Kitobni o'qish: «Трилогия о мисс Билли»

© Перевод. И. Нечаева, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Мисс Билли

Глава I
Билли пишет письмо

Билли Нельсон исполнилось восемнадцать лет, когда тетушка, воспитывавшая ее с рождения, умерла. После смерти мисс Бентон Билли осталась на свете совсем одна. Одна-одинешенька и несчастна. Через два дня после похорон она изливала душу мистеру Джеймсу Хардингу из конторы «Хардинг и Хардинг», которая ведала имуществом Билли – не то чтобы совсем ничтожным.

– Мистер Хардинг, во всем мире нет никого, кому было бы до меня дело, – плакала она.

– Тихо, тихо, дитя мое, все не так плохо, – ласково отвечал старик, – мне есть до тебя дело.

Билли улыбнулась сквозь слезы.

– Но я же не могу с вами жить.

– Почему же, – ответил он, – думаю, Летти и Энн будут очень рады, если ты к нам переберешься.

Девушка засмеялась. Она вспомнила мисс Летти, у которой «были нервы», и мисс Энн, «страдавшую сердцем», представила себя – юную, свежую, здоровую, пытающуюся приспособиться к тихой и осторожной жизни в доме поверенного Хардинга.

– Спасибо, я уверена, что это не так, – возразила она, – вы не представляете, сколько от меня шума.

Мистер Хардинг поерзал в кресле и задумался.

– Но, моя дорогая, у тебя должны быть какие-то родственники. Со стороны матери, например?

Билли покачала головой, и глаза ее снова наполнились слезами.

– Я знаю только про тетю Эллу. У мамы не было ни братьев, ни сестер, а она умерла, когда мне исполнился год, вы сами знаете.

– А со стороны отца?

– Там все еще хуже. Он был единственным ребенком в семье и лишился родителей еще до того, как мама вышла за него замуж. Он умер, когда мне было шесть месяцев, остались только мама и тетя Элла. Потом только тетя Элла. А теперь не осталось никого.

– И тебе ничего не известно о родственниках отца?

– Ничего… Почти ничего.

– То есть что-то ты все-таки знаешь.

Билли улыбнулась, и щеки ее порозовели.

– Да, есть один человек… Но он все равно не родственник. Но мне очень хочется ему написать.

– Кто же это?

– Тот, в честь кого меня назвали. Папин друг детства. Именно поэтому меня зовут Билли, а не как других девочек – Сьюзи, Бесси или Салли Джейн. Папа хотел назвать своего ребенка Уильямом в честь друга, и, когда родилась я, он очень расстроился – так тетя Элла рассказывала. А потом кто-то предложил ему назвать меня Билли. Ему понравилось, потому что он все равно звал своего друга Билли. Поэтому меня так зовут.

– Ты с ним знакома?

– Нет. Папа ведь умер, а мама с тетей Эллой его почти не знали. Но тетя Элла говорила, что мама дружила с его женой и что та была очень мила.

– Хм. Думаю, мы сможем их разыскать. Ты знаешь его адрес?

– Да, только если он не переехал. Мы всегда хранили адрес. Тетя Элла иногда говорила, что когда-нибудь напишет ему обо мне.

– Как его зовут?

– Уильям Хеншоу. Он живет в Бостоне.

Мистер Хардинг сорвал с себя очки и в волнении наклонился вперед:

– Уильям Хеншоу? Уж не Хеншоу ли с Бекон-стрит?

Теперь заволновалась Билли.

– Неужели вы его знаете? Как здорово! Он действительно живет на Бекон-стрит! Я только сегодня видела адрес. Понимаете, я очень хочу ему написать.

– Написать? Конечно же, я сделаю это! – воскликнул поверенный. – И нам не придется его искать, дитя мое. Я много лет знаком с этой семьей, и Уильям учился в колледже вместе с моим сыном. Хороший малый. Нед много о нем рассказывал. Их было трое в семье: Уильям и два младших брата. Я позабыл их имена.

– Значит, вы его знаете! Как хорошо! – воскликнула Билли. – Понимаете, он всегда казался мне ненастоящим.

– Я точно могу сказать тебе, что он существует, – поправил ее поверенный с улыбкой, – хотя вынужден признать, что в последнее время потерял его след. Я попрошу Неда все узнать. А теперь отправляйся домой, моя дорогая, и вытри свои прелестные глазки. Нет, лучше приходи к нам на чай. Я телефонирую домой! – он с трудом встал и пошел в свой кабинет.

Через несколько минут он вернулся с покрасневшим лицом, довольно мрачный.

– Милое дитя, прости меня, но… но я вынужден отозвать свое приглашение, – жалобно сказал он, – мои сестры… плохо себя чувствуют. У Энн побаливает сердце, ты же знаешь, что у нее больное сердце, а Летти… Летти всегда нервничает в такие моменты. Приношу свои извинения. Ты же простишь их?

– Конечно, спасибо вам, – улыбнулась Билли, ее глаза озорно блеснули. – Вы не обидитесь, если я скажу, что нам всем повезло, раз мне не приходится перебираться к вам, мистер Хардинг?

– Ну… думаю, твой план написать Хеншоу очень неплох, – торопливо сказал он. – Я поговорю с Недом. Непременно! – закончил он, церемонно кланяясь и выпроваживая девушку из конторы.

Джеймс Хардинг сдержал слово и в тот же день поговорил с сыном, но Нед почти ничего ему не сказал. Да, он отлично помнит Билли Хеншоу, но не видел его уже много лет, со времени его женитьбы. Сейчас ему должно быть лет сорок. Он всегда был славным малым и наверняка будет ласков со своей маленькой осиротевшей тезкой. В этом Нед был совершенно уверен.

– Прекрасно. Я завтра же напишу ему! – объявил мистер Джеймс Хардинг.

Он написал, но Билли успела раньше. Пока он разговаривал, одинокая девушка в комнатке на другом конце города излила свою тоску на четырех страницах, адресованных «милому дяде Уильяму».

Глава II
Страта

Бертрам Хеншоу называл дом на Бекон-стрит Стратой ¹. Это сильно раздражало Сирила и даже Уильяма, хотя они понимали, что это «всего лишь Бертрам». Все двадцать четыре года, что Бертрам прожил на свете, фраза «это всего лишь Бертрам» была его проклятием и спасением.

В этом конкретном случае фантазии Бертрама можно было найти оправдание. Дом на Бекон-стрит, где жили три брата, действительно был Стратой.

– Понимаете, – легко объяснял Бертрам новым знакомым, которых удивляло его название, – если я бы мог отрезать фасад от дома, как кусок кекса, вы бы лучше поняли. Представьте, что старый добрый Банкер-хилл вдруг взорвался огнем и серой и похоронил нас под тоннами пепла. Вообразите, как поразятся археологи будущего, когда раскопают наш дом через много месяцев усердной работы.

Что же они обнаружат? Слушайте же. Первый слой – верхний этаж, который принадлежит Сирилу. Там их ждут голые полы, немногочисленная, но очень тяжелая мебель, пианино, скрипка, флейта, уставленные книгами стены и никаких вам занавесочек, подушечек и безделушек. «Здесь обитал скромный человек, – скажут они, – ученый и музыкант, строгий, никем не любимый и никого не любящий монах».

А дальше? Дальше они раскопают слой Уильяма, четвертый этаж. Попытайтесь это вообразить! Вы знаете Уильяма как брокера со Стейт-стрит, обеспеченного вдовца, высокого, угловатого, неспешного и лысоватого, близорукого обладателя самого доброго сердца в мире. Но чтобы понять Уильяма по-настоящему, нужно увидеть его комнаты. Уильям коллекционирует разные вещи. Он всегда их собирал и сберег все до единой. Семейная легенда гласит, что в возрасте одного года он вполз в дом, держа в руке четыре белых круглых камешка. Если это правда, то они до сих пор у него. Продолжил он в том же духе, а ему уже сорок. Миниатюры, резная слоновая кость, жуки, моль, фарфор, нефрит, марки, открытки, ложки, багажные бирки, театральные программки, карты – нет таких вещей, которые бы он не коллекционировал. Сейчас он увлечен заварочными чайниками. Представьте себе: Уильям и чайники! И все это хранится в его комнатах. Великолепный беспорядок! Представляете, как архе-ологи будут стараться поселить туда своего «монаха»?

А потом они доберутся до моего слоя, и станет еще хуже. Я-то люблю подушки и комфорт, и они у меня везде. И вещи я тоже люблю. Мои комнаты не принадлежат этому монаху ни в коей мере. Видите, – весело заканчивал Бертрам, – поэтому и такое название Страта.

То же самое слово относилось и к друзьям Хеншоу, и даже к самим Сирилу и Уильяму, хотя им это очень не нравилось.

С самого детства мальчики Хеншоу жили в этом уютном просторном доме, выходящем окнами на Общественный сад. В этом доме родился и их отец, и в нем же их родители умерли сразу после того, как Кейт, их единственная дочь, вышла замуж. В двадцать два года Уильям Хеншоу, старший сын, привел в дом невесту, и вместе они старались создать семейный уют для двух осиротевших мальчиков, двенадцатилетнего Сирила и шестилетнего Бертрама. Но миссис Уильям скончалась через пять лет после свадьбы, и с тех пор дом не знал женской руки.

Потихоньку шли годы, и дом мало-помалу стал таким, каким его описывал Бертрам. Ныне тридцатилетний Сирил, гордый, замкнутый, ненавидящий собак, кошек, женщин и беспорядок, сбежал со своей музыкой в мир и уединение пятого этажа. Уильям, обитавший под ним, долго не решался обращаться к своим драгоценным коллекциям, но потом стал проводить среди них почти все время. Бертрам остался полновластным владельцем третьего этажа и занял его своими красками, кистями, мольбертами, драпировками, коврами, подушками и вездесущими «Лицами девушек». Девушки смотрели с холста, дерева и фарфора – милые, упрямые, дерзкие, скромные, веселые, грустные, красивые, почти уродливые, – они были повсюду и потихоньку становились знаменитыми. Мир искусства стал их замечать и оценивать критически. «Лицо девушки» кисти Хеншоу считалось достойным приобретением.

Под веселым третьим этажом Бертрама располагались темная старая библиотека и гостиные – тихие, чинные, никому не нужные. А еще ниже были столовая и кухня. Тут властвовали Дон Линг, китайский повар, и Пит.

Пит был… Сложно сказать о нем что-то определенное. Он называл себя дворецким и, открывая огромную входную дверь, действительно таковым выглядел. Но в остальное время, когда он подметал полы или вытирал пыль с безделушек Мастера Уильяма, он становился тем, кем был на самом деле – суетливым и верным стариком, который намеревался умереть на той службе, на которую заступил пятьдесят лет назад.

Многие годы дом на Бекон-стрит не знал женской руки. Даже Кейт, замужняя сестра, давно бросила попытки научить чему-то Дон Линга или ругать Пита, хотя она все еще ходила через Общественный сад из своего дома на Коммонвелс-авеню и поднималась по лестнице, чтобы поговорить со своими братьями: Уильямом, Сирилом и Бертрамом.

Глава III
Страта, когда пришло письмо

Уильям Хеншоу получил письмо от своей тезки Билли с шестичасовой почтой. Письмо его, мягко говоря, поразило. Он еще помнил отца Билли, который умер много лет назад, но о существовании Билли позабыл давно и накрепко. Даже глядя на письмо, написанное круглым аккуратным почерком, он с большим трудом сумел вспомнить, что у Уолтера Нельсона был ребенок, которого назвали в честь него.

И этот ребенок, этот Билли, неведомый потомок почти забытого друга юности, просил приюта в его доме. Немыслимо! Уильям Хеншоу смотрел на письмо, как будто при втором прочтении оно могло изменить свой чудовищный смысл.

– Что такое, старик? – удивленно осведомился Бертрам, стоя в дверях. Уильям Хеншоу, покрасневший, дрожащий, усевшийся на нижнюю ступень лестницы и дикими глазами глядящий на письмо, в самом деле представлял собой удивительное зрелище. – Что случилось?

– Что случилось? – вскричал Уильям, вскакивая на ноги и яростно размахивая письмом. – Что случилось? Юноша, как вы отнесетесь к тому, если мы примем на борт ребенка? Ребенка, – в ужасе повторил он.

– Ну, мне сложно это представить, – засмеялся Бертрам. – Наверное, Сирилу это понравится.

– Бертрам, раз в жизни поведи себя разумно! – нервно попросил его брат. – Я тебе серьезно говорю!

– Что серьезно? – спросил Сирил, спускаясь по лестнице. – Не может ли это подождать? Пит уже дважды звонил к ужину.

Уильям отчаянно взмахнул рукой.

– Пойдемте. Расскажу вам все за столом. Кажется, у меня есть тезка, – сказал он дрожащим голосом через минуту. – Сын Уолтера Нельсона.

– А кто такой Уолтер Нельсон? – спросил Бертрам.

– Друг моей юности, ты не был с ним знаком. Пришло письмо от его сына.

– Давай послушаем. Валяй. Думаю, письмо мы как-нибудь выдержим, а, Сирил?

Сирил нахмурился. Возможно, он просто не знал, как часто он хмурится в ответ на слова Бертрама.

Старший брат облизал губы и дрожащей рукой поднял письмо.

– Это абсурдно, – сказал он. Прокашлялся и прочитал письмо вслух:

«Милый дядя Уильям! Вы ведь не возражаете, если я буду так вас называть? Понимаете, у меня никого не осталось, и я нуждаюсь хоть в ком-нибудь. Вы самый близкий человек, который у меня остался. Вы могли забыть, но меня назвали в честь вас. Моим отцом был Уолтер Нельсон. Моя тетя Элла недавно умерла.

Вы не возражаете, если я приеду к вам жить? Это не навсегда – я, конечно же, собираюсь в колледж, а потом я стану… не знаю еще, кем. Я надеюсь проконсультироваться с вами, ведь у вас могут быть свои предпочтения. Вы можете подумать об этом до моего приезда.

Может быть, мне не стоило этого говорить – вдруг вы не захотите меня видеть. От меня много шума, признаю за собой такой грех, но я не думаю, что это сильно вам помешает, если вы не страдаете от «нервов» или «сердца». Понимаете, мисс Летти и мисс Энн – это сестры мистера Хардинга, а мистер Хардинг – наш поверенный, и он вам напишет… Так, о чем это я? Ах да, о «нервах» мисс Летти. В них-то все и дело. Понимаете, мистер Хардинг был так добр, что предложил мне поселиться с ними, но нет уж! Из-за «нервов» мисс Летти в доме можно ходить только на цыпочках, а из-за «сердца» мисс Энн – говорить только шепотом. Все стулья и столы оставили на коврах потертости, поэтому их ни в коем случае нельзя передвигать. Все занавески в доме опущены точно до середины окон, а если светит солнце, их опускают до низу. Представляете нас со Спунком в таком доме? Кстати, вы же не возражаете, если со мной приедет Спунк? Надеюсь, что нет, потому что я не могу жить без Спунка, а он без меня.

Пожалуйста, ответьте мне как можно скорее. Я не обижусь даже, если вы телеграфируете. Слова «приезжай» будет вполне достаточно. Тогда я сразу соберусь и сообщу, на каком поезде приеду. А, и еще, вденьте в петлицу гвоздику, и я тоже вдену. Так мы друг друга узнаем. Адрес у меня простой: Хэмпден-Фоллс.

С тоской по дому,

Билли Хеншоу Нельсон»

Долгую минуту за столом в доме Хеншоу молчали. Потом старший брат, тревожно глядя на остальных, спросил:

– Ну?

– Господи! – выдохнул Бертрам. – Ну и дела.

Сирил ничего не сказал, но сжал губы так плотно, что они побелели.

Снова наступила тишина, а потом Уильям нервно сказал:

– Мальчики, помогите же мне! Что нам делать?

– Делать? – вспыхнул Сирил. – Ты же не хочешь всерьез позвать его к нам?

Бертрам кашлянул.

– Сирил, он немного оживит наш дом, согласись? У тебя наверху отличные пустые полы, по которым можно катать машинки!

– Чепуха! – заявил Сирил. – Не глупи, Бертрам. Это письмо не младенец написал. Скорее уж ему понравятся твои краски или барахло Уильяма!

– Ну значит, не подпустим его к этим вещам, – сказал Уильям.

Сирил с грохотом отодвинул стул от стола.

– Может быть, просто его не пустим? Уильям, ты же не всерьез? Ты не позволишь мальчику приехать сюда! – закричал он.

– Но что мне остается? – тихо спросил Уильям.

– Как что? Сказать «нет», разумеется! Как будто нам нужен мальчик!

– Но я должен что-то сделать. По его словам у него больше никого не осталось.

– Святые небеса! Ну, отошли его в пансион или в тюрьму, но только не сюда!

– Черт! Да пусть приезжает, – засмеялся Бертрам, – бедный маленький бездомный чертенок. Велико дело! Будет жить на моем этаже. Сколько ему лет, кстати?

Уильям нахмурился, задумавшись.

– Не знаю, честно говоря. Ему, должно быть… Господи, он уже не ребенок, – Уильям осекся. – Уолтер умер лет семнадцать или восемнадцать назад, через год или два после свадьбы. Мальчику должно быть около восемнадцати лет.

– Ну вот, а Сирил волновался из-за машинок, – Бертрам опять засмеялся, – какая разница, восемь или восемнадцать, пусть приезжает. Со взрослым парнем возни немного.

– А этот… Спунк? Ты его тоже заберешь? – ехидно спросил Сирил. – Может, от него тоже никакого вреда?

– Вот про Спунка я и забыл, – признался Бертрам. – Между прочим, кто это вообще такой?

– Собака, наверное, – предположил Уильям.

– В любом случае, будь любезен не пускать Спунка наверх, – решительно заявил Сирил. – Мальчика я еще выдержу, но собаку!..

– Ну, если судить по имени, – извиняющимся тоном сказал Бертрам, – Спунк может оказаться не очень послушным. Но, может быть, это вообще не собака. А, например, попугай.

Сирил вскочил на ноги. К ужину он почти не притронулся.

– Отлично, – холодно сказал он. – Помни, Бертрам, что ты взял на себя ответственность. Будь это собака, попугай или мартышка, я ожидаю, что ты не пустишь Спунка наверх. Мысль о том, чтобы принять в семью неизвестного мальчика, представляется мне абсурдной. Но если вы с Уильямом этого хотите, я не стану возражать. К счастью, мои комнаты находятся на самом верху, – с этими словами он вышел из столовой.

На мгновение повисла тишина. Мужчина помоложе вопросительно приподнял бровь.

– Боюсь, Сирил разозлился, – встревоженно сказал Уильям.

Лицо Бертрама изменилось. У мальчишеских губ пролегли строгие складки.

– Он всегда на что-нибудь зол.

Уильям вздохнул.

– Я знаю, но его талант…

– Талант! Святые угодники! – перебил его Бертрам. – Половина человечества обладает тем или иным талантом, но это вовсе не значит, что со всеми этими людьми невозможно жить. Уилл, это уже серьезно. Сирил становится похож на тех придирчивых старых дев, о которых пишет твой юный тезка. Рано или поздно он заставит нас разговаривать шепотом и ходить на цыпочках.

Уильям улыбнулся.

– Не беспокойся. Тебе не грозит опасность вести себя слишком тихо.

– Но не благодаря Сирилу, – возразил Бертрам. – Есть только одна причина, по которой я за мальчика. Он сможет смягчить Сирила, а это ему необходимо.

– Я должен его взять, Берт, – мрачно сказал старший брат. – И только Господу ведомо, что я стану с ним делать. Что ему сказать? Как написать? Я не представляю, как писать такие письма!

– Отправь телеграмму. Полагаю, одного «приезжай» хватит. Он не производит впечатление застенчивого юноши.

– Хм, возможно, – согласился Уильям. – Но разве кто-нибудь… его поверенный… не должен написать мне? – он еще раз посмотрел в письмо, лежащее у тарелки. – Да, некто мистер Хардинг. Интересно, не родственник ли он Неда Хардинга? Я был знаком с ним в Гарварде, и вроде бы он родом из Хэмпден-Фоллс. В любом случае, скоро мы все узнаем. Может быть, уже завтра.

– Наверное, – кивнул Бертрам, вставая из-за стола.

– Пока не получу от него письма, ничего не стану предпринимать.

Глава IV
Билли отправляет телеграмму

Письмо Джеймса Хардинга очень скоро последовало за письмом Билли, однако же ничем его не напоминало. В нем содержались подробности об имуществе Билли и было упомянуто, что, согласно завещанию миссис Нельсон, Билли не сможет распоряжаться своим состоянием до достижения двадцати одного года. Там было написано, что у Билли нет никого на белом свете, и выражалась надежда, что друг ее отца примет к себе сироту. Там упоминался Нед и старая дружба в колледже, а завершалось письмо словами о том, что его автор, Джеймс Хардинг, будет рад возобновить знакомство с семейством Хеншоу, с которым он дружил много лет назад, и что вскорости он надеется получить ответ от Уильяма Хеншоу.

Это было хорошее письмо, но очень плохо написанное. Почерк Джеймса Хардинга не отличался разборчивостью, и многие его корреспонденты радовались, что большинство писем он диктует стенографистке. Однако на этот раз он предпочел написать лично, и именно поэтому Уильям Хеншоу, даже прочитав письмо, все еще не догадывался, что его тезка Билли вовсе не юноша.

В основном поверенный называл Билли по имени, или «сиротой», или «бедным одиноким ребенком». А когда в письме встречались явно указывающие на пол местоимения «ее» и «она», из-за дурного почерка их ничего не стоило принять за «его» и «он», так что Уильям и подумать не мог, что он ошибается, поэтому велел приготовить в доме комнату для мальчика по имени Билли.

Первым делом он телеграфировал Билли одно-единственное слово.

«Приезжай».

– Надо же успокоить бедного парня, – объяснил он Бертраму, – конечно, Хардингу я отвечу подробнее. Естественно, он хочет знать о моих делах, прежде чем отправлять ко мне Билли, но зачем же заставлять мальчика ждать, пока я не сообщу все необходимое? Конечно, он не успеет приехать до того, как я напишу ответ.

Уильяма Хеншоу ждал большой сюрприз. Не прошло и суток, как от Билли пришла ответная телеграмма.

«Приезжаю завтра. Поезд приходит в пять. Билли».

Уильям Хеншоу не знал, что Билли давно уже упаковала вещи. Она была в отчаянии. Дом казался ей могилой, несмотря на присутствие горничной и услужливого соседа с женой, которые оставались у нее ночевать. Поверенный Хардинг неожиданно заболел, и она не смогла рассказать ему, что получила чудесную телеграмму с приглашением. Так что Билли, одинокая, порывистая и привыкшая баловать себя, решила больше не ждать.

Билли ничуть не волновало, что ее будущее было пугающим и неопределенным. Она была очень романтичной особой, полагала, что вдеть гвоздику в петлицу и весело двинуться на поиски отцовского друга, которого тоже звали Билли, не только весело, но и весьма разумно, и что это излечит ее жуткую тоску. Так что она купила гвоздику и билет и с нетерпением стала ждать поезда.

В доме на Бекон-стрит радостная телеграмма Билли вызвала всеобщее оцепенение. На немедленно последовавший семейный совет призвали даже Кейт.

– Разумеется, я ничего не могу сделать, – раздраженно заявила она, услышав эту историю. – Вы же не ждете, что я возьму к себе мальчика?

– Конечно нет, – вздохнул Уильям. – Но, видишь ли, я думал, что у меня будет время… привыкнуть к новому положению дел, раздать необходимые указания, а это так… внезапно. Я только сегодня ответил на письмо Хардинга и, конечно, еще не получил его ответа.

– А чего ты ожидал, отправив эту глупую телеграмму? – вопросила леди. – «Приезжай!» Ну вот и приезжает.

– Но Билли попросил меня это сделать.

– И что? Глупый восемнадцатилетний мальчишка что-то тебе предлагает, и ты, предположительно рассудительный мужчина сорока лет, должен подчиняться?

– Так проявляется романтическая жилка Уилла, – улыбнулся Бертрам, – это так волнующе – отправить в пространство одно только слово «приезжай» и ждать, что произойдет.

– Ну вот он и узнал, что, – с мрачным удовлетворением заметил Сирил.

– Нет, этого еще не произошло, – радостно поправил его Бертрам, – все еще впереди. Уильяму нужна гвоздика. Это такой знак.

Уильям покраснел.

– Бертрам, не говори глупостей. Я не стану надевать гвоздику. Ты сам знаешь.

– А как ты тогда его найдешь?

– Ну, у него-то гвоздика будет, вот и довольно.

– Ну может быть. А еще у него будет Спунк, – засомневался Бертрам.

– Спунк! – воскликнула Кейт.

– Да. Он написал, что надеется, что ему можно привезти с собой Спунка.

– Что такое Спунк?

– Мы не знаем, – Бертрам улыбнулся.

– Не знаете? Что это значит?

– Уилл считает, что это собака, а Сирил, кажется, рассчитывает на мартышку. Лично я за попугая.

– Мальчики, что вы наделали! – Кейт рухнула на стул. – Что вы наделали!

Для Уильяма ее слова оказались подобны электрическому току. Он вскочил на ноги.

– Что бы мы ни сделали, это уже сделано, – сурово заявил он. – Остается сделать все остальное и сделать как следует. Он сын лучшего друга моей юности, и мы должны принять его достойно. А теперь за дело. Бертрам, ты сказал, что он может жить у тебя, так?

Бертрам мигом подобрался. Уильям редко говорил таким тоном, но уж если говорил…

– Да, Уилл. Пусть берет маленькую спальню в конце коридора, я ею почти не пользуюсь. Все пожитки оттуда можно убрать завтра.

– Отлично. Еще несколько распоряжений, и я пойду вниз и расскажу все Питу и Дон Лингу. И постарайтесь понять, что мы собираемся встретить мальчика как можно любезнее.

– Есть, сэр, – ответил Бертрам.

Кейт и Сирил промолчали.