Kitobni o'qish: «Плюшевая заноза», sahifa 2

Shrift:

Мда-а-а…

– … и будете в раскоряку ходить до конца своей жизни! – Лиетта захлебнулась своей гневной тирадой в адрес небожителей и в комнате повисла долгожданная тишина.

Солнце за окном только-только лениво выползало на небосвод, окрашивая его в розоватый цвет. С улицы доносились звуки проезжающих машин. С каждой минутой их становилось все больше. Город просыпался. Но у нас еще был шанс вздремнуть, пока Ричард не проснется и не решит, что мы по нему за ночь соскучились.

Зайка уже не орала, сидела рядом и что-то обреченно бормотала себе под нос. Я прислушался:

– …все равно найду на вас управу… вы ответите… меня, Лиетту… Уиль…ямс… меня… вы… – последние обрывки слов она произнесла еле слышно, и, видимо, окончательно выбившись из сил, отключилась.

Через занавешенные шторы в комнату пробивались ленты света, оставляя пока еще не яркие пятна на ковре. Я попытался заставить себя уснуть. Нас всех ждал очередной непредсказуемый день, и это не вселяло совершенно никаких надежд. Вспомнив голос мамы Ричарда, я вяло улыбнулся и начал проваливаться в спасительный сон…

Именно в этот момент дверь распахнулась, и в комнату вошел глава семейства со словами:

– Сынок, пора вставать. Доброе утро!

Ну, и в каком месте оно, скажите мне, доброе?!

ГЛАВА 3

Мальчишка что-то проворчал, повернулся на другой бок и укрылся с головой. Папа, улыбаясь, подошел к кровати и стянул с сына плед, отчего тот скрутился калачиком.

– Просыпайся, соня! Мы можем опоздать в детский сад. Беги чистить зубы и спускайся вниз.

Ричард потер глаза, немного помедлил, но все же встал с кровати, бросив в адрес отца что-то вроде: «Сами не спите и мне не даете», и прошлепал в ванную. Послышался звук льющейся воды, а через минуты три в комнату вошел уже бодрый и веселый мальчуган. Заправив аккуратно кровать (я до тридцати четырех лет этому так и не научился), он повернулся на пятках и направился в нашу сторону. Я побледнел. Точнее, я бы побледнел, если б мог. По крайней мере, моя воображаемая кровь разом отхлынула от лица, а сердце ускакало куда-то в район левой пятки. Маленькая ручка потянулась ко мне, и я съежился, насколько это возможно сделать, оставаясь неподвижным. Пальцы всколыхнули воздух около моего уха, но не тронули его, а вместо этого схватили зайца.

– Что? Где? А-а-а-а! Кто это?! – завопила Лиетта. – Кто этот… ребенок? Что происходит? Отпусти меня!

Конечно, Ричард не слышал этого. И конечно он не отпустил игрушку. Напротив, повертел ее в руках, отчего вестибулярный аппарат зайки наверняка послал свою хозяйку куда подальше, и одним неуловимым движением ткнул ей в живот.

– Ай!

«Я тебя люблю».

– Эт-то ч-что ещ-ще такое? – прошипела девушка. – Это я что ли? Это у меня что ли? Эй, вы там, слышите, вы там совсем опухли? Да я вам… – это было, видимо, опять в «небесный» адрес, но договорить ей не дали. Мальчишка перехватил зайца (или зайку) и впечатал его носом в мой нос, имитируя поцелуй.

Готов поклясться, я слышал скрежет ее зубов.

– Фу, блин!!! Тьфу! Тьфу! Даже не думай! Это не я! Да чтоб я тебя поцеловала… Не в этой жизни!

– А утро-то действительно доброе, – поддразнил я эту плюшевую занозу, – может, повторим?

– Да пошел ты!

– Какие вы милые! – протянул наблюдавший за всем этим Джон.

Снизу послышался голос мамы, и Ричард, кинув зайца прямо в мои объятия, бросился вниз.

– О, ну что ты! Не так же сразу! Давай хоть познакомимся, крошка! – меня откровенно забавляла эта ситуация. Проявить такт и включить джентльмена именно в этот момент и именно в отношении этой девчонки было все равно, что изменить самому себе. Поэтому я наслаждался.

– Только. Попробуй. Меня. Облапать. – зайка вколачивала каждое слово, словно забивала гвозди в крышку моего гроба. – И не смей думать! Я представляю, что ты там уже нафантазировал! Блин! Ну как же встать-то! Не буду же я тут валяться весь день!

– А что, валяние на «мягком мне» тебя не устраивает? Желаешь оказаться в руках Ричарда?

– Да лучше уж с ним, чем с тобой, животное!

– О-оу, а вот это было обидно! Потому что ты – тоже животное. Не переживай, мы из разных видов. У нас все равно с тобой ничего не получится. Я не люблю стерв.

– На себя посмотри, хамло мохнатое!

– Так, друзья! – в нашу перепалку, готовую перерасти в войну, вмешался Джон. – Давайте вы немного успокоитесь! Заяц засунет свою гордость под свой прекрасный белый хвостик, а медведь туда же засунет свой острый язык.

– В смысле под ее пушистый хвостик? – я едва сдерживал смех.

– Тьфу ты! Ты вообще можешь думать о чем-нибудь другом рядом с ней? – Джон расхохотался, а вместе с ним и я.

Лиетта была готова самовоспламениться и сжечь нас обоих к чертовой матери. Ну, в конце концов, ей никто и не обещал хороших «соседей».

– Я серьезно, ребят, – сквозь утихающий смех проговорил солдат, – давайте вы заключите временное перемирие и мы, наконец, познакомимся с нашей «новенькой». Нам теперь жить вместе, хотите вы этого или нет. Поэтому и держаться нам следует вместе. Ричард сейчас уйдет в садик, поэтому у нас будет затишье…, – он выдержал театральную паузу, после чего устрашающим голосом добавил, – перед бу-у-у-рей.

– Не буду я с ним мириться, тем более в таком унизительном положении. Да я, Лиетта Уильямс…

– Да, это мы уже выучили, Лиетта Уильямс, – перебил ее Джон. – Но так уж вышло, что это самое «унизительное положение» может исправить только Ричард. Или ты видишь где-нибудь полную луну?

– А при чем тут луна? – спросил я.

– Как при чем? Ты вообще читал «Краткие рекомендации и условия улучшения душевных качеств»? – Тишина. – Та-а-а-к… Вижу, что нет. А подписывал? А ты? – он перевел взгляд на девушку.

– Да, – хором ответили мы.

– Что-то подписал, но читать – не читал. Там страниц десять с набором букв! Это не для меня.

– Одиннадцать с половиной, если быть точным. Мда-а-а… И как вы собирались «перерождаться»? Там ведь один неверный шаг – и все заново! Вопиющая безответственность! – похоже, режим «командир» активирован. Глядишь, натренируется на нас и «исправится» в угоду небожителям.

– У меня, если вы забыли, голова болела! Мне было не до чтения, – огрызнулась наша фифа.

– Ага, забудешь тут, когда ты напоминаешь об этом каждые полчаса.

Она метнула в меня взгляд, полный ненависти, который мог значить только одно: «Сдохни!».

– Итак, луна!

– Лекцию в студию! – пробормотал я себе под нос.

– Согласно «Рекомендациям…», наши тела могут обретать подвижность только в определенную фазу луны и только при определенных условиях, а именно в полнолуние и только в лунном свете. Если в такую ночь на нашем небе густые тучи, это значит, что в этом месяце нам не повезло. Но, – честное слово, если бы он мог, он бы поднял указательный палец вверх, – сбежать из дома и спрятаться или сменить ребенка, а точнее «хозяина» мы не можем. Это карается обнулением всех достижений, и душа вновь помещается в игрушку с целью прохождения заданного пути заново. Как-то так. Ах, да, чуть не забыл! К моменту пробуждения хозяина, игрушки должны находиться на тех местах, где он их оставил, при этом не важно, проснулся хозяин, чтобы сходить в туалет через час после отбоя или чтобы сходить на работу через восемь часов сна. Поэтому, далеко уходить не стоит. Иначе, если хозяин заметит несоответствие, это карается все тем же обнулением. По сути, там все карается обнулением. Вы что, правда не читали? Это не шутка?

– Как показала практика, для этого у нас есть ты, – я с уважением посмотрел на нашего лектора. Возможность раз в месяц размять затекшие кости, которые ощущаются, наверно, по старой памяти – это весьма и весьма хорошая новость!

– Так, ладно, с этим разобрались. Теперь вернемся к более раннему вопросу, а именно, – он посмотрел на зайца, – кто Вы, мисс Уильямс? Судя по Вашей выходке с таблетками и непреодолимым желанием попасть в клуб, Вы весьма юная особа. Итак, мы слушаем.

– Здравствуйте, меня зовут Лиетта Уильямс и я… игрушка. Вы это хотели услышать? – ощетинилась девушка.

– Почему ты такая колючая? Уж, не за это ли ты тут? Тогда тебе придется очень постараться, чтобы научиться нормально разговаривать с людьми.

– А где вы тут людей видите? Пластмассовый солдат и плюшевый медведь. Тоже мне! Единственный человек в этой комнате ушел в детский сад.

– Ты тоже, знаешь ли, на человека не тянешь! – отрезал я. – Розовый зайчик с белым хвостиком и загнутым ухом. Ничего человеческого в тебе нет, даже души.

Последнее, она, видимо, пропустила мимо своих длинных ушей, но в ее взгляде отчетливо читался поднимающийся ужас.

– Какой? Розовый? Кошмар! Этот цвет был в моде два сезона назад! Нет, они там точно хотят моей смерти!

– Эмм, ну ты, как бы и так… того… – осторожно подметил Джон.

– Да еще это «я тебя люблю», – последнюю фразу она почти выплюнула. Да я в жизни никому такого не говорила! – она осеклась и замолчала. До нее медленно доходил смысл сказанных ею слов.

Мне почему-то стало ее жалко. Вот так прожить, пусть и короткую, жизнь без любви… Я – любил. Правда, я любил память о родителях. Какие-то обрывки воспоминаний: мамины глаза, ее руки, прижимающие меня к груди, папины широкие плечи, на которых он любил катать меня, когда мы втроем выходили гулять в парк, и их последние слова «Не скучай, малыш. Мы тебя очень любим!» – все это всегда порождало в моей душе разливающееся тепло и умиротворение. Я знал, что любим ими, где бы они ни были. Из живущих со мной рядом людей я не любил никого, как и меня – никто. Это ужасно, как я теперь понимаю. Тогда же я обманывался, раз за разом споря со своим «внутренним я», что это норма. В случае с Лиеттой все гораздо хуже. Ее не научили любить. Она жила ради себя, в угоду себе. Где-то там, в глубине души, она была калекой. И это надо было срочно лечить. Едва ли не впервые в жизни мне захотелось пожалеть другого человека, обнять, окружить заботой и теплом, жить ради этого. Весьма странное чувство. Надо будет подумать о нем и дать ему объяснение. Впрочем, я вновь выпал из реальности.

– Сколько тебе было лет, Лиетта? – уже без сарказма спросил я.

– Двадцать два, – глухо отозвалась девочка. В этом голосе чувствовалась горечь и обреченность. Нет, она не сломалась. Такие личности в одну секунду не ломаются. Но что-то в ней хрустнуло. Возможно, она наконец задумалась о чем-то действительно важном. Хотя, может, точнее будет сказать «впервые в смерти»?

В комнате повисла тяжелая тишина. Каждый думал о своем. Я же думал о ней. Такая молодая! И так глупо… Стерва она, конечно, порядочная, и при других обстоятельствах я, возможно, придушил бы ее. Да что греха таить: еще пару часов назад я готов был это сделать! Но сейчас она уже не казалась такой зарвавшейся эгоисткой. Просто… недолюбили. Просто… не сказали, как надо. Судя по тому, как она угрожала «судьям» своим папой, он был влиятельным и состоятельным человеком. Уж не знаю, какой была ее мать, но подозреваю, что тоже крайне избалованной личностью. В таком союзе ребенок всегда страдает. Хоть родителям и кажется, что они делают все для его блага, по факту получается, что от ребенка откупаются. Хочет девушка машину аквамаринового цвета с аэрографией на капоте? Пожалуйста! И никто, никто не станет разбираться, что за всем этим стоит острое, почти болезненное ощущение нехватки внимания. Хочет девушка купальник от Шанель за «килограмм денег» – пожалуйста! Никто даже не догадается, что эти три лоскутка – это способ сказать миру: «Смотрите, я дорогая! Я чего-то стою! Я богатая, а, значит, уважаемая обществом!». А обществу-то как раз пофиг. Нет, не тем подружкам, которые поохают, а именно обществу в широком понимании этого слова. А девочкам невдомек. И они снова, засыпая, думают: что бы еще такого сделать, чтобы доказать миру, что я – не пустое место? Счастливым людям перед сном думается не об этом, а о том, что утром приготовить детям на завтрак, какую рубашку погладить мужу на работу и сколько подарков купить на Рождество, чтобы никого не забыть. А эти – эти глубоко несчастны. Они думают только о себе.

Такие мысли привели меня к одному очень занимательному выводу: из меня получился бы неплохой психолог, ну или философ. При жизни не было времени об этом думать, нужно было крутиться, чтобы выжить. А сейчас времени – вагон. Да и «думать», оказывается, весьма увлекательное занятие!

Вязкую тишину оборвал спокойный женский голос:

– Меня зовут, как вы знаете, Лиетта Уильямс. Можете называть меня Лия. Мне 22 года. Я из Бостона, штат Массачусетс. Студентка Гарварда. Папа – владелец крупной строительной фирмы с филиалами по всему миру. Мама просто красивая, как она всегда говорит… говорила… Люблю тусовки, шопинг и путешествовать. Есть старшая сестра, кот и канарейка. Историю моей смерти вы знаете. Что-то еще?

– Пока достаточно, Лия. Спасибо, что открылась, – сказал я, и, собравшись с мыслями, продолжил. – Меня зовут Том Райт. Мне 34 года. Я из Сент-Луиса, штат Миссури. С 5 лет воспитывался теткой, для которой был обузой. Родители погибли в автокатастрофе. С тех пор я рос практически на улице. Только ночевал дома и иногда ел. В школу ходил лишь для того, чтобы не отчислили. Дальше учиться не пошел – не было возможности. Жил, как мог. Зарабатывал, как мог. Воровал. Много. Прессовал тех, кто слабее. Самоутверждался за их счет, доказывая самому себе, что я что-то могу – это я уже сейчас понял. Мыслей о нормальной жизни с семьей и работой никогда не было. Мне казалось, что моя жизнь и есть норма. Насыщенная, непредсказуемая. Никогда не знаешь где и кем завтра проснешься. Здесь, в этой «игрушечной» жизни у меня появилась новая привычка – думать. И теперь, оглядываясь на свою прошлую жизнь, понимаю, сколько всего было упущено и не сделано. И насколько все было неправильно! На небесный суд попал прямиком из перестрелки с полицейскими при попытке скрыться после ограбления ювелирного магазина. Признаться, сам удивляюсь, как дожил до 34 лет. Был в шоке от «приговора» и не сразу понял, что произошло. В еще большем шоке был, когда увидел себя в зеркале. Но как же я рад, что я тут не один! А Ричард (кстати, Лия, он наш так называемый «хозяин») – его мы потерпим уж как-нибудь. Все ж лучше, чем гореть в аду, – горькая усмешка с налетом обреченности вызвала всеобщий вздох. – Джон?

– Меня зовут Джон Рикс. Мне 28 лет. Я тоже из Сент-Луиса. Да, Том, мир тесен. Меня растила одна мама. Отец нас бросил, когда мне было 3 года. Причину мама мне так и не сказала. Работал в библиотеке. Любил читать, гулять в парке и печь пироги по выходным. Ни жены, ни девушки, ни даже подруги. Я всегда боялся противоположного пола. Какие-то эти женщины непонятные, напрочь лишенные логики и здравого смысла. По крайней мере, те, кого я знал. Возможно, я и сам был замкнутым, нелюдимым. Но мне было так комфортно. Никто не причинит боль и не предаст. Причина смерти: был убит шайкой недолюдей, в квартале от дома. В день рождения мамы… Я был у нее один, – он замолчал.

Я представил его маму: осунувшуюся, почерневшую от горя женщину, для которой до конца жизни день ее рождения будет самым страшным днем. По теплоте в голосе солдата, когда тот упоминал мать, было понятно, что он ее очень любил. А по тому, каким он вырос, понятно, что она тоже души в нем не чаяла. О таких мальчиках говорят «маменькин сынок». Обычно они так и живут до старости с мамой и десятком кошек. Но в этой истории старости не случилось. И это страшно. Родители не должны хоронить детей!

Если моя смерть была вполне предсказуемой, а смерть Лии и вовсе была досадной ошибкой, то у Тома все было гораздо трагичнее.

Тем временем за окном уже вовсю разгорался день. Запахло разогретым асфальтом и стеклом – окна детской выходили на солнечную сторону, из-за чего в комнате уже сейчас становилось нечем дышать. Воздух нам, конечно, не нужен, но духота и растущая температура были весьма неприятны.

Лия все так же лежала в моих объятиях, погруженная глубоко в себя. Настолько глубоко, что я даже начал переживать выплывет ли она или придется ее спасать. А потом, как порядочный человек, жениться на ней.

– Ага! И жить как кошка с собакой, – отозвался мой внутренний голос. – Да она ж – идеальная заноза для твоей многострадальной задницы! Тебе что, слишком спокойно живется?

– С ней веселее, – отозвался я и мысленно показал самому себе язык. Ну, все! Привет, шизофрения!

– Мазохист!

– Зануда!

Та-а-акс… А в этой игрушечной жизни есть игрушечная психушка? А то она по мне явно плачет. При наличии двух собеседников, я говорю сам с собой. Да еще о чем – о женитьбе! А что еще хуже – о женитьбе на Лие. Ну, уж нет! Не в этой жизни! Да я ее убью раньше! Ну и что, что она рядом со мной, – я взглянул на нее, – лежит, уткнувшись мне в плечо… такая беззащитная… такая юная… такая… родная…

ЧТО?!

Бррр!

– Это просто переутомление, Том! Слишком много всего случилось за последние сутки. Тебе надо успокоиться и поспать. Да, точно, поспать!

Хм, «родная»… Надо ж было додуматься до такого!

ГЛАВА 4

Открыл глаза я в своей квартире. Успевшее подняться довольно высоко, солнце беспощадно плавило мою кровать, а вместе с ней и меня. Я потер лицо и нервно провел обеими руками по волосам, откидывая их назад. Осознание, что мне приснился ну о-о-о-чень реалистичный сон медленно ввинчивалось в мой сонный мозг. А потом в нем что-то щелкнуло, и реальность нещадно навалилась на меня всей своей многотонностью.

Я отчетливо понял, что так жить дальше нельзя. Что если мне кто-то когда-то предложит ограбить ювелирку, я его, не раздумывая, очень далеко пошлю. Что надо попытаться устроиться на работу и попробовать жить как нормальный человек. Что пора прекращать уповать на обстоятельства и брать себя в руки, в конце концов, я сам хозяин своей судьбы! Что надо бы сменить обстановку: поехать к морю или в горы, или к морю, где горы, или вообще автостопом по галактике. Да куда угодно! Главное, подальше отсюда, от «местного меня». Пора что-то менять. Да вот хотя бы вместо того, чтобы одеться и привычно выйти на улицу промышлять грабежом и пить пиво с пацанами, встать, заправить кровать (как Ричард), зачесать волосы, побриться, надеть джинсовые шорты и глаженую (!) футболку, выпить кофе с парой тостов, взять деньги и отправиться в магазин за продуктами. В холодильнике не то, что мышь повесилась, там уже даже ее кости давно в прах обратились. Купить нормальной человеческой еды: фрукты, овощи, колбасу, сыр, арахисовое масло, хлеб, молоко, сок, кетчуп, мясо… Я представил, как жарю стейк… такой ароматный, с прожилками крови, со специями… И чуть не захлебнулся слюной. Еще надо взять чистящие и моющие средства – отчего-то моя квартира, больше сейчас напоминающая дыру, стала казаться мне едва ли не склепом. Куда ни глянь – пыль, паутина, грязь и ни одного квадратного сантиметра порядка.

Поразительно, как один супер-бредовый сон может встряхнуть человека! Пока все эти мысли роились в моей голове как стая сумасшедших пчел, я действительно осуществил все задуманное. Правда, футболку так и не погладил, утюг найти в этом хламнике не удалось (плюс еще один пункт к покупкам). Кофе я варил, подбадривая себя фразой «глаза боятся, а руки делают», потому, как не делал этого уже очень много лет. По вкусу получилось нечто среднее между колой, пивом и забродившим чаем… В общем, кофе я выплюнул сразу. Тосты оказались вполне съедобными. Подозреваю, только потому, что жарил их тостер, а не я. Видимо, придется еще учиться готовить, раз уж решил все менять.

Жуя тосты, я подумал о том, что во сне осталась Лия. И Джон. И мама Ричарда. По Ричарду я скучать не буду точно, а вот остальных хотелось бы еще увидеть. Особенно эту невыносимую стервочку. Она была огоньком. Таким, который может спалить все за считанные секунды, но если с ним правильно обращаться, этот огонек подарит тепло и свет. Если бы мне удалось отыскать ее, я бы попытал счастья. Конечно, девушки такого уровня, как она, даже не дышат рядом с такими, как я, но я же решил начать новую жизнь! Возможно, из меня получится неплохой такой человек, которого она подпустит к себе на расстояние, достаточное для того, чтобы расслышать мое «Привет».

Отмахнувшись от все еще держащего меня сна, я быстро собрался, схватил ключи от квартиры, завязал кеды и выпрямился, чтобы бросить беглый взгляд на себя в зеркало.

– Красавчик!

Именно это хотел сказать я, глядя на себя. Но увиденное выбило из меня весь воздух. Из зеркала на меня смотрел… медведь.

Секунда, две, три, четыре…

– А-А-А-А-А-А-А!!! Твою мать! Нет!

Я широко распахнул глаза лишь для того, чтобы, увидев испуганные взгляды Джона и Лии, осознать, что моя реальность здесь, а не там.

Да что ж такое! Я же только собирался порвать с прошлым! В этой ситуации успокаивало только одно. Точнее, одна. Лия. Она по-прежнему лежала на мне. Поэтому когда она заорала, это получилось очень даже громко, потому что орала она практически мне в ухо:

– Ты что, ошалел так вопить?! Я чуть заикой не стала!

– Скажи спасибо, что мы двигаться не можем, а то тебе бы еще и по ребрам прилетело.

– Если бы мы могли двигаться, я бы тут не лежала, а сидела в противоположном углу комнаты, подальше от твоего волосатого тела, – огрызнулась она.

– Если уж на то пошло, тебе бы тоже эпиляция не помешала, – она снова начинала распалять меня. Вот как она это делает? Я же не собирался ее дразнить.

– Вы когда-нибудь найдете общий язык? – показательно вздохнул наш «миротворец».

– Разве что, когда наши языки станут единым целым в страстном поцелуе… – я ждал ее реакции.

– Тогда придется отрезать твой язык при первой же возможности, чтобы до этого (не дай Бог) не дошло, – отозвалась она.

Ух, стерва!

Солдата наша перепалка откровенно забавляла. В глазах искрились смешинки, вперемежку с теплотой. Так смотрят, наверно, на друзей.

– Джон, может, тебе за попкорном сгонять? А то тут представление только начинается.

– Отстань от девочки, – весело ответил он, игнорируя мой сарказм. – Правда, чего орал-то? Сон плохой?

– Ага. Приснилось, что я проснулся у себя дома, а все вот это, – я обвел взглядом комнату, – страшный сон. А потом я снова проснулся, и оказалось, что «страшный сон» никакой вовсе и не сон, а все вот это…

О том, что мне не хватало солдата и зайки, я предпочел умолчать. Не привык показывать свои слабости.

– Мне тоже поначалу снились подобные сны, – сказал Джон. – Видимо, сознанию тяжело перестроиться. Ничего, со временем сможешь спать спокойно.

– Главное, чтоб Ричард не начал сниться в кошмарах, – усмехнулся я.

– Не переживай. Не начнет. Он будет твоим кошмаром наяву.

– Вот спасибо! Успокоил.

Я хотел было еще немного взбодрить зайку, рассказав вкратце что у кого из игрушек сломано в процессе безобидных детских игр, и что ее примерно ждет, но тут на лестнице послышались шаги и я насторожился. Одно дело дразнить девушку и совершенно другое – стать наглядным примером для нее.

Вздох облегчения пронесся по комнате, когда в детскую вошла мама Ричарда. Тихонько напевая какую-то ритмичную песенку, она подошла к окну и отдернула шторы. Свет больно ударил по глазам, и в следующий момент повсюду заплясали солнечные зайчики. Комната наполнилась желтоватым свечением и в этом свечении, стоя лицом к нам в оконном проеме, мама казалась ангелом. Волосы отливали золотом, а из-за того, что солнечный свет падал сзади, они как будто горели. Изящная фигура казалась еще тоньше, еще невесомей. Бархат ее голоса вызывал острое желание завернуться в него, раствориться, рассыпаться на миллионы частичек, чтобы потом быть им же воскрешенным.

– Как ее зовут? – спросил я, не сводя с нее глаз.

– Глаза сломаешь! – попыталась укусить меня Лия.

– Оу, да тут запахло ревностью!

– Еще чего! – фыркнула она. – Просто не люблю, когда на женщин так откровенно пялятся.

– Это Джессика. Джессика Андерсон, – это уже голос Джона.

– Красивая…

– Красивая…

– Фррр! – кажется, зайка не любила конкуренток.

Джесс, танцуя, прошла по комнате, убирая все по своим местам. Разбросанные вещи заняли свое законное место в шкафу, карандаши были аккуратно уложены в подставку, а разрисованные листочки сложены в стопку на краю стола. Невесть откуда взявшейся тряпочкой (возможно, я просто не заметил ее в руках), мама смахнула пыль с полок и направилась к нам. Несколько безнадежно поломанных игрушек были сложены в мусорный пакет, остальные отправились в полупустой ящик, включая Бамблби и солдата. Последний оказался погребен под конструктором и парой машинок. Из ящика доносилось сопение, пыхтение и тихий мат. Он что, ругаться умеет?

Нам с пушистой занозой повезло больше. Сначала женщина взяла на руки меня. Лия шмякнулась об пол, выругалась, но следом до меня донеслось:

– Слава Богу! Наконец я спасена из лап этого мохнатого придурка.

Тем временем мама Ричарда окинула меня взглядом и заглянула в глаза. Наши взгляды встретились. Вот это зелень! Таких зеленых глаз я еще не встречал. Изумруды – и те убили бы за такой цвет. Она поправила бантик у меня на шее и погладила меня… Фраза «гладить против шерсти» неожиданно заиграла для меня новыми красками. Меня скукожило в одну большую перекособоченную мурашку. Никогда бы не подумал, что от, казалось бы, нежной ласки можно получить такие жуткие ощущения. Распушив мою шерстку, Джессика усадила меня на кровать сына и взяла в руки зайца. Проделав то же самое с ней – Лия шипела как уж на сковороде – она ткнула пальцем ей в живот.

«Я тебя люблю».

Женщина улыбнулась, за что была послана зайцем в очень далекие дали без попутного ветра. Поправив игрушке уши, Джесс усадила ее между моих ног, сделала шаг назад, любуясь на нас, после чего взяла тряпку и вышла из комнаты.

Я расхохотался, за что был послан вслед за мамой Ричарда все с тем же «ветром в харю».

– Признайся, что ты уже без меня не можешь, – весело подытожил я.

– Еще одно слово, и клянусь, после первого же полнолунья тебя тоже уложат в мусорный пакет.

– Мда-а-а… Плюшевые зайцы мне еще не угрожали, – я еле сдерживал новый приступ смеха.

– Ах, ты… – она не нашлась что ответить. Вместо этого, Лия обратилась к небожителям. – Это что, мой персональный ад? Может, договоримся, а? Я могу найти вместо себя другого человека. Или двух. Десять! Хотите десять? Или переселите меня хотя бы подальше от этого, – похоже, это она обо мне. – В другой дом, а лучше в другую страну. И вообще я прошу перерождения авансом! Я же не какая-нибудь убийца! Обещаю стать пай-девочкой и вести себя примерно. Только у-бе-ри-те е-го от ме-ня!!!

– Господа присутствующие, а вот и третья стадия принятия неизбежного – торг. Прошу любить и жаловать, – донеслось из коробки.

Лия побагровела или это так тень упала? Воздух между нами завибрировал от напряжения. Джон был послан вслед за мной и Джессикой, причем по маршруту столь детально описанному, что солдат должен был без труда догнать нас и перегнать, добравшись едва ли не первым до пункта назначения.

Огнедышащая зайка сидела у меня между ног, и я ощущал, как плавлюсь от ее гнева. Похоже, пора дать ей остыть. Конечно, я пушистиков не боюсь, но кто знает, что она может вытворить, когда сможет двигаться? Тем более, что до полнолуния оставалось, по моим подсчетам, около недели. Надо искать точки соприкосновения с ней. Хотя, если перевести это выражение дословно, сейчас у нас с ней этих точек хоть отбавляй.

* * *

Послеобеденное солнце откровенно вплавлялось мне в спину, отчего моя желто-коричневая шерсть начинала понемногу дымиться. Но деваться было некуда, приходилось терпеть и, как бы это странно сейчас не звучало, ждать Ричарда-спасителя. Лия, конечно, не ощущала на себе палящие лучи, моя широкая спина закрывала ее нежную девичью сучность, простите, сущность, и я гордился тем, что могу ее защитить. Естественно, она так не думала. Хотя бы потому, что даже представления не имела о том, как быстро нагревается синтетическая шерстка и вообще даже о том, что мне в спину упирается солнце. Она-то была в тени. Но мне хватало того, что о моем «героизме» знал я. Это определенно тешило мое самолюбие.

Зайка сидела молча, иногда вздыхая. То ли вспоминала свою прошлую жизнь, то ли формулировала новые предложения для «судей», которые бы смогли их заинтересовать, в тщетной попытке переродиться авансом. Глупышка!

Джон так и лежал, заваленный игрушками, и изредка напевал песенки из разряда «что вижу, то и пою», чем ощутимо злил Лию, видимо, мешая ей думать, и веселил меня.

Момент, когда рядом с нами на кровати возник Ричард, я упустил. Счастливый, горящий детский взгляд, полный энтузиазма, не предвещал ничего хорошего.

– Привет, мишка! Что делаешь?

– Сижу, – ответ был вполне очевиден. Правда, малыш меня не слышал.

– Пойдем, поиграем, – он заговорщически улыбнулся, и я понял: сейчас будет больно. Возможно, очень.

Он схватил зайку за ухо и отбросил в сторону, та с глухим звуком врезалась в бортик кровати и завалилась на бок:

– Да чтоб тебя!

Я готов был поменяться с ней местами! Даже на ее условиях. Вопреки всем исследованиям психологов (или кто там выделял эти пять стадий принятия неизбежного), у меня сразу включилась третья стадия – торг. Но кто б еще меня слушал! Меня схватили за лапу и потащили из комнаты. Что-то новенькое. Мальчишка положил меня животом вниз на пол около самой верхней ступени лестницы и уселся сверху. То, что должно быть позвоночником, жалобно хрустнуло под весом ребенка. Липкий страх пришел на смену осознанию моей незавидной участи. Ричард крепко сжал в кулаках мои уши, отчего моя голова задралась так, что я видел все впереди себя, и, оттолкнувшись ногами от пола, с криком «Ви-и-у-у-у» съехал с лестницы. Да-а-а, на спасителя он не тянул. Максимум – на мучителя. Лучше бы солнце пропалило дыру в моей спине!

Мальчишка, смеясь, перехватил мою лапу и поволок снова вверх, ничуть не заботясь о том, что я бьюсь всем, чем только можно, о ступени. Наверху он вновь оседлал меня и все повторилось. Потом еще. И еще…

После шестого раза я мог безошибочно назвать число ступеней, ведущих на второй этаж в этом доме – четырнадцать. После девятого раза у меня были сломаны все несуществующие кости, и даже хрящи ушей, так как держался Ричард за них очень крепко. Слова во мне кончились еще на втором круге. Даже нецензурные.

– Сынок! Ты что делаешь? Мишке же больно!

– Да-да! Мишке же больно, – подтвердил я.

Мама появилась как раз в тот момент, когда этот маленький чертенок хотел идти на десятый круг. Мои персональные девять кругов ада были пройдены. Я чувствовал себя отбивной. Да что там! Я и был самой настоящей отбивной, по которой с душой прошлись молоточком. Если бы меня кто-то сейчас хотел добить, он бы мог это сделать единственным щелбаном. И, честно, я бы сказал ему «спасибо».