Kitobni o'qish: «Ихтис»
Елена Ершова
Ихтис
Царство Небесное подобно неводу, закинутому в море и захватившему рыб
всякого рода, который, когда наполнился, вытащили на берег и, сев, хорошее собрали в
сосуды, а худое выбросили вон.
(Матф.13:47,48)
1. Порча
– Порча на тебе!
Старуха указала артритным пальцем на Павла.
– И на тебе, девка!
Палец качнулся стрелкой барометра и уперся в Нину. Та вздрогнула, нашарила под столом руку Павла, сжала. Пламя свечей затрепетало, сильнее пахнуло ладаном, густые тени зазмеились по стенам. Бабка Ефимия завела глаза и забормотала что-то неразборчивое, но Павел прочел по губам: «…порчу навели… свечи не зря трещат… болезни… ах ты!»
Он ободряюще стиснул руку Нины в ответ, другой придерживал у живота медный крест. Металл нагрелся и больше не холодил кожу, но все равно напоминал о прикосновении хирургических инструментов из прошлой, почти забытой жизни.
Бабка Ефимия закончила бормотать, перекрестила Нину, потом Павла:
– Вынимайте!
Оба креста – литой мужской и узорчатый женский – беззвучно упали на стол. Павел приподнял край рубашки: на коже расцветали зеленоватые пятна. Краем глаза заметил, как шевельнулись губы Нины, повторяя за бабкой:
– Порча…
Знахарка удовлетворенно кивнула:
– Снимать будем.
Поднялась, заковыляла в недра дома. Павел поглядел на Нину и вопросительно поднял брови. Девушка мотнула головой, слова сложились в узнаваемое:
– Все хорошо.
По комнате поплыл запах ладана, такой густой, хоть черпай горстями. В воздухе дрожала дымная взвесь, и лики с закопченных икон смотрели неласково и строго. Отчего-то накатило беспокойство. Павел сунул руку в карман и со вздохом облегчения нащупал прохладный пластиковый цилиндрик. Не выронил, не потерял.
Вернулась бабка Ефимия с подносом, на котором оказались молитвенник, стакан воды и куриное яйцо. Аккуратно поставила на стол, обтянутый липкой клеенкой. Отблеск свечей полыхнул на гранях стакана.
– Сюда! – знахарка указала рядом с собой. Павел послушно пересел. Темные глаза Спасителя смотрели, не мигая, будто спрашивали: «Веруешь?»
Знахарка встала за спиной. Шею Павла обожгло ее горячее дыхание, влажные руки коснулись лба. Краем глаза он увидел, как зашевелились губы Нины и понял, что она шептала молитвы. Он повторил за ней:
– Да воскрес-нет Бог… и рас-то-чатся враги его… да исчезнут… тает воск от огня… так по-гибнут бесы от лица лю-бя-щих Бога…
Бабка Ефимия несколько раз обвела куриным яйцом вокруг головы Павла, а тот уже не повторял за Ниной, а просто крутил в кармане Пулю и смотрел, как в полумраке мигают оранжевые огоньки, да к потолку тянутся зыбкие тени.
Закончив молитву, знахарка пошла к столу. Павел потянулся следом, но со стула не встал. С его места было хорошо видно, как Ефимия разбила яйцо над стаканом, и в воду потек зеленовато-бурый желток, в котором копошилось что-то белое и живое.
Нина подскочила и прижала ко рту ладони. Бабка повернулась к Павлу и выгнула черненые брови:
– Сколько зла! Черви клубятся… Вот порча… Отмаливать надо.
Она открыла изрядно потрепанный молитвенник, отслюнила несколько страниц и сунула Нине:
– Читай!
Нина склонилась над книгой. Темные локоны почти полностью скрыли ее лицо, и Павел не мог разобрать, читает она или только делает вид. Он покорно ждал, а знахарка важно кивала, крестила притихшую девушку и время от времени шлепала губами, приговаривая:
– Так, так… сохрани от неверия… и несчастий… так! – и укоризненно грозила Павлу. – А в тебе бес! Морщишься? Искушает тебя… неверием и гордыней. Оттого детей нет… Господь не дает…
Нина дочитала, откинула со лба налипшие пряди. Ее грудь взволнованно колыхалась, лицо блестело от пота. Она что-то спросила, но Павел не успел разобрать. Зато Ефимия протянула руку:
– Давай!
Девушка полезла в сумочку и вытащила фотографию. Павел вытянул шею, но и так знал, кто изображен на снимке – родители Нины.
Знахарка аккуратно положила фотокарточку на клеенку, бережно разгладила сухими ладонями, потом взяла резную свечу, привезенную из паломничества и пропитанную эфирными маслами. Сквозь плотность ладана донесся едва уловимый тонкий аромат елея.
– Мать суставами мается, верно? – сказала бабка, косясь на гостей и, дождавшись кивка, продолжила: – А у отца простатит… Пусть молится. Порча… Могу по снимку откатать… в следующий раз. Подходящего яичка нет…
– Мне по-га-дайте! – сказал Павел. Видимо, слишком громко, потому что девушка вскинула голову, а бабка Ефимия глянула удивленно. Павел улыбнулся извиняющейся полуулыбкой и достал черно-белый снимок.
– Вот. Пле-мянник, – он постарался, чтобы голос прозвучал как можно естественнее. Бабка Ефимия покачала головой, но снимок приняла бережно, заметила:
– На тебя похож.
Повела свечой слева направо. Восковая капля скользнула вниз, кляксой расплылась по краю снимка, и Павел подался вперед. Бабка ткнула его в грудь сухой ладонью.
– Ш-ш! Не волнуйся… На племяннике порчи нет. Здоровый… Ждет судьба светлая… легкая. Сто лет проживет!
Она вернула снимок. Темноволосый паренек с фотокарточки сверкнул белозубой улыбкой. Павел не улыбнулся в ответ, аккуратно сложил фото и сунул во внутренний карман. В вечную жизнь он не верил, и знал, что парень с фотографии не верит тоже.
– А напоследок погадаю, – сказала Ефимия, достала потертую карточную колоду и принялась умело тасовать, пришептывая:
– Тридцать шесть…сестры и братья… черные, красные… скажите правду! Что было? Будет? Не утаите!
Замелькали пестрые рубашки, в глазах зарябило, будто в калейдоскопе, и карие глаза Нины блеснули от любопытства. Павел подсел ближе, впился в шевелящийся рот знахарки, стараясь не пропустить ни слова.
– Вижу свадьбу, – бормотала бабка Ефимия, поддевая скрюченными пальцами карты и шлепая каждой о клеенку. – Будет у тебя, девка, двойня. В церковь ходи… Сорокоуст… молебен. Спасителю и Богородице… а еще целителю… всем святым. Ты, парень, молись Николаю… архангелу Рафаилу, целителю. Сила окрепнет… бесплодие отступит. Сскоро дорога, – указала на шестерку треф, – дальняя, сложная. Нехорошее… А что? Не разгляжу. Шестерка бубей с пиками – болезни. Обман. А тут, – ткнула в короля пик, – дурной человек. Рядом пиковая дама. Ох, неприятности… а пользой закончится или вредом, не пойму. Карты путают. Только здесь пиковый туз при семерке. А это значит…
Она замолчала, нахмурилась. Нина подняла на бабку испуганный взгляд, и Павел прочел по губам:
– Что же?
Знахарка не ответила. Что-то мягкое ткнулось в ноги, блеснуло зелеными плошками глаз.
– Что там? – повторила Нина.
– Кош-ка!
Павел нагнулся и с удовольствием погладил лоснящуюся спинку. Зверек широко зевнул, а, может, мяукнул и начал тереться о щиколотки, вздымая подрагивающий хвост. Ефимия разулыбалась:
– Дашка моя. Она болезни чует. Вишь, льнет? Ну, будет, будет!
Она похлопала по скамье рядом с собой, и кошка прыгнула к хозяйке, свернулась черным клубком. Бабка смахнула колоду на край стола, затушила витую свечку.
– Помните наказ, – прошамкала она, старательно выговаривая слова. – Читайте молитвы десять дней, а после ко мне возвращайтесь. Поняли?
Павел кивнул. Кивнула и Нина. Оба поднялись, попрощались. В благодарность оставили у порога крупу, молоко и масло – деньгами Ефимия не брала.
После задымленной избы воздух показался Павлу освежающим. Березы, черные и мокрые после дождя, клонили к плетню отяжелевшие ветки. У дороги притулилась белая «Нива», а кругом стояла тишина, да такая, что в ней вязли все звуки мира, и Павел видел только, как трепещет на ветру листва, как дворовый пес бесшумно разевает пасть, как гравий под подошвами откатывается в стороны. Павел тонул в тишине, как в омуте, и в этом было какое-то болезненное наслаждение.
Лишь по вибрации понял, что заработал мотор. Нина пихнула его локтем. Павел повернулся и встретился с ее вопрошающим взглядом. Нахмурившись, она намекая постучала себя по уху. Игра закончилась.
Павел вытащил Пулю. Пластиковый корпус был черным, а звуковод и регуляторы – серебристыми. Поэтому слуховой аппарат напоминал Павлу трассирующий снаряд. Он и был снарядом, однажды пущенным в голову и оставшимся там навсегда.
Завиток вкладыша нырнул в слуховой канал. Павел завел цилиндр за ухо, щелкнул регулятором и тишина взорвалась.
Это слегка дезориентировало его. Каждый раз, включая слуховой аппарат, он чувствовал себя выброшенной на берег рыбой. За треском помех Павел безошибочно узнал гул работающего двигателя и нетерпеливый голос Нины:
– Так что думаешь?
Павел пожал плечами.
– Ни-че-го инте-ресного, Нинель, – ответил он, и собственный голос показался ему неожиданно громким и резким. Он подкрутил регулятор громкости, и продолжил уже более спокойно и внятно: – Обычная бабка, таких в любой деревне навалом. Пользы от них нет. Но и вреда немного.
– Значит, помиловать? Или все же… – напарница выдержала паузу и повернула книзу большой палец. Павел хмыкнул:
– Сама-то как думаешь?
Нина, счастливая в браке за некрупным чиновником, рассмеялась.
– Моя Анька только на прошлой неделе ходить начала. К двойне я пока не готова. Но папеньке скажу, чтоб проверился. Чем черт не шутит?
– Поверила?
– Кто знает. Говорит, порча на всех. Еще и этот пиковый туз при семерке. Ты поищи по справочникам, что это может значить?
Павел подозревал, что ничего хорошего, но вслух этого не сказал, а Нина и не ждала ответа, спросила снова:
– Червей в яйце видел?
– Не в первый раз. У деревенских знахарок это популярный фокус. Можно птицу заразить, а можно скорлупу проколоть, посадить внутрь опарыша, потом воском запечатать. Слышала ведь, что она сказала? Мол, сейчас такого яйца нет, а к следующему ритуалу приготовит.
– А как же это? – Нина задрала блузку и продемонстрировала на животе зеленые отпечатки. – Говорят, если металл следы оставляет, это первый признак порчи.
– Это первый признак оксида, а не порчи. Ты, Нинель, в школе училась? Кресты у бабки медные. А медь от пота окисляется и темнеет.
Нина надула губы.
– А так хотелось поверить в настоящую деревенскую колдунью! Бабка Ефимия, порчу снимает, мужскую силу возвращает, бесплодие лечит, лад в семью приносит. А она даже не поняла, что мы не пара! – Нина, шутя, ткнула Павла в плечо. – А все ты, вредина!
– Работа такая, – Павел перекинул через плечо ремень. – Поехали, Нинель. Мне до обеда статью сдать.
Нина вздохнула, погладила оплетку руля.
– Одно радует, хоть на ком-то порчи нет. Ты передай племяннику.
Павел отвернулся к окну. Над избами лениво текла облачная река. Май в этом году выдался холодным и дождливым, и, верно, к вечеру снова зарядит ливень.
– Нет никакого племянника, – сказал Павел, не заботясь о том, слышит ли его Нина. – Брат это мой. Он умер десять лет назад.
2. Червоточина
Однажды фотокор Денис приволок аквариум на восемьдесят литров.
– Переезжаем, а жена против, – пояснил он. – Говорит, лучше кошку заведем. Ее хоть погладить можно.
Рыбки пугливо трепыхались в наполненном водой пакете. Мертвый меченосец лежал на дне, некогда ярко-алое тело обесцветилось, его плавники вяло пощипывал сом. На другой день после новоселья скончался гурами: повредили сачком. Зато остальные прижились и чувствовали себя неплохо в стеклянном мирке, приютившимся между кадкой с фикусом и затертым диванчиком. Старожилом аквариума был Адмирал – жемчужная скалярия. Поврежденный в драке глаз зарос бельмом, но рыба держалась королевой, величественно проплывая мимо пластиковых кораллов и вздымая плавник, будто потрепанный штормом парус.
Из всех сотрудников «Тарусского калейдоскопа» Адмирал особенно выделял Павла, и сразу подруливал к стеклу, стоило спецкору появиться в поле зрения.
– Чувствует родственную душу, – подшучивала Нина.
– Я просто не забываю их кормить, – отвечал Павел, но этим утром рыб кормила бухгалтерша Оля, и Адмирал недовольно прятался в искусственных водорослях, повернувшись к миру хвостом.
К обеду все-таки пошел дождь, и вскоре окна заволокло водяной пленкой, а здание редакции само превратилось в аквариум. Лампы изливались электрическим светом, теплым и тусклым, как в бане. Павел зажмурился, помассировал пальцами веки, а потом снова попытался прочесть фразу:
«Если туз пики находится острием вниз, это означает убытки, плохие известия. В сочетании с семеркой, девяткой, десяткой – крупные неприятности, болезни. Иногда смерть».
Буквы расплывались и таяли в желтизне страниц. Смертью пугали многие уличные гадалки. Дешевые фокусы.
Павел пролистал штук пять брошюрок, с обложек которых глядели лукавые цыганки. Страницы пестрели изображениями карт во всевозможных комбинациях, но толкования разнились.
В раздражении Павел отодвинул книжки на край стола. Рассеянно тронул в подстаканнике ручки, красную – к правому краю, синюю – к левому, между ними выстроил карандаши. Выровнял стопку нарезанных для записей бумажек – в редакции их называли «склеротничками», – и покосился на соседа. Артем иногда посмеивался над педантизмом коллеги, но сейчас не замечал ничего. Нацепив наушники, он выпал из реальности, поглощенный и материалом, и музыкой.
Окно осветилось молнией, в отдалении раздался приглушенный хлопок. Павел порадовался, что вовремя выключил Пулю – в грозу электроника барахлила.
– Глухота после травмы никогда не бывает полной, – повторяли врачи и обещали, что слух вскоре восстановится. Но если верить старой поговорке: обещанного ждут три года. Для Павла тишина длилась уже десять лет.
Едва подумалось, не сделать ли перерыв на кофе, замигала и погасла лампочка, и кабинет на мгновение провалился во тьму. Потянуло сквозняком, словно кто-то настежь распахнул окно. Потом в нос ударила вонь перегноя и гари – запах, характерный скорее для ноября, чем для середины мая. А когда свет загорелся снова – в комнате что-то изменилось.
Что именно – Павел понял не сразу. Все так же ровно, будто солдаты на построении, замерли в подстаканнике карандаши. Все той же аккуратной стопкой лежали книги по гаданию. И Артем размеренно тыкал в кнопки клавиатуры, согнувшись в три погибели. Павел потянулся к регулятору громкости.
«Ты видел, а? – хотел сказать он. – Когда только починят эту чертову проводку!»
Но так и не включил Пулю, потому что заметил: Артем печатал на неработающем компьютере.
Безжизненный квадрат экрана темнел, как и окно, по которому нескончаемым потоком лилась вода. Индикаторы системника не мигали. Но пальцы Артема по-прежнему бегали по клавиатуре, и если бы Павел передвинул рычажки аппарата, то вместо гула работающего компьютера услышал бы только сухое пощелкивание клавиш.
Шею снова обдало сквозняком. Павел хотел поправить воротник, но вместо этого зачем-то взял карандаш и вытянул из стопки «склеротничок».
Лицо Артема, повернутое вполоборота, приобрело желтушный оттенок. По впалой щеке побежали черные нити капилляров, на лбу вздулась и лопнула вена, но вместо крови на кожу выплеснулась черная муть. Его губы шевельнулись, и Павел ткнул острием грифеля в бумажку, проводя первую черту.
В мигающем оранжевом свете рот Артема казался черным провалом. До Павла донесся удушливый запах разложения, и он понял: Артем мертв. А может, кто-то лишь прикидывался Артемом, надев его кожу, как деловой костюм. И теперь этот кто-то двигал чужими пальцами, шептал чужими губами:
– …ер… в… ы…
Настало оцепенение, когда нельзя ни встать, ни отвести взгляд, а лишь механически выводить на бумаге каракули, повторяя за мертвецом: «Черв…»
Ощутимый тычок в плечо заставил Павла вздрогнуть. Он выронил карандаш, моргнул раз, другой. Предметы обрели четкость, и прямо перед глазами всплыло встревоженное лицо Нины.
– В порядке? – шевельнулись ее губы.
За соседним столом привстал Артем. Его брови озадаченно хмурились, наушники болтались на шее. Ни лопнувших вен, ни копошащихся червей под кожей. С экрана компьютера лился мягкий свет, и Павел различил развернутое окно пасьянса. Все карты показывали узорчатые спинки, кроме двух: туз пик в сочетании с семеркой.
– Все… хорошо, – сердито ответил Павел и включил Пулю. Голова тотчас наполнилась щелканьем и потрескиванием статических помех.
– Ну, слава Богу! – вздохнула Нина. – Я подумала, в обморок грохнешься.
– Давление упало. Кофе бы, Нинель… У тебя есть?
– Как раз собрались. Только сели – ни Пашки, ни Артема. Ну, думаем, совсем заработались мальчики! Прихожу, а ты бледный, как будто мертвеца увидал, – Нина сглотнула, покачала головой: – Это все бабка, да? Напугала нас, вот ты и…
– Ерунда! – перебил Артем. – Вспомни, как за Пашкой два года назад сатанисты охотились. Вся Таруса на ушах стояла! А тут – бабка.
Они засмеялись. Павел вежливо улыбнулся и украдкой взял со стола листок, исписанный небрежным подростковым почерком. С обеих сторон читалось: «черви», «червон», «не ходи».
Павел скомкал бумажку и швырнул в мусорную корзину.
Внизу пахло кофе. Фотокор Денис, шмыгая носом, шумно прихлебывал из кружки.
– Как некультурно! – кокетливо скривилась бухгалтерша Оля и завела за ушко крашеную прядь.
– Культура есть ошибка цивилизации! – тут же среагировал Денис. – Лишь в дикой природе человек чувствует себя свободным.
– То-то в последнем походе на Чертов перевал ты ныл, как девчонка! – заржал Артем и плюхнулся на свободный стул.
– Да, – грустно согласился Денис. – Горняшка не щадит ни хрупких красоток, ни мужчин в расцвете лет. Так что вы в следующий раз без меня. Я лучше на рыбалку.
– После такого дождя ох и черви попрут! – подал голос мечтательный верстальщик Юра, а Павел вздрогнул. – Может, махнем на выходных? Паш, ты с нами?
– Можно, – без энтузиазма согласился тот. – На Быструю или Рыбень?
– Быстрая ближе, – ответил Юра. – А карпы там – во!
Они заговорили о рыбалке, наперебой вспоминая былые победы и обсуждая, где дешевле докупить недостающую оснастку. Павел не был заядлым рыболовом, но его отец был. По крайней мере, на шестнадцатилетие ему с братом подарили по новенькому спиннингу. Подарили до того, как…
– Ребята! Там кто-то есть.
Оля вклинилась в разговор и подскочила к Денису, испуганно потянув его за рукав.
– Чего выдумываешь, дикая? – фотокор шутливо приобнял бухгалтершу за талию. Она не отстранилась, как прежде, а ухватилась за руку, ища поддержки.
– Я слышала, как хлопнула дверь, – прошептала она. – Кто-то вошел. И сейчас он стоит в холле.
Вообще посетители не были редкостью для «Тарусского калейдоскопа», но в обеденный перерыв редакция запиралась на ключ. Павел уставился на дверь кухни, приоткрытую на ладонь, и подкрутил регулятор громкости, но услышал только щелчки в микрофоне, поскуливание Оли и шумное дыхание коллег.
– Пошли, посмотрим! – первой решилась Нина.
Ее слова звоном отдались в голове, и Павел поспешно снизил громкость до привычного уровня. Пока он возился с Пулей, все уже выкатились в холл и остановились, заслоняя дверной проем. Павел невежливо пихнул Юрку локтем, тот посторонился, но не проронил ни слова.
В редакцию действительно вошел чужак. И он был мокрым с головы до ног.
«Босых ног», – отметил Павел.
Цепочка следов тянулась от самого порога, словно незнакомец долгое время брел по лужам, нарочно выбирая самые глубокие и грязные. Под темным дождевиком угадывался камуфляж, а вот лица не разглядеть: капюшон нависал так низко, что виднелся только кончик носа и спутанная, изрядно вымокшая борода.
К груди незнакомец прижимал штыковую лопату.
– Куда поставить? – глухо донеслось из-под капюшона
Журналисты переглянулись.
– Я говорю, лопату куда поставить? – повторил незнакомец.
– А вон туда! – не растерялся и махнул рукой Артем. – Ставьте в уголок, за фикус.
Мужик повернулся. Движения у него были заторможенные, от одежды исходил запах выпотрошенной рыбы, и Павел поежился. Вспомнился оранжевый свет, шепчущие губы мертвеца: «Черв…»
– Там у вас рыбы, что ль? – мужик указал на аквариум.
На этот раз никто не отозвался. В воздухе накапливалось напряжение, но чужак не спешил уходить, а стоял, раздумывая и покачиваясь с мыска на пятку.
– Рыба на червя хорошо идет, – наконец прогудел он. – В дождь надо добывать. Вот этим! – он потряс лопатой, и Оля с Ниной тотчас шмыгнули за спины мужчин. Денис ободряюще потрепал Олю по руке, а вслух сказал:
– Ты ставь. Мы как раз на рыбалку собрались, будет, чем накопать.
– А это правильно! – обрадовался мужик. – Червь сыроту любит. А как выползет на свет Божий, тут его и бери.
Он покрутил головой, будто принюхиваясь, но с места не сошел и лица по-прежнему не показал, только сбивчиво забормотал:
– Чую… чую его… жирный… красный… Прямо тут она, червоточина, – он постучал согнутым пальцем по лбу. – Да только в ком из вас? Не разберу.
И шумно засопел, втягивая воздух. Павел тронул за руку Нину, шепнул:
– Беги к Евген Иванычу. Пусть полицию вызывает.
Девушка испуганно кивнула и отступила на шаг.
– В тебе! – мокрый палец с обломанным ногтем вытянулся и уперся в Дениса. Парень заозирался, но быстро взял себя в руки и ответил:
– Нет во мне никаких червей. Могу справку предъявить.
– И верно, верно, – мужик засопел снова, а Нина продвинулась еще на пару шагов. – Тогда в тебе!
Он указал на Олю. Девушка пискнула и обмякла в руках Артема. Тот сдвинул брови, прошипел:
– Ну и урод!
Нина тем временем обогнула диванчик и поравнялась с аквариумом.
– Может, вам такси вызвать? – предложил Павел, с некоторой брезгливостью оглядывая незнакомца. – Я оплачу.
Он достал из кармана сложенные купюры. Но это произвело на незнакомца совершенно неожиданное впечатление. Он завопил и отшатнулся. Капюшон, наконец, слетел с головы, и Павел увидел его глаза – выцветшие до прозрачной голубизны, совершенно безумные.
– Бесовские бумажки! – мужик указал на Павла и зачастил: – Вижу теперь! В тебе червь сидит! В тебе червь! Вижу! В тебе!
Девушки завизжали. Павел заметил, как Нина наткнулась на кадку с фикусом и едва не опрокинула ее. Безумец повернулся на звук, зарычал по-звериному:
– А-а! Черви! Кормите рыб!
И швырнул лопату.
Раскат грома и звон разбитого стекла раздались почти одновременно. Артем первым бросился на мужика, пнул его в голень. Тот зашатался, размахнулся, чтобы ударить в ответ, но следом навалились Денис и Павел. Мужик плевался, пробовал отбиваться, но силы были не равны, а потому его быстро скрутили и обмотали принесенным из кухни удлинителем.
– Что ни день, то праздник, – тяжело дыша, резюмировал Денис, и повернулся к Павлу: – Машинка цела?
Павел поправил за ухом Пулю, пригладил всклокоченные волосы и нервно ответил:
– В порядке. Чертовы фанатики…
Денис кивнул и буркнул:
– А вот Адмиралу, кажется, хана.
Павел обернулся. На полу, среди осколков аквариума, стояла Оля и ревела в голос. Возле ее ног трепыхались рыбы.
– Чего разнюнилась? – грубовато прикрикнул на нее Артем. – Быстро банку тащи!
– Какую? – всхлипнула девушка.
– Любую!
Оля закусила губу и ринулась на кухню. Павел рванул следом, но как раз в эту минуту в холл спустился Евген Иваныч. Остановившись на нижней ступени, он хмуро окинул поле боя и сказал безапелляционно:
– Верницкий, ты идешь со мной.
– Евгений Иванович, надо рыб спасти! – откликнулся Павел.
– Спасут без тебя. Полицию вызвали?
– Едут уже! – по лестнице сбежала запыхавшаяся Нина и с опаской глянула на чужака. – Жив хоть?
Мужик замычал что-то невразумительное, показывая, что жив, и пустил в бороду слюну.
– Чтоб в последний раз! – пригрозил Евген Иваныч. – Оплачивать охрану будете из своего кармана.
Он развернулся и быстро поднялся по лестнице. Павел поплелся за ним, но остановился на полпути. Оглянувшись, увидел, как из кухни с литровой банкой прибежала Оля, и, причитая, принялась подбирать рыб. Юрка бросился ей помогать, и первым выпустил Адмирала в новое жилище. Скалярия заметалась от стенки к стенке, но вскоре успокоилась, замерла посреди банки, распушив ободранный хвост. Только тогда Павел вздохнул с облегчением и, перепрыгивая через ступеньки, взбежал на второй этаж.
Шеф терпеливо ждал в кабинете.
– Твой клиент? – осведомился он.
Павел пожал плечами. С тех пор, как он приобрел репутацию «охотника на ведьм» в качестве ведущего рубрики «Хрустальный шар», в редакцию нет-нет, да и заглядывали странные личности вроде сегодняшнего гостя. Иногда приходили письма с угрозами, иногда под дверью находили кости мелких животных или нанесенные мелом оккультные знаки. Евген Иваныч нанял охрану – бойкого старика, судя по лицу неровно дышащего к водке, но вскоре шумиха поутихла, тиражи упали, и старика отпустили на вольные хлеба.
– Ладно, забудь, – сказал главред. – Скоро психи с лопатами и бабки с медными крестами ерундой покажутся. Ты последнюю передачу «Тайного мира» смотрел?
Висок заломило, и Павел вспомнил пустой и далекий голос Ани:
– Нам надо отдохнуть друг от друга.
И гудки, разрывающие тишину квартиры.
Павел потер лоб, выровнял на чужом столе раскиданные листы, придвинул к краю карандашницу, параллельно друг другу положил ластик и авторучку, ответил:
– Простите, Евгений Иванович, некогда было.
– Вот и плохо! – редактор бросил на стол флешку. – Держи, сегодня же посмотришь. А к концу недели оформим командировку.
– Куда? – машинально спросил Павел.
– Узнаешь. Да чтоб не ударить в грязь лицом! Чтоб все на высшем уровне! – главред постучал пальцем по столу. – Сделаешь достойный репортаж, на всю страну прославимся! Золотая жила эти «червонi пояси»!
В отдалении громыхнуло: гроза уходила на запад, но электроника отозвалась в голове слабым потрескиванием, и сквозь помехи почудилось призрачное: «Черви… червон… не ходи!»
– Сделаем, Евгений Иванович, – сказал Павел, пряча флешку в карман. – Если вы рекомендуете, значит, это и вправду что-то стоящее.
3. Чудо старца Захария
Говорят, любовь проходит за три года. Ане хватило двух с половиной.
Павел познакомился с ней в центре сурдологии. Слуховой аппарат он сдал на сервисное обслуживание, а сам томился в ожидании диагностики и отирался возле кофейного автомата. Здесь его и облила шоколадом светловолосая незнакомка.
«Извините», – жестом показала она, поспешно выудила из сумочки влажную салфетку и протянула Павлу. Салфетку он принял, а злиться на очаровательную растяпу не стал, поднял большой палец: «Все в порядке!»
Девушку звали Аня. Она привезла на обследование маму, и хотя сама глухонемой не была, но освоила и дактильную азбуку, и язык жестов.
«Ты говоришь? Слышишь?» – спросила она у Павла.
Он ответил вслух:
– Гово-рю… Слышу… нем-ного. Читаю… по губам.
Аня заулыбалась.
Так начался их роман: яркий и закончившийся нелепо и быстро.
Павел стоял, сжимая и разжимая кулаки, пока Аня собирала вещи и кричала:
– Ты весь в работе, в работе, в работе! А я? А мы? А наше будущее?
– Это дело моей жизни, – зло твердил он, но Аня не понимала, только всплескивала руками:
– Желтая газетенка – это дело твой жизни? А если тебя убьют? Все эти экстрасенсы, маги, ясновидящие, сектанты… Что тебе вообще до них?
– Ненавижу, – отвечал Павел, стискивая зубы до хруста. – Всех ненавижу.
Аня, кажется, не слышала, или не хотела слушать.
– Тебя ведь звали в отдел новостей, чего не пошел? – и с горечью добавила: – Одержимый!
Отчаяние и злость копились внутри, но не находили выхода. Аня не понимала его, как не понимали и коллеги. Откуда им, нормальным, знать, с чем приходится жить ему? Жить с пониманием, что все можно было повернуть вспять, накопить денег на операцию, вернуть слух, если бы только…
Сейчас Павлу хотелось отключить Пулю и провалиться в тишину. Аня заметила его жест.
– Только попробуй, – с неожиданным спокойствием сказала она. – Только попробуй, и я возненавижу тебя.
Он опустил руку и процедил:
– Давай успокоимся. И подумаем. Оба.
Аня кивнула, подняла спортивную сумку с уложенными вещами.
– Ты прав. Нам нужно успокоиться и подумать. И отдохнуть друг от друга.
Хлопнула входная дверь, квартира опустела. Павел наблюдал из окна, как девушка стремительно пересекает двор. У проезжей части она остановилась и обернулась.
Павел прижал ладонь к губам: «Люблю тебя». Аня поднесла кулак с оттопыренным мизинцем к уху: «Я позвоню». И действительно перезвонила через неделю, предложив расстаться.
Сказкам свойственно заканчиваться.
Сначала он с головой ушел в работу. Потом набрал смс: «Ты хорошо подумала?» и «Давай встретимся», но стер, так и не отправив. По пути домой зашел в магазин, кинул в корзинку четыре банки пива, упаковку кофе и вафли. Но, пока шел к кассе, передумал, вернулся и выложил пиво: знакомиться с материалом предпочитал на трезвую голову.
Без Ани в квартире непривычно и пусто. Она привносила толику хаоса в разложенный по полочкам мирок, хотя Павел часто сердился на беспорядочно разбросанные баночки, тюбики и флаконы. Но пока Аня находилась рядом – демоны отступали. А теперь одиночество сочилось из каждого угла, стекало с каждой опустевшей полки, и тишина вновь стала постоянной подружкой Павла – зачем слуховой аппарат, если некого слушать и не с кем говорить?
Павел прошелся по дому и зажег во всех комнатах свет. Прежде, чем снять мокрую куртку, вытащил из шкафа фотоальбом. Красный бархат протерся и почернел на сгибах, поэтому Павел держал альбом в целлофановом пакете – не столько в целях сохранности, сколько для собственного спокойствия. Склеенные страницы переворачивались нехотя, под пальцами мелькали счастливые лица: круглое, обрамленное темными кудрями – матери, улыбчивое и курносое – отца. Свадьба. Рождение близнецов. Новогодние посиделки. Первый класс. Старшая школа.
На последнем фото за праздничным столом – двое подростков. Одинаковые курносые носы, одинаковые ямочки на щеках, толстовки с одинаковым принтом. И подписано старательно: «Андрюха и Пашка. Уже шестнадцать!»
Через две минуты они задуют свечи на праздничном торте. Через десять минут отец подарит близнецам по спиннингу. Еще через два часа семья закинет палатки в автомобиль и выедет на трассу по направлению к реке Рыбень. А через пятьдесят километров от города у летящего с горы большегруза откажут тормоза…
Как там обещала бабка Ефимия? «Здоровый парень. Сто лет проживет!»
Знахарка лгала. Они все лгали.
Павел вытащил из-за пазухи карточку и сунул в пустой кармашек альбома. Траурная полоска, нарисованная маркером, перечеркнула уголок по диагонали и закрыла пятно от воска. Ниже чернели буквы:
«Андрей Верницкий».
И даты: рождение, смерть.
Павел захлопнул альбом и убрал подальше в шкаф. Лучше провести этот вечер без воспоминаний.
Он наспех поужинал вчерашними макаронами, взял вафли, кофе и вернулся в комнату. Ноутбук подмигнул огоньком диода, на флешке оказалась только одна запись, озаглавленная: «Таежный мессия». Стоило нажать воспроизведение, как на экране появилась заставка: призраки, появляющиеся на лестнице и проходящие сквозь стены, огненные пентаграммы, молящиеся люди в белых одеждах, звездное небо, в котором спиралью раскручивалась галактика. Затем экран погас, и в центре вспыхнули огненные буквы «Тайный мир».
