Kitobni o'qish: «Тать на ваши головы»
Глава 1
Ритмичная дробь капели неумолимо врывалась в сон, заставляя нервно ворочаться, ежиться от стылого, тянущего понизу холода, натягивать повыше плащ, подбирать ноги и жаться спиной к еще теплому боку бочки.
Сверкнуло. Мертвенно-белесая вспышка молнии выхватила из мрака засаленные от грязи занавески с прорехами, которые здесь заменяли стены. Яростно ударил по земле дождь. Воздух мгновенно напитался сыростью, создавая иллюзию, что все вокруг плавает в воде. Выстрелили дрова, гулким эхом сотрясая бочку. Вверх взметнулся стоп искр, высвечивая пустоту над нами и уходящие в темноту балки моста.
Громыхнуло. Что-то невнятно забормотала во сне бабка, закашлялся один из мальчишек. Я с опаской прислушалась. Не разболелся бы… Вряд ли здесь у кого-то есть деньги на врача или лекарства. Вообще, каждый прожитый здесь день можно считать чудом. А что делать? Хочешь жить – миришься с холодом, не замечаешь въедающуюся в кожу и одежду вонь, ешь, что дадут, не думая о грязи и микробах. Сложнее с безысходностью. Она удушливой тяжестью лежит на душе, давит, сжимая сердце и заставляя стискивать до боли зубы. Ругать себя. Злиться. Мучиться от ненависти. Вздыхать о дурости. Понимать, что ненависть бессмысленна. Запрещать себе вспоминать прошлое, дабы не свалиться в черную депрессию, гнать мысли о смерти. Разве это жизнь? Под мостом? Но прошлое не отпускает…
Понесло меня в тот лес… Зачем? Погулять захотелось? Грибов собрать? Мозги проветрить? Отдохнуть от работы? Еще и выходной специально взяла. Отличная вышла прогулка. Продуктивная, запоминающаяся… С поворотом в судьбе – до сих пор в мозгах полный хаос.
Надо было тому старику, что по пути попался: «Не ходила бы ты, девонька, в лес. Туман вон какой. В гиблые места завести может. Люди там пропадают», – поперек дороги лечь, за руки, за ноги меня, дуру, держать…
Только разве такое упрямство удержишь?
Очередная вспышка молнии – сезон дождей у них, что ли? – заставила вздрогнуть, подтянуть повыше плащ, кутаясь в теплый платок. А ведь не хотела брать. Отнекивалась. Но баба Рита – низкий ей поклон – была непреклонна.
«Бери, Танюша, бери. Туман нынче какой. Сырость. Еще застудишь себе что-нибудь. А это настоящий, пуховой. Все теплее будет», – выговаривала она тем особым стариковским тоном, с которым проще согласиться, чем возразить. Я сунула платок в корзинку, потом достала под укоризненным взглядом, повязала – пуховая арафатка, ага – на шею. Хлопнула по карману куртки, проверяя, на месте ли нож. Убрала мобильник. Кивнула бабе Рите и зашагала к лесу.
Станут ли меня искать? Наверняка. Старушку жаль. Переживать будет. Пожалуй, она единственная и будет. Баба Рита не была мне родной, пару лет мы с родителями у нее домик летом снимали. Но так вышло, что к тридцати годам из родни у меня остались лишь дальние родственники. Родители погибли, когда мне было двадцать. Бабушка умерла три года назад. И осталась я на свете одна…
«Вот и хорошо», – уговаривала себя. Меньше слез проливать станут.
На работе вздохнут с облегчением. Начальство-то меня хвалит, пылинки сдувает. Еще бы… У кого порядок в отделе закупок? Кто всегда готов задержаться? Кто не выгуливает отпуск, не отпрашивается с работы и пашет за троих? Остальные меня недолюбливали за требовательность, за неуживчивый характер, за манеру говорить то, что думаю.
Когда приняла отдел на предприятии, народ начал увольняться, но я попросила у руководства разрешения самой подобрать кадры. Мне дали добро больше с усмешкой, чем с реальной верой в мои силы. Но я нашла подходящих людей. А потом выбила Наталье работу до четырех часов без особой потери в зарплате, когда у нее бабушка шейку бедра сломала и слегла. Отпускала Сергея в больницу к жене. Отправляла домой бледную и глотавшую украдкой таблетки Надежду. Потому «мои» меня уважали, чувствовали, что я за них горой, хотя за разгильдяйство регулярно разносы получали. Зато остальные отделы прозвали Коброй. Видимо, за схожесть фамилии.
Корбаль я, Татьяна, тридцать лет. Квартира, доставшаяся от родителей, машина, купленная на свои. Семейное положение – не определившаяся. С последним парнем рассталась полгода назад и поняла, что устала от отношений.
«Ох и нелегко тебе будет, Танюша, – любила говаривать мама, – мужчины ценят мягкость, податливость, а у тебя характер весь в отца – железный».
Так что плюнула я на личную жизнь и занялась карьерой. Для нее у меня характер был самый подходящий.
А потом… Грибы, лес, туман этот проклятый… Хлюпающий мох под ногами. Пропавшее солнце, на которое я ориентировалась. Ставший темным светлый день.
И ведь не грешила особо. Никого не убила. Даже врагов и тех прощала, не тратя времени на добивание. Одного удара достаточно. Но Бог решил, что у меня всего много… Забрал в один момент, определив под мост.
Я не люблю вспоминать тот день. Когда смеялась сначала, не поняв, что происходит: «Заблудилась ты, похоже, Тань». А туман вокруг уже вставал плотной колыхающейся стеной. Неприятный холодок пополз по спине, когда мобильник показал отсутствие сети, затем с тревожащим душу писком разрядился. Что-то невидимое толкнуло в спину. Страх повис на плечах. Я зашагала вперед, стремясь вырваться из туманного плена. Сердце уже билось где-то в горле, желудок стиснуло, корзина моталась на локте: мне было не до грибов. В голове крутился ворох мыслей, приправленных страхом. А потом в спину ударил ветер.
Не сразу я поняла, что ветер неправильный. Точнее, неправильный туман. Лес шумел. Выстреливающие из серо-белой гущи ветки били по лицу. Но туман стоял словно приклеенный, не шелохнувшись. И я побежала. Задыхаясь, мысленно крича от ужаса, борясь с приступами тошноты.
Когда вывалилась из тумана, заплакала от облегчения. Шла по лесу, проваливаясь в мох, размазывая слезы радости по щекам и молилась. Благодарила, что жива. И не ведала, что молюсь уже под чужим небом.
Дойдя до дороги, высокой, насыпной, упала на колени и просидела, наверное, полчаса, переводя дух. Четверка промчавшихся всадников вернула меня к реальности. А та… ставила в тупик.
Потом мне повстречалась и странная карета, запряженная похожим на помесь осла и зебры животным; и подвода с возницей, чьи отвисшие щеки придавали ему схожесть с мастифом, а землистого цвета кожа – с ожившим мертвецом.
На меня поглядывали с любопытством, но без шока: «Гляди! Чужая!» Хотя в своих резиновых сапогах, потертых джинсах и длинной, по бедро, болоньевой куртке, жаль, кепку потеряла, я смотрелась странно. Подозреваю, что открытый от удивления рот и выпученные глаза также не добавляли мне солидности.
Офигевая и не зная, что думать, я добрела до окраин города и тут замерла надолго, потому как открывшийся вид на высокие стены был мне совершенно незнаком. Пока я договаривалась с собой, что это не шиза, мне решили помочь.
Этот момент я с радостью бы вычеркнула из памяти, но он, зараза, напоминал о себе ноющим плечом и чешущейся под одеждой заживающей ссадиной.
Какой-то возница, которому показалось, что я мешаю, вытянул меня хлыстом по спине, еще и кулаком толкнул, отчего я кубарем покатилась со склона, потеряв сознание от удара головой о камень. Там меня и нашла старуха.
Они жили рядом. Под мостом. Старуха и двое ребятишек. На вид обоим было лет по десять. Из-за одежды, намотанной на манер капустных листьев, я до сих пор не знала, какого они пола. Различала по росту. Тот, кто повыше – Чип, пониже – Дейл. Представляться они не стали, а потому имена я подобрала им сама. У обоих остренькие лица, бусинки черных глаз, полупрозрачные от тонкости пальцы. Молчаливые – я вообще их сначала за немых приняла, – но прекрасно понимающие друг друга с полуслова.
Старуха говорила за троих. Громко, скрипучим басом. Она напоминала старого облезлого медведя. Метра два ростом, никак тролли в роду были. На широком подбородке пучками торчали черные волосы. Внушительный нос, серые глаза в плотном окружении глубоких морщин. На голове – выцветший от старости платок. Темный, потертый плащ скрывал массивную фигуру, но я видела эти запястья и мощные ладони. Она одна дотащила меня до лежанки…
Звали ее Тыгдлар.
Общались мы жестами. Они не понимали меня, я – их.
– Тать… Ана, – старательно повторяла старуха.
Я морщилась. Почему-то правильное произношение своего имени казалось мне важным. Точно оно сохраняло память обо мне прежней.
– Тать, – подвела итог борьбе с русским языком старуха, зыркнула тем особым взглядом, который свойственен жителям улиц.
Потрясла головой, явно недоумевая по поводу собственного милосердия – еще один рот – и махнула, мол, собирайся.
Плащ мне выдали после того, как я пришла в себя на потертой, колдобистой лежанке и вроде как собиралась выжить. Накормили. Показали, где удобства: ручей, вытекающий из-под моста, смывал все лишнее, а широкий вечнозеленый куст загораживал от взглядов, туалет на дощечке и палка, чтобы не упасть.
Жилье – ода примитивизму. Вместо стен занавески. Отопление – жестяная емкость овальной формы, вокруг которой располагались лежанки. Ради меня им пришлось потесниться. Чип с Дейлом теперь ютились в обнимку на одной.
На бочке готовили. Варили темный напиток, добавляя туда горький порошок. Выходило что-то среднее между еловым отваром и кофе, но главное – он неплохо согревал. Бочка вообще была центром жизни. Она уютно гудела горящими в ней дровами, и это гудение подбадривало, отгоняя мысли о смерти. Можно было встать утром, отмахнуться от снов о работе и помочь с завтраком, суетой вытесняя тянущую боль в сердце.
Шли недолго. Лес здесь был тот же, что у нас, и в то же время не тот. Я видела сосны, елки, но встречались прообразы кипарисов, какие-то высокие папоротники и деревья с красивыми серыми, точно пуховыми, листьями.
Шли молча. Я понимала, что надо учить язык, но тупая боль все еще сидела в черепной коробке, и я, плюнув на адаптацию, решила просто выживать. Хотя какие-то слова начала выспрашивать. Так, черный хвойный напиток назывался шир. Еще пара слов за утро не удержались в моем побитом сознании.
– Лавайха. – Старуха внезапно остановилась, ткнула пальцем куда-то в пригорок, где торчал какой-то цветочек с толстыми, как у денежного дерева, листьями.
– Лавайха! – повторила радостно, бухаясь на колени и протягивая к нему замотанные в тряпки – местный вариант перчаток – руки. Зарылась в серый, с бурыми пятнами, точно здесь кого-то убили, мох. Аккуратно выкопала цветочек с корнем, поднялась, гордо продемонстрировала мне добычу, бережно уложила в полотняный мешочек.
– Лавайха, – требовательно указала старуха на меня и на лес.
Ясно. Я закрутила головой, выискивая локальную рыночную ценность. Двинулась чуть в сторону, не ходить же друг за другом.
Шла, размышляя о том, что скатилась с должности руководителя отдела закупок крупного автомобильного завода до собирателя лавайхи. Знать бы еще, сколько стоит это чудо природы, чтобы понять, пробила я дно или еще нет. Хотя… куда уж хуже, чем мое нынешнее подмостовье. И что-то мне подсказывало, что лавайху мы обменяем просто на еду.
«Новичкам везет», – с удовольствием подтвердила я себе, наткнувшись на пятый цветочек. Старуха на этот раз даже не стала радостно приплясывать перед ним, а, преисполнившись какого-то величия, опустилась на колени. Мол, сейчас, дорогой, мы окажем тебе честь выкапыванием. Смотри, член общества флоры, кто к тебе пожаловал. Самые удачливые сборщики лавайхи.
На меня старуха поглядывала с откровенным одобрением, как человек, подобравший помойного щенка и внезапно обнаруживший, что это уникальная порода, стоящая тысячу долларов, не меньше. Я ощущала странную смесь досады – докатилась до сбора травок – и гордости: профессионал, он везде профессионал.
Не знаю, как Тыгдлар ориентировалась по времени, но внезапно мы свернули работы по сбору цветочков и вышли на тракт, а оттуда прямиком – шаг у старухи был кавалерийский, мои три в него укладывались – отправились в город. Я старалась поменьше крутить головой, а главное, не отставать и, не дай бог, не нарваться на неприятности. От мысли, что я по незнанию языка, местных законов и прочих банальностей попаду в тюрьму, горло пережимало от ужаса. Что происходит в этом мире с людьми без денег, связей, документов представлялось очень хорошо…
И палача на меня, скорее всего, пожалеют: ему же за работу платить надо. Так что отправят куда-нибудь на отработку потребленного местного воздуха. И будет там тяжело, вредно и голодно.
Я быстрым шагом двигалась за старухой, ощущая себя приклеенным к ней воздушным шариком, безмолвным, ибо вопросов масса, а задать их – разве что жестами извращаться.
Город был эдакой смесью трущоб и рынка. Улицы формировались расположенными вдоль них лотками. Хотя иногда и лотков не было – просто покрывало на земле и товар на нем.
Чуть дальше трущобы матерели. Приобретали вид хижин, где на первом этаже была устроена лавка – верх местной роскоши. А кое-где хижины чуть расступались, и на образовавшемся пятачке около уже знакомой мне бочки ютились столики.
От одной из таких таверн под открытым небом донеслись запахи – я сглотнула. Пахло вкуснее, чем варево Тыгдлар.
Громкий оклик за спиной заставил шарахнуться и прижаться к стене. Мимо медленно протиснулась повозка, запряженная кем-то копытным. Торговцы торопливо сдвигали товары, давая дорогу. Ну да, недостаточно тут тесно, еще и поездить надо… по ногам и товарам нерасторопных торговцев.
Торговали тут, кстати, всем. Из знакомого была посуда. Какие-то украшения. Одежда. Еще видела седла, оружие и покрывала расцветки «забухавший художник взял в руки кисть». Но встречались и загадочные предметы: грязные стеклянные кубы, мутные кристаллы, скрученные в безумные узлы железяки.
Радовало одно: мой потасканный плащ и резиновые сапоги прекрасно вписывались в местный колорит. Тут и не в таком щеголяли. Иногда это был просто слой грязи вместо одежды. Мы точно посетили изнанку нормальной жизни.
Старуха внезапно свернула в проулок, постучала в перекосившиеся ворота – я уже научилась оценивать уровень благосостояния местных по таким деталям, как наличие ворот, – и принялась смиренно ждать ответа.
Ворота скрипнули минут через десять. В приоткрывшейся щели мелькнул чей-то глаз, впился в нас придирчивым взглядом, потом признал, видимо, старуху, и створка распахнулась пошире, мол, заходите, раз приперлись.
Во дворе – вот так неожиданность – нас ждала очередная лавка под навесом. Мы явно пожаловали в элитное место, потому как кроме стола здесь имелся высокий стул, покрытый темно-серой, местами потертой шкурой. Дом был хоть и одноэтажным, но с нормальной крышей и крыльцом.
Хозяин появился не сразу. Промурыжил нас минут двадцать, не меньше. От стояния на месте – старуха так вообще застыла соляным столпом – я подмерзла, пальцы закоченели, и я начала подумывать обмотать ладони тканью на местный манер. Вряд ли я здесь найду вариант перчаток или рукавиц, а без них холодно. По моим ощущениям здесь сейчас царил октябрь. Днем даже солнышко выглядывало, насыщая воздух теплом. Спросить бы про зиму, но как?
Звук шагов доложил о том, что к нам пожаловал хозяин. Спустился величаво, властелин жизни. Сел в кресло, принял скучающий вид. Очередных голодранцев принесло на его голову.
Я впечатлилась. Для начала на мужчине были начищенные до блеска черные сапоги, нормальные штаны, сюртук. Ну и лицо… Представьте Чиполлино в старости: округло-приплюснутое лицо, вытянутые глаза, чем-то напоминающие собачьи, нос картошкой, крупные вертикальные морщины, идущие от уголков глаз к подбородку, крошечные, едва заметные уши, лысый череп с пучком волос, обвязанным кожаным шнурком, на макушке.
Тип мне не понравился… Сразу. Веяло от него чем-то таким, что убавляло количество монет в кошельке.
Старуха оживилась, что-то залопотала, пытаясь придать своему голосу нежности. Мужика не проняло. Лицо Чиполлино на глазах из приличной луковицы превращалось в камень. Потом он небрежно махнул рукой, и Тыгдлар торопливо выложила на стол нашу добычу.
Ну что сказать… Цветочки и так не выглядели розами, а уж подвянув тем более. Потеряли товарный вид.
И начался торг. Яростный. На повышенных тонах и с размашистыми жестами. Старуха три раза собирала цветочки, демонстративно укладывая их в мешок. Я помогала ей морально. Ибо каждый отступ – так вы будете покупать или мне забыть вас навсегда? – увеличивал наш шанс на нормальный ужин, а может, и обед.
В третье отступление один из цветочков оказался на земле. В пылу спора ни одна из сторон не заметила потери. Я наклонилась, взяла его. Пригладила поникшие листья. Вздохнула: жаль беднягу. Как вдруг в руке потеплело, точно к ладони грелку приложили, а цветочек воспрянул духом, встопорщил листья и даже цветом зеленее стал.
И тут только я обратила внимание, что во дворе царит тишина. Нехорошая такая. И взгляды царапают кожу.
Подняла голову, оторвав взгляд от цветочка. Старуха с открытым ртом выглядела решившим закусить людоедом, а вот Чиполлино смотрел столь тяжелым оценивающим взглядом, что у меня зачесалась спина. Потом без слов достал кошель и отсчитал с десяток темно-желтых монет.
Старуха отмерла, захлопнула рот – вот он, отрезвляющий вид денег. Подтолкнула меня под локоть, чтобы я положила оживший цветочек на стол, а потом шустро, не выпуская локтя, утянула меня со двора.
На улице мы притормозили около прилавка, где коричневыми боками румянились квадратные, размером с ладонь, толстые кусочки теста.
Тыгдлар посмотрела придирчиво на меня, потом на местное кулинарное изделие, вздохнула так тяжело, точно я ее ограбить решила, и указала на пару пирогов. Я поняла, что это пирог, укусив и добравшись до начинки. Не знаю, какие котята пострадали при ее приготовлении, но было в меру остро и вкусно. В животе поселилось приятное чувство сытости, а настроение поднялось до отметки «Живем!». Второй пирог Тыгдлар завернула с собой – малышам.
Я смотрела, как Чип с Дейлом округлили глаза при виде пирога, как заводили носами, как трясущимися руками потянулись за угощением, и отвела взгляд. В горле запершило, я откашлялась, заморгала, прогоняя подступившие к глазам слезы. Вышла наружу, чтобы не смотреть на этот праздник голодных детей. И ведь понимала, что не виновата в их положении, ведь я вообще о них ничего не знаю, а сердце сдавило. Совесть туда же со своим ворчанием: «Чтоб я детей накормить не смогла?!» Но это лирика. По факту что я могу?
Есть себя, как и строить грандиозные планы, удобно было на ходу, а потому я двинулась вверх по ручью. Кто я? Правильно, гражданин развитого технологического общества. Кто они? Из того, что я видела, – обитатели мрачного средневековья. Хотя… не стоило судить об обществе по его трущобам. Вон в Америке целые палаточные поселения бездомных есть. Попади я туда, какой бы вывод сделала? Тем более что до стен города мы так и не добрались. Я ткнула рукой в ту сторону, но старуха в ответ яростно замотала головой. Ясно. Рожей не вышли, чтоб в нормальный город нас пускать. А там может быть все, что угодно. Как в той же Америке.
Что делать? Без языка явно ничего. А язык не факт, что осилю. Мне английский пришлось буквально вбивать в себя, чтобы по работе продвинуться. Смешно сказать – до гипноза дошла от отчаяния, но тот почему-то не сработал, зато помогла репетитор с разработанной методикой для сложных, как у меня, случаев. Здесь же репетиторов не предвидится. Надо хоть бумагу и карандаш у старухи попросить. Начну долгий путь к знанию.
Стон ворвался в мои размышления, сковав ноги, и я испугано замерла. Вечерний свет уже ложился на кусты, придавая теням причудливые формы. Было тихо, и стон, нарушивший эту тишину, плеснул холодом в спину. Я со страхом поняла, что отошла прилично от моста и совсем не готова встретить местную реальность, причем в ее неприглядном виде. Еще и одна, без бабули, к которой уже успела проникнуться доверием. Но и уйти…
Стиснула зубы, напомнив себе, как лезла два года назад на Эльбрус – устроила отпуск с проверкой характера. Прокляла, конечно, и себя и затею, но до вершины доползла. На упрямстве.
А тут? Может, и нечего бояться. Пока не проверю – не узнаю. И я шагнула на склон.
Раздвинула кусты. Присвистнула. Выругалась. Бояться следовало не мне. Лежащему на земле мужику явно пытались проломить башку. Он был еще жив, но без сознания. Дышал рвано, тяжело, а землистый цвет лица намекал, что бедняге сильно нехорошо.
Я подняла глаза к закатному небу. Вот он – шанс нанести пользу. Только как и чем? Позвать старуху? Вряд ли та обрадуется еще одному рту. Скорее всего, откажется тащить раненого под мост. У мужика могли быть проблемы с законом, или, наоборот, он тот закон защищал. Имею ли я право подставлять бабулю и детей? Нет.
«Это вообще не мой мир», – напомнила очевидное.
Шагнула назад, выругалась, услышав очередной стон сзади.
До моста добралась быстро. Есть все же преимущество в том, чтобы не знать языка. На вопросительную фразу развела руками, мол, черт знает где шлялась и зачем.
Старуха посверлила меня подозрительным взглядом и успокоилась, а потом удалилась ниже по течению.
Я быстро набрала какого-то тряпья. В банку налила фирменного бабулиного чая, взяла зеленого порошка, которым старуха свой порез посыпала. Приложила палец к губам, малыши серьезно так кивнули, точно поняли.
Место, где лежал болезный, я проскочила. Пришлось, ругаясь, вернуться. Нашла по стону и обрадовалась – жив.
Сначала наломала веток, кинула сверху пару тряпок, перекатила на ложе мужика. Накрыла сверху тряпьем. Подоткнула, чтоб не дуло, отмечая то, что не заметила сразу: приличные ботинки, штаны, пальто. Занятно. Моя находка не так проста. По карманам шарить не стала, решила, что лишние знания к печали.
После моего порыва доброты мужик стал выглядеть как тот француз, что зимой из Москвы драпал, пахнуть так же, зато мерзнуть перестал…
Потом занялась головой: засыпала порошком, перевязала выстиранными накануне полосками ткани, которые здесь заменяла перчатки. Попыталась напоить раненого, но только пролила чай.
Выдохнула. Оглядела результат своих усилий, понимая, что мужик вряд ли переживет эту ночь. И такая обида взяла… Точно мы с ним уже породниться успели, и он мне не просто шапочно знакомый, а кто-то дорогой. Короче, жаль стало потраченных на него сил и украденных ради него вещей. Положила ладонь на мужской лоб, вспоминая то ощущение тепла, которое чувствовала, когда оживляла цветок.
В себя пришла лежа на чем-то жестком. Непонимающе приподняла тяжелую и пустую, точно с похмелья, голову. Оказывается, меня вырубило, и, судя по тому, что стемнело, на пару часов, не меньше.
Я напряженно прислушалась. Надо же. Сопит так сладко, еще и похрапывает. Удивительное дело, удивительная я.
Будить не стала от греха подальше.
Ошарашенная, подобрала банку, остатки порошка и потопала, благо звезды здесь яркие такие, аж за душу берут, обратно под мост.
Там уже спали. Вороватой мышкой прокралась к себе на лежанку. Старуха неодобрительно всхрапнула, но просыпаться не стала.
А я лежала, думая, что мужику повезет, если ночью не будет дождя. Впрочем, ему вообще повезет, если доживет до утра, хотя я почему-то была уверена, что доживет.
Глава 2
Утром мне устроили форменный допрос. Взглядами. Старуха открыла было рот, чтобы разродиться гневным: «Где шлялась, зараза, еще и тряпки украла?» – но вспомнила о бесполезности траты на меня слов и заткнулась. Выражение морщинистого лица стало точь-в-точь как у собаки, которая пытается донести до хозяев, что в гробу она видела их беззерновой сухой корм и ей лучше вон ту котлетку со стола дать. Но ведь не понимают, сволочи…
Не найдя меня вчера под мостом, бабуля решила, что постоялица – и ведь только сработались – удрала за лучшей долей. Обиделась, естественно. Прокляла меня раз десять, не меньше. Утром же сильно удивилась, обнаружив около бочки. И вот теперь мучилась сомнениями, не зная, то ли радоваться тому, что ошиблась в выводах, то ли ожидать от меня еще больших странностей.
Я же мило улыбалась, помогала с завтраком и веселила детей, показывая на пальцах смешные сценки. И молчала.
Поймала себя на том, что молчание начинает мне нравиться: помогает анализировать, не путать мысли, не тратить силы на глупые споры и ругань. Ведь если бы мы со старухой понимали друг друга, сколько раз успели бы поругаться?!
Впрочем, я не впала в прелесть, понимая, что с каждым днем мой разум все больше выстраивает стену между собой и социумом. И то, что я начала находить преимущество в молчании, первый шаг к этому. Дальше я стану считать себя особенной настолько, что место под мостом станет для меня нормой. И мне будет казаться, что ничто другое мне не подойдет.
«Что вы! Какой дворец? Ни за что не променяю его на подмостовье».
Шутка шуткой, но чем дольше я остаюсь на улице, тем меньше шансов у меня вернуться к нормальной жизни. Сейчас мне кажется, что социум меня отверг, дальше я отвергну его сама.
Представила себя лет через десять. Содрогнулась, ибо воображение услужливо подсунуло лицо Тыгдлар. Ведь я могу и не ошибаться, вдруг ей всего лишь сорок? Если скитается с детства, вполне может быть. Год на улице идет за два.
«Нет-нет», – замотала головой. Не хочу, не буду. Здравый смысл хихикнул в ответ и предложил пойти поискать принца в трущобы. Вдруг забредет, а тут я… Вся такая неземная. В резиновых сапогах, плаще с богатырского плеча и сером пуховом платке на голове. Как узрит, так сразу и влюбится.
Мысли о принце напомнили о мужике. Я посмотрела в сторону выхода, но старуха бдела.
– Тать! – позвала, махнув рукой в сторону леса. Мол, пора и за работу.
Сегодня дети пошли с нами. Шли рядом, тихонько лопоча друг с другом. Ни побегать, ни посмеяться, ни удивиться вспорхнувшей с ветки птице. Маленькие старички, а не дети. У меня от них мурашки по коже.
Зато первому найденному цветочку – а кто у нас молодец? Правильно, я! – обрадовались, точно шоколадной конфете.
На этот раз старуха решила скинуть на меня все. Выдала мне торбу и ткнула пальцем, мол, выкапывай. С сомнением оценила свои руки. Ладно шеллак, который сделала в честь надвигающего корпоратива в компании, все равно облезет. Но мои привыкшие к офисному труду лапки не сильно годятся для землеройных работ.
Бабуля, похоже, думала так же, а потому, покопавшись в карманах, выдала мне металлическую полоску. Оценила ширину, заточку, попыталась понять технологический уровень изделия, но плюнула, я однозначно не историк, и опустилась на корточки перед цветком. Его мне удалось выкопать с кусочком земли, тщательно обернуть влажным еще с ночи мхом, потом обвязать тряпкой и с гордостью продемонстрировать свой труд старухе.
В округлившихся глазах читалось недоверчивое: «А что, так можно было? Без всяких лишних усилий?»
Я надеялась, что можно. Испугал меня вчерашний обморок. А что, если я трачу не неведомые силы, а собственные? И каждый оживленный цветочек стоит мне года жизни? Короче, проверять не хотелось.
Мы нашли четыре лавайхи, причем одна была на счету Чипа с Дейлом.
Я даже трудовой энтузиазм ощутила при мысли, что вечером нас ждет вкусный пирог, а не старухина баланда.
Под конец дети притащили за хвост полуметровую, отчаянно извивающуюся многоножку. Страхолюдина, еще и ядовитая небось, но бабуля пришла в восторг. Перехватила мерзость за хвост, вышибла ей мозги о ближайшее дерево, шустро отчекрыжила башку и прицепила то, что осталось от твари, к поясу. Я сглотнула вставший в горле ком. Не уверена, что смогу есть варево после такого…
Город, точнее, трущобная его часть, встретил нас шумом, столпотворением и такими ароматами, что я покрепче прижала платок к лицу. В первый раз я была слишком напугана, чтобы обращать внимание на подобные мелочи, а тут накатило, окружило, взяло в плен. Задышала ртом, прогоняя дурноту.
Детвора вцепилась в бабулю клещами, я с сумкой шла замыкающей. Старуха, похоже, успокоилась и даже ни разу не обернулась проверить, не пропала ли я с ценным грузом по дороге. Это она еще не знала о вынашиваемых мною планах презентовать часть нашего ужина раненому мужику.
Хозяин уже поджидал нас во дворе. За его спиной стояла еще одна копия Чиполлино, только помоложе, но с той же «луковичной» копной волос на голове и наглой рожей. Если в глазах хозяина читалась лишь жажда денег, то молодой скользнул по мне похотливым взглядом, правда, сразу приуныв. Ну да… резиновые сапоги, по-старушечьи повязанный пуховый платок – прекрасная защита от любого маньяка. Я еще и руки скрестила, демонстрируя испачканные землей пальцы, чтоб наповал. Под мостом, конечно, не сладко, вот только жить с «луковицей» у меня желания нет.
Сегодня нас встречали настораживающе приветливо. Чиполлино даже мешок с монетами демонстративно на стол выставил, мол, я готов выслушать вашу просьбу.
Еще мне не нравился настолько царапающий спину взгляд, что кожа между лопаток даже не чесалась, а зудела. Очень хотелось обернуться и обнаружить пялящегося на меня наглеца, но я ведь даже объяснить ему не смогу, как он не прав, а бить – не мой метод.
Аккуратно достала лавайхи в фирменной упаковке, выставила на стол, оценила результат – ни один лист не увял – и отошла, давая бабуле место для разгона.
Но торга не вышло. Чиполлино глянул на товар, потом мне за спину и выложил четыре стопки монет. Судя по виду бабули, это было больше, чем ожидалось. Она, лопоча что-то восторженное – никакого понятия о бизнесе, – сгребла монеты, и мы выкатились со двора за пирогами.
– И что? – Шарех не стал ждать, когда важный гость дойдет до стола, подбежал сам.
Гость не ответил. Вышел из укрытия. Достал из кармана трубку, щелкнул пальцами – и на краю поселился огонек. Мужчина затянулся, пыхнул дымом, а Шарех задержал дыхание: курительная смесь у гостя была жутко вонючей. Огонь выхватил из-под капюшона седую бороду и кончик носа.
– Не могу сказать, есть ли у нее дар. Я ничего не почувствовал.
– Так она бездарная? – разочарованно протянул Шарех. – Но как же тогда…
– Я такого не говорил, – резко оборвал его гость. – Всего лишь то, что всплеска силы не было. Это значит, что дар она сейчас не применяла, и все.
– Тьфу! – огорченно сплюнул Шарех, когда ворота скрыли важного гостя. Охлопал карманы, мысленно подсчитывая потери: лавайху купил дороже, чем обычно, еще и за визит заплатил. Размечтался, что маг просто так по улицам ходить бездомным будет? Дурак!
На этот раз я знаками показала, что хочу после ужина прогуляться. Старуха кивнула, окинула благостным взглядом и отпустила. Эх, знай она, что у меня в кармане припрятанный кусок хлеба с жареным мясом многоножки – возненавидела бы. Кстати, вполне неплохое жаркое вышло. По вкусу между курицей и тунцом. А главное, бабуля мастерски умела готовить на открытом огне. У меня либо подгорело бы, либо вышло сырым.
