Kitobni o'qish: «Забытое письмо. Сборник рассказов»
Забытое письмо
I.
Не сомневаюсь, что и вам когда-нибудь приходилось разбирать вещи своих бабушек и дедушек. Среди этих залежей можно найти много любопытных вещиц, а иной раз и абсолютно антикварные предметы. Они десятилетиями могут пылиться в чуланах и ждать именно ваших рук, которые приведут их в порядок и по достоинству оценят.
Недавно и мне приходилось разбирать «клады» бабушкиных сундуков, а точнее дедушкиных. Необходимость эта была вызвана уходом его из жизни, – фронтовика, человека особенного, символизирующего для меня целую эпоху. Эпоху уже далёкую и почти незнакомую, где было место геройству, отваге, самопожертвованию во имя веры, надежды и любви. Искренней, безоглядной и всеобъемлющей любви к семье, друзьям, а главное к Родине. Таким был и мой дед.
В детстве, я часто наблюдала, как выходит он на берег Дона и долго-долго сидит на крутом склоне, вглядываясь куда-то вдаль. О чём были его мысли в эти минуты, он никогда не говорил, да я никогда и не спрашивала. А теперь всё пытаюсь понять. Быть может, он вспоминал своё далёкое детство, давно ушедших друзей или долгие месяцы, проведённые в нацистском плену? А может, жалел о чём- то сделанном или наоборот не сделанном? Нет, дед умел жить так, что жалеть ему не о чём не приходилось. Поэтому, несмотря на свою занятость, не приехать проститься с ним я просто не могла. Не могла не выйти на берег Дона и не посмотреть на заливные луга и пшеничные поля той деревни, в которой жил дедушка. В которой проводила каждые свои школьные каникулы и я. В которой мне всё остаётся таким дорогим, таким родным и очень любимым.
Приехав деревню, я сразу почувствовала удивительную лёгкость и степенность. Всё здесь вновь напомнило мне о беззаботном детстве. Тут, кажется, ничего и не изменилось, те же дома, те же водяные колонки у дорог, всё также шумят верхушки пирамидальных тополей, словно приветствуя меня, и точно также, как и я когда-то, бегает по улицам беззаботная детвора, наполняя воздух своим звонким смехом. Только вот тополя шумят, скорее грустной музыкой, и с колонок, почему-то сняли рычаги.
– Куда же подевались рычаги, бабушка? – спросила я у проходящей мимо старушки.
– Сняли, как же. Вода-то, нынче, не бесплатная. Платить-то, с колонки, кто будет? – ответила старушка.
– А раньше кто платил?
– Кто его знает дочка, должно совхоз платил.
– Бабуль, а родник, который в парке течёт, ещё никто не перекрыл? За него-то, поди, тоже, никто не платит? – иронично пошутила я.
Но старушка моя только махнула рукой в ответ.
И вот я осталась в доме одна. Тихо. За окном кричит петух, солнце освещает весь дом и только мерный ход старых настенных часов нарушает эту тишину. Устроившись на полу, возле шифоньера, я взялась разбирать дедушкины вещи. Чего я только не находила в вынутых ящиках: старую электробритву, подаренный на юбилей портсигар, коллекцию марок, советские облигации, пустую сберегательную книжку и ещё множество самых разных и давно забытых вещей. И только, на огромном письменном столе, как и много лет назад, не меняя своего места, стояла красивая авторучка в футляре, подаренная дедушке от коллег по работе. Она оставалась для него самым ценным подарком, ведь долгое время он проработал в районной газете.
Он никогда не учился журналистскому ремеслу, но данный талант к сочинительству и привычка всегда во всеуслышание говорить о насущных проблемах, неминуемо и привели его в редакцию этой газеты, где он и проработал, без малого, двадцать пять лет. Письма для публикации писали ему не только со всего района, но даже с области. Писали обо всём, и о неурожае зерна, и о сломанных тракторах, и о председателе совхоза, которого нужно непременно наградить орденом трудового знамени. Также, многие ветераны Великой Отечественной Войны поведали о своей фронтовой жизни. Много в дедушкином столе осталось и неопубликованных писем, которые он не успел поместить в газету или не счёл нужным. Вот эти-то письма и заинтересовали меня больше всего остального, а особенно одно из них.
Судя по всему, письмо это лежало в столе уже давно, скорее всего, просто затерявшись в куче бумаг. Из его пожелтевших страниц я и узнала, так запавшую мне в душу, казалось бы, простую жизнь, простого человека.
II.
«Имя моё Николай Васильевич, фамилия Бондарев. А родился я в 1927 году. Я был младшим ребёнком в семье, после брата Толика и сестры Зойки.
Время, в которое нам выпало родиться, было трудным. Нет, мы не голодали, как многие тогда, но жили всё равно тяжело. Хотя, тогда мне казалось, что другой жизни и не бывает. Но мы – дети, всегда находили развлечения, даже в нелёгкой работе по хозяйству, даже в валенках, одних на двоих с сестрой Зойкой. Потому детство своё вспоминаю я с удовольствием, особенно нынче.
Больше всего я любил проводить время с отцом. Он много работал и дома бывал редко, но как, же мы радовались, когда он играл с нами. Я всегда гордился своим отцом. Помню, что все его уважали и обращались только по имени и отчеству – Василий Алексеич, вот так и никак иначе. Многие односельчане приходили к нему за помощью. Он никому не отказывал и нас учил помогать людям, только не говорил, что помощь эта может ох, как аукнуться.
Родители редко нам рассказывали о себе, да мы, по правде сказать, и не спрашивали. Помню только небольшие отрывки из разговоров взрослых, из которых я и запомнил, что мать моя Василиса Петровна, происходила из зажиточной крестьянской семьи. В годы гражданской войны потеряла отца и двух братьев, а также всё нажитое добро. А было-то немало и мельница, и маслобойня и большой дом в Рамони. И оставшись с матерью и маленькой сестрой, ей приходилось много работать, чтобы хоть как то прокормиться. В девятнадцать лет от роду, вышла замуж за отца, о котором я знаю и того меньше. Знаю, что старше матери, лет на пять, что родился в Ростове и, что в годы гражданской войны командовал партизанским отрядом.
