Kitobni o'qish: «Вопреки обыкновению»

1

Если Мирра задумывалась о своем раннем детстве и матери, в памяти возникала молодая еще женщина с большими печальными карими глазами и темными волосами, собранными в аккуратный пучок, и девочка совсем не походила на нее, будучи белокурой, белокожей и нежной, как садовая роза. Мать всегда носила простые платья из некрашеного полотна, у нее не было никаких украшений, кроме тонкой цепочки причудливого переплетения с массивным, видимо, мужским перстнем на ней. На вопросы дочери о том, кому принадлежало украшение, она односложно отвечала, что ее отцу, но при этом не упоминала ни его имени, ни случая, приведшего к их разлуке.

Такая секретность только подстегивала фантазию ребенка. Мирра воображала, что родитель – никак не меньше, чем принц, или даже король, а в его отсутствии виноваты не иначе чем какие-то высшие силы, с которыми не справиться обычным смертным. Почему именно так? Потому что жили девочка и ее мать в самом настоящем некогда роскошном замке, правда, сейчас запущенном и нелюдимом, полном полуразрушенных коридоров и закрытых комнат, но не потерявшем своего строгого и величественного очарования. И кроме них двоих в здании не было ни одного человека: ни слуги, ни горничной, ни прочей прислуги. И даже нога случайного прохожего ни разу не ступала на мощеные мраморные плиты двора, максимум, куда мог пробраться кто-нибудь посторонний – к воротам на границе между дикими зарослями неухоженного сада и дорогой.

Девочке такая уединенность казалась вполне нормальной. Мать же никак не выказывала своего отношения к одиночеству, может по причине малолетства дочери, может из-за простой нехватки времени, ведь всю работу по ведению хозяйства женщине приходилось выполнять самой: мыть, убирать, готовить, стирать, шить, выращивать овощи на огороде. А если она и выбиралась иногда из замка, то или когда случалась ярмарка в деревушке под холмом, или, будто по необъяснимому зову сердца, когда на прочий людской мир нападал неведомый мор, с которым не могли справиться местные лекари.

Мирру с собой мать не брала, но по возвращении подробно описывала дочери все, что видела и кого повстречала. Повествование всегда было неспешным и образным. Из него вырисовывалась картина такого далекого от их быта мира. Девочка слушала эти рассказы, затаив дыхание. Ей казалось невероятным, что где-то есть еще люди, кроме них двоих, что они живут, двигаются, разговаривают, о чем-то думают и мечтают. И, оказывается, иногда болеют. Их тела поражали разные недуги, и чем тяжелее, тем более изнеможённой являлась домой мать. Она слабым голосом рассказывала дочке, как вытягивает болезнь из человеческих тел, выманивает и сжигает. Мирра принимала как должное, что порою из рук родительницы вылетали волшебные искорки, исцеляющие и наполняющие силой, но малышке казалось несправедливым тратить эти искорки в ущерб своему здоровью.

Еще, кроме рассказов, в подарок женщина приносила детские книжки с картинками. Сказочные истории призваны были скрашивать часы, когда Мирре приходилось заниматься самой собой, и зачастую заменяли друзей. Наверное, поэтому читать девочка научилась довольно рано, сначала смешно складывая буквы в слоги, потом в слова, затем во фразы. К учебе мать ее не принуждала, но дополнительный интерес подстегивала редкими улыбками, видимо, женщине было приятно, что дочка довольно способная, особенно для своего неразумного возраста.

Еще детские воспоминания Мирры были полны деревьями с длинными сучьями, которые казалось бесполезным подстригать, потому что они принимали свой запущенный вид буквально за несколько часов; обволакивающими рот пряными плодами межининки; а также взлетающими в небеса самодельными простыми качелями. Девчушка обожала тогда это непередаваемое ощущение, когда руки матери с силой толкали их, и они взмывали вверх, а потом так же стремительно опускались вниз, в душе тогда что-то сладко замирало, и сердце начинало часто-часто биться. Маленькой Мирре казалось, что она летит, словно птица. Ну, или дракон, на крайний случай, потому что пернатых девочка видела своими глазами, а вот Великие Крылатые казались только сказкой огромной Империи.

Мать улыбалась и раскачивала дочь все сильнее, сильнее, сильнее…В этот момент в глазах женщины появлялось какое-то ожидание, она словно надеялась увидеть в девочке что-то до сего скрытое от ее внимания. Но, видимо, Мирра не оправдывала надежд. Тогда мать резко притормаживала качели и уходила по тропинке к замку, слишком быстро, и не оглядываясь. А малышка оставалась в саду, одна. Вся в сомнениях и тревоге, не понимающая, чем опять не угодила. Бессильно повисшие качели будто отожествляли обломанные крылья. И душа Мирры наполнялась недетской тоской. Девочке хотелось бежать следом за единственным родным человеком, но ноги словно становились каменными; хотелось заплакать, но слезы застывали в горле горькими комочками; хотелось закричать, но голос пропадал вовсе, или опускался до едва слышного шепота.

Матери не стало в самый разгар сезона большого урожая. Она вернулась после очередной своей отлучки за пределы замка, присела на скамью, вроде бы просто отдохнуть, опустила голову на руки и больше уже не встала. Мирре шел тогда шестой год. Сказать, что девочка растерялась или испугалась – значит не сказать ничего. Маленькая душа наполнилась таким безграничным смятением и отчаянием, что не существовало слов для их описания. Опустившись на корточки, малышка попыталась растормошить замершую женщину, но та не отвечала, холодея и бледнея на глазах. Даже на неискушенный взгляд было понятно, что ей так плохо, что сегодня не будет никаких рассказов и подарков, и вполне вероятно ей самой могут понадобиться живительные искорки, которые она по добросердечию растратила на других.

Тогда девочка выскочила во двор, пробежала босыми ножками по знакомым тропкам заросшего сада, уходя все дальше и дальше, к огромным кованым воротам, впервые в жизни добралась до дороги, ведущей к людям, и неуверенно замерла у развилки, дожидаясь хоть какого-нибудь прохожего. Мирра плохо представляла, как начать разговор и о чем просить, до этого момента она общалась лишь с матерью, но в добрых сказках героям в трудный момент всегда приходил на выручку кто-нибудь знающий. С наивностью, присущей ее возрасту, малышка не задумывалась, о том, что случайный путник может оказаться разбойником или лихим человеком. Она просто свято верила, что на ее просьбу о помощи откликнуться, и мать будет жить.

На удачу, самым первым оказался безобидный седобородый старец в длинном запыленном балахоне. Голова его была непокрыта, глаза мудры и наивны одновременно. За плечами болтался небольшой узелок, в руках топорщился не обрубленными до конца сучьями посох. Старец немедленно откликнулся на призыв Мирры о помощи и поспешил за девочкой в замок. Они шли так быстро, как позволяли заросшие тропы и спотыкающиеся ноги. Малышка доверчиво вложила свою маленькую ручонку в большую морщинистую ладонь, в которой, увы, не ощущалось живительных искорок. Но новый знакомец внушал доверие, а еще старался приободрить и поддержать растерянного ребенка.

Когда они добрались до замка, на улице уже начинал клубиться вечерний туман, и сквозь зыбкую молочную пелену посверкивали ранние звезды. Впрочем, Мирре было не до любования: во-первых, мать не вышла им навстречу, а значит, ей не стало лучше, а во-вторых, девочка слишком привыкла к сдержанной и строгой красоте места, которое считала своим домом. Запыхавшийся старик немного округлил глаза, когда увидел, куда именно ведет его ребенок, но, видимо, решил отложить расспросы до более благоприятного момента.

Мирра со спутником миновали двор и вошли не через парадный вход, который неприветливо взирал полуразрушенной горгульей и скалился щербатой лестницей, а через неприметную сначала дверь, ведущую в довольно просторную кухню. Мать все так же сидела на скамье перед столом, положив голову на руки, и застывший взгляд женщины подсказывал, что, увы, уже ничего нельзя сделать. Легкое дуновение ветра, ворвавшегося с улицы, всколыхнуло ее длинную юбку, и покойница, словно только и ждала этого, вдруг покачнулась и рассыпалась переливающимися в лучах полной луны чешуйками размером с ноготь большого пальца, оставив после себя только их и ворох одежды на полу.

Девочка закричала, не заметив, что старик в первый момент оторопело уставился на необычные останки, и лишь потом присел перед ней и крепко обнял, ласково поглаживая по голове и хрупким плечикам. Крепко зарывшись лицом в пыльный плащ, Мирра дала волю слезам. Одиночество накрыло ребенка своим сиротским покровом, разрушило маленький уютный мирок, в котором не будет теперь добрых сказок, полетов на качелях и тайн. Мать забрала их с собой, не посчитав нужным поделиться ими со своей дочерью.

Плакала малышка долго, пока река слез не иссякла, превратившись сначала в ручеек, а потом вообще в редкие обжигающие капли. Плечо старика промокло, спина затекла и болела от неудобного положения, но горе Мирры было столь велико, что казалось кощунственным заботиться о телесном благополучии, поэтому он стоически терпел. Когда девочка отстранилась, робко оглянувшись на то, что осталось от матери, гость привстал с тихим оханьем и потоптался на одном месте, чтобы размять затекшие конечности, а потом порылся в своем узелке, достал небольшие круглые очки и нацепил их на нос.

– Интересно, – пробормотал едва слышно, внимательно присмотревшись к груде чешуек на полу.

– Маму можно вернуть? – спросила малышка, сначала сделав несколько неуверенных шагов по направлению к скамье, а потом резко вернувшись к своему гостю.

– Боюсь, что нет, – старик предпочел честность мягкой лжи.

– Что с ней? – не сталкиваясь прежде со смертью, Мирра не могла до конца понять, что же именно произошло.

– Она ушла к Жизнеродящей.

– К кому?

Он приподнял лицо осиротевшей девочки за подбородок, всмотрелся в ее глаза, погладил по волосам, чуть ли не обнюхал, и спросил совершенно безо всякой логики:

– А эта женщина точно была твоей матерью?

– Думаю, что да, – не по годам рассудительно ответила Мирра, шмыгнув носом. – Так к кому она ушла?

Старик вздохнул, пожал плечами и задумался. Но пытливый взгляд заплаканных глаз не давал ему погрузиться в привычные размышления. Поэтому странник принялся рассказывать о Жизнеродящей, создавшей все живое в Империи, и Мракнесущем, который идет с ней рука об руку. О том, что тело смертно, но душа, использующая его, как сосуд – вечна. Что болезни и смерть – это лишь уроки Мракнесущего, даваемые всем живым шанс приблизиться к благости Жизнеродящей. Раскрывать вопросы теологии, похоже, было для старца в новинку, поэтому повествование получалось весьма затянутым, местами сумбурным и путанным.

Девочка не перебивала, только хмурила бровки и сопоставляла услышанное с некоторыми сказками, где герои покидали этот мир, оставаясь лишь памятью сердца. Потом она подошла к останкам и присела рядом с ними на пол. Порывшись в одежде почившей, она извлекла цепочку с перстнем и повесила себе на шею.

– Мама была очень хорошей, – голос Мирры дрожал, но слезы иссякли. – Ей не нужны были уроки. Тем более, мы ни разу не встречали этого Мракнесущего.

– Не стоит на него обижаться, – ласково прошептал старик. – Просто иногда книга нашей жизни заканчивается. У кого-то это долгая история, у кого-то короткая. Но все они стоят того, чтобы быть написанными. Ты ведь умеешь читать?

– Умею, – с серьезным видом кивнула девочка, это объяснение показалось ей более понятным, чем прежнее, потом добавила для сведения, – меня научила мама. Ее звали Клотта Эраджаль. И я всегда буду помнить ее историю.

– А как звать тебя?

– Мирра Эраджаль.

– Вы жили здесь вдвоем?

– Да, – она хотела было добавить, что ее отец – принц, который оставил им с матерью этот замок, а сам пропал, но почему-то не стала, теперь эта фантазия показалась ей еще одной сказкой, внезапно прерванной на самом интересном месте.

Девочка потеребила сверкающий перстень, потом обернулась к старику и крепко схватила его за руку:

– Ты ведь не бросишь меня? Научи меня как, и я попрошу этого Мракнесущего, чтобы он не давал тебе уроков, которые уводят к Жизнеродящей.

Старец пошамкал губами, удивляясь наивной просьбе ребенка. Маленькая дикарка очаровала его доверчивостью и тайной своего происхождения. Ему захотелось разгадать, что стоит за уединенностью проживания почившей драконицы, потому что, насколько он мог судить по останкам, человеком Клотта Эраджаль не являлась, и этой малышки. Поэтому старик просто представился, ласково пожимая тоненькие пальчики:

– Меня зовут Лазарь. Я магистр, ученый. Некогда преподавал в Центральном университете Империи драконологию и сферу магического влияния. Теперь вышел на заслуженный отдых и странствую по свету. Мне известно многое. Но вот как докричаться до наших богов, я, к сожалению, не знаю. Если ты хочешь, с удовольствием останусь с тобой, и буду во всем помогать, пока Мракнесущий не решит, что с меня хватит.

– Хорошо, – согласилась Мирра, признаться, она совсем не поняла, кем был ее новый знакомый, но чувствовала его доброе сердце. – Ты уж постарайся задержаться со мной, и не слушай своего Мракнесущего.

Лазарь понимал, что ребёнок боится остаться один в этих мрачных развалинах, пусть и довольно живописных, не представляет своей жизни без руководства и помощи взрослого и поспешил согласиться пожить здесь, тем более что особо спешить ему было некуда. Центральный университет Империи давал кров старику, только на срок работы. На свой дом накопить средств не получилось. Семьи ученый не завел, предпочитая личным отношениям науку, обращаться с маленькими девочками не умел, потому как все студенты, обучавшиеся некогда у него на курсе, были значительно старше пяти-шести лет. Но Лазарь дал себе слово поладить со своей нечаянной знакомкой. Малышка могла бы быть его внучкой, если бы в свое время он взял в жены дочку родительских приятелей, запомнившуюся ему своими зеленовато-карими глазами и веселым смехом. Глаза Мирры так же отливали зеленью, но другого, более яркого и чистого тона.

Интересно, какой внешностью обладала покойница?

Видимо, последний вопрос Лазарь задал вслух, потому что девочка сначала уставилась на него, а потом принялась довольно подробно описывать внешность матери. Что ж, все было вполне предсказуемым: смуглая кожа, карие глаза, темные волосы, худощавая фигура. Ребенок ничего не взял от нее, если, разумеется, женщина не удочерила когда-то малышку, чего Лазарь не мог ни исключить, ни проверить.

– Скажи, а мама никогда не превращалась в кого-нибудь? – осторожно поинтересовался старик.

– Нет, – с тяжелым вздохом ответила Мирра. – Она всегда была только самой собой. А теперь вот стала ворохом блесток. Наверное, все ее жизненные искорки каменели, когда мама отдавала их заболевшим людям.

У Лазаря была своя версия произошедшего: просто порою после драконов оставались именно такие останки – но маленькой девочке знать этого не стоило, ее версия являлась более поэтичной и подходящей по возрасту.

Поскольку хоронить оказалось особо нечего, старый и малый, не сговариваясь между собой, собрали все чешуйки до одной в подобранный специально для этих целей большой кувшин с крышкой, и поставили эту своеобразную урну с прахом в одну из многочисленных ниш в длинном коридоре. Тихая печаль навеки поселилась в сердце ребенка. Впрочем, девочка ничем не выдавала ее: ни истериками, ни капризами, ни нечаянными слезами. Плакала ее душа, но ведь этого никто не мог увидеть.

В первый сезон своего проживания в замке Лазарь проявил досель дремавшие в нем строительную и хозяйственную жилки: он укрепил своды, расчистил особо опасные завалы и даже добрался до закрытых ранее помещений. Особенно порадовала его библиотека, полная книг, зачастую, конечно, порядком испорченных сыростью и грызунами, но все-таки достаточно богатая для этих развалин. К сожалению, никакая из найденных рукописей не проливала свет на Клотту Эраджаль, или ее происхождение. Зато тут было много других редких изданий, посвященных драконам. Некоторые труды считались безнадежно утерянными, и каково же было удивление старика, который нашел их вдруг в таком случайном месте. Лазарь, к своему смутному стыду, моментально забросил все прочие дела, кроме как изучение книг, поэтому довольно скоро замок принял свой прежний вид, будто его и не пытались облагородить.

Для Мирры, впрочем, необжитость и запущенность казалась в порядке вещей. Они никогда раньше не занимали с матерью много помещений. Пожалуй, только кухня, кладовая, несколько спален и небольшая зала с темными портретами на стенах – являлись их привычной средой обитания. Но когда Клотта пыталась привести в порядок сад, все, что было завершено вечером, оказывалось в еще более запущенном виде с утра. Мать не могла объяснить этого феномена, и предпочла просто смириться. Тем более, на отвоеванном участочке земли, на котором женщина разбила огородик, вырастал необычайно богатый урожай, причем без особых усилий со стороны хозяйки и ее дочери.

Пока Лазарь занимался изучением редких трактатов, Мирра была предоставлена сама себе. Поскольку литература из библиотеки казалась девочке довольно скучной, малышка, чтобы не сидеть в пыльном помещении, гуляла по саду. Заросшие тропы выводили ее то к пруду с теплой водой, то к качелям, то к дереву с вкусными спелыми плодами, то в иное интересное место, но никогда к воротам, за которыми некогда встретился Лазарь. Замок будто опасался того, что его единственная оставшаяся хозяйка может уйти за его пределы и более не вернуться.

С таким укладом жизни, Мирра вскоре превратилась в еще большую дикарку, чем была. Ее опрятная прежде одежда порядком истрепалась, руки и ноги запестрели ссадинами, а светло-русые кудряшки местами сбились в плотные колтуны. И неизвестно еще, к чему бы все это привело далее, если бы в кладовой вдруг не закончились все припасы, а на огороде не сгнили овощи.

Не найдя ничего съестного к моменту приближения обеда, Лазарь очнулся от своих трудов и ученых изысканий, и, наконец, посмотрел на мир несколько отрезвленными глазами. Старику стало невероятно стыдно. Конечно, малолетний ребенок, на которого он по рассеянности оставил все бытовые вопросы, не смог с ними справиться в одиночку. Ученый привык, что в Центральном университете Империи имелось довольно много обслуги: одни закупали продовольствие, другие готовили еду, третьи следили за порядком, за чистоту отвечали пылевики, мусороверстки и мыльники, которых в этой части света отродясь не водилось.

Лазарь с виноватыми ахами-вздохами нашел корзину побольше и, повесив ее на плечи, предложил Мирре прогуляться за провиантом в ближайшее поселение, которое он заприметил вдалеке, еще шагая некогда по дороге, до того, как его перехватила девочка со своей просьбой помочь ее матери. Малышка удивилась, но посмотреть на других людей показалось ей невероятно заманчивым. Как ни странно, в сопровождении старика, оказалось довольно просто найти дорогу к большим воротам.

Поселение оказалось разбито прямо под горой, на которой возвышался замок, хотя, уже находясь внизу, Мирра не увидела каменных стен и крепких резных ворот, только могучий старый лес. Ее дома, будто и не было. Не зная точно, что он там есть, ни за что нельзя было заподозрить его существование. Наверное, это немного проясняло отсутствие гостей в замке.

В поселении жили разные люди: старые, молодые, маленькие, богатые и бедные. По мнению Мирры, их было великое множество, хотя Лазарь возразил, что домов не больше полусотни, значит, численность жителей не дотягивает до маленького имперского городка. Девочке, прожившей затворницей до шести лет, даже это количество казалось чрезвычайно большим. Она исподтишка рассматривала каждого встречного, а особенно вытаращила глаза на вихрастого мальчишку, показавшего ей язык. Но, надо признать, никто не обратил особого внимания на вновь прибывших, подумаешь, девочка-замарашка в сопровождении старика в балахоне.

Для начала Лазарь посетил местный продовольственный рынок. Бойкие торговки вовсю рекламировали свой товар, но ученый прошел к горделиво стоящей в стороне особе, на лотке которой специально отобранная снедь лежала ровными кучками и, казалось, кричала сама за себя. У женщины старик набрал разного рода товары, расплатившись звонкими монетами и переливающимися на свету ровными квадратиками, которые он называл сигментами. Мирре было невдомек, откуда у него взялись деньги. Но платой лоточница оказалась вполне довольна. У нее же Лазарь спросил, где можно приобрести подходящую для девочки и него одежду. Тогда женщина самолично провела своих покупателей в небольшую лавку, где, по-видимому, трудился ее муж. Тот сноровисто обмерил малышку и старика, а потом выложил перед ними разнообразные вещи. Какие-то старик отобрал без особых раздумий (это касалось мужских рубах и штанов), какие-то долго и придирчиво разглядывал, периодически кидая быстрые взгляды на Мирру. Наконец, гардероб приобрели и ей, при чем, таких красивых вещей не было у нее никогда, мать шила платья и юбки сама, а иной раз и просто переделывала вещи, найденные в многочисленных сундуках замка. Девочка, восхищенно замерев наблюдала, как проворные руки торговца упаковывают все в холщовые сумки.

– Как мы это все унесем? – поинтересовалась малышка шепотом.

– Сейчас купим молуха и повозку, – так же тихо ответил Лазарь, потом в его руках опять словно из воздуха появились сигменты, которыми он и рассчитался.

– У нас еще остались на это деньги?

– Остались, – твердо произнес старик.

Он договорился с торговцем, чтобы тот постерег корзину и тюки с вещами, пока ученый и малышка не вернутся. А потом довольно уверенно повел Мирру на площадь, где несколько пронырливого вида молодцев продавали флегматичных молухов и прочую домашнюю живность.

Доброго вида животное привлекло внимание девочки. У него были большие печальные глаза с темными длинными ресницами и кудрявая шелковистая шерсть угольно-черного окраса. Один длинный прямой перламутровый рог рос посреди лба, два других закручивались над ушами. Толстый хвост висел вниз и заканчивался пушистой округлой кисточкой.

– Это кто? – поинтересовалась Мирра у Лазаря.

– Волуша, – несколько удивленно отозвался тот.

– А что у нее такое круглое между ног?

– Вымя, конечно, – ученый взял девочку за руку и подвел поближе к животному. – Там скапливается воловок.

Воловок малышка пробовала, мать зачастую приносила его из своих путешествий. Густая сладкая жидкость разливалась в животе теплом и дарила долгое насыщение. Но саму волушу Мирра увидела впервые.

– У нас хватит денег, чтобы купить ее?

– Боюсь, нет. Тогда нам придется тащить все покупки на себе, подниматься в гору и пробираться по зарослям.

Девочка огорченно вздохнула. Печальные глаза животного встретились с ее глазами, и на миг сиротке показалось, что волуша поняла их разговор, что она готова даже понести на своей спине их груз, лишь бы не стоять посреди раскаленной площади. Потому что сегодня был последний день ярмарки. Если никто не купит животину, то прямая дорога ей на бойню.

Мирра задергала Лазаря за руку:

– Пусть! Я понесу корзину. А на спину волуше положим тюки. Давай купим!

Горячность просьбы растрогала старика. Он выложил последние сигменты в руку пронырливого торговца. Волуша благодарно рыкнула басистым голосом и легонько боднула боковым рогом девочку. Та только засмеялась в ответ.

Потом Лазарь и Мирра вернулись за оставленными вещами и пустились в обратный путь. Перевесив через спину волуши тюки с вещами, они тащили сами большую тяжелую корзину, взявшись за ее ручки с двух сторон. Дорога круто уходила вверх, но усталости не чувствовалось. Наоборот, душевное воодушевление подстегивало, и скоро впереди показались ворота в замок. Навьюченная волуша при виде их испуганно загудела и попятилась назад. Животное успокоилось только тогда, когда Мирра схватилась за его передний рог и потянула за собой.

С этих самых пор на рынок девочка и старик выбирались раза три за сезон, затаривались на полную: съестным, необходимыми вещами, однажды прикупили нескольких несушек для свежих яиц – в обмен на золотые украшения, которых оказалось немало в сундуках в замке. Торговки считали Мирру и Лазаря родственниками: может внучкой и дедом, может отцом и поздней дочерью, может дядюшкой и племянницей – во всяком случае, относились те друг к другу тепло и доверительно, что было заметно даже не вооружённым взглядом. Общение с ними находили приятным и необременительным, обсчитать не норовили. Тем более, что девочка однажды обмолвилась, что она дочь лекарицы, в недавнем прошлом, изгнавшем из поселения страшный мор. Хоть способностей матери малышка не проявляла, к ней присматривались и разговаривали уважительно, несмотря на возраст. Старик же казался безобидным чудаком, все расспрашивал о местных сказках о драконах. А, самое главное, не торговался о цене за товар.

В один из таких походов вниз из замка к Мирре и Лазарю прибился пес, огромный, с густой свалявшейся шерстью неопределенного цвета и мощными сильными лапами. Каждый клык животного был размером с мизинец старика. Пес огрызался на каждого встречного, но девочку и ученого почему-то облюбовал, доверчиво поглядывая на них светло-голубыми глазами и топая по следам. Прогонять от себя пса люди не стали. У ворот к замку тот так же, как и волуша зарычал и залязгал зубами. Шерсть на холке животного вздыбилась, когти царапали дорогу. Однако, Мирра довольно легко успокоила и его, прошептав ему в мохнатое ухо что-то типа: "Тихо, Гром" – и легонько похлопав по большелобой голове.

Лазарь удивленно понаблюдал за этими манипуляциями. Потом пожал плечами, мол, умеет девочка управляться со зверьем, чего в жизни не бывает. А что имя дала псу, так это даже и к лучшему, пусть привыкает животина слушаться.

Опасаясь вновь запустить худо-бедно налаживающийся быт, ученый старался придерживаться определенного распорядка: с утра до обеда он занимался своей излюбленной наукой, а после обеда – учил понемногу девочку и следил за хозяйством.

Правда, повар из магистра был никакой, поэтому Мирра довольно быстро научилась готовить, пусть простую, но хотя бы съедобную пищу. Иногда, разводя огонь в очаге, девочка замечала, как на кончиках ее пальцев рождаются маленькие алые искорки, но Лазарю об этом не признавалась. Он и так, однажды обратив внимание на то, что малышка с легкостью угадывает его мысли, принялся учить ее магическому искусству. Это было непростым занятием. На правильное составление заклинания уходили часы, а то и дни. И все это только для того, чтобы, например, вырастить в саду редкий цветок, который вял уже через сутки, или чтобы очистить воду в помойном ведре, которую все – равно никто бы не использовал, как питьевую.

Поэтому Мирра с большей охотой занималась историей Империи, грамоте, этикету. Познакомилась с легендами, повествующими о создании мира, в которых главную роль играли Жизнеродящая и Мракнесущий. Или делала вид, что весьма заинтересована любимой литературой Лазаря. В ней все страницы были полны драконами, их житием-бытием, язык уставал от бесконечных скрежещущих звуков и неудобоваримых имён. Девочка искренне удивлялась: неужели нельзя было писать проще, не этим высокопарным слогом, не с этим сухим перечислением: родился – бился – добился – разбился? Просто какое-то пособие для проверки нервов, дикции и эстетического вкуса.

«Род Великого Дракона Одрагона существовал с незапамятных времен. Тогда молнии ежечасно полыхали в небе, озаряя игрища гигантских крылатых. Тогда волны омывали берега, опаленные огненным дыханием. Тогда солнце скрывалось, смущаясь величия грандиозных созданий.

Одрагон в схватке победил могучего Андр-Шира, хотя тот был мудрее и старше, и по закону поединков, забрал во владение принадлежавшие старейшему замок, земли и живущих на ней краснокровных. Одрагон породил сыновей Одражара, Одмарана и Одиндрамбра. Это были сильные драконы, увеличившие казну и доблесть своего отца, но на их жизни не выпало великих подвигов. Однако, Одражар, завоевав соседствующие наделы, в свою очередь породил Ражардона и Ражимандра, которые в честном поединке завоевали себе право на свои замки и свою землю…» – Мирра с показным негодованием захлопывала толстый талмуд, над которым от резкого хлопка взвивалось в воздух густое облачко пыли.

– Они никак не могли назваться попроще? – сетовала девочка.

Лазарь улыбался и молчал, спустив кругляши очков на кончик носа.

– И везде упоминаются одни мужчины! Как будто в роду драконьем только отец был ответственен за продолжение рода. А драконицы?.. Вот вы слышали о дракониках? Или драконшах? Слова-то нет обозначающего, не то, что существа! Где говорится пусть не о подвигах и деяниях, а хотя бы внешнем облике, да, просто о существовании как таковом?

И она громко и с нарочитым надрывом в голосе зачитывала:

«Это было четырехтонное создание, с красивой рогатой головой, огромными кожистыми крыльями, мощным хвостом, покрытое радужными роговыми пластинами, которые играли в свете вспышек молний…» – описание дракона Игардтарха.

«Его крылья затеняли полнеба, когда он летел. Его глаза излучали великую силу, когда он смотрел прямо на вас. Его когти были способны превратить в щепы вековые скалы…» – весьма скромно об основателе драконьего рода Мамбрдогов.

Старик кивал головой и пожимал плечами, что распаляло Мирру еще больше:

– А драконица? Как она должна выглядеть? Ну, не как крокодилица же с крылышками! Если брать для примера птиц, предположим, петухов и куриц, то, наверное, значительно бледнее мужской особи. Хотя в мире животных – птичий закон неприменим. Там самочки зачастую ничем не отличаются от самцов, кроме, размера. В сообществе людей вообще всегда действовало правило иного рода: тут мужчина должен быть не столько привлекательным, сколько способным прокормить ту самую красивую, которая некогда имела наглость навязаться на его голову.

Магистр уже откровенно смеялся от умозаключений своей юной соседки.

– Не бери в голову, дитя, это просто домыслы безграмотных писак, их опусы весьма далеки от правды и псевдонаучны, – отвечал Лазарь, совершенно забывая, что сам же эти книги и изучал почти все свою сознательную жизнь.

Старик буквально прикусывал себе язык, одержимый желанием напомнить Мирре почившую матушку. Лазарь не мог подтвердить свои подозрения, но свято верил в то, что Клотта Эраджаль была одной из крылатого племени, а девочку просто удочерила, потому, как у Мирры не нашлось до сего момента ни единого признака принадлежности к этому роду. Она была худощавой, низкорослой, на веснушчатой мордашке выделялись большие глаза ярко-зелёного цвета, несколько широковатый рот норовил растянуться в улыбке, а волнистые русые волосы, сколько ни прибирай, торчали в разные стороны. Драконицы же рождались темноволосыми, смуглыми, с резковатыми чертами лица, отличались высоким ростом и хорошим крепким телосложением, редко улыбались и вообще были малоразговорчивыми. При приближении грозы становились беспокойными и могли даже сменить облик, взмывая в небеса крылатыми бестиями.