Импрессионизм многим обязан своим отцам-основателям с почти неразличимыми на первый взгляд фамилиями: Мане и Моне. Первый - Мане - выступил с декретом нового направления в живописи, когда оно еще не имело названия, представив публике картину "Завтрак на траве", второй - Моне - картиной "Впечатление" (Impression) дал, наконец, имя этому направлению.
Книга Перрюшо посвящена первому, первому во всех смыслах, потому что именно Эдуард Мане стал глашатаем новой живописи. Великая трагедия этого человека в том, что он сам не понимал, в чем заключается его историческая миссия. Судьбой ему было назначено стать бунтарем и революционером, а он всю жизнь открещивался от этого пути, изо всех сил стараясь оставаться обычным приличным буржуа.
Принадлежность к классу была тяжелейшим камнем, тянувшем его на дно обыденности и благоприличия. Жертвой буржуазной этики стала личная жизнь художника, он смог жениться на любимой женщине только после смерти отца, а родной сын так и остался "крестным сыном", носившим чужую фамилию.
Жертвой того же стала и его творческая судьба. Всю жизнь он стремился к признанию и славе, домогался официального одобрения своих работ, переживал, когда его обходили медалями и наградами, когда критики разносили его в пух и прах. Неоднократно он пытался отступать от своего творческого кредо ради признания, и каждый раз работы, выполненные не от сердца оказывались намного бледнее тех, что писались от души. И он снова возвращался к тому стилю, который был его сутью, который был выше и сильнее всех жизненных обстоятельств, влиявших на художника.
Он, сам того не желая, стал вожаком новой бунтарской школы в живописи. Моне, Ренуар, Дега, Сезанн и много других, не столь известных в будущем, молодых художников, видели в нем бога. "Батиньольская школа" - прообраз всего импрессионизма, сложилась и спаялась именно под мощным воздействием Мане. Но он не видел и не понимал всей мощи происходящего вокруг него, и снова и снова отрекался от своих друзей и последователей ради очередной выставки в Салоне, ради очередной надежды на официальное признание.
Когда в середине 70-х годов, уже заявляющие о себе в полный голос, импрессионисты начинают устраивать свои выставки, Мане так и не соглашается принимать в них участие, по прежнему ориентируясь на снисхождение академиков Института. В конце жизни он, наконец-то, добивается этого призрачного признания, да и то, благодаря тому, что на решение жюри, присудившего ему медаль, оказал большое влияние его друг юности Пруст, ставший на тот момент министром изящных искусств.
Мане ушел из жизни, так и не реализовав свой талант в полной мере. И причина как раз в том, что он так и не сумел порвать со своей буржуазной сутью, так и не осознав своей настоящей роли в истории мировой живописи и искусства в целом. Ему была дана сила оригинального видения, которая не вписывалась в классический канон, царивший в живописи тогда. Мане не отдавал себе отчета в том, что в жизнь людей пришла фотография и задача живописи кардинально изменилась, если раньше она играла роль отобразителя жизни, теперь ей предстояло демонстрировать оригинальность видения мира.
На первый план стала проситься концептуальность - сюжета, видения, техники. Он этого не осознавал, но он инстинктивно почувствовал это, и его творческий потенциал оказался выше его жизненных притязаний, он заставлял его снова и снова писать так, как он видел, получая за это новые и новые шишки от апологетов старого искусства. И снова, и снова он страдал и мучился, рождая то, что не мог не родить, и получая в ответ презрение, насмешки и неблагодарность.
Всю жизнь Мане дружил с литераторами, которые тоже были изначально не приняты обществом. Его взаимоотношения с Золя, который много сделал для определенного признания художника еще при жизни, были дружескими, но не более. Бодлер и Малларме были частью его души. Оба поэта были предвестниками будущего декаданса, оба были тесно связаны с творчеством Эдгара Аллана По, писателя, ставшего родоначальником большого количества жанров литературы будущего. Чувствуете как переплетаются ветви дерева культуры и искусства, как питают они друг друга, как движутся по единому вектору.
Что еще хотелось бы отметить: так это отношение России к судьбе великого живописца. Шесть лет, самых плодотворных и значимых в его творческой судьбе, мастерская художника находилась на улице Санкт-Петербург, и все это время и еще несколько лет кроме того, его семья арендовала квартиру на этой же улице. А поэт Малларме, бывший лучшим и самым верным его другом в последние годы жизни художника, проживал на улице Москва, и каждый день посещая друга, совершал пешие вояжи от Москвы до Санкт-Петербурга и обратно.
Izohlar
9