми они теперь ловко орудуют в жизни. Но чего это мне стоило…

Та же Москва подкосила мое здоровье за те годы, что дети учились в университете, и я была для них палочкой-выручалочкой. Постоянные переживания за их сессии, несданные экзамены, трения с профессорами, нелады с девушками, поиски подработки и безденежье придарили мне гипертонию и панкреатит. Стоила ли эта овчинка выделки? Не была ли моя родительская забота во вред, лишая сыновей испытаний, положенных им судьбой?

Однажды я вмешалась в ход событий жизни младшего сына. К нему в студенческую общагу явилась полиция. Поигрывая жезлом, стражи порядка обратились к ребятам, склонившимся над чертежами – начиналась сессия: «Ну что, молодежь, послужим родине?». И студентов-очников-бюджетников с отсрочками от армии повезли в военкомат.

В тот год мальчишек ловили по всей Москве – в метро, на ступеньках вузов, даже дома вытаскивая по ночам из постелей. Министр обороны Табуреткин укреплял вооруженные силы недоучками.

В момент, когда сына сажали в воронок, я ступила на трап самолета в Шереметьево – вернулась из командировки в Ростов и Краснодар. Едва я включила телефон, как тут же раздался звонок, и сын сообщил мне пренеприятное известие. Была уже полночь.

– В какой военкомат вас везут? Почему? – кричала я, заглушая гул моторов на летном поле. Ответом стали гудки.

В полном шоке я не знала, что делать, куда бежать. Наверно, многие бы в этой ситуации смирились и сказали что-нибудь типа «на все воля Божья». Но у меня со смирением всегда была большая проблема.

По счастью, меня встречала коллега, она дала мне свою машину и конверт с деньгами «на всякий случай». Взятки я сроду не давала и не собиралась, но развивать эту тему было некстати, и я молча сунула деньги в сумку, твердо зная, что верну их при первой же встрече.

Тем временем сын выяснил, в какой военкомат его везут, и сбросил мне смс. Через час и я была там.

Военкомат встретил меня высоким железным забором. Понимание того, что за ним сейчас происходит беззаконие, что мальчишек-студентов медкомиссия как пить дать забреет в армию и, скорее всего, в Чечню, что сейчас, во втором часу ночи я просто обязана попасть за этот высокий забор, придало мне таких сил, что я, подняв крик на всю тушинскую округу, прорвалась-таки на территорию военкомата и на блок-пост.

Началась осада. Я звонила по всем мыслимым телефонам и горячим линиям, подключая к проблеме всех, кого можно и невозможно было достать этой поздней ночью. Кто-то сбросил мне личный телефон военкома, и я принялась бомбить его звонками.

– Женщина, идите спать, – буркнул мне военком и дал отбой. Я набрала номер снова.

– Я не женщина. Я журналист. В какой газете Вы хотите, чтобы завтра утром появилось это наше интервью? – я стала называть государственные и частные скандальные издания.

Военком снова дал отбой. Тем временем сын набрал мой номер и опустил руку с телефоном вниз. Всё происходящее этажом выше было мне слышно в мою трубку.

– Ты кто такой дерзкий? Откуда? – орал чей-то голос.

– Из Ставропольского края, – это был голос сына.

Послышались угрозы и какие-то хлопки. Кажется, на моего сына подняли руку. Я снова набрала номер военкома и прокричала ему, что всё слышу и записала факт избиения на диктофон. Военком дрогнул:

– Ладно, женщина, выйдет сейчас ваш сын!

Тут дверь на блок-пост открылась, и вошел милиционер с женщиной и парнем призывного возраста. Оказывается, этот студент-медик уже мирно спал, когда в квартиру позвонили и мент потребовал явить его взору парнишку. Перепуганная мать, не знавшая за своим отличником ничего дурного, его разбудила. Страж порядка не счел нужным что-либо объяснять, заставил парня одеться и следовать за ним. Мать собралась и поехала вместе с сыном. И вот теперь оба таращили глаза на блок-пост, понимая, что единственной виной мальчишки было его вчерашнее 18-летие.

Едва я выслушала их историю, как ко мне подбежал незнакомый парнишка и попросил спасти своего друга – у того разрядился телефон, он не может дозвониться до своих родных, и его сейчас «точно загребут в армию по беспределу, а у него мать больная сердцем, не выдержит». Ну как я могла спасти того студента? Никак. Мне бы своего сына вытащить отсюда живым и здоровым.

Но вот и он. Взъерошенный, злой, он спустился со второго этажа, и мы вышли на улицу. Светало. Не верилось, что мне удалось спасти моего мальчика. Не от армии. От беззакония.

Но теперь, по прошествии лет, я думаю: а правильно ли я сделала? Не с материнской, не с журналистской точки зрения, а… с божественной… Ведь каждому Бог положил испытания. И каждый должен с ними справляться самостоятельно. Только тогда он научается ценить жизнь, каждый ее момент, любить родину как мать, и мать – как Родину…

У китайцев считается преступлением спасать того, кто тонет: нельзя вмешиваться в чужую карму. Мы же вмешиваемся сплошь и рядом. А вмешиваясь, спасая – как нам кажется – тянем на себя чужие проблемы, не давая спасенным самим разобраться со своей судьбой и причинно-следственными связями.

Любопытно, но именно этот мой сын вмешался и в мою судьбу. И ему, собственно, обязан Ставропольский край, моим возвращением из Москвы…

… Господи, как хорошо думается и вспоминается на больничной койке! Я вдруг остро осознаю, что жизнь – конечна, и думаю, что всё самое лучшее и главное осталось там, за чертой трагедии, а впереди уже ничто не ждет. Я панически листаю в памяти свои сны в поисках тех, которые еще не сбылись, а значит, дают мне шанс на то, что сегодня, с вот этим сложным переломом, моя жизнь не кончилась, что я буду ходить, что буду счастлива, ведь я еще не всё успела сделать!

Но вместо будущего всплывают картины прошлого.

… Москва осталась далеко позади. Поезд лихо отстукивал: «до-мой, до-мой, до-до-до-до-домой»… Я смотрела в окно, за которым мелькал скудный пейзаж – лесополосы, 100 лет не видевшие санитарной рубки, поваленные столбы электросетей, покосившиеся домишки местных жителей, невесть как выживающих в этой глухомани. После светящейся огнями зажиревшей Москвы замкадовская провинция выглядела жалко до слез.

Я пригрелась на нижней полке и начала работу над ошибками.

Итак.

Прожив с мужем 13 лет и без него вдвое больше, я продолжала искать Алена, своего мужчину, виденного в снах. Но всё было мимо. Москва оставалась глуха к моим поискам.

Однажды мне начал писать в соцсетях одноклассник Вадик из Караганды. Это сейчас я понимаю, что он стал жертвой Интернет-зависимости. А тогда… Тогда я повелась на его оды моим книгам, которые он прочитал и возомнил, что он-то как раз и есть мой Ален, мужчина, которого я ищу.

Проучившись с ним 10 лет в одном классе, я была слегка влюблена в него, как многие девчонки. Вадик же, избалованный их вниманием, к выпускному вечеру перепробовал почти всех. Рано женился, развелся, поступил в институт, бросил и нашел приют у дочки профессора, которая тоже не смогла определиться с предназначением и вечерами резала салаты и отвозила в кафешки. Вадик подвизался рядом, научившись неплохо готовить.

Так и жили. Скучно, в общем-то. А тут – Интернет. Границы мира раздвинулись, и оказалось, что в Москве живет одноклассница, которая занимается серьезной журналистикой, имеет солидные связи и знакомства, да еще и до сих пор недурна собой.

Вадик начал мне активно писать, втягивая в общение. Его интересовало всё: как я себя чувствую, как реагирую на начавшуюся московскую осень, не мерзну ли, как спала и что ела. Потом пошли воспоминания из школьной жизни. Потом – грустные рассказы о тяготах жизни личной. Короче, договорились мы до того, что он, похоже, и есть моя вторая половина, мой Ален и должен приехать ко мне из Караганды в Москву.

А что? Всё сходится: Ален в земной жизни женат, у него обязательства перед семьей, а меня он любит все свои воплощения и ищет по всей вселенной. И вот – нашел и спустя несколько десятков лет после школы, наконец, опознал.

Вскоре я встречала Вадика в Шереметьево. Он уехал от семьи ко мне «делать политику в России». Но делать ее он хотел моими руками и связями, а сам два месяца умно смотрел в комп.

В новогодние праздники ко мне приехали сыновья, я накрыла стол, познакомила ребят с гостем. Пыль в глаза им он пустить не сумел, младший сын как-то сразу все понял и через несколько дней, обдумав всё хорошенько, приехал ко мне и заявил, чтобы «этот олень» укатился колбаской. А мне, мол, нечего делать в Москве, пора возвращаться в Георгиевск, где меня ждет мама и родная квартира.

И так сын убедительно вещал, так был грозен в своей справедливости, что я ощутила себя слабой женщиной и подчинилась. В конце концов, диплом о высшем образовании известного вуза через пару месяцев сын получит и без меня, а затопленную квартиру ремонтировать, и маме помогать нужно было еще вчера. А то, что работать мне на Ставрополье не дадут… Да Бог с ней, с работой. Пусть враги наслаждаются своей мнимой победой. Дух мой они все равно не сломили, а все возможные профессиональные высоты мной давно покорены, можно смирить гордыню, заняться маминым здоровьем, огородом и ремонтами. Отдать долги, так сказать.

Я купила Вадику обратный билет в Казахстан, отвезла лже-Алена в Шереметьево, младший сын отвез меня на Казанский вокзал, посадил в поезд и помахал рукой. Так была закрыта московская страница жизни, которую я прописала в своей книге «Между ангелом и бесом…» и переосмысливала всю дорогу из Москвы до Георгиевска.

Но я ошибалась. В крае меня снова ждала работа и публичная деятельность, туды ее в качель. Через месяц я уже работала в «Открытой» газете заместителем главного редактора на Кавказских Минеральных Водах и Восточной зоне Ставропольского края. Газета, как и ее редактор Людмила Леонтьева, шарашили край по полной программе – что ни статья, то бомба.

– Иди ко мне работать, я давно мечтала тебя заполучить, – сказала мне по телефону Людмила Ивановна, когда я позвонила ей поздороваться и просто узнать, что к чему в регионе.

Меня царапнуло слово «заполучить», но таков уж был сленг главреда, и я согласилась.

С первых статей я окунулась в краевые скандалы, занялась аналитикой и публицистикой, к которым мало, кого допускали в Москве. Тираж «Открытой» сразу пошел вверх, ее читали в «медвежьих углах» и во властных кабинетах, невзирая на грозное указание тогдашнего губернатора гнобить это издание и не сметь брать в руки.

Мне стало понятно, почему мой сын вытряхнул меня из Москвы – здесь, дома, оставались нерешенные задачи, не отданные долги. Люди, отравившие мне жизнь, всё еще работали на высоких постах и не понесли наказания за совершенное по отношению ко мне преступление. А это именно преступление – лишить человека права исполнять предназначение, послушание, наложенное Богом.

Первым подставился Вася Балдуев, один из главных «отравителей». К тому моменту он занимал пост вице-премьера краевого правительства и жаждал взять надо мной реванш.

В тот год в политическую моду вошла оптимизация. Чиновники крыжили все, что подворачивалось под их загребущую руку. И рапортовали в Москву: в Ставропольском крае, например, закрыты все детские дома и все сироты разобраны по семьям! Вот, какой добросердечный народ живет в регионе! А всё почему? А потому, что тут власть мудрая, честная и экономная.

Куда эта власть подевала оптимизированные миллионы рублей, я не знаю. Но то, как фашистски чиновники расправились с Полтавским детским домом в Курском районе, и сегодня, спустя девять лет, аукается 40 бывшим сотрудникам детдома, враз лишившимся работы, и 33 бывшим воспитанникам, которых раскидали по разным детдомам.

Скандал был несусветный. Детский рев стоял на все село, когда сирот грузили в автобус и увозили из ставшей родной Полтавки и от воспитателей, которых дети звали мамами.

Кто сотворил это безобразие? Вася Балдуев вместе с другими спецами краевого правительства, которым дети, узнав о предстоящей ликвидации детдома, слали слезные письма и умоляли сохранить это лучшее в крае учреждение с условиями, максимально приближенными к домашним.

На детей плюнули. Одна девочка выбросилась в окно, две других в ночь и в дождь сбежали обратно в Полтавку из Ессентуков.

Трагедия. Нож в сердце. Не смогли дети пережить несправедливость и побежали к своему любимому хореографу детдома – Маше Юрьевой. В ее сердце нет предела великодушию и мужеству. Она поставила на кон свою женскую судьбу и одна, без мужа, взяла на воспитание сирот. К своим трем детям добавилось 9.

Дом Марии в глухом селе, требующий капитального ремонта и сумасшедших вложений, вместил в себя всех. Районный глава обещал выделить три миллиона на ремонт, да так и сдулся. Кого волнуют чужие дети? Здание детдома, большое и крепкое, опустело и используется под разные незначительные нужды.

А для Маши начались будни. В утро выходного дня завтрак – тазик оладий: у подрастающего поколения – отменный аппетит. В будни и праздники от яств ломятся холодильники и морозилки. Куплены на кредиты.

Щеки детворы румяны от фруктов и овощей, выращенных на приусадебном участке. В загоне хрюкают поросята, голосят петухи, крякают утки… Кого только нет на этом подворье. Детвора живет на природе и знает, что деньги не растут на деревьях. Все занимаются спортом и приносят домой медали. Все учатся, в том числе, получают высшее и специальное образование.

Живут на крохи, выделяемые государством на приемных детей. Маша не знает ни выходных, ни праздников, живет с одной мыслью: где взять денег, чтобы закрыть один кредит и взять другой, чтобы купить детям и в дом необходимое.

Мои статьи, обличающие оптимизаторов, сэкономивших 10 млн рублей в год на ликвидации детдома, донимали краевых монстров до печенок. И Балдуев не выдержал – накатал на меня телегу в Москву, в Общественную коллегию по жалобам на прессу. Мол, все мои псевдозащитные действия продиктованы исключительно местью к нему за то, что он меня когда-то уволил из газеты. При этом умудрился усмотреть в моих статьях «злоупотребление правами журналиста» и «попытки разжечь социальную рознь». Но пролетел. Эти пункты, как будет написано в решении, «безоговорочно не могут быть поддержаны Коллегией».

Лишить меня работы и выдавить из края было мало – мой давний «обожатель»попытался меня убить профессионально, раз уж не удалось прицепить мне судимость и уголовку, хотя он очень старался, надо отдать ему должное.

Момент был выбран удачный: он – вице-губернатор, шеф-редактор и крутой перец среди членов СЖ хоть в крае, хоть в Москве. И Общественная коллегия по жалобам на прессу из одной только солидарности с заявителем могла «какую-то там» меня размазать, убрав с его дороги раз и навсегда.

Но – не задалось.

С членами Коллегии мы общались по скайпу. И уже через несколько минут по понимающим лицам, а это всё были известные в российской журналистике фигуры, было ясно, что судилища а-ля Балдуев не получилось.

Более того, эксперты, привлеченные из университетов Москвы и Казани, не только не нашли в моих статьях нарушений закона и журналистской этики, но и вынесли вердикт о справедливости моих публикаций и оправданности выводов.

В итоге родилось такое решение:«Общественная коллегия просит: редакции журналов «Журналист» и «Информационное право» – опубликовать состоявшееся решение Общественной коллегии;

Факультет журналистики МГУ им. М.В.Ломоносова, а также факультеты журналистики других вузов – обсудить состоявшееся решение Общественной коллегии со студентами, изучающими профессиональную этику…».

Но… Ни публикации в «Журналисте» никто не увидел, ни методичек в МГУ. Хотя я уверена, если бы Коллегия заклеймила меня, а не Васю, то меня мазали бы черной краской по всем российским заборам.

После этого инцидента мне довелось приехать в Москву в командировку, и я зашла в редакцию журнала. Очень хотелось пообщаться с главным редактором и спросить, почему он не выполняет решение Большого журналистского жюри. Если оно не обязательно, то к чему было это нервическое шоу?

Редактора не оказалось на месте. Тогда я через сотрудников передала ему свой номер телефона, выразив готовность до окончания командировки вновь приехать в редакцию и пообщаться. Но мне так никто и не позвонил.

Собственно, я не надеялась. Дело в том, что, еще работая в Москве, мой офис располагался как раз в том же здании, что и журнал «Журналист». Однажды, придя на работу, я увидела на столах своих коллег экземпляры только что вышедшего номера этого издания, на обложке которого красовался Вася в полный рост с улыбкой хищника, сожравшего всех и вся и готового делать это снова и снова.

Конечно, это был вызов. Конечно, он не мог не знать, где я работаю, потому что мои статьи легко было найти в Интернете. А вот, какая была мотивация?!

Я раскрыла журнал, прочитала статью о Василии. Оказалось, что он в составе важной делегации ездил в Страсбург. Дальше можно было не читать. Стало ясно, что судьба моей жалобы в Европейский суд по правам человека предрешена: несколько лет назад, не добившись толку ни в краевом суде, ни в Верховном, я обратилась в Страсбург. Моей жалобе о незаконном увольнении с работы и дальнейшей травле присвоили номер и обещали рассмотреть. Обычно на выполнение этого обещания уходит до восьми лет. С этой минуты мне можно было не беспокоиться.

И ладно. Я уже тертый калач. А вот что делать Маше и ее 12 детям, которые по вине таких вот балдуевых остались один на один с проблемой выживания? Власть, толкнувшая сирот и приемную мать навстречу друг к другу, сделала вид, что она не причем. Типа, никто тебя, Мария, не заставлял брать к себе детдомовцев. А взяла, так и не скули.

А когда пошла серия моих разоблачительных публикаций, Машу со всех сторон атаковали разные подонки: а не ради ли денег ты взяла детей? Ну, конееее-чно ради денег! Не потому же, что ты такая порядочная, что памятник тебе можно ставить при жизни?!

И Балдуев почтил Машу своим чиновным вниманием, прибыл в село посмотреть, так ли всё обстоит, как я излагала в своих статьях? Действительно ли огромная семья нуждается в поддержке? И прямо с порога изрек:

– Денег не дам и не просите!

Машка только плечами пожала и подумала, зачем тогда было приезжать, если не собирался помочь? Не ей. Детдомовцам, выброшенным не без его подачи за ворота ставшего родным детдома.

А я бы спросила: а где же оптимизированные 10 миллионов на его ликвидацию? Ну да кто-то бы мне ответил…

С той поры мы с Марьей дружим. Обремененная детьми, их уроками и проделками, болезнями и драками, она находит время вырваться ко мне в Георгиевск за 130 км и привезти разную вкуснятину, сотворенную своими руками: сало, пироги, холодец, невероятной вкусности соленья и варенья. Она даже ко мне в больницу приехала, чтобы разделить мою боль.

– Маша, я подозреваю стороннее воздействие на меня. Поэтому я упала. Перелом ноги – это чья-то злая сила.

– Нет, – уверяла меня подруга накануне по телефону. – Так бывает. У меня родители в один день обездвижены были: отец обварил ногу кипятком, а мама вошла в комнату и подвернула ногу. Я к ним приехала – сидят рядышком мои старички с увечьями на ногах и – хоть плачь, хоть смейся. Что это? Случайность, конечно.

Но совсем по-другому Маша заговорила, когда мы в больнице сварили натуральный кофе в турке, и я дала Марье посмотреть свою чашку. Ко всем своим достоинствам, подруга отличается еще и способностью находить в кофейных рисунках ответы на вопросы.

– Нет, я ошиблась… Было стороннее воздействие, – задумчиво протянула Маша, разглядывая мою чашку. – Лицо не показывают, только рога и шлем. Чертовщина какая-то!

А я вдруг вспомнила, что накануне моего падения упала и сломала шейку бедра женщина из моего подъезда с 7 этажа, молодая, рослая, эффектная. А спустя еще несколько дней споткнулась о бордюр, упала и сломала руку моя соседка Галя, с ней мы вообще живем дверь-в-дверь более 30 лет с момента заселения дома.

Я тогда не объединяла эти события. Но когда упала сама, как-то четко высветилась связь между всеми тремя падениями: какая-то сволочь, задыхаясь от ненависти или зависти, пробивала мое энергополе?! Видимо, это было непросто, раз получилось только с третьего раза и рикошетом попало в других людей.

А может колдун или колдунья живут далеко от Георгиевска и не смогли с точностью рассчитать место удара, а колошматили по верхним этажам подъезда?!

Однако совершенно точно эта сволочь получит обратку в многократно увеличенном объеме. Меня опасно трогать, хоть физически, хоть виртуально. Человек, которому Богом даровано право и даже обязанность заниматься писательским трудом, находится под Его защитой. «Вначале было Слово. И Слово было у Бога. И Слово было Бог». Помните? И осмеливаясь пакостить мне, работающей со Словом, безумец пакостит Богу.

Как, впрочем, наводя порчу, злословя, обижая человека, нужно понимать, что наказание последует непременно. Причем, часто удар приходится не по автору даже, а по его роду. Оглянитесь, посмотрите, кто и как живет. На здоровье смотрите его и, главным образом, детей.

Если они в порядке, здоровы и успешны, значит, родителей не за что серьезно наказывать. Ибо для вразумления человека ему нужны страдания. И через горести детей они скорее всего достигают воспитательной цели.

Стало быть, я не слишком провинилась перед Небом, раз мой перелом голеностопа – исключительно мое страдание, с причиной которого я непременно разберусь и с Божьей помощью справлюсь.

Машка у Бога, как я понимаю, тоже на особом счету. Она родила собственных троих детей вопреки прогнозам врачей. Они ставили диагноз бесплодие – у Маши почки расположены не как у обычных людей, а обе-две с левой стороны – одна позади другой. При такой ситуации беременность исключена. Но Маша рожала одного за другим здоровых красавцев. А уж то, что она, не имея постоянной работы, испытывая финансовую нужду, все-таки взяла ответственность за 9 чужих детей, за их здоровье, за их судьбу, непременно в глазах Бога является достойным, заслуживающим уважения поступком.

Но это в глазах Бога. Люди – другое. Свои же односельчане Машкин подвиг не видят в упор. А глава сельский вообще зашел далеко – наслал к ней в дом своих подчиненных. В отсутствие приемной матери детей-сирот чиновники проникли на территорию ее собственного домовладения и начали фотографировать подсобное помещение, куда от жары Маша перенесла своих цыплят. «Не положено!», – решил столоначальник и выписал ей штраф 1000 рублей.

– Вы не у меня эту тысячу забираете, – сказала назавтра Маша странному главе. – Вы у сирот забираете.

Пришлось подключать прокуратуру и прессу, ставить безграмотного, потерявшего совесть начальника, на место.

При таком отношении жить в селе трудно в принципе. А Маша живет. И еще печет такие торты, что к ней едут со всего Северного Кавказа – на свадьбы, на юбилеи, на дни рождения лучший подарок и украшение праздничного стола трудно придумать. А ведь не умела печь совсем, когда однажды к ней пришел сосед и попросил испечь торт.

– Да не могу я, – открещивалась Маша.

– Можешь, – уверенно сказал сосед, сунул 10 рублей и ушел.

Тогда 10 рублей были еще большими деньгами. И Маша испекла. Потом с той же просьбой пришла соседка. Тут уже Маша задумалась, как украсить изделие. Полезла в журналы и кулинарные книги, стала учиться… Так одно ее предназначение – растить детей – подкрепилось полезным навыком: печь торты, чтобы на вырученные деньги кормить ребятню. Торты стали «костылем», крепким подспорьем: когда уж совсем туго с деньгами, кулинарный талант тут как тут. Для подрастающих девчонок опять же школа отличная – мужья сто раз спасибо скажут.

Чудом считает Маша и то, что, уезжая из родного для нее Дагестана на Ставрополье, купила квартиру в доме, который когда-то был интернатом. И вот, спустя годы, в этом здании поселились дети-сироты. Чем не интернат? Чем не знак для Маши судьбоносности ее действий?

Она из тех, кто умеет всё. И всему училась профессионально. На электрика, на бухгалтера, на повара… Все эти навыки, как показала жизнь, оказались крайне нужны приемной матери для воспитания большого числа сирот. Марья справедливо считает, что высшие силы готовили ее к этой миссии. Так Бог ведет по жизни тех, кто понимает знаки судьбы и, не противясь обстоятельствам, сколь бы сложны они ни были, исполняет свое предназначение.

В этом году Маше будет трудно. Ни кур, ни уток, ни индюков ее детвора не увидит. Чтобы купить только цыплят, лекарство и зерно ей нужно тысяч 30 рублей минимум. А еще кредиты не отданные на ней висят. И дочь поступает в университет. Не до хозяйства будет. Хорошо хоть огород засеяла.

– Не у меня одной такая патовая ситуация, – говорит Маша. – В селах сейчас люди продукты покупают под запись – денег нет. Наберут еды в долг, а потом в страхе перед судебными приставами, выставляют свои дома на продажу за копейки и уезжают в города к детям.

Кто эти дома покупает? Выходцы из соседних республик. Почему не купить? В том же Дагестане земли-то маловато будет. А тут… Паси овец и наслаждайся жизнью. А то, что свежую баранину на Ставрополье купить не так-то просто, а эти парни фурами вывозят туши в московские рестораны, так это бизнес. Рыночная экономика. И то, что славянское население вытесняется вглубь России, то, что в начальной школе начинают доминировать кавказские народности, властью упорно не замечается.

…Вася Балдуев после серии разоблачительных публикаций получил по заслугам, лишился высокой должности. Так победило печатное слово.

К тому моменту и губернатор Черноворон опростоволосился – ушел на повышение в минсельхоз России, но не совладал и там, и был уволен «за низкое качество управленческой работы». Скандальная ситуация так бы и канула в лету, если бы бывший губернатор не подал иск о восстановлении в должности к самому премьер-министру Медведеву и, разумеется, проиграл. Никто уволенного восстанавливать не собирался. Я же поразилась божественной справедливости – дать нечестивцам пройти тот же путь, на который они толкнули когда-то меня.

Есть такая восточная мудрость: «Сиди тихо и однажды мимо тебя пронесут труп твоего врага». Тихо сидеть мне не позволяет профессия, и трупы мне не нужны. Но вскоре мои деятельные недоброжелатели один за другим отправились на погост, у прочих развал пошел по работе, по здоровью, по семье, по детям. И я, содрогнувшись, подумала, что меня для того и вернули из Москвы в Георгиевск, чтобы продемонстрировать наказание всех, кто когда-то причинил мне зло. Да что мне… Против Бога шли эти люди, нарушая закон, заповеди, клевеща, интригуя, сея раздоры и тыря по карманам всё, что плохо лежало.

…Больничная палата открылась и к моей кровати подкатилась каталка. Травматолог Илья помог мне перевалиться на нее с кровати и меня повезли накладывать гипс поверх лангеты. Я не подозревала ничего дурного. Подумаешь, делов-то.

Ногу сначала обложили ватой, затем обмотали бинтом. И только потом стали наматывать повязку, обильно смачивая ее специальным составом. Состав был горячим, и я порадовалась, что сейчас начало апреля и нет жуткой жары, которая последние годы особенно свирепствует на Ставрополье с июня по сентябрь. Прошлым летом градусник в лоджии застрял на отметке 50. Притом, что Георгиевск относится к особо охраняемому эколого-курортному региону Кавказских Минеральных Вод, славящемуся своим здоровым климатом.

Удивляться не приходится. Вырубая деревья в городах-курортах, бросив на произвол леса и застраивая горы, назвав это преступление развитием инфраструктуры, можно радикально поменять климат и окончательно убить курорты.

Илья намотал мне гипсовую повязку от души – выше колена на 30 сантиметров. По самое не балуйся. Почти в пах.

В палате меня не очень бережно опрокинули на кровать, подложили под горячий гипс подушку и оставили в одиночестве.

Я оцениваю гипс и понимаю, что наложен он плохо. Илья, который наматывал мне на ногу немереное количество ваты и бинтов, явно был больше заинтересован стоящей напротив него молоденькой медсестрой, которая как-то криво держала мою ногу, и по всему было видно, что она ее ничуть не волнует. От них разило такой животной заинтересованностью друг другом, что было ясно: с ногой у меня будут проблемы. И уже через несколько дней гипс стал впиваться в ногу в разных местах, жал и натирал до боли и отеков, да еще и дисциплинированно принял конфигурацию подушки, на которой лежала нога, незаметно углубившись под колено.

И вот, еще вчера я могла прыгать по коридору на костылях, радуясь тому, что, говоря языком врачей, вертикализировалась. Я уже сама садилась на кровати, могла дотянуться до бутылки с водой, до таблетки, могла сидя в полушпагате работать за компьютером – друзья подарили мне ноутбук, и я радостно принялась за работу – редактировала и переписывала материалы пресс-службы и свежим глазом вычитывала газету. Был у меня, конечно, и другой функционал, но сейчас, в больнице я могла только это.