Kitobni o'qish: «Белый снег»

Источник фото обложки: личная коллекция Печурина В.Н. Фотография предоставлена омским историком Лосуновым А.М.

Дизайн обложки: Шубочкина Е.С.

От автора

Эпоха преданного Бога

Под игом дьявольских утех

Свой опыт указует строго

Во славе искупавших грех.

«Господь просвещение мое и Спаситель мой, кого убоюся? Господь Защититель живота моего, от кого устрашуся?» – слова из двадцать шестого псалма. С такого лейтмотива моей души началась эта книга. Что из этого получилось или не получилось, судить вам, дорогие читатели.

Моя малая родина, ныне обычный сибирский город Омск в начале двадцатого века Промыслом Божьим служил, пусть и недолго, так называемой «белой столицей» нашей страны со ставкой Верховного Правителя России А.В. Колчака. Это был жесткий кровопролитный исторический период жизни нашего государства. Думаю, современному читателю он может быть интересен и полезен для изучения по многим аспектам.

Повесть основана на фактических материалах в отношении хода описываемых событий и реальных исторических персонажей. Все цитируемые документы в книге являются подлинными текстами сохранившихся бумажных архивов. Фотографии, иллюстрирующие книгу, найдены мной в открытых интернет-источниках.

Безмерно благодарю за помощь и предоставленные данные омского историка и краеведа А.М. Лосунова. В работе мне также очень помог труд уже упокоившегося митрополита Омского и Тарского Феодосия, посвященный архиепископу Сильвестру, «В вере ли вы?». Также выражаю огромную признательность за экспертную оценку книги руководителю комиссии по канонизации святых Омской епархии священнику Вячеславу Суховецкому.

Однако особо отмечу, что целью написания данной книги было не столько желание рассказать об исторических фактах революционной России, сколько раскрыть в динамике тех событий душевное и духовное состояние героев повести, чьи судьбы волей Божьей переплелись именно в этот период, именно в городе Омске. Это совершенно разные люди и по возрасту, и по социальному, по служебному положению, но никого из них не миновала чаша испытаний и скорби.

Насколько близки и важны любому человеку темы личного и общественного долга, выбора и принятия решений, взаимоотношений с другими людьми и, конечно же, с Богом – это то, о чем мне хотелось как автору поразмышлять на страницах этой повести. Убереги, Господь, быть мне судьей кому-либо! Только выразить для вас, дорогие читатели, свое видение судеб представленных персонажей в контексте того, какое место в их жизни занимала Церковь Христова, показать их духовные поиски и терзания неминуемого жизненного выбора.

Особый акцент книги сделан на житие и подвиг высоко-чтимого в городе Омске архиепископа Сильвестра Омского (Ольшевского), возглавлявшего в тот сложный период Омскую епархию. Надеюсь, с Божьей помощью мне удалось показать его мужественное устремление остаться верным своим христианским убеждениям и долгу пастыря до конца.

Кроме того, поскольку мне изначально хотелось написать книгу так, чтобы заинтересовать в ее прочтении юношескую аудиторию, одна из основных сюжетных художественных линий повести – это отрезок жизни подростка, которому пришлось рано повзрослеть, потеряв родителей, и нести ответственность не только за себя, но и за младшую сестру.

История неумолима, но назидательна. Убереги нас, Господи, от опасной небрежности к страданиям людей революционного двадцатого века!

Январь 1918 г.

«Хорошо, что метель», – кружили в такт с погодой мысли рабы Божьей Натальи, певчей Омского Успенского кафедрального собора, спешащей на утреннюю службу. «Свежего снегу намело, белым-бело вокруг, освободился наш город от пыли и грязи», – запела детская радость в сердце женщины, но тут же была заглушена голосом взрослой рассудительности: «По сути же, нет – снег только прикрыл их, скрыв непривлекательную серость…»

Еще в притворе, стряхивая с шали снег, Наталья услышала непривычно громкий для церковных свод разговор.

– Какое право имеешь отказывать? Думаешь, управы на тебя нет, поп?! – чуть не срывая голос, фальцетом верещал низенький мужичок в шинели до пола, видимо, что-то требующий от священника. – Фамилия твоя? Под арест пойдешь за самовольничество!

– Покровский я от рождения. Коли есть за что, то арестовывайте, но закон Божий и правила Церкви таковы, что не можем отпеть вашего командира большевистского по причине хулы его большой на Духа Святаго.

– Ерунду мелешь, Покровский! Поди тебе твой начальник церковный приказал, этот, Сильвестр? – в разговор вмешался второй визитер в фуфайке с красной звездой на груди.

– Христос мне начальник, Он и запрещает, – спокойно ответил священник.

– Тьфу ты, вот умеете же крутить и выкручивать, а правды от вас не добьешься! Только врагов народа, значит, по-вашему, в церкви уважают! – тот, который в шинели, махнул рукой товарищу, показывая всем видом, что разговор окончен и они уходят. – Тебе это с рук не сойдет, поп! – бросили большевики напоследок.

Наталья вспомнила, как сама месяц назад просила своего духовника о подобном: муж ее примкнул давеча к большевикам, вернулся контуженным с фронта да и погиб вскоре от шальной пули, оставив жену с двумя детьми без кормильца. Боялась, что не будут церковные отпевать приверженца новой власти, но батюшка Александр уступил, приняв мольбу верной прихожанки.

– Отче, люди-то опасные, большевики эти, – к священнику подошли обеспокоенные произошедшим прихожане. – Может, не стоило им возражать?

– Закон Христов для всех одинаков, нам ли не знать, что за все в жизни Богу ответим, – священник был спокоен и сдержан. – Тем более что Церковь нынче от государства отделили, никто никому не указ теперь, только вот претензии исполкома почему-то так и сыпятся на нашу голову. Совдепу нынче покои архиерейские подавай, все дела и имущество Духовной консистории, чтобы свои учреждения разместить, да и собор наш хотят под лазарет конфисковать.

– Как же это можно? Что делать, батюшка? – забеспокоился люд.

– Молиться, дорогие мои братья и сестры! В пятницу, второго числа, во всех храмах города будет соборный молебен о вразумлении правительства державы российской – приходите. А четвертого февраля владыка благословил на крестный ход с молитвой о хранении веры православной и защите храмов. Будем на Бога уповать, на его милосердие и помощь нам грешным!

– Значит, вернулся владыка Сильвестр с поездки? – спросила Наталья батюшку.

– Прибыл, в Омске, уже в котле наших событий, – ответил тот.

Вечерами после службы Наталья подрабатывала в швейном цеху, поэтому домой пришла поздно, дети уже улеглись спать. Хозяйка, стараясь не шуметь, стала готовить себе ужин, но все-таки разбудила сына двенадцати лет отроду, который тут же пристроился рядом за столом, потирая глаза.

– Мама, тут к нам друг папкин приходил, пока тебя дома не было, – сонно протянул мальчик.

– Какой друг? И чего хотел? – с настороженностью спросила женщина.

– Спрашивал, где ты работаешь, где мы учимся.

– Ты и сказал?

– Сказал… Он еще передать просил, – сын почувствовал напряжение матери и стал говорить медленнее, а затем и вовсе замолчал, ожидая ее реакции.

– Ну, не тяни, Санька! – Наталья ждала недоброе.

– Что негоже жене большевика по храмам прислуживать, другая работа для тебя есть: говорил, чтобы пришла в исполком, а в церковь не ходила больше.

– Господи! Мужа угробили, теперь и до нас добрались! Господи, защити, не оставь нас, грешных! – Наталья запричитала и взмолилась, чувствуя, как впадает в отчаяние от собственной беспомощности в новом мире советской власти.

– Мам, только не плачь! – сын хотел утешить и поддержать родительницу. – Вдруг он и вправду хорошую работу для тебя нашел – легче будет! А от твоего Бога одни только неприятности! Может, и прав был отец, что нет Его совсем! Одни беды на нашу семью посылает, а за что? – Санька насупился от ощущения жестокой несправедливости жизни.

– Что ты говоришь такое! Замолчи немедленно! Прости, Господи! Да разве одни мы, Санька, страдаем?! Посмотри, что творится-то вокруг! Кругом смерть, разруха, нищета, война эта проклятая! А церковь как нас продуктами выручает! Да и если я уйду, то певчих совсем не будет хватать: одни болеют, другие разбежались со страху, а служить надо, иначе загибнет наш город!

– Служишь Богу, служишь, а Он тебе – несчастья: сначала брат Колька помер от хвори, потом папку убили, а другие вообще не верят в Бога и ничего – лучше нас живут!

– Ты на других не смотри, Санька, за себя отвечай! А с батьки пример не бери: натворил дел недобрых и сгинул, а нам жить и хлебать еще за себя и за него! Сколько молиться за душу его надо, чтобы не страдал там сильно!

– Да ему, может, лучше нашего сейчас, а здесь-то как жить, если твой Бог не помогает?

– Господи, прости неразумного! Да как не помогает-то?! Еда есть, крыша есть, здоровье пока тоже есть! А мир трясет за царя-батюшку! Отдали на растерзание революционерам, будь они неладны! А народ не восстал, не защитил, да чего уж там – предал ставленника Божьего!

– Вот пусть большевики тогда и мучаются и те, кто предал царя! Почему остальные люди должны страдать? – Санька был неумолим в своем негодовании.

– А что мы с тобой или другие сделали, чтобы царя и семью его невинную защитить? Да ничего! Вот если бы люд России хоть в половину свою воспротивился большевикам и освободил царя, может, и другая жизнь была! Люди говорят, под арестом держат не только царя-батюшку, но и матушку с детьми, а они-то в чем виноваты?! – Наталья всплеснула руками и поставила на стол тарелку с нарезанным хлебом и холодной картошкой. – Есть хочешь? – спросила она сына, который согласно кивнул. – Вот ты, Санька, молился за царскую семью хоть разок? Им поди сейчас, ой, как тяжело, похуже нашей ситуация будет.

– Поможешь тут молитвой, как же, – пробурчал недовольно сын.

– И я, грешная, не молилась, все свое просила, да себе, а теперь вот получается, что забрал Бог у нас ставленника своего за наши грехи, чтобы показать, как живется без главы отчей.

От громкого разговора домашних проснулась и младшенькая пятилетняя Катя, приладившаяся к маминому теплому боку на скамье у стола.

– Мама, а ты папу любишь? – вдруг спросила дочка, когда Наталья ласково пригладила ее по голове и плечам.

– Конечно, люблю, Катюша.

– Я ему так и сказала, что мы все его очень любим…

– Когда сказала? – спросила осторожно мать.

– Он ноне во сне ко мне приходил и плакал, прощения у всех просил, говорил, что на нас у него вся надежда, – рассказывала Катя, а из глаз матери в это время так и катились тихие слезы, сдержать которые было ей невозможно.

– Есть, есть надежда, конечно, доченька! Молиться надо, Бог простит папку, запутался он по глупости. И вы, детки, просите Господа о милости к батьке свому, да сами верьте и не предавайте Бога. Слышишь, Санька? Чтобы хулы от тебя никогда больше не слыхала!

– Мама, я еще должна тебе сказать одну важную вещь, – продолжила дочь после молчаливой паузы.

– Что такое, доченька? – забеспокоилась Наталья. – Это я виновата, – начала тихо, отстранившись от матери, Катя. – Я… Я в ту ночь… Ложась спать, я забыла помолиться, и в ту ночь убили папу…

Никто уже из семьи не мог держать слезы после этих наивных, но таких искренних слов веры малого чистого ребенка. Объятия и разговоры того семейного вечера навсегда остались в сердце Саньки.

Февраль 1918 г.

Площадь у кафедрального собора не могла вместить всех пришедших на городской крестный ход четвертого февраля одна тысяча девятьсот восемнадцатого года.

Наталья, оставив дочку с соседкой преклонных лет, которая давно уже стала им как родная, тетей Клавой, была уже с раннего утра в храме вместе с сыном. Народ на площади собрался задолго до начала шествия, потому как горожан волновало и беспокоило бесчинство и самовольный разгул большевистских властей, объявивших об экспроприации всего имущества и капиталов Омского Епархиального Ведомства.

– Братья казаки! Братья солдаты! – вещал с бокового храмового крыльца оратор. – Слыхали ли вы, что Омский Совет Народных Комиссаров решил, согласно декрету из Петрограда, изданному под председательством Троцкого-Бронштейна, отобрать Омский кафедральный собор и ваш Омский Никольский казачий собор? Неужели вы отдадите святыни, чтобы они устроили там больницу, а, может быть, кинематограф с развратными картинками?

С другого края храма вторили активные прихожане города:

– Братья и сестры! Подписывайтесь под петицией православных верующих! Владыка Сильвестр благословил документ! Не допустим посягательства на нашу свободу веры и религии! Не отдадим собственность русского народа, наши соборы!

По окончании литургии епископ Омский и Павлодарский Сильвестр вышел на амвон для проповеди, речь его была серьезной и проникновенной:

– Братия и чада о Христе! Ныне мы переживаем сугубые испытания: к трудностям страшной войны присоединились величайшие трудности внутренних нестроений, вызвавшие государственный переворот и бедственное духовное и культурное положение страны. Церковь Христова ныне претерпевает множество скорбей, для верных ее чад настало время исповедничества!

Святейший Патриарх Тихон в начале февраля сего года написал послание, в котором отлучает от Церкви всех тех, кто участвует в гонениях на церковь и убивает невинных людей. Вот текст этого соборного документа: «Изданный Советом Народных Комиссаров декрет об отделении Церкви от государства представляет собой, под видом закона о свободе совести, злостное покушение на весь строй жизни Православной Церкви и акт открытого против неё гонения. Всякое участие как в издании сего враждебного Церкви узаконения, так и попытках провести его в жизнь несовместимо с принадлежностью к Православной Церкви и навлекает на виновных кары, вплоть до отлучения от Церкви».

Я лично был свидетелем сноса и осквернения храмов большевиками, молюсь о десятках замученных в стенах учреждений новой власти епископах и сотнях убиенных священнослужителей. Как не воспротивиться такому насилию!

Объединимся, братья и чада во Христе, в крестном шествии с молитвами ко Господу нашему о хранении веры православной в нашей стране и граде, защите соборов от посягательств и их осквернения!

Наконец, крестный ход двинулся во главе с Его Преосвященством Сильвестром по улицам города, останавливаясь у каждого храма с молитвами. Странным образом, красногвардейцы, ранее усиленно разгоняющие любые митинги у кафедрального собора, не вмешивались в происходящее.

«Видно, тысячи горящих верой людей, идущих вместе, как воинство, красные сочли достаточно опасным противником», – услышала чей-то громкий разговор рядом Наталья, усердно старающаяся сконцентрироваться на молитвенном пении во время шествия. – «Ох, ненадолго затаились большевики, чем-то да навредят в отместку! Господи, услышь нас и помоги!»

Начало новой трудовой недели выдалось тяжелым для Натальи: в швейном цеху, где она работала по сменному графику, увеличили норму дневной выработки. Потому сегодня она вернулась домой затемно, пришлось задержаться, чтобы выполнить увеличенный норматив.

Дети уже спали. Поцеловав ребятишек, хозяйка тоже устроилась отдыхать, но не тут-то было: внезапный ночной набат церковных колоколов разбудил и всполошил всю семью.

– Что случилось, мама? – взволнованно спрашивали вскочившие в кроватях дети.

Сход на площади у Успенского собора

Источник: https://statehistory.ru/

– Не знаю, детоньки, но нехорошее, точно, раз так звонят, да еще ночью. Я к Клаве выскочу, ждите. Посидит с вами, а я побегу к собору. Видно большевики решили ночью храм захватить, прихожан на помощь зовут.

– Мам, я с тобой пойду, ножик возьму, а то кто тебя защитит, – Санька торопливо стал натягивать теплую одежду.

– Куда наши ножи против большевистских пистолетов! – попыталась возразить мать, но спорить не стала: колокол неумолимо звонил. – Поспешим!

Тут и сама соседка Клава, такая же взволнованная переполохом, заявилась ко двору. Оставив Катю с ней, Наталья с сыном побежали на зов колоколов.

Город проснулся окончательно. Казалось, что все его жители вышли из своих домов, так много было людей на улицах. По движению общей массы народа Наталья поняла, что беда случилась в архиерейском доме.

– Батюшку грабят! Соловьева! – послышались крики в толпе, и часть людей побежала в сторону дома кафедрального протоиерея. – Большевики арестовали отца Александра и Чемагина с ним, ключаря собора!

– Отца Николая с Параскевской церкви еще вчера вечером уволокли в каземат, тяжкое время настало для церкви, – вздохнул печально оказавшийся рядом с Натальей пожилой бородач с иконой Спасителя в руках, словно вышел на крестный ход.

Наталья хотела ему что-то ответить, но тут часть толпы резко развернулась в другую сторону, поспешив на выручку к отцу Александру, закрутив ее с сыном водоворотом. С трудом добравшись до хорошо знакомого крыльца дома Владыки, где часто помогала размещать на постой многодетные семьи, бежавшие от войны, женщина попала под чью-то тяжелую руку и отлетела в сугроб от сильного толчка.

В это же мгновение из ночной мглы к архиерейскому дому вышла группа агрессивно настроенных карателей-матросов.

– Разойдись! Стрелять буду! – кричали они и расталкивали людей.

– Это бандюги Запкуса! Лучше отойти, пришибут за здрасьте! – услышала Наталья выкрик из толпы.

«Отряд Запкуса» – так называла себя шайка бандитов по фамилии своего главаря, которая наводила ужас на весь город своим бесчинством и жестокостью. Один их вид уже говорил о многом: в больших меховых шапках и полушубках, за поясом у каждого револьвер, гранаты и сабли на боку в металлических ножнах.

– Открывайте немедленно или вышибем дверь и расстреляем всех на месте! – потрясая оружием, кричал один из матросов. – Где архиерей?

– Я архиерей, – ответил вышедший на крыльцо Владыка Сильвестр.

К виску епископа матрос тут же приставил револьвер:

– Арестован за контрреволюционную деятельность! А ну пошел! Кончилась твоя барская жизнь, церковник!

– Как же это, батюшки! – из дома следом за хозяином выскочили домашние и заверещали в голос. – Что творите, ироды? Побойтесь Бога! Дайте хоть одежу теплую владыке надеть, зима же!

– Разойдись, я сказал! Не замерзнет, Бог согреет, Он же у вас все может! Пшли все! – и матрос стал палить, жутко хохоча, во все стороны из револьвера, не глядя, куда и в кого стреляет.

– Господи, убили! Николая убили! – пронзительные голоса рвали сердце женщине, продрогшей до костей и онемевшей от кошмара происходящего. – Владыку собой закрыл от пули!

– Молодой такой: еще жить бы и жить! – кричали люди.

Наталья суматошно искала глазами сына, беспокоясь о том, что шальные пули могли задеть и его, но не находила и чувствовала, как беспомощное отчаяние накрывало ее с головой.

– Звери! Хорошего человека убили ни за что! – На матросов двинулась толпа, движимая крайней степенью возмущения происходящим.

Снова раздалась стрельба, кто-то из толпы упал, преграждая своим телом путь остальным. Женщины голосили, какие-то люди бросились помогать упавшим в давке, остальные отступили.

К Наталье, наконец-то, смог пробраться Санька. Он поднял мать из сугроба, стал отряхивать снег, что-то спрашивать, но та ничего не понимала, громкий стук сердца и крики людей заглушали все.

Тем временем матросы, размахивая оружием, поволокли, толкая и дергая, епископа Сильвестра в сторону бывшего генерал-губернаторского дворца, где размещался теперь Совет депутатов новой народной власти. Владыка был в одной рясе, а на дворе февраль.

– Братья и чада, молитв о Церкви нашей не оставляйте! – услышала Наталья знакомый уверенно спокойный голос владыки. – Кто может – помогите раненым, усопших не оставьте…

Речь оборвалась от удара в спину. Матросы-каратели торопились: сибирский мороз и ветер не щадили никого. Владыка смиренно направился к мосту через речку Омку под звон колоколов городских церквей, откликнувшихся на кафедральный набат.

Наталья, потянув сына за собой, бросилась к дверям архиерейского дома, где им открылась ужасающая картина: в сенях лежал молодой послушник в монашеском подряснике, из его головы на пол сочилась кровь, а в руке горела вставленная кем-то восковая свеча…

Мост через Омку. Июнь 1918 г.

Источник: https://twitter.com/omichrf

В душной комнате, куда матросы привели владыку Сильвестра, уже находились другие арестованные священники: отцы Александр Соловьев, Федор Чемагин, Николай Савкин. Они, конечно, сразу встали для приветствия своего архиерея, который в обход церковных правил просто обнял каждого из своих собратьев по камере как старый друг.

Увидевший это доброе приветствие конвоир, звякая ключами, позлорадствовал:

– Вам теперь не обниматься и шептаться надо, а у своего Бога помилования на коленках громко выпрашивать, глядишь, и не расстреляют вас, а только на каторгу сошлют! – и скрылся за дверью с дьявольским хохотом в безответной тишине заключенных.

– Господи, что будет-то теперь? – на следующий день взволнованная происходящими в городе событиями Наталья ни свет ни заря уже хлопотала, собираясь пойти помочь в доме владыки. Детям же строго настрого наказала: сегодня из дома не выходить, даже в школу сына не пустила, опасаясь уличных беспорядков.

И действительно, уже с утра по городу стали собираться толпы людей, призывая принять меры по освобождению епископа, красногвардейцы в ответ активно разгоняли народ, паля из оружия в воздух.

– Что здесь происходит? Кто разрешил находиться в помещении народной власти? – в архиерейский дом, где готовили в последний путь усопшего послушника, к обеду заявилась следственная комиссия из нескольких вооруженных человек. – Приказываю всем покинуть дом немедленно! – прокричал, видимо, начальник группы.

– Как же это? Жили люди, а их раз – и выгнали! – запричитали присутствующие женщины.

– Дайте хоть спокойно похоронить убиенного! Да людям нужно время, чтобы вещи собрать! – высказала Наталья воинственным пришедшим.

– Сутки! Потом чтоб никого здесь не было! – вынес приговор следователь. – Вы двое, – обратился он к сопровождающим, – останетесь охранять дом, чтобы лишнего не растащили! Комнаты архиерея опечатайте!

Тем временем в Совдеп прорвалась делегация из казаков, членов бывшей городской управы и других активных горожан с требованиями по освобождению епископа Сильвестра и прекращению посягательств на собственность Церкви.

На площадях и улицах народное возмущение росло, уже порядком измученные самоуправством, арестами, убийствами и кражами большевиков люди сливались в одну многотысячную негодующую толпу, готовую сражаться, как угодно и чем угодно, но только бы остановить большевистского демона. Новые жертвы пуль красногвардейцев послужили толчком к активному противостоянию: местами шла борьба прикладами, стрельба.

– Мы вас выслушали, примем решения после совещания! – нардепы пытались выдворить из занимаемого здания протестующих граждан. – Поймите, на епископа и его сообщников заведено дело, потому мы не можем вот так взять и отпустить его из-под ареста! Проведем работу и разберемся, кто и в чем виноват или не виноват.

– Вот и мы хотим разобраться, в чем таком обвиняют нашего архиерея! – делегация была настроена решительно. – Народ не отступит, вы перешли все возможные границы! Самоуправство и грабеж: сутки дали на освобождение дома владыки! Вот и вы за сутки разберитесь с безосновательностью его ареста!

– Основание есть! Согласно документам: порочил советскую власть, подстрекал к бунту против большевизма и отказывался выполнять требования закона, – нервно объяснял худощавый следователь по делу арестованных священников, в кабинет которого смогла прорваться народная делегация.

– Что вы понимаете под подстрекательством – простое изложение фактов?! Думаете, народ сам не видит, что в городе и стране происходит?! Его и подстрекать нынче не надо, доведен от крайнего отчаяния и гнева вашими новыми законами и методами их водворения!

– Осторожней в выражениях, гражданин! А то окажетесь в кутузке за противление властям! – чуть не брызжа слюной, возмущался один из нардепов.

– Спокойно, товарищи! – поправляя очки на носу, кричал следователь, пытаясь решительно взять контроль над ситуацией. – Для выводов по делу нужно разобраться, а вы мешаете следственной работе! Теряем время! Покиньте, граждане, помещение, дайте возможность посовещаться народом выбранным властям!

– Каким таким народом?! – возмущаясь, делегация все же вышла из здания.

– Что там с показаниями задержанных? – поинтересовался следователь у помощника. – Признали вину?

– Какой там! Только твердят: «Бог нам судья».

– Плохо работаете! Нужен официальный документ, доказывающий поповскую виновность! Все приходится делать самому! Ведите главного церковника ко мне на допрос! – скомандовал следователь.

– Итак… Подтверждаете ли вы факт того, что являетесь начальником всех омских церквей, товарищ Ольшевский? – следователь задал свой первый вопрос усаженному напротив архиерею.

– Указом Святейшего Синода в июне одна тысяча девятьсот пятнадцатого года назначен епископом Омским и Павлодарским, – спокойно ответил владыка Сильвестр.

– Признаете ли факт подстрекательства к бунту против советской власти в храмах и церквях в вашем подчинении?

– Таких фактов не знаю.

– Не знаешь? – вскочил с места возмущенный представитель власти. – Да только слепой или глухой мог не видеть возглавляемой вами массовой сходки религиозных фанатиков в минувшее воскресенье! Не вы ли, товарищ Ольшевский, нагнали массы людей со всех своих церквей с целью устрашения советской власти и призыва бороться с большевиками?! А?! – кричал в лицо владыки взъерепенившийся следователь.

– Простите, не знаю, как к вам обратиться, – спокойно произнес в ответ задержанный.

– Смирнов моя фамилия, следователь Смирнов, так и обращайтесь, – отчеканил следователь.

– Уважаемый следователь, вы ошибочно считаете, что у священника, пусть и высокого сана, есть какие-то особенные силы управлять мирянами. Верно обратное: следует священнику быть слугой каждому встречному во все дни и ночи своей земной жизни. Вот и я, благословляя февральский крестный ход, лишь повиновался настойчивой воле и желанию омских прихожан. Кроме того, как архиерей официально уведомил власть об этом, отправив коменданту города свое ходатайство, и возражений в ответ мне не поступало.

– Слуга, говоришь? И вина на народе, а ты такой весь чистенький? – бурлил недовольством Смирнов. – Чего же ты тогда большевикам служить отказываешься, раз всех встречных готов ублажать?

– Служение возможно только во Христе, а вы, большевики, его не признаете, так как же я против своего начальника пойду?

– Вот вы хитрые, церковные кроты! Везде ходы и выходы найдете!

Неприязнь товарища Смирнова ко всему церковному была очевидна для епископа Сильвестра, а каждый ответ владыки только еще больше раздражал ярого сторонника большевизма и революции.

– Отвечайте, какими, товарищ Ольшевский, словами вы оскорбляли советскую власть?!

– Не ведаю, какими словами мог оскорбить вашу власть, – по-прежнему спокойно отвечал владыка Сильвестр.

В этот момент раздался стук в дверь кабинета, и следователь дал указание охраннику впустить пришедшего.

– Товарищ Смирнов, вас просят подойти на срочное совещание в зал заседаний, – протараторила и исчезла женская голова.

– Что еще?! Так, ладно, видимо, действительно дело срочное. Товарищ Ольшевский, подпишите здесь, – следователь ткнул пальцем в бумагу, предоставленную секретарем допроса. – Охрана, сопроводите задержанного обратно в комнату пребывания!

– Товарищи, ситуация в городе сложилась критическая! – вещал красный комиссар посреди зала заседаний, когда туда вошел Смирнов. – Дайте приказ стрелять в людей или скоро нас снесут и растопчут вместе с этим зданием! Народ подогрела весть, что анненковцы подходят к городу, атаман призывает всех присоединиться к своему отряду и выйти на открытую борьбу с большевиками.

– Обстановка крайне накалена! – рассуждали большевики. – Если Анненкову удастся собрать народ под знаменем Ермака, то жертв среди красногвардейцев не избежать, причем немалых.

– Часть омской гвардии сейчас в Славгороде, противостоять озверевшей десятитысячной толпе без потерь мы вряд ли сейчас сможем, – высказали один за другим свои опасения нардепы.

– Да, не окрепла еще советская власть… А дикий сибирский народ не готов пока выкинуть из головы ту дурь, которую им столетиями пихали в голову церковники! – раздосадованно пробубнил в ответ на эти доводы следователь Смирнов.

– Товарищ Смирнов, Илья Никитич, не кажется ли вам, что иногда нужно пожертвовать пешкой, чтобы выиграть партию?! – высказался один из нардепов. – Может, не время сейчас нагнетать волнения в народе? Да и в Москве нас за потерю контроля над городом по головке не погладят! Не лучше ли освободить пока священников, чтобы утихомирить темный народ?

– Да уж… Придется пойти на некоторые уступки в сложившейся ситуации народного возмущения. Бросим бунтовщикам кость, чтобы успокоились. Оформлю отказ от возбуждения уголовного дела на священников за недостаточностью собранных доказательств вины. Пусть еще рясой своей трясут до поры…

– Владыка, родненький, отпустили! – в архиерейском доме не было предела радости его жителей, когда они увидели вернувшегося архиерея. – Отстояли! Слава Богу! Только, Владыка, нас вот выселяют отсюда…

Следом за епископом Сильвестром в дверь вошли несколько человек в военной форме с нашитыми на шинелях красными звездами, и домашние сразу притихли.

– Милостью Божьей жив, и буду с вами еще некоторое время, – с улыбкой произнес уставший хозяин, приветствуя своих помощников. – До революционного суда буду здесь под подпиской о невыезде. Эти люди проведут у нас обыск, прошу им не препятствовать.

– Я могу подняться к себе? – обратился владыка к оглядывающим помещение комиссарам.

Архиерископ Омский и Павлодарский Сильвестр. Единственный сохранившийся омский снимок. Находится в музее омских железнодорожников

Не получив ответа от большевиков, уже принявшихся беспардонно перетряхивать содержимое шкафов и комодов, владыка направился к лестнице на второй этаж, по привычке бросив:

– Николай, была ли почта?

Все домашние замерли в молчаливой растерянности, поскольку Николай больше уже не мог ответить на вопрос владыки, но через мгновение архиерей и сам вспомнил о печальном факте убийства верного эконома в ночь своего ареста.

– Отпевать увезли убиенного, в храм Всех Святых, – ответила, наконец, Дарья, девушка лет восемнадцати, сирота бездомная, которую год назад приютили в помощь Агафье Петровне, знатной кухарке и старожиле в здешнем хозяйстве. – А почта была, щас принесу, только надо вспомнить, где эта коробка с бумагами. Мы ничего не выбрасывали, только упаковали куда-то: выгоняли ж нас из дому-то!