Kitobni o'qish: «Основы человечности для чайников»

Shrift:

Глава 1. Дом без окон и дверей

Знаете это дурацкое состояние, когда промозглая осень (холодно, брр), ты сидишь на бетонном парапете набережной (холодном), пялишься на воду (холодную), пьешь приторно-сладкую газировку (тоже, конечно, холодную) и изо всех сил надеешься, что река сейчас выйдет из берегов, окатит всех волной (холодной, естественно) – и каким-то чудом смоет все проблемы?

Выяснится вдруг, что никто не завалил контрольную, не ругался с училкой, не дрался с Серегой Бурановым и не толкал его так, что этот дебил приложился головой прямо о чугунную лавочку.

Не умер, к счастью. Если бы умер – фиг бы тебе дали спокойно посидеть на набережной. Но сотрясение отхватил, и кровью все вокруг залило основательно так – и лавочку, и одежду, и даже асфальт местами. И сразу вопли, крики, скорая, бабушку к директору… «Ну все, Фролова, это была последняя капля!»

Уже восьмая «последняя капля» с начала года. Но теперь, видимо, самая-самая последняя.

А этот придурок еще и телефон умудрился разбить. Серега. Когда падал.

Дорогой. Новый.

Все Ксюхины вещи стоили меньше, чем этот телефон. Даже вместе с самой Ксюхой. Особенно с Ксюхой. Потому что ее стоимость – вообще величина отрицательная. Никакой пользы, одни убытки.

И еще…

До бабушки, наверное, уже дозвонились. И до Серегиных предков тоже. И теперь они ругаются друг с другом. То есть маман Серегина ругается, она у него голосистая, как пароходная труба. А бабушка смотрит жалобно и уверяет, что обязательно все уладит и деньги за телефон вернет. А директриса снова про свою «последнюю каплю».

И так по кругу, пока все не охрипнут окончательно. Ну или пока не придут к решению, которое всех устроит. Но охрипнут наверняка быстрее.

Хотя к решению рано или поздно тоже придут, и вряд ли это решение Ксюху обрадует.

Возвращаться домой и выслушивать вердикт не хотелось. Ксюха глотнула еще газировки, посмотрела на зеленую (последнюю!) каплю, стекающую по горлышку бутылки. Язык, наверное, такой же зеленый стал. Как у змеюки, с-с-с…

Вот вылезла бы из воды огромная змеюка или сразу Ктулху какой-нибудь, и разнесли бы они весь район вместе со школой. Все бы сразу забыли и о Буранове, и о телефоне, и о контрольной.

– Ктулху фхтагн, – старательно прогудела Ксюха в недра бутылки.

– Пх’нглуи мглв’нафх Ктулху Р’льех… эээ… вгах’нагл фхтагн, – так же старательно выговорил за спиной мужской голос.

– А… – ответила Ксюха.

Сложно придумать что-то более осмысленное, когда ты сидишь, предаешься страданиям, а тебе вдруг в ухо Лавкрафта цитируют. Ну ладно, не в ухо, а в затылок. Но от этого ни капельки не легче!

– А?! И это все, что ты можешь сказать? Да я две недели учился эту галиматью выговаривать! – недовольно пробурчали за спиной.

– Зачем?

– Да просто по приколу. Чтобы все удивлялись.

– И что, было бы лучше, если бы я от культурного экстаза в речку грохнулась?

Ксюха все-таки обернулась.

Рядом с ней стоял… Мужик? Парень? Она не слишком хорошо умела определять возраст на глаз, но человек был явно старше нее и младше школьного историка Тимура Игоревича. То есть примерно от пятнадцати до тридцати. Дурацкий такой возраст, когда совершенно непонятно, как к этому человеку обращаться и относиться.

Одежда тоже ясности не добавляла: косуха нараспашку, под ней свитер какой-то линялый с затяжками, джинсы дырявые, кеды. В общем, примерно как сама Ксюха, только парень.

Видимо, все-таки парень, на мужика не тянет.

– Нет, в речку грохаться не надо, там мокро и холодно, – сказал он. – Давай опустим всякие церемонии и перейдем сразу к делу. Я так понял, тебе помощь нужна.

Тут любая нормальная девчонка, конечно, должна была гордо заявить, что не принимает помощь от незнакомцев, и сбежать. Мало ли что! Ксюха даже подумала об этом немножко. Совсем немножко, пару секунд. А потом решила: парень, Ктулху, нашествие инопланетян – какая разница-то? Да и что может случиться на людной набережной посреди дня? Тем более помощь ей действительно не помешала бы.

Только откуда этот странный тип знает о ее проблемах? И что потребует в уплату за их решение?!

– В чем подвох? – напрямик спросила Ксюха. – Вы вообще кто?

– Добрый фей.

– С топором?

– Со штопором. – Штопор был немедленно вытащен из кармана и предъявлен.

Очень, очень странный тип!

– А серьезно? С чего вам мне помогать? И какую помощь вы имеете в виду? И что я должна сделать в ответ? И как вас, кстати, зовут?

– Людвиг, – ответил парень на последний вопрос. – Честно! Только не смейся, а то помогать не буду.

– Паспорт покажите, – потребовала Ксюха и не засмеялась, хотя очень хотелось.

– А у меня его нет. То есть с собой нет. – Людвиг взъерошил и без того растрепанные русые волосы. – Слушай, ну хватит на меня смотреть как на врага народа. Давай поговорим как нормальные люди, посидим в тепле где-нибудь. Охота тебе тут торчать?

Ага, вот сейчас ее затащат в машину и увезут в глухой лес. И вырежут почку. Прямо в лесу. Штопором.

– Мне и здесь неплохо.

– Зато мне плохо! Я замерз!

– А нечего в такую холодрыгу в кедах ходить! – буркнула Ксюха.

Всерьез бояться Людвига почему-то никак не получалось. Как вообще можно в двадцать первом веке Людвигов бояться? Он бы еще Вольфгангом представился!

– И у меня нога болит, стоять тяжело, – угрюмо продолжил Людвиг.

На правую ногу он действительно старался не наступать. Поджимал ее, как собака – раненую лапу, разве что не поскуливал при этом.

Но вместо жалости и сочувствия Ксюха испытала любопытство: как он умудрился совершенно беззвучно подкрасться к ней со спины с такой ногой? Да даже если бы и со здоровой: вся набережная засыпана опавшими листьями, которые шуршат от любого движения. А в тот момент ничего не шуршало, это Ксюха помнила совершенно точно.

Значит, либо он врет про ногу, либо…

Второе «либо» никак не придумывалось. Не по воздуху же он к ней подлетел, в самом деле!

Ксюха поудобнее перехватила бутылку из-под «Тархуна». Стеклянную.

Нет, она не собиралась бить ею Людвига. Пока что не собиралась. Просто с бутылкой было как-то спокойнее, надежнее.

Потом Ксюха проверила сумку, убедилась, что она застегнута и перекинута через плечо. То есть не грохнется в воду от неосторожного движения и не растеряет по пути тетрадки с ручками.

Людвиг смотрел на все это спокойно и будто бы даже с улыбкой. Смешно ему, ага. Его небось не пичкали с детства лекциями о том, что никуда нельзя ходить с незнакомцами. И не драли за волосы после того, как буквально на пять минуточек заглянул в соседний двор кошку погладить.

– Куда мы пойдем? – осторожно поинтересовалась Ксюха.

– Ко мне домой.

– Нет! – ответила, кажется, раньше, чем он успел договорить.

Спрыгнула с парапета на тротуар и сделала пару шагов в сторону.

Наверное, если бы Людвиг попробовал ее задержать – преградил дорогу, схватил за руку или хотя бы подозрительно дернулся, Ксюха не выдержала бы и припустилась бегом подальше отсюда. Или, может, заорала бы. Или и то и другое одновременно. Но Людвиг стоял – и она тоже остановилась, уставилась на него настороженно.

Он все еще не выглядел опасным.

Впрочем, говорят, маньяки вообще редко выглядят опасными. Нормальными они выглядят, обычными, как все люди.

Но нормальным и обычным Людвиг тоже не выглядел. У него были странное имя, дурацкая стрижка (возможно, стрижкой это было полгода назад, а сейчас представляло собой неравномерно отросшее нечто) и тонкие обкусанные губы. И еще у него, похоже, и вправду болела нога. Он снова поджал ее, оперся о парапет, украдкой перевел дух.

– Можно в кафешку зайти, – сжалилась Ксюха.

В конце концов, ей помощь предлагают. Жизненно необходимую. Хоть и каким-то очень странным образом.

– Да у меня с деньгами не очень… В том смысле, что они вообще-то есть, но не здесь.

– В торговом центре недавно фудкорт открыли, там можно и просто так посидеть, не выгонят.

А еще там уйма народу и несколько выходов, один из которых возле туалета. Если что-то пойдет не так, можно отойти помыть руки и быстренько слинять.

– Далеко?

Он что, еще и не местный? Или придуривается?

– Не очень, минут пятнадцать пешком.

Людвиг задумчиво покусал губу. Затем, решившись, кивнул.

– Ладно, прогуляемся. Только… не против, если я тебя под руку возьму? А то из меня сегодня пешеход так себе.

Теперь задумалась Ксюха. Ненадолго.

– Если что – я буду орать и вырываться, – честно предупредила она, но руку все же подала.

Людвиг ухватился за нее, сжал чуть повыше локтя. Сказал вполголоса, словно самому себе:

– Не успеешь. – И щелкнул пальцами.

– А-а… – начала Ксюха.

И не закончила.

Потому что людная дневная набережная внезапно растворилась. Выключилась, как картинка в телевизоре. Исчезли влажный осенний воздух и шуршащие листья, деревья и река, асфальт и даже просто ощущение земли под ногами.

Не было яркой вспышки, темноты, света в конце тоннеля. Было просто странное ничто: без запахов, звуков, цвета.

Ксюха наверняка упала бы от неожиданности, но чужие пальцы все еще крепко держали ее за плечо. Недолго, пару секунд. Потом отпустили.

– …а-а, – закончила Ксюха.

То, что задумывалось как крик, в итоге оказалось чем-то средним между жалобным стоном и восхищенным вздохом. Причем ближе ко второму.

Потому что, когда Людвиг разжал руку, когда под ногами снова появилась опора, а перед глазами картинка, Ксюха обнаружила, что находится не на знакомой набережной, а в каком-то совсем-совсем другом месте.

* * *

Комната, в которой она оказалась, была квадратной. Или даже кубической: ровненькая такая, правильная – и почти пустая.

По центру одной из стен находился здоровенный камин, перед ним – ворох шкур, в углу – одинокое кресло. И все, больше никакой мебели и никакого декора. Будто кто-то решил создать в «Симсах» охотничий домик, но фантазии хватило только на деревянные стенные панели, а денег – на две двери и камин. На окна и люстру уже не хватило.

– Вот так-то лучше! – Людвиг с блаженным стоном повалился на шкуры и вытянул ноги к огню.

Ксюха осторожно поставила на пол бутылку из-под «Тархуна», мысленно досчитала до пяти – и с воплем ломанулась в ближайшую дверь.

Позднее она не раз пыталась понять, почему повела себя именно так, но всегда выходила ерунда какая-то.

То есть сначала все шло хорошо. Она, конечно, испугалась, удивилась и испытала еще целый ворох эмоций, но они были вполне понятными, человеческими. Любой испугался бы и удивился, оказавшись неизвестно где, непонятно как и в компании какого-то странного типа.

Ксюха поморгала, привыкая к смене освещения (на улице было пасмурно, но в комнате без окон – гораздо темнее), потопталась на месте, ущипнула себя (дурацкая попытка убедиться, что это не сон), глубоко вдохнула и пообещала себе сначала медленно досчитать до десяти, а уже потом задавать глупые вопросы.

Досчитать получилось только до пяти, а потом вдруг показалось, что в темноте раздался вздох. И тени какие-то странные по стене поползли. И пламя в камине вдруг взметнулось вверх и выбросило сноп искр, будто живое.

Просто показалось, ничего такого.

Но в следующее мгновение Ксюха обнаружила, что вопит и ломится в дверь.

– На себя, – подсказал Людвиг.

Дверь наконец-то поддалась, и Ксюха оказалась в ванной. Совершенно обычной, совмещенной с туалетом, как в хрущевке.

Висящее над раковиной зеркало отразило бледное испуганное лицо в обрамлении разноцветных волос – и вдруг пошло волнами. В глубинах стекла мелькнула оскаленная рожа с красными глазами, потом какие-то темные руки, больше похожие на когтистые лапы.

Это выглядело как в кино. Как в плохом кино: так же ненатурально, только мрачной музыки не хватало.

Какой-то частью мозга Ксюха прекрасно понимала, что ее просто хотят напугать. Понимала, что надо взять себя в руки, выпрямиться, рассмеяться и показать всем, что она видит глупые уловки насквозь. Но почему-то не получалось.

Точнее, почти получилось.

– Людвиг, прекрати этот цирк, – проговорила Ксюха, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Тебе нужна я сама, а не мой труп!

Зеркало разочарованно вздохнуло, моргнуло и убрало лапы, морду и прочие искажения реальности. Два настенных светильника, до этого притворявшиеся выключенными, разом вспыхнули и осветили кафель веселенькой бирюзовой расцветки, мохнатый коврик на полу и махровое полотенце, небрежно перекинутое через бортик ванны. Обстановка здесь была гораздо уютнее, чем в комнате, и даже отсутствие окон не так резало глаза, потому что кто вообще в таких местах окна делает?

Ксюха несколько секунд постояла на месте, убеждаясь, что кошмар закончился.

А потом дверь за ее спиной вдруг с грохотом захлопнулась, свет погас, зазвенело разбитое стекло, а по щеке скользнуло что-то холодное и склизкое.

«Я не боюсь!» – напомнила себе Ксюха, но все равно взвизгнула от неожиданности, шарахнулась в сторону, врезалась бедром в бортик ванны и едва не перевалилась через него внутрь.

Рот ей немедленно зажала призрачная рука. Вторая вцепилась в шею, сдавила – и едва зародившийся в груди крик оборвался на вдохе.

* * *

Говорят, дети помнят себя примерно с трех лет.

Ксюха помнила, кажется, с рождения, но урывками.

Вот первый класс, куда всех приводят родители, а ее – бабушка. В руках колючий и вонючий букет, новые туфли натирают, волосы заплетены так туго, что болит голова. Первоклашкам устраивают экскурсию по школе, рассказывают, что здесь есть даже – вау! – свой собственный бассейн. Ксюха стоит в толпе далеко от воды, но все равно слышит ее зов, плеск, журчащие переливы, видит отблески света на кафельных стенах. А потом роняет букет и в слезах выбегает из помещения.

Вот море. Потому что бабушка решила, что нелюдимой четырехлетней внучке нужно море – и там она обязательно станет, как все нормальные ребята, общительной и социализированной, будет играть в мячик, бегать наперегонки и плавать. Но Ксюха не хочет плавать. Она смотрит, как волны наползают на берег, как нежатся на мелководье прозрачные медузы, как с визгом бегут в воду дети и взрослые… и тоже бежит, но в другую сторону, да так быстро, что бабушка едва успевает перехватить, а потом что-то говорит, объясняет, доказывает. Ксюха не слышит, Ксюха ревет.

А вот самое первое воспоминание. То, чего Ксюха никак не должна помнить.

Ей год или что-то около того. В таком возрасте обычная домашняя ванна кажется огромной – как бассейн, как море. И чужие руки кажутся огромными, особенно когда сдавливают шею. Когда зажимают рот, чтобы не орала. Когда накрывают лицо и направляют его вниз, под воду, на самое дно.

Ксюхе пятнадцать. Она врезается бедром в бортик ванны, теряет равновесие и падает в воду.

Плеск, журчащие переливы, отблески света на кафельных стенах.

* * *

– Еще раз такое устроишь – я тебя спалю! – прорычал Людвиг куда-то в сторону. И совсем другим тоном почти заботливо спросил: – Эй, ты как?

Ксюхе было никак.

Ее трясло, зубы лязгали друг о друга, и она всерьез подозревала, что при попытке сказать хоть слово откусит себе язык. Из глаз текли слезы, заливались в уши, из-за этого все звуки казались приглушенными.

– Ну тихо, тихо. Все хорошо, ничего страшного не случилось. Не ушиблась? Он больше не будет, я обещаю.

– Кто? – с трудом выдавила Ксюха.

– Дом. Ну, в некотором роде. Это место.

От объяснений понятнее не стало.

Людвиг, кажется, заметил ее недоумение, поэтому поспешно добавил:

– Пойдем. Это проще показать. Встать сможешь?

Ксюха неуверенно кивнула и только тогда поняла, что сидит на полу.

На полу! Не в ванне, а рядом с ней! И никакой воды вокруг нет, только большое полотенце, которое смягчило удар, когда Ксюха приложилась бедром о бортик.

Она осторожно покосилась на зеркало – оно вело себя смирно и страшные рожи больше не показывало. И лампочки не мигали.

«Просто кошмар, – сказала себе Ксюха. – Просто дурацкий кошмар».

Людвиг помог ей подняться на ноги – бережно, будто действительно беспокоился. Будто бы и не он совсем недавно ехидно комментировал ее попытки открыть дверь.

– Ты знал, – буркнула Ксюха, решительно вытирая слезы.

– О чем?

– О том, что это произойдет. Ты даже не удивился, когда я выбежала из комнаты.

– Не удивился. Но я этого не планировал, честное слово. Знал, что ты испугаешься, оказавшись здесь… любой испугался бы. И думал, что этого будет достаточно.

– Достаточно для чего? – Говорить получалось все легче.

Истерика уже не пыталась прорваться наружу всхлипами и воплями. Не исчезла, конечно, – привычно затаилась внутри, дожидаясь, пока ее снова разбудит плеск воды.

– Для того, чтобы подкормить Дом.

Людвиг распахнул дверь – и Ксюха зажмурилась от яркого света.

Комната изменилась. Не преобразилась до неузнаваемости, не стала больше и даже не отрастила окна, но теперь с потолка свисала здоровенная люстра в форме тележного колеса, единственное кресло в углу обзавелось братом-близнецом, а между ними возник низкий деревянный столик. А еще в стене появилась третья дверь – почему-то разноцветная, а не однотонно-деревянная, как предыдущие.

И разноцветие это подозрительно напоминало радужные прядки в волосах Ксюхи: зеленого побольше, сиреневого поменьше, желтого совсем нет, а красный был когда-то красивый, но быстро смылся и стал невнятно-бурым.

– Кажется, ты ему понравилась, – прокомментировал Людвиг.

– А что за дверью? – Вопросов было множество, но этот почему-то казался самым важным (разумеется, после «Что здесь происходит?» и «Выберусь ли я отсюда живой?»).

– Понятия не имею. Давай вместе посмотрим.

Дверь открывалась внутрь легко и беззвучно. Ксюха мысленно приготовилась к чему угодно, даже к очередной порции кошмаров, но вместо этого ее ждала спальня. Самая обычная, небольшая, но уютная: кровать, письменный стол, платяной шкаф, ковролин на полу, светлые шторы на окнах.

Именно к шторам Ксюха подбежала в первую очередь, раздвинула их в стороны – и уткнулась взглядом в стену.

Дом остался верен себе и окнами обзаводиться не пожелал. Но шторы слегка светились и в задернутом виде создавали ощущение, что сквозь них пробиваются солнечные лучи.

– Что снаружи? Где мы вообще находимся? – задала Ксюха еще один важный вопрос из бесконечной вереницы.

Людвиг промолчал. Подошел к стене, погладил ее ладонью и прошептал куда-то в воздух:

– Сделай мне тоже так. Со шторами. Можешь же.

– Это же и так тебе, – не поняла Ксюха.

– Нет, это твоя комната. Ты можешь ей не пользоваться, но, если ее займу я, это будет неправильно. Дом не одобрит. Он же для тебя делал.

– Предварительно запугав до полусмерти?

– Он не виноват. Он так питается.

Из подкроватной темноты раздалось согласное урчание.

– И только попробуй сказать, что не наелся! – фыркнула Ксюха, надеясь, что неведомое существо слышит ее и понимает. – Я тебе обед из трех блюд обеспечила и двойную порцию компота.

– Прости. – Людвиг наконец отлип от стены и теперь смотрел на Ксюху почти в упор. Выглядел он при этом неожиданно серьезным и виноватым. – Я должен был предупредить. Или вообще не тащить тебя сюда. Но по-другому ты мне не поверила бы.

– Да ладно, бывает. – Ксюха пожала плечами.

Она и сейчас не слишком-то верила в происходящее, просто сил на удивление уже не осталось.

– Не ладно. Твоего страха хватило на целую комнату. Это очень много. Я не знаю, что он тебе показал и чего именно ты испугалась, но… в общем, если я могу как-то помочь… сейчас или вообще… Могу отправить тебя домой и больше не беспокоить, если хочешь. Хочешь?

Все это звучало странно. Не подозрительно, просто странно. И грустно. Как будто этот идиот наконец-то понял, что нельзя самовольно похищать людей, тащить их магией неведомо куда, а потом пугать до истерики.

А раньше не понимал. Хотя вроде бы очевидные вещи!

– Боишься, что я отвечу: «Да, верни все как было и не приближайся ко мне больше»? – не сдержалась Ксюха.

– Боюсь, – сознался Людвиг.

– Бойся сильнее! Может, еще одно кресло появится.

– Лучше кровать. У меня кровати нет, – неуверенно улыбнулся хозяин дома (хотя сам Дом, наверное, поспорил бы с таким определением).

– Можешь на моей спать, разрешаю. – Ксюха улыбнулась в ответ, но вышло коротко и криво, потому что в этот момент ее осенила совсем не веселая мысль. – Слушай, а если… Ну, если эта комната выросла из моего страха, то из чьего возникло все остальное?

– Из моего.

– И сколько времени это заняло?

Людвиг промолчал. В общем-то, ему и отвечать было необязательно. Человек, который так трепетно относится к чужим страхам, наверняка слишком многое испытал на своей шкуре. Столько, что хватило на ванную, гостиную с камином (пусть и без мебели) и…

– Что за последней дверью?

– Неважно. То есть важно, но… только мне. Никаких особых секретов, просто кое-что личное.

– Значит, кухни здесь нет?

– Нет. Как-то не сложилось.

– Жаль. – Ксюха вздохнула. – Есть хочется.

– Мне тоже.

– Надо было слушать меня и идти в кафе!

– У меня все равно денег нет. Да я бы и не дошел. – Людвиг виновато развел руками и похромал к кровати.

Плюхнулся на нее, как на диван, оперся спиной о стену, похлопал ладонью рядом с собой, приглашая присоединиться. Ксюха послушалась.

Некоторое время они сидели молча.

Потом Ксюха обнаружила, что ей жарко.

Наверное, ей давно уже было жарко в куртке и теплой толстовке, но почувствовать это удалось только сейчас, когда хаос в голове поутих. Менее хаотичным не стал, но организму хватило и этого, чтобы вспомнить, как ощущаются самые обычные вещи: голод, духота, слишком жесткая пружина матраса, лямка сумки на плече.

С ума сойти, она даже сумку до сих пор не сняла!

Ксюха покосилась на Людвига. Он тоже до сих пор сидел в верхней одежде, явно чувствовал себя неуютно, но старался лишний раз не шевелиться, чтобы не спугнуть тишину.

Пришлось шевелиться первой.

Когда на кровать поочередно легли сумка, куртка и толстовка, Людвиг наконец отмер и нерешительно спросил:

– Не уйдешь?

– Куда? Здесь даже двери нет.

– Я могу проводить. Верну туда, откуда взял, – даже моргнуть не успеешь.

– Лучше объясни, что происходит. Нормально объясни, по-человечески. Потому что я совершенно ничего не понимаю.

– Так уж и ничего? Про Дом вот сразу поняла!

– Не совсем, – смутилась Ксюха.

– Да? А мне наша беседа вполне осознанной показалась.

– Это я просто притворяюсь. Незаменимый школьный навык: в нужных местах кивать с умным видом и отвечать что-то условно уместное. А для этого понимать не обязательно.

– Ничего с моего детства не поменялось, – хмыкнул Людвиг. – Ладно, попробую объяснить. Только давай для начала познакомимся, что ли.

– То есть ты все-таки не Людвиг?

– Нет, я, как ни странно, действительно Людвиг. Просто я родился в Германии, и мама дала мне обычное немецкое имя, подходящее обычному немецкому мальчику. А вот ты так и не представилась.

– А я Ксюха. Можно Ксю. Назовешь Ксюшенькой – дам в нос без предупреждения. И не смейся, я могу!

– Верю. – Людвиг потер нос, не то закрываясь от возможного удара, не то пряча улыбку. – Почему именно так?

– Потому что Ксюшенька – это нежное создание с косичкой и в юбочке. Или даже в балетной пачке. Бабушка очень хотела меня на балет отдать. Даже записала и на первое занятие привела. А потом сказала, что ей некогда меня водить, занятия в соседнем дворе, сама доберешься, не маленькая. Ну, я и добралась. Только двери перепутала, сунулась вместо танцевального зала в спортивный, а там как раз каратисты занимались, новички. Так я к ним три месяца и ходила. Дома врала что-то, да меня не особо и спрашивали. А потом бабушка как-то раз решила меня пораньше забрать, ну и засекла. Влупила, конечно. И ни на какое карате не пустила больше.

– У тебя только бабушка? А родители где? Умерли?

Вопрос прозвучал так естественно и просто, что очень захотелось ответить «да». «Да» объяснило бы все, избавило от излишков чужого любопытства и даже ненадолго приглушило бы дурацкие страхи, но…

Ксюха потерла ногу – после столкновения с ванной там наверняка был синяк – и, осторожно подбирая слова, пробормотала:

– Живы. Но это не та тема, которую я хочу обсуждать.

– Ладно, – легко согласился Людвиг. Помолчал немного, думая о чем-то своем, и сообщил почти торжественно: – В общем, магия существует. Хотя ты, наверное, и сама уже догадалась.