Kitobni o'qish: «Война кончается не сразу»
Тамбов
1.
– Райка! Ра-ай-ка-а! – кричала нараспев босая молодая баба. Она уверенно направлялась на окраину деревни, перекачиваясь всем телом с одной ноги на другую. По дороге женщина сорвала упругую ветку ивы и сделала из неё прутик. В конце улицы шумели ребята. Они носились по лугу, прячась между стогами свежего сена. Косили этим летом. Мужиков в деревне почти не осталось, и покосом занимались бабы, не отлучаясь далеко от дома.
Здесь бегала вся деревенская ребятня. Малыши копошились в цветастых зарослях, разглядывая кузнечиков и муравьёв. Дети постарше сидели особняком и лузгали ещё незрелые семечки из огромного каравая подсолнуха. Руки и губы у них были иссиня-чёрные, и они не столько ели, сколько смеялись друг над другом.
Основная часть ребят играла в салки. Среди них, громко крича и шустро передвигая ножками, была Райка. Девочке зимой исполнилось семь. За лето она здорово вытянулась и ничем не отличалась от ребят постарше. Она была очень худенькой, но необыкновенно ловкой и быстрой. Догнать Райку не мог никто. От этого она вошла в раж и, задорно хохоча, влетела на верх стога.
Бабу с прутиком звали Дарьей. Она приходилась Райке тёткой, потому как была родной сестрой её отца. Сам он ушёл воевать ещё в июне, и вестей от него не было совсем. На Первомай, накануне войны, у Райки родилась сестра. Молодой матери было непросто прокормить одной двух детей, и в помощники взять некого. Поплакала Проскофья пару дней по супругу и засобиралась к своим. Дорога неблизкая, километров триста. Хотела обеих взять, да родичи мужа отговорили. Тяжело с двумя-то в дороге будет. Поживёшь, устроишься и за Райкой приедешь. Оставила она старшую дочь на лето и с тяжёлым сердцем уехала. Кто ж знал, что немец расползётся по стране, как масляное пятно. Не вернулась Проскофья за дочерью прошлой осенью. И отец писем не присылал. Так и пролетел год.
Райка жила своими детскими заботами в семье тётки. Где-то далеко шла война, папка бил врага. Мамка растила сестрёнку. И вот-вот всё должно закончиться, и начнётся оно, настоящее счастье. Кроме неё у Шамариных было ещё пятеро. Дети рождались один за другим подряд. Сам Шамарин на фронт не поехал. Лет десять назад покалечил ногу на колхозных работах. Мужик он был рукастый и непьющий, по дому брался за любую работу, а в поле – не воин. Осиротела деревня без мужчин, одни старики да несколько калек. Вот и он сгодился. Дарье было спокойно за ним. Детям она не давала спуску никому. Бранилась много, но никогда не била, да и хворостина больше была нужна для устрашения.
Райку она заметила сразу. Девчонка прыгала на верхушке стога, как вдруг исчезла. Провалилась внутрь. Вот чудо! Такого не должно быть!
Ребята гудят пчёлами вокруг стога, а она сидит внутри, и чудно ей всё. Было светло и шумно, а стало неожиданно тихо и темно. Свет пробирается сквозь сухие травинки, и шелестит сено, заглушая детский гам. Сидит Райка внутри и не дышит: какую ещё бы проказу сотворить! Хотела было в сторону ход прокопать, да не то, и сено колется больно. Посмотрела вверх. Там небо голубым блюдечком над ней висит. Слышит, как кто-то уже взбирается на стог. Показалась по краю окошка смешная голова Сеньки. Необычно на него снизу смотреть.
– Ты чего притихла там? – спрашивает её Сенька.
– Ничего, – рассеянно Райка отвечает. – Я знаешь что думаю, почему я сюда провалилась?
– Я не знаю, – замотал волосами мальчуган, – ты руки дай, я тебя вытяну.
– Да я и сама вылезу. Я ведь недалеко провалилась. – Она опёрлась на что-то твёрдое и добавила: – Провалилась неглубоко, а подо мной как земля.
Сенька удивлённо таращит на неё глаза.
– Мож, там схрон какой, – зашептал он, – партизанский?
Райка прыснула.
– Скажешь тоже, – она наклонилась вниз и достала ладошками до тверди, на которой стояла. Под пальчиками зашуршала грубая ткань. Девочка ткнула в неё, твердь поддалась мелкими камушками. Райка перебирала нечто непонятное ладошкой, пока не проткнула пальцем ткань. В руку посыпались мелкие зёрнышки. Райка подняла руку и увидела пшеницу.
– Хлеб! – закричала она. – Здесь хлеб!
Словно по команде всюду зашуршало сено. Стог заходил ходуном. Вмиг разнесли его дети, только услышали слово «хлеб». Эхом отдалось оно по всему лугу. И слетелись на него мошками и взрослые, и дети. И Дарья позабросила свой прут. И подростки уронили свои полупустые подсолнухи. Даже малыши, как лягушата, скакали вокруг.
Сено таяло кругом Райки. И вот уже показались три мешка, на которых сидела девочка посреди разбросанного стога.
– Ай да Райка! – кричали мальчишки. – Ай да везучая!
Девочку распирало от гордости, хлеба-то с зимы не ели! Муки нет. Никто не пашет, не сеет, не собирает, не мелет. Где-то в далёких тёплых землях идут бои, и там не до хлеба. Говорят, ближе к Уралу пекут ещё, но всё для фронта. А тамбовские голодные сидят как волки.
– А вдруг ещё где есть? – Ватага ребят кинулась к остальным двум стогам. Разворошили мигом всё. Напрасно. Счастливым оказался один. Райкин.
Уже прибежали и другие бабы с деревни. Стали зерно делить. Посчитали по ртам.
Гордая возвращалась Райка домой! Добытчица! Сама себе пропитание обеспечила. Не сердилась на неё Дарья. Только тихонечко письмо от матери припрятала. После ужина покажу, решила тётка, может, не так расстроится.
Хорош был ужин нынче! Картошка со свежим хлебом. Райке самый большой ломоть достался.
Смотрит на детей Дарья и слёзы вытирает. Сердилась на Проскофью, да простила. В чём её вина? Война добралась и до них. К Уралу поехали Райкины родственники. Оставили её на попечение Дарьи. Не виновата и Райка, что лишним ртом оказалась в большой семье в голодное время. Нет вины на её родителях, что ещё ребёночка родили. Всё война виновата проклятая! Отняла у детей детство, у родителей – материнство, у мужиков – жизнь трудовую.
Думала эти мысли горькие Дарья и жевала медленно свежий хлебушек. Становилось ей на душе тепло, словно лучики солнышка проникли в неё и озарили богатства, покрытые ветошью. Запретила себе Дарья радоваться, а сердце всё равно взяло своё.
2.
Весна нынче никак не хотела вступать в свои права. Солнце днём беззаботно светило, топило снег, и на пригорках в проталинах даже показалась зелёная беззащитная щетина. Везде лежали смурные сугробы. Нахоженные тропки между ними блестели стеклянным настом. Местами ноги проваливались сквозь него по колено в рыхлый снег. Всюду пели птицы, взмывая с чёрных скелетов ещё не проснувшихся деревьев в голубую высоту.
А ночью снова вьюжило и сыпало с неба то мелкой мукой, то большими хлопьями. Так и враждовали две сестры, не желая уступать друг другу.
Дарья достала из кладовой последний мешок подсолнечных семечек и снарядила Райку отвезти их в соседнюю деревню на маслобойку. Дорога ей была известна. Пару месяцев назад они вдвоём с тёткой возили мешок побольше. Поклажу уложили на санки, привязали верёвкой. Треть семян было велено отдать хозяйке маслобойки, из остального отжать масло. К весне жарить на нём было уже почти нечего. Доедали мелкую сморщенную картошку. Рядом с ней в подполье лежала крупная, отобранная для посадки, но брать её было запрещено. Заливали маслом квашеную капусту, засыпая сверху зелёным луком, проросшим на подоконнике. Меняли масло и на муку.
Дни стали длиннее и теплее, и Дарья решила, что племянницу можно отправить одну.
– Нигде не останавливайся. Рот не разевай, – давала она напутствия девочке. Пару часов туда. Пару обратно. Там передохнёт, пока масло жать будут. Чужих здесь нет, все свои, обидеть девочку не должны.
Сначала шлось весело и хорошо. Санки быстро скользили по подтаявшему снегу. Солнце озорно припекало. Стало даже жарко, и Райка расстегнула две верхние пуговицы фуфайки и развязала платок.
Вот исчезла позади за холмами родная деревня. Потянулось унылое пустое поле. Ледяной границей блеснула впереди река. Бабы ходили зимой по ней, срезая большой крюк. И Райка смело направилась туда знакомой дорогой. Навстречу ей показалась взрослая фигура. Солнце светило путнику в спину, и девочка не могла узнать человека. С тревогой она крепче взялась за верёвочку. Вдруг отберут!
Но вскоре Райка разглядела знакомое лицо тётки Лиды. Та тащила в санках хворост.
– К реке идёшь? – спросила женщина. Райка закивала головой. – Не ходи. Скоро ледоход будет. Опасно.
– А как же мне перейти? – растерялся ребёнок. Они с тёткой ходили только этой дорогой.
– А ты вдоль берега ступай, – указывала ей Лидия. – Там река поворачивает, а ты прямо на дома иди. Их там уже увидишь.
– А не заблужусь? – засомневалась девчушка.
– Да нет, – замахала руками тётка Лида, – вдоль реки тропинка. Я там всегда хворост набираю.
Райка грустно посмотрела на реку. Лёд ярко блестел на солнце. Старой дороги на нём не было, всё растаяло. Выдержит – не выдержит, рисковать не стала, послушала совета женщины.
Тропинка была хорошая, широкая, протоптанная. К тому же от ветра защищал высокий склон у берега. Разморённая девочка шла медленно. Груз стал казаться очень тяжёлым. Она несколько раз останавливалась и приседала на санки для отдыха.
Птицы шумели в прибрежных зарослях. Стало совсем по-весеннему, тепло и радостно. Вдруг тропинка оборвалась. Русло реки уходило резко в сторону. Впереди действительно чернели крыши. До деревни было совсем недалеко, всего-то луг пересечь. Но в поле зимой никто не ходил. Снег ровным ковром лежал от реки до домов. Потащила Райка санки по заснеженной равнине, утопая по колено. Намучилась она. Вроде и идти немного, а дома всё не приближаются. Солнце поднялось совсем высоко, жарит вовсю, сил нет. Снег слепит. Доплелась девочка до первого стога и присела отдохнуть в тени. Облокотилась на сено и прикрыла глаза на минуту. Тихо вокруг в поле, даже ветер не гуляет. Шелестит сухая трава под ухом. Искрится снег под весенним солнцем. Жарко Райке, хорошо. Ноги, руки уставшие расслабила и уснула крепким сном. Казалось ей, что только глаза прикрыла, а вновь открыла – вроде, и полегче стало, сил прибавилось. Отправилась путница дальше со своим мешком.
Добрела она до знакомого дома. Бабка Зина вывалилась из хаты во двор.
– Ох, как ты поздно! – уставила она руки свои в толстые бока.
– А сколько время-то? – забеспокоилась девочка.
– Да уж ближе к трём. Сколько сейчас? – закричала бабка Зина кому-то в дом. Там, видимо, подтвердили её слова.
Райка растерянно начала лепетать про реку, понимая, что, скорее всего, долго проспала у стога.
– Ладно, ладно! Что с тобой поделаешь?! – Бабка взялась за мешок. – А мал-то как! Последние? – Девочка закивала головой. – Что поделать, – проскрипела женщина, пересыпая себе часть семян, – жрать-то что-то надо! Ох, что же будет, – уже тише причитала она, – война второй год идёт. Скоро начнём траву с одуванчиками есть. – Она покосилась на Райку. – Сама, поди, голодная? Пойди в дом. Шурка! – крикнула она снова куда-то вглубь, – накорми её чем-нибудь, а то до дома не дотянет.
Райка вошла в хату. Здесь было тепло и вкусно пахло опарой. Девочка присела у входа на табурет, сняла платок и расстегнула до конца фуфайку.
Шуркой оказалась взрослая, худая как жердь девушка. Она измерила взглядом гостью и молча поставила перед ней большую кружку кипятка, подкрашенного шиповником, и горячий пирожок. Райка жадно набросилась на угощенье. Пирожок оказался с кислой капустой. Вскоре внутри у неё потеплело, и она задремала, сидя на табуретке.
Когда она проснулась, обнаружила, что кто-то заботливо снял с неё фуфайку и подложил платок под голову.
– Проснулась? – На неё смотрела другая девушка. Она была ниже ростом, чем Шурка, и от этого казалась складнее и мягче. – Какая ты маленькая совсем! Сколько тебе?
– Восемь, – сонно ответила Райка.
– Я провожу тебя, – девушка поправила ей платок и незаметно засунула за пазуху ещё один пирожок. У крыльца стояли санки с ведёрком, сверху повязанные чистой тряпкой.
Девушка довела Райку до края деревни, но не до того, через который она пришла сегодня, а к старой дороге, где они ходили с тёткой раньше.
– Ты больше не плутай, – напутствовала девушка, – иди тропинкой меж стогов до реки, а там ты уже знаешь.
Она вдруг обняла девочку и крепко прижала к себе. Райке показалось, что она вот-вот заплачет, но девушка быстро отвернулась и ушла.
Уже вечерело, хотя ещё было очень светло и хорошо. Райка двинулась в обратный путь, осторожно таща за собой санки с маслом. Небо стало низким. Набежали огромные облака. Птицы притихли. И вот пошёл снег. Он падал редкими снежинками на Райкину фуфайку и не таял, блестел резными звёздами на одежде. Потом он посыпал частыми хлопьями. Задул ветер. Вскоре поднялась метель. Небо совершенно потемнело. Вокруг всё сделалось в белом тумане. Райка шла тропкой, которую быстро засыпало. Не видно нигде ни домов, ни дороги, одни стога вокруг. Замёрзли ручонки без рукавиц. Делать нечего, обратно не пойдёшь, и впереди ничего не разобрать. Решила Райка укрыться в стоге, метель переждать. Закопалась она поглубже, затащила санки внутрь, сняла с них ведёрко, рядом поставила. Заложила вход сеном. Сидит внутри, тихо, только слышно, как ветер завывает. Страшно стало девочке, вдруг непогода не закончится быстро. Собралась она было заплакать. Дышит на озябшие ладошки, холодно ей и тревожно. Вспомнила она про пирожок. Достала его и принялась есть. Медленно жевала каждый кусочек. Пахнет пирожок чужим домом и незнакомой доброй девушкой, будто снова она обняла Райку и заплакала. Чувствует девочка, что это не чужие, а её слёзы. Жалко себя ей стало, свернулась она клубочком на саночках, обняла ведро с маслом и уснула.
Проснулась, оттого что ноги затекли. Вытянула их и выглянула сквозь щёлочку из стога. Ночь стоит тихая, звёздная. Темнота кругом. Снег идёт медленно, степенно ложится всюду. Неслышно качает зима землю, баюкает мир человеческий. Обмакнула девочка палец в масло. Оно на морозе застыло, стало как сметана. Обсосала палец и уснула снова.
За ночь так Райка просыпалась несколько раз. Всё не могла утра дождаться. А как забрезжил рассвет, собралась путница дальше. Отряхнулась от сена. Заложила отверстие в стогу заботливо и пошла вперёд. Тропинки за ночь засыпало, но всё равно их можно было различить. Дошла она до реки, дальше в обход. Далеко. Решила она по льду перейти. Накануне был мороз, снегом реку присыпало. Выглядело надёжно, да и, главное, вот она дорога, раз и дома. Солнце уже выглянуло, но небо хмурилось, не отошло от ночи.
Тихо-тихо перешла девочка реку. Вот уж и берег близко. Намело по краям реки сугробов. Тащит Райка санки вверх – не идут. Перебросила она через сугроб верёвочку. Перебралась сама, и решила перетащить санки.
Вдруг слышит треск. Да такой, что сердце остановилось! Треснул лёд прямо в том месте, где шла девочка. Откуда-то взялись в реке силы, принесла вода большие глыбы льда, и они с грохотом врезались в Райкину дорогу, ломая и кроша её. Тащит льдины река. Разрывает зимний покров. Всё вдруг пришло в движение. Откололась льдина с санками и понеслась вдаль. Кричит девочка, плачет, бежит за ними вдоль берега, а сделать ничего не может.
На детский крик прибежали взрослые ребята. Увидели её саночки, понеслись к изгибу реки. Льдина с Райкиным добром стремительно летела туда. Подхватил паренёк верёвку и потащил медленно на себя. Льдина и застыла на месте. Не может мальчик её притянуть к себе, несёт её дальше за поворот: вода – на себя, а мальчишка – на себя. Так и ведут, кто кого. Уступила стихия. Сжалился Бог. Наскочили ещё льдины и подтолкнули санки к берегу. Подхватил их парень и вытащил на снег. Бежит к нему Райка и плачет.
– Масло! Масло моё!
Отдаёт ей спаситель верёвочку.
– Не реви! – кричат мальчишки. – Вот везучая, и сама не утонула, и санки вытащили. Счастливая ты, Райка!
Девочка схватилась за санки и бежать домой к тётке. А мальчишки стоят и смеются, весело им наблюдать за ледоходом.
По тропинке вдоль реки показалась почтальонша.
– Ребята, вы из Большого?
– Да. Может, помочь надо? Может, отнести письма? – дружно столпились мальчишки вокруг женщины, заглядывая в сумку.
– Да у меня всего одно. – И она достала маленькую бумажку.
Дети притихли. Они точно знали, как выглядит похоронка.
– Сама отнесу, – устало сказала почтальонша, – только дом подскажите.
– Кому? – коротко спросил парень, спасший Райкины санки.
– Спицын Александр Трофимович, – прочитала женщина.
Ребята посмотрели Райке вслед.
– Вот тебе и счастливая, – выдохнул паренёк, – это ж Райкин отец.
3.
Райка пошла в школу в десять лет.
В первый класс брали всех ребят, достигших шестилетнего возраста. Райка стояла среди них, в перешитом платье старшей сестры, с растрёпанными, как её астры, волосами.
Ребятам пошили новые рубашки, девочкам – платьица. Выстроились они первого сентября разношёрстной компанией перед зданием сельской школы с пёстрыми букетами гладиолусов. Вся деревня собралась поглядеть на них. Праздник-то какой! Война закончилась, дети снова учиться идут.
Вернулись с фронта бойцы. Не все, но деревня зажила новым дыханием. В изнурённых трудом бабах загорелся прежний женский особый огонёк. Мужик есть мужик. Даже дети, казалось, стали шумнее и веселее. Куда-то надо было организовать эту детскую свору. За лето отремонтировали школу: побелили, покрасили, отмыли окна, и засияла она, как новогодний шар на ёлке.
Те, что повзрослее, смеялись над переросшими первоклассниками. Старше Райки в классе никого не было. Как самой высокой, ей дали последнюю парту. Садиться с ней никто не захотел. Малыши оглядывались на неё и хихикали. Девочки перешёптывались. Мальчишки откровенно смеялись. Райке было обидно, но делать нечего, учиться надо.
Маленькое здание было рассчитано только на три класса. Дальше учиться ребята ходили в соседнее село.
До войны в деревне работали две учительницы, утром первый и второй класс, вечером – третий. Теперь педагог остался один. Второй учитель уехал со своими детьми, когда немец приблизился к Москве. Поэтому теперь с утра уроки велись для новеньких ребят, а во вторую смену – для тех, кто хоть что-то уже умел. Учительница, весьма пожилая женщина, всю жизнь прожила в деревне. Ребята знали о ней всё, вплоть до имени козы, которую она доила два раза в день. Может, именно поэтому они не особенно её слушались. Она не бранилась: то ли не слышала, то ли уставала, то ли прощала детям их мелкие шалости. С фронта не вернулись ни её муж, ни сыновья. И известий о них не было. Она продолжала их ждать, и её умиротворение невозможно было разрушить ни проказам детей, ни лишениям послевоенной жизни.
Райка старательно выводила крючки, но карандаш не слушался её и писал неведомые хозяйке каракули. Она и пыхтела, и злилась, и плакала – всё без толку!
– Какая большая! А пишешь как курица лапой! – подшучивали над ней одноклассники.
Райка даже не успевала ничего ответить, мальчишки убегали. На переменах она по-прежнему носилась во дворе. Тут она была в своей стихии. Не было ни быстрее её, ни смелее. Но стоило ей войти в класс, как она вновь терялась.
Уроки чтения были ещё большим испытанием для неё, чем письмо. Пишешь – не получается, никто не видит, и ладно. А вот читать вслух по очереди по слогам – совсем другое дело.
– Б – А – Б – А, – говорила Райка.
– Ну, и что получилось? – терпеливо ждала учительница.
Райка молчала, чувствуя, как краснеет и покрывается потом. Хотелось стать маленькой и незаметной, чтобы никто и не увидел её. Но, как назло, она была выше всех, сидела отдельно от всего класса, как каланча на горе.
– Баран! – не выдержал кто-то из ребят. Класс весело загалдел. Девочку будто обдало кипятком, стыдно, хоть провались. Но исчезнуть не получалось, и она беспомощно злилась на себя и окружающих.
Лучше всего ей давалась арифметика. Считать получалось легко. Интересно было и рисовать кружочки с квадратиками.
Однажды её вызвали к доске. Шло всё хорошо, пример лёгкий, но вдруг рука перестала слушаться её, и Райка написала «пять» наоборот, как в зеркальном отражении.
Ребята тут же отреагировали дружным хохотом. «Дылда! – кричал кто-то. – Писать не умеешь!» Райка расстроилась. Слёзы готовы были вот-вот брызнуть из глаз. Она опустила голову и сжалась у доски. Никто её не защитит. А класс гудел и нависал над нею пчелиным беспощадным роем. Чтобы избежать ещё большего унижения, она вылетела из класса во двор.
Дети вопили ей вслед. Учительница насилу их успокоила, но девочку остановить не успела.
В тот же день вечером учительница пришла к Шамариным домой. Тётка нахмурилась, завидев гостью, не хвалить же она явилась. Знать, кто-то набедокурил. Она зыркнула в сторону школьников, те притихли в своём углу.
– По какому поводу? – поинтересовалась женщина.
– Хочу поговорить о Рае.
Дарья тяжело вздохнула, нелегко ей было воспитывать своих шалопаев, да ещё и дочка покойного брата. И обижать нельзя сиротку, и спуску никому не давать, что ж с них получится.
– Нет, нет, не подумайте ничего плохого. Она старается, это видно. Не всё получается. – Она подозвала девочку к себе. – Раечка, подойди к нам. Но всё получится и не может. Особенно, сразу, – она сказала это уже своей ученице. – Просто, ребята над нею смеются. Может, попробуем во вторую смену её определить. Там все с девяти лет. Много её ровесников. Она, правда, не умеет совсем писать и читать. Но, я думаю, потянется за другими и наверстает. Хоть не будут задевать её, что она большая.
Дарья, услышав это, немного расслабилась. Райке эта идея тоже понравилась. На том и порешили.
По утрам стала Райка помогать тётке, пока её младшие братья были в школе. Под присмотром старшей сестры она делала уроки. Девочки выводили буквы, но у сестры получалось лучше, а Райка всё так же не могла справиться с собой. Билась Дарья над чтением. Но учитель с неё был никудышний, сама читала с большим трудом. Шамарин и вовсе не читал, мог только фамилию свою написать. Убегал он с утра пораньше во двор по своим делам. Райка старалась тоже улизнуть следом. То воды дать курам, то подмести дорожки. Тётка не сердилась на неё, любая помощь была нужна постоянно.
Во второй смене насмешек не было. Но ученики там совсем не хотели учиться. Учительница с ними не справлялась. Уроки срывались старшими ребятами. Младшие, глядя на них, тоже ничего не хотели выполнять.
Стала Райка прогуливать школу.
4.
Катерина была вдовой. Замуж вышла перед войной. Детками обзавестись не успели. Муж погиб. Похоронку уже получила после Победы. Убили ещё в сорок третьем, но сообщение долго шло. Иван привёз Катерину из другого села. Ребёнком она была поздним и единственным. Осиротела ещё до свадьбы. Невестой нигде не гуляла, всё ухаживала за родителями, но в девках не засиделась.
Приближалась зима, когда Катерина явилась к Шамариным.
– Даш, отдай мне Райку на воспитание, – начала она сразу у калитки. – Ты ж меня знаешь, баба я толковая. Своих нет и уже не будет. Ваньку не дождалась, хоть ребёнка воспитать. Что ж я пустоцветом живу!
Дарья вытерла руки о подол и поправила тонкую, не по погоде, косынку.
– Чё, это не будет! Ещё замуж выйдешь. Ты у нас какая красавица, и здоровая, и хата от мужа досталась! Завидная невеста!
Махнула на неё рукой Катерина.
– Не, не выйду. Невеста тоже! Сколько девок молоденьких, а женихов нет! Не до таких, как я. – Она опустила свои большие красивые руки. Ветер трепал её светлые волосы, выбившиеся из цветастого платка. Солнце светило ей в лицо, и она жмурила синие глаза, хмуря богатые брови.
Райка слышала разговор и с трепетом ждала решения тётки. С одной стороны, ей страшно было уходить из дома: тут она всех знала и привыкла. С другой стороны, Катерина давно ласково обращалась с Райкой: то пряник откуда-то достанет, то косыночку подарит. Девочка про угощение тётке не рассказывала. А на косынку женщина только плечами пожала: «Носи. Нового у нас ничего нет».
– Да и не хочу я, – вздохнула гостья, – замуж больше. А деточку хочу. У тебя своих пятеро. Отдай мне Райку, – упрашивала она. – Я её к вам завсегда отпускать буду.
– А! – ухмыльнулась Дарья. – А мать вернётся? – Она искоса посмотрела на Катерину.
– Вернётся – отдам, не моя же. – Она огляделась по сторонам и, не заметив Райку, продолжала: – А не вернётся – кто о девочке позаботится? У тебя своих забот хватает. А ей уже десять. И одёжку надо, и учиться! Отдай.
Дарья колебалась. От Проскофьи пять лет известий нет. Отец где-то лежит в безымянной могиле. Сирота её племянница.
– Ладно, – натянула рукавицы Дарья и начала собирать дрова. – Давай у неё спросим. Захочет – пусть идёт. А нет – заставлять не буду, всё же братушкина кровинка. Ничего от него не осталось.
Райка, услыхав такой расклад, потихоньку убежала за сарай. Спряталась от всех. Сердце колотится, и страшно ей, и отчего-то радостно. Смотрит она, как корова медленно траву жуёт. Большой живот у Бурёнки. Нагуляла летом она телёнка. Вот родится он, мамка покормит его, и заберут бычка или тёлочку. Отдадут в чужой дом. И уже не вернут. «А я всегда могу сюда приходить. Только что мне тут делать? Мой дом дальше по улице, где папка с мамой жили, меня растили, Анютка родилась. Чужая я здесь». Впервые подумала Райка о своём положении. «Чужая Катерине. Только как она за меня просила! Она одна, и я одна. Вместе уже будет не так горько нам с ней». Разболелась голова у Райки. Мысли крутятся как волчок, не зацепить, одни эмоции, всё смешались воедино, не разобрать. Стала она косынку развязывать. Ослабляет узелок, а сама думает, что Катеринин это подарок. «Хорошо, должно быть, жила она с мужем. И еды у неё, поди, больше нашего. И места побольше. Ладно, пойду к ней. Вернуться всегда успею».
– Райка! Райка! – кричала тётка. – Куда запропастился этот чёрт?
– Я здесь, – отозвалась девочка и вышла во двор.
Женщины молча смотрели на неё. Райка виновато опустила голову. Тётка заворчала, что девочка опять сапоги перепачкала. Катерина только улыбалась, глядя, как ребёнок неловко с ноги на ногу переступает.
– Тётя Катя тебя к себе жить зовёт, – наконец сказала Дарья, – пойдёшь?
Сердечко, которое билось птичкой в груди, вдруг успокоилось, затихло всё в голове. Стало так ясно и ровно внутри. Райка хотела ответить, но только кивнула головой. Слова застряли в горле. Вдруг появилось желание убежать, но Катерина позвала к себе. Райка застыла, не зная, что ей делать.
– Ну, иди собирайся, раз так, – сказала ей тётка. Райка рванула в дом, захлопнула за собой дверь и зарыдала. Слёзы лились и лились по лицу, а она, в оцепенении, продолжала молчать.
– Давай недолго, сейчас сразу и пойдёшь, – услыхала она и кинулась собирать скудные пожитки. Несколько тетрадок, карандашей, букварь, пара каких-то вещей, из остального она давно выросла, мамино письмо, папина металлическая коробочка из-под леденцов, в которой он хранил табак, вот и всё. Огляделась. На столе ничего. На кровати теперь её сестра одна спать будет. Или подселят младшую. Это теперь её не касается.
Райка вышла во двор.
– Немного у тебя вещей, – весело заметила Катерина. Девочка ещё крепче прижала их к себе.
Проходя мимо тётки, Райка остановилась. Дарья обняла её крепкою рукой и, Райке даже показалось, всплакнула.
– Ну да ладно. – Она легонько оттолкнула племянницу. – Приходи, не забывай, не чужие ведь.
Катерина хотела помочь девочке нести ношу, но Райка не выпускала ничего из рук.
Дом Катерины был далеко, на другом конце деревни. Хата, как и все, небольшая, в одну комнату с деревянной переборкой для спальни. Перегородка не доставала до стены, и создавалось впечатление общего большого пространства. Посреди находилась печь. За нею кровать. За стенкой ещё одна. У входа стол с буфетом. Здесь и готовили на печи. В комнате стоял ещё один стол для гостей.
Катерина провела девочку за печь.
– Тут тепло. Здесь будешь спать? – Райка согласилась, рассеянно оглядываясь вокруг. – За столом уроки учить будешь. Клади всё на стол, – Райка удивилась, – потом разберёшь. Пойдём, чай попьём.
Пили из высоких керамических чашек, расписанных петухами. У Шамариных были только белые металлические кружки с отбитыми краями да ручками. Ели пустые блины, но свежие и ещё даже тёплые.
Райка осматривала стены. Напротив входа висел портрет мужа Катерины. С него смотрел ещё совсем молодой мужчина с открытым взглядом немного прищуренных глаз. Этот взор неотступно преследовал повсюду. В любой точке комнаты казалось, что хозяин избы внимательно наблюдает. И в хитром изгибе век виделось, что ему известны все проказы и тайны ребёнка. Пониже карточка, где они были вдвоём. Иван на ней выглядел счастливым, а Катерина сдержанно серьёзной и обжигающе красивой. И ещё чьи-то родители.
– Ну, ты пока осваивайся, а я пойду управляться. – Катерина поставила кружку на стол и засобиралась.
– Я могу помочь, – вызвалась Райка.
– Ещё поможешь, – остановила её женщина, – пока привыкай.
Катерина ушла доить корову, собирать дрова для печи. Райка осталась одна в доме.
Сбоку в буфете блестели рюмки и пузатые разноцветные кружки. За нижними дверцами вкусно пахло хлебом и вареньем. За печкой капал рукомойник. В отгороженной комнате кроме кровати стоял высокий шифоньер во всю стену с тремя дверцами. Райка не смела туда входить. Медленно она прошла в большую комнату, взяла со стола папину коробочку и письмо матери, легла на свою новую кровать и прижала вещи к груди.
Подушка оказалась мягкой, от покрывала пахло мылом. В доме было тепло, тлела печь. В тишине равномерно тикали часы. Всё было настолько хорошо и спокойно, что начало казаться ненастоящим. Звуки отдалялись. Райка уснула.
С Катериной они быстро подружились. Женщина старалась для девочки как могла. Та в ответ всё делала, чтобы не огорчать её.
Зимой заболела учительница. Школу распустили. А ближе к весне в деревню приехал новый педагог. Звали её Фурс Мария Васильевна. Она оказалась немного постарше Катерины. Собранная, энергичная, новая учительница единственная в деревне ходила в сапогах, вместо фуфайки носила пальто и шапку, на волосы, собранные в пучок. Платья у неё было два: синее и коричневое, разного фасона, пока неизвестного местным бабам.
Поселили учительницу в Райкином доме. Девочка ревниво смотрела на знакомые окна, проходя мимо, стараясь избегать встреч с неизвестным человеком.
Мария Васильевна приступила работать в две смены. Дисциплины в классах не было, но ребята побаивались новую учительницу. Фурс решила не терять этого шанса, сразу всё взяла в свои руки, рассадив учеников так, чтобы забияки не отвлекали тихонь, сильные могли помогать слабым. Она начала знакомство с детьми, записывая себе в блокнот какие-то пометки. Однажды ребята попросили её тоже рассказать о себе. Эта идея им показалась забавной.
