Kitobni o'qish: «Соседский пёс»
Звонок в дверь звучал непривычно требовательно и громко.
Отчего-то испугавшись, Вера Петровна, наскоро сунув ноги в шлёпанцы и застёгивая на ходу халат, поспешила в прихожую. Она заглянула в глазок и, помедлив всего минуту, обречённо повернула ключ в замке. Тот тихо щёлкнул и дверь, подгоняемая нетерпеливой рукой извне, рывком распахнулась.
На пороге стояла Клава, соседка по подъезду, живущая двумя этажами выше. Её глаза возбуждённо блестели, волосы, обычно аккуратно уложенные в сложную замысловатую причёску, сейчас были небрежно откинуты на спину. Полузастёгнутый, атласный халат с красными драконами на жёлтом фоне бесстыдно распахнулся, открывая чужому взору шёлковое дорогое бельё на теле уже далеко не молодой, но не желающей этого признавать, женщины. Клаве сейчас было абсолютно наплевать, как она выглядит.
– Вера Петровна! Вера Петровна! Вы слышали?
– Господи, что случилось, Клава? – Вера Петровна, испытывая волнение, передавшееся ей от не в меру возбуждённой соседки, всё же про себя осудила ту за распущенность и несдержанность в выражении чувств.
– Кузнецова убили! – Клава, блестя глазами, чуть не схватила Веру Петровну за рукав, но та успела уклониться.
– Какого ещё Кузнецова? – устало и обречённо спросила та, понимая, что быстро отделаться от Клавы теперь не получится.
– Соседа вашего, из шестой квартиры. Пошёл вчера с собакой гулять, с этим своим велосипедом горбатым, а его убили. В парке нашем, хулиганы, наверное. Нашли его сегодня, милиция вон приехала, ходят по квартирам, спрашивают, кто да что; а я ведь поцапалась с ним вчера. Вы, наверное, слышали? – с тревогой заглянула она в глаза Вере Петровне.
– Ничего я не слышала, Клава, – Вера Петровна уже начинала терять терпение, но по её невозмутимому лицу этого заметить было нельзя.
Уж что-что, а владеть своим лицом она умела профессионально. Вера Петровна уже тридцать лет работала в школе, преподавая в старших классах математику и физику. Там без этого навыка было бы трудно выжить.
– Ах, ну да, вы не слышали! Это и не удивительно, – с нескрываемой издёвкой произнесла Клава.
Вера Петровна, прислонясь к стене, еле сдерживала раздражение. Какое ей дело до Кузнецова? И до Клавы? И кто с кем и почему «поцапался»? Она всегда держалась отстранённо от соседей и не участвовала в достаточно активной «общественной» жизни многоквартирного дома, в котором прожила уже ни много ни мало около двадцати лет.
Ей были неинтересны соседские склоки и сплетни, она считала себя выше и относилась к соседям несколько свысока, с чувством превосходства. Они это чувствовали и не любили её за это, за спиной называя «учёной дурой». Своей холодностью и отстранённостью Вера Петровна, в принципе, добилась того, чего хотела: её оставили в покое. Всё общение с соседями ограничивалось весьма сухими приветствиями при встрече. Это её вполне устраивало, и вот только Клава, то ли не чувствуя её высокомерия, то ли ей было всё равно, с упорством продолжала «общаться» с неразговорчивой соседкой.
– Ой, что же теперь со мной будет? – Клава уже готова была разрыдаться, её выпученные глаза начали краснеть, толстоватый нос угрожающе зашмыгал. Вера Петровна не на шутку испугалась: не хватало ещё, чтобы эта дура здесь разнюнилась, тогда придётся её утешать, а это уже было чересчур.
– Да что вам будет, Клава? Вы-то тут причём? Возьмите себя в руки, – подчёркнуто спокойно ответила Вера Петровна.
– Я же вчера кричала на весь подъезд, что убью и его и этого паршивого пса! Все же слышали, весь дом! Его поганый пёс Муську мою вчера порешил во дворе, хватанул за шею и как тряхнёт, паразит, и нет Муськи.
– Ну, успокойтесь, пожалуйста, Клава. Неужели вы думаете, что в милиции всерьёз решат, что вы за какую-то кошку человека убили? Это же смешно, в конце концов, – Вера Петровна раздражалась всё больше.
«Кошку порешил? Тоже мне горе», – подумала она про себя.
А Клава, как будто не слыша раздражения в её голосе, с надеждой вглядывалась в непроницаемое лицо соседки, как будто именно от той зависела её судьба. И не отыскав на строго-отрешённом лице долгожданной поддержки, как-то вдруг поникла, её лицо некрасиво сморщилось и, всхлипнув, она вдруг припала на плечо к Вере Петровне и громко в голос разрыдалась.
Чувствуя себя неловко в подобной ситуации, и не зная как успокоить разошедшуюся не на шутку Клаву, Вера Петровна вдруг почувствовала себя бессердечной и бесчувственной, Вера Петровна приобняла её за плечи.
Чувство неловкости от этой невольной близости не проходило и уже, не имея сил этого выносить, Вера Петровна попыталась мягко отстранить от себя рыдающую Клаву. Но та, оттолкнув её руки, вновь приникла к плечу, громко завывая.
Что-то в том, как она выражала непонятное ей горе, претило Вере Петровне и вызывало чувство брезгливости.
Клава, живя одна после двух бурных, коротких браков, вела довольно распущенный образ жизни. Вереница мужчин прошла через её одинокую спальню. и ни один из них не задержался надолго. Одинокая, неустроенная женщина начала потихоньку попивать, пребывая в полной уверенности, что никто не догадывается о её тайном пристрастии, хотя все соседи уже давно, шушукались за её спиной, то жалея, то осуждая непутёвую соседку. Вот и сейчас, в столь ранний час, от Клавы исходил довольно ощутимый запах дешёвого портвейна.
Вера Петровна, которая всегда держась в стороне и от Клавы и от всех остальных, почему-то вызывала прилив доверия у Клавы, хотя никогда её к этому не поощряла. Довольно часто под разными предлогами Клава забегала на минутку и в результате задерживалась и на две, а то и на все полчаса. Вера Петровна, из вежливости её выслушивая, всегда облегчённо вздыхала, закрывая за той дверь. Каждый раз она надеялась, что Клава больше не придёт, но та приходила снова и снова, не замечая вежливой отстранённости Веры Петровны.
Вот и сейчас, рыдая на её сухом плече, Клава ждала от слов поддержки, а та не могла себя заставить выдавить даже слово. Молчать больше было неловко, и Вера Петровна, запинаясь, пробормотала:
– Клавочка, ну что вы, успокойтесь.
Ей хотелось сейчас ударить эту несдержанную женщину, настолько неприятна была эта вынужденная близость.
Похлопав успокаивающе Клаву по плечу, она решительно отошла от неё и, облегчённо вздохнув, села на диван.
Та, неожиданно утратив опору, поникла ещё больше и, закрыв залитое слезами лицо руками, так и стояла, ссутулившись, рыдая в ладони.
Глядя на неё, Вера Петровна почувствовала вдруг жалость и, налив стакан воды, протянула Клаве.
– Ну, выпейте, станет легче.
Клава, всхлипывая и вытирая по-детски глаза кулаком, взяла, наконец, стакан, и жадно, громко глотая, почти залпом осушила его.
Вера Петровна почувствовала вдруг, что этот детский жест, лишённый взрослого притворства и желания выглядеть хорошо, неожиданно тронул её, напомнив сына. Не того сильного, жилистого и грубоватого мужчину, каким он был сейчас, а того маленького, уязвимого мальчика, которого она, наверное, недостаточно часто жалела, стараясь вырастить сильного мужчину.
Как часто, будучи малышом, он вот также смахивал слёзы кулаком, стоя перед ней, такой принципиальной и строгой матерью, не желающей ему потакать ни в чём, всё ещё надеясь на то, что его пожалеют и приласкают. Позже он уже разучился плакать и перестал ждать от неё ласки и понимания. Сын вырос сильным, таким, как она и хотела, но теперь она всё чаще и чаще с тоской думала , что упустила что-то в его воспитании, не научив сочувствию и любви.
Выучившись на геолога, он постоянно пропадал в экспедициях. Матери писал редко и в его скупых, как будто обрубленных строчках она не могла найти опору своему одиночеству и тоске, которая всё чаще и чаще наведывалась к ней. Втайне она мечтала о внуке, хотелось, чтобы в жизни появилось, наконец, существо, которому можно было отдать всю нерастраченную нежность сердца, которую она так тщательно всегда скрывала от всех, даже от собственного сына.
Ей всегда хотелось быть и, главное, казаться сильной и неуязвимой, и ей это удавалось. Во всяком случае, никто не мог похвастаться тем, что когда-нибудь видел, как она плачет.
Вырастив сына и выпустив его в жизнь, она осталась совсем одна. Годы, одиночество, надвигающаяся старость делали своё дело. И частенько, в бессонные ночи, вспоминая свою юность, своего мужа, умершего так рано, и, наконец, сына; она всё чаще и чаще засыпала в слезах. И не было никого рядом, кому она могла бы доверить свою боль. А внук или внучка могли стать объектом её любви и заботы, уж сейчас она не стала бы скрывать от них свою любовь. Но сын, мотаясь по экспедициям, так до сих пор и не женился, и её мечты так и оставались мечтами, лишь добавляя ещё больше боли.
Клавин голос вдруг оторвал её от грустных мыслей:
– Ой, извините, Вера Петровна, что-то я совсем расстроилась и вас взбулгачила. Простите меня, нервы что-то ни к чёрту последнее время. Пойду я, разузнаю, что да как.
С облегчением закрыв за ней дверь, Вера Петровна пошла на кухню и налила себе стакан цветочного чая.
– Вот бедоносец-то.
Усевшись за маленький, угловой кухонный столик, Вера Петровна попыталась осмыслить новость, которую принесла ей Клава.
Кузнецов жил в соседней квартире, на той же лестничной площадке, что и она. Это, наверное, был единственный человек в доме, который не вызывал у неё раздражения. Средних лет, моложавый, он всегда вежливо пропускал её вперёд, если они сталкивались в дверях подъезда, а однажды даже помог донести до квартиры тяжёлую сумку с продуктами.
Он был молчалив и никогда не досаждал пустыми разговорами. Почти всегда с ним рядом был белый, огромный пёс. Высоченный, с узкой, длинной головой, он был очень красив. Когда она встречала их на улице, лёгкость, с которой передвигалась эта собака, грациозный поворот головы невольно восхищали: она была очень чувствительна к прекрасному, что бы это ни было – красота заката, человека или животного.
При всей своей красоте этот пёс был такой худой, что Вере Петровне иногда хотелось спросить у хозяина, почему он так плохо его кормит, но так как она принципиально не вступала в контакт с соседями, то и не спрашивала, да и какое ей, собственно, было дело до этого.
Жили они тихо, ни шума, ни лая она никогда не слышала из их квартиры, хотя живущий выше этажом маленький, лохматый пёсик частенько изводил её слух своим звонким, заливистым лаем. Тишина же, царящая в квартире Кузнецова и его собаки, импонировала ей и вызывала невольное уважение к этому псу.
Она не помнила, чтобы хоть кто-нибудь приходил к соседу, вероятно, он был таким же одиночкой, как и она.
Да, пожалуй ей было жаль его, приличный был человек, ненавязчивый.
Помыв стакан, Вера Петровна стала собирать проверенные тетради в сумку, завтра у неё был первый урок в девятом классе, самом боевом и строптивом.
А когда к ней пришли из милиции и стали спрашивать, что она знает об убийстве соседа, она с чистой совестью отвечала, что ничего не слышала, не видела и не знает, и это была правда. Сколько её не сверлил глазами молоденький оперуполномоченный, взгляда она своего не отводила, и смутить её ему не удалось. В конце концов, он убрался восвояси ни с чем.
Управившись со своими немудрёными домашними делами и решив немного почитать перед сном, она, взяв книгу, забралась на диван и, открыв, прислушалась. Ей показалось, что она слышит какой-то странный звук, тонкий и высокий, который доносился из-за входной двери. Вот он затих на минуту, а потом возобновился.
– Странно, что это?
Вера Петровна встала с дивана и на цыпочках пробралась в коридор, подойдя к двери, она выглянула в глазок.
Возле квартиры убитого Кузнецова стоял его огромный пёс. Уткнувшись носом в дверь квартиры, где он когда-то жил, он жалобно скулил, издавая тот самый странный и тревожащий звук.
Вера Петровна вернулась в комнату и, плотно прикрыв дверь, чтобы неприятный звук ей не мешал, снова взялась за чтение.
Но читать не смогла, скулёж, доносившийся из подъезда, становился всё громче. Пёс скулил, просился домой, а его не пускали, потому что некому было пустить. Квартира была пуста.
Вера Петровна снова встала и заглянула в глазок. Собака лежала возле соседской двери, положив голову на лапы, и тихо поскуливала.
Вероятно, услышав её острожные движения, он поднял голову и как показалось Вере Петровне, уставился прямо ей в глаза.
Отпрянув, она, как маленькая девочка, застигнутая за кражей конфет из буфета, кинулась назад в комнату.
«Мне то что!» – сказала она сама себе и стала застилать постель, ведь завтра рано вставать и пора уже было ложиться.
Умывшись и почистив зубы, Вера Петровна забралась под одеяло и закрыла глаза. Сон не шёл. Пёс молчал, во всяком случае, его скулежа она больше не слышала. Ворочаясь с боку на бок, Вера Петровна безуспешно пыталась заснуть. Проворочавшись всю ночь, она провалилась в сон только под утро и чуть не проспала на работу.
Разбуженная резким сигналом будильника, она подскочила с кровати и, наспех глотнув кофе, вышла из квартиры. Пса на площадке не было.
«Ну, и слава богу!» – мелькнуло в голове, и тут же, забыв про собаку, она помчалась в школу.
День выдался нелёгкий. Опять ей нахамил несносный Воробьёв, девятиклассник, с которым у неё давно уже тянулся бесконечный, затяжной конфликт. После уроков её вызвал директор и сообщил о поступлении жалобы от родителей одного из учеников. В ней говорилось, что якобы она несправедлива к их сыну и намеренно занижает оценки. Он не назвал фамилию ученика, но она и сама поняла, о ком идёт речь: всё тот же Воробьёв.
Вера Петровна и вправду недолюбливала этого худощавого, белобрысого мальчика с дерзкими глазами и упрямым ртом. Слишком он был самоуверен, с её точки зрения, не имел никакого уважения к авторитетам. На уроках вёл себя вызывающе, вечно препирался и пытался доказать, что она некомпетентна в своём предмете.
Мальчик и вправду неплохо знал предметы, этого она не могла отрицать, но его дерзость и неуправляемость, как она считала, были недопустимы. А то, что учитель ставит оценки, которые он, видите ли, считает заниженными, так это её работа, в конце концов.
Упрямо поджав губы, она вышла из кабинета директора и, внутренне кипя от возмущения, а внешне выглядя абсолютно спокойной, отправилась домой.
Поднявшись по лестнице, она обнаружила на своей площадке всё того же белого пса. Свернувшись кольцом, вероятно, на голом кафеле было холодно, он лежал возле двери своего бывшего дома.
Вера Петровна, на цыпочках, чуть дыша, проскользнула мимо него и, быстро открыв дверь, благо замок на этот раз сработал безупречно, проскользнула в квартиру и с облегчением перевела дух.
Пёс даже не поднял головы.
Вечером, прежде чем выйти из квартиры с мусорным ведром, она заглянула в глазок: пёс был там.
– Вот чёрт! – выругалась Вера Петровна и решила, что мусор можно будет вынести и завтра, ещё терпит.
Дело в том, что Вера Петровна панически боялась собак. И хотя этот пёс порой восхищал своей внешней красотой и изяществом, доверия он у неё всё равно не вызывал.
В детстве, когда ей было лет десять, её цапнул на улице маленький, тщедушный пёсик только за то, что она протянула к нему руку, чтобы погладить. Мать, строгая и помешанная на стерильности, не задумываясь ни минуту, отвезла её в больницу, где работала хирургом. И маленькой Вере пришлось пройти полный курс уколов от бешенства и столбняка, а это было ни много ни мало сорок уколов в живот. Как она тогда это выдержала, сейчас было трудно даже представить, но после уже близко не подходила не только к собакам, но и к кошкам, хомякам и прочим так называемым домашним животным.
Именно из-за своего панического страха, она наотрез отказывала сыну, который, будучи ребёнком, довольно часто просил разрешения завести собаку или хотя бы кошку.
«Нет!» – один-единственный ответ, который он слышал на свои просьбы, а иногда и мольбы.
«Нет, и всё!»
Перед тем как лечь, она тихонько прокралась к двери, чтобы проверить, ушёл ли пёс, но он лежал на том же месте и в той же позе, что и днём.
Утром, отправляясь на работу, Вере Петровне всё же пришлось набраться смелости, чтобы покинуть квартиру, несмотря на то, что пёс так и лежал на своём посту. Тихо повернув ключ и, не сводя глаз с лежащей собаки, она на цыпочках прокралась мимо него. На её счастье, он никак не прореагировал на этот манёвр.
Это начинало уже раздражать, ведь она уже не могла спокойно выйти или зайти в свою собственную квартиру.
«Если вечером он снова будет здесь, надо будет позвонить в милицию или куда там надо звонить по поводу беспризорных собак» – подумала она.
Вечером, поднимаясь по лестнице, она успокаивала себя тем, что, наверное, собаки уже не будет на площадке, надо же ему что-то есть, пить, не будет же он там лежать вечно. Но дойдя до своего этажа, Вера Петровна увидела, что пёс никуда не делся.
Он лежал, вытянувшись во весь свой гигантский рост и занимая почти всю лестничную площадку, казалось, пёс дремал. Услышав её приближающиеся шаги, он резко вскинул голову, вероятно, надеясь увидеть своего хозяина, но это была она, женщина, живущая по соседству. Убедившись в этом, он снова положил голову на кафельный пол, но глаза не закрыл, наблюдая за ней.
