Kitobni o'qish: «Правда выбора»
Автор рекомендует,
насколько это покажется возможным,
не уделять сноскам сразу большого внимания,
а попытаться прочитать текст
лишь по необходимости обращаясь к пояснениям.
Правда выбора
В Енисейске Игнат Олонец пошел сразу на двор маковского приказчика Похабова1. Того не было дома, и дворовые холопы велели зайти много позже. Однако Игнат сел тут же, на завалинке у дворовых ворот и недвижно стал ждать.
Ждать пришлось долго – весь день сын боярский2 Иван Похабов провел у воеводы3. На свой двор он шел важный и довольный, хотя воевода и не усадил его к вечерней трапезе, но все ж уважил дельным разговором. Все шло к тому, что положение Ивана Ивановича снова должно было круто поменяться. Он и сейчас уже в крытом узорчатой камкой4 кафтане, в парчовом колпаке, с шитым серебром поясом смотрелся настоящим боярином. А в мыслях видел себя уже воеводой, царским стольником, не меньше.
Игната у ворот он даже и не заметил сразу. Пропахший топью и прелой ровдугой5, в испачканных болотом чулках-ноговицах и чирках6, в платке, завязанном под подбородком на остяцкий7 обычай, проситель показался приказчику приблудным инородцем8. Даже распахнутая сермяга9 казалась похожей на халат-котлям10, а не на русское платье.
Увидев, что приказчик сейчас пройдет в ворота, Игнат вскочил и торопливо шагнул наперерез, срывая платок, чтобы обнажить голову.
– Здрав будь, сын боярский Иван Иванович! – глухо выдохнул он, кланяясь в пояс.
Оружный холоп, сопровождавший Похабова, дернулся, схватился за саблю, выдвинулся вперед, готовый закрыть хозяина от опасности. Однако приказчик ткнул его рукоятью плети в плечо, давая знак отойти. Плетиво он держал подобранным в кулак к черенку, но все же плеть не была уже на обыкновенном месте за поясом, а значит и сам Похабов был готов к неожиданности.
– Прими челобитную от сироты государевой, Игнашки Олонца сына Степанова! – продолжил Игнат так тяжело, как будто до того не говорил верных полгода.
Похабов остановился, с удивлением оглядел просителя с головы до ног.
– Игнашка… Олонец… Ты что ли тот крещеный, что на дочери остяцкого князца11 женат, добывает соболя, да не в наживу, а вместо ясака12 за инородцев отдаешь?
Игнат кивнул:
– Божьей помощью.
– Дурная голова! – хмыкнул Похабов, отмахнулся плетью и двинулся вперед, в ворота, – Зайди завтра.
– Государево слово и дело! – выпалил тут же Игнат и так поспешно, что голос прорезался и прозвучал густо и звонко.
– Что за погибель? – удивился приказчик и остановился, – ты чьих будешь?
– Гулящий человек…
– Стало, не служилый? Как смеешь тогда государевы речи говорить, псина? – возмутился Похабов и даже выпустил плетиво из кулака, готовый хлестнуть негодяя.
– Гришка Зоб, Маковской слободы13 староста, перебил ясачных остяков Ямышской волости14 вместе с князцом, и взял себе государева ясака соболя! – зло ответил Игнат, глядя прямо в лицо Похабову.
Приказчик сжал губы, желваки на скулах заходили так, что это было видно сквозь густую бороду. Кулак с плетью напрягся, задрожал. Игнат, однако, не продолжал.
– Поносные слова на большого человека говоришь! – требовательно сказал приказчик. – Сам видел?
Игнат качнул головой. Пояснил:
– Верные следы были. Самого Зоба отпечаток сапога с приметными гвоздиками. Да в лесу бумажка от табаку, который его человек, Василь Черкас выпил15.
Приказчик поморщился, Игнат спохватился, зашарил на поясе, не сразу смог отвязать кошель.
– Что ж тут верного, коли сам не видел? Может тунгусы набежали, или татары? – все пытался отговориться сын боярский.
Игнат наконец вытряс из кошеля бумажку, протянул ее приказчику. Похабов поднял удивленно бровь:
– Не гневи, смерд!
Клочок бумажки его не убедил.
– Пытай меня16! – почти выкрикнул Игнат, а потом бросился к завалинке, начал развязывать тючок поняги17. – Остяки на котце18 стояли, я на озера по дичь ходил. Вернулся – чумы пожжены, люди побиты. Под чумом жена моя, дети малые, одно костье осталось!
– Жена? – проговорил Похабов, – инородка? Так чего блажишь? Поди новую купи! Казачков в поход отправилось сколько, жен осталось – на базар не ходи!
Игнат выпрямился, изменился в лице:
– Крещеная, венчаная! Дети – русские! Побойся бога!
Понял, что слишком гордо бросил слова в лицо приказчику. Выхватил из поняги двух копченых уток, протянул их в руки Похабову:
– Прими в почесть19!
Тот скривился:
– Что в почесть сыну боярскому суешь? Уток? Срамота! – потеряв желание продолжать разговор, Похабов двинулся в ворота, – Верно было, татары налетели.
– Олонец мое прозвище, еще прозвание – Ослоп20, – сказал Игнат и замер.
Похабов сам остановился.
Что-то слышал приказчик об Игнате Ослопе от старых казаков. Будто ходил охочим человеком со служилыми, на Лену, на Колыму, отличался и в боях, и в жестокостях.
– Никогда не просил ничего за добытый в казну ясак, ни жалования не искал, ни подарков! – с бессильной обидой проговорил Игнат, – хоть свое соблюди, ты ж приказчик Маковского! Дай правежа Зобу!
– Что?! – рассердился Похабов и махнул плетью, – ты кого винить?.. кого?.. Сам от государевой службы, повинностей бегал, в охочих отсиживался, и тем взялся попрекать?!
Лет десять назад было то, о чем говорили про Ослопа. Того лиходея Похабов, пожалуй, и к себе бы взял. А этот жалкий человек с острым черным лицом, в инородческом платье ничего уже не стоил, только раздражал зря и назойливо добивался сыска, которого приказчик хотел избежать.
Игнат поднял подбородок, ноги его подломились, и он упал на колени, весь прямой как палка, с лицом, дрожащим от горя и обиды. Утки в безвольных руках ткнулись в пыль.
Похабов снова поморщился:
– Как ты сказал, так татары делают. Не иначе они налетели. По ним сыск проведут. На Зоба ябеды21 не говори, – он пошел в ворота, услужливо распахнутые дворней, которая с изумлением уже смотрела на Игната и ждала, чем все закончится. В створе ворот обернулся, смягчился, – Новый закон теперь22. Приведешь сюда ко мне Зоба, да послухов какие под присягой твои слова покажут, будет тебе правеж.
Похабов бросил еще один суровый взгляд на просителя и поднял зажатую в кулаке плеть:
– Но извет23 на меня сочинишь, руку отрублю, кнутом до смерти забью!
Ворота захлопнулись. Игнат остался перед ними на коленях, безвольно опустив руки, и едва шевеля губами:
– Христом богом молю, Христом богом…
– В четыре дня дошел? На волок, да потом еще волоком? – Фрол Семенов, подьячий съезжей избы24 Енисейска, поставил на стол миски и кружки.
Был он высокий, слегка сутулый, но крепкий, как большинство сибирских служилых. Возрастом лет на десять моложе Игната, однако бороду уже имел с легкой проседью. Потрепанный и вытертый стрелецкий кафтан он старался носить с некоторой лихостью. Да и во взгляде было что-то шальное, что выделяло подьячего среди обычных чернильных крючков. Приняв Игната в съезжей избе, он не чинясь зазвал его на свой двор, повечерять и остановиться до утра. Грязная одежда и запах просителя нисколько не смущали. В его холостяцкой избе было не особенно чисто.
– Только шел, не ночевал вовсе? – Фрол добавил на стол вчерашнюю лепешку и кувшин кваса, с основательностью утвердил в середке поднесенную Игнатом копченую утку.
Игнат только неопределенно мотнул головой, грузно сидя на лавке за столом.
– Вот тебя… – хмыкнул Фрол, но осекся под взглядом гостя, – да, верно…
Подьячий снял с пояса нож, надрезал и разломил птицу пополам:
– Когда ж успел закоптить дичь-то?
– Пока побитых хоронил, – тяжело пошевелился Игнат.
– На погребальном костре коптил? – ахнул Фрол и отпрянул от утки.
– Остяков в земле сложил, их обычаем. Не жег, – покачал головой Игнат, – на костер рябины срезал. Все одно кругом ходил, следы смотрел.
Фрол отломил ломоть мяса, понюхал, улыбнулся:
– Верно, рябина, – попробовал, добавил, – Хороша!
Взял себе сразу половину утки, уселся напротив, ожидая рассказа. Игнат, не трогая еды отвечал скупо:
– В лесу паленый фитиль от пищали25 нашел, следы сапог. Засадой там сели. Остальные с реки подошли. Человек с десяток, сколько есть у Зоба. С реки налетели, погнали. Потом из леса ударили, никто не ушел.
Фрол ел птицу, жевал лепешку, запивал квасом, но смотрел внимательно, не перебивал.
– Мужчин, стариков и мою Марусю с детьми на стойбище побили. Женок и других детей в лесу нашел. Там их посекли и ветками закидали – спрятали, – закончил Игнат.
– Ежели бы ты их не нашел, похоже стало бы, что татары их ясырями26 взяли и с собой увели, – покивал Фрол, подумал и добавил, – Как ты своих признал, если их пожгли?
– Одежа. Маруся им шила на русский обычай.
– Стало, твоих Зоб в стойбище оставил, для тебя знаком. Дескать, полезешь к нему, и тебя такая же судьба ждет, – заключил Фрол, – рассудительный какой!
– До того, недели три как, он со своими приходил, мы только на котцы спустились, – добавил Игнат, – предлагал тестю, князцу, к Зобу в слободу при Маковском перебираться. А угодья отдать. Тесть отказал – родовые земли все-таки. Зоб осерчал, грозился вернуться.
Фрол снова покивал:
– Вернулся, подлец.
– Кабы знать, дал бы господь! Не ходил бы на озера за дичью! – Игнат схватил себя за вихор, потом за бороду, дернул.
– И сейчас сам бы там лежал, – договорил Фрол. – Григорий Зоб в большой силе сейчас.
Игнат молчал, пусто глядя перед собой.
– При Болкошине27 он уже вольно себя вел, как тот помер, и Маковский без приказчика остался, вовсе над собой власти не видел, – рассуждал Фрол, – ты в лесу может не слышал, кроме ватаги промышленников28, все плотницкое дело на волоке под ним, и лодейное, и санное. Да амбары перекладные держит и вино29 тайком курит. Похабова встретил, говорят, хлебом-солью три дня угощал. Теперь, видишь, Похабов в его дела почти не мешается, только здесь мзду принимает. Должно быть, и долю имеет с зобовских затей?
– К воеводе пойти? – с надеждой спросил Игнат.
– Не зная погоды, не ходи к воеводе, – горько усмехнулся Фрол.
– А закон? Что за закон новый теперь? – не сдавался Игнат.
– Воевода Пашков30 с собой привез. В съезжей избе у меня видел большую книгу в тяжелом окладе? Закон.
Фрол остановился, считая, что все сказал, но Игнат продолжал твердо и требовательно смотреть на него.
– По нашему краю все то же. Инородцев щадить, беречь, ясачной убыли не допускать. Тут Зоб нарушил, конечно… судебные поединки отменили. Теперь присяга и показания послухов, – Фрол, задумался, и вдруг воскликнул, – А ежели послухов приведешь, приказчику некуда деться будет! Извернется, тут уж к воеводе можно, а то и челобитную в Тобольск написать. Вот взгоним толстобрюхих! Мала букашка, а засвербит под рубашкой!
– Нет послухов. Никого не уцелело, – хрипло ответил Игнат.
– А послухи могли сами и не видеть. Лишь бы показали! – разохотился подьячий. – Найми! Есть у тебя соболя с зимы?
Игнат помотал головой:
– Все роду жены отдавал. Хоть как, а уменьшить остякам ясачную долю. Откупом за прежние мои грехи.
– Значит, Зоб все забрал, – раздосадовался Фрол. – Стало, не выйдет нанять…
Игнат снова опустил голову:
– Помолюсь. Не оставит господь, поможет Богородица.
Фрол положил Игната в избе, на лавке, но тот не спал почти вовсе. Бился в горестной дреме. Едва дождавшись утренних сумерек, собрался и ушел.
Утром, отпирая церковь, пономарь обнаружил его на паперти. Тот стоял на коленях перед дверью, уткнувшись лбом в пол и частил молитвы. Пономарь сразу сходил за священником, но тот пришел еще не скоро, а Игнат лишь перебрался в церковь, встал на колени под образами и так и провел все это время.
– Великие злодейства ты творил, Игнатий, – подытожил пожилой священник, приняв исповедь.
Отец Кирилл больше двадцати лет уже служил в острожной церкви Енисейска и за это время насмотрелся всяких нравов, диких для Руси, но для Сибири ставших обыкновением. Посты почти не соблюдались, крестов многие не носили, иные насильничали своих сестер и дочерей. Сам он хоть и не поддавался соблазну жестокостями и воровством добывать себе богатства, но и не имел сил бороться с чужими грехами. Брал, когда давали, отвечал, когда спрашивали, делал, когда просили. Жесткости, совершаемые Игнатом в прошлом, произвели на него впечатление, но не более. По большому счету ни исповедь, ни рассказ о гибели жены и детей его не удивили.
– Что же это, расплата за грехи мои? Скажи, батюшка! – требовательно спросил Игнат.
– Господь не мстит. Но испытание нам посылает, – мягко ответил священник, – Для чего испытывает – только ему ведомо.
– Покаялся – знал, как жить. В молитве и трудах. А теперь как? – горевал Игнат.
– А как жили те люди, кого ты сиротил, у кого ты жен побивал, детей в ясыри брал? – без укоризны спросил отец Кирилл, он уже давно привык не осуждать тех грехов и преступлений, с которыми сталкивался.
– Никого не осталось, батюшка, понимаешь ли? От злодейств отрекся, грехи перед людьми искупать взялся, – слова лились из Игната, долгими горестными вздохами, – Дети росли малые. Их за что?
– Что же ты думаешь, господь купчина в лавке? – спокойно ответил священник. – Ты ему покаяние и молитвы с постами, а он тебе все грехи забудет? Без истиной любви к богу, без обретения благодати, царствия небесного не обрести…
– Давно ли ты сам, отец Кирилл, обвенчал Перфильева с вдовой Фирсовой при живой-то жене? – проронил Игнат и тут же пожалел о сказанном. – Прости, батюшка, прости! Бес попутал!
– Бог простит. Тебе о своей душе думать надобно, – отец Кирилл протянул руку в кольцах для поцелуя, – Смирись, то единственный путь. То еще можешь заповедать святой церкви, что у тебя из мягкой рухляди31 осталось, на благое дело, на вспомоществование. А сам можешь постриг принять, в скит податься. Чрез то обретешь спокойствие.
– Ничего не осталось, все забрали… – напомнил Игнат.
– Может это и знак тебе от господа, от всего мирского отречься вовсе, жить одним словом божьим, – кротко проговорил священник.
– В твоих устах слово божье! – Игнат посмотрел на него с надеждой, – Идем к Маковскому, скажи людям, тебе перечить не станут, так послухов найдем, с ними и Зоба привести на суд можно!
– У Зоба много людей в покручениках32 да в холопах. Их долг велит его оборонить. Крови я допустить не могу, – ответил отец Кирилл без раздумий.
– Похабову скажи, воеводе! – просил Игнат.
– Они законом связаны, – увещевал священник, – поелику велено законом к ним послухов и самого виновника вести. Что уж поделать?
– Не закон курок взводит. Рука! – ответил Олонец.
Он посмотрел в глаза отца Кирилла прямо и твердо:
– С божьей помощью сам справлюсь. Благослови, батюшка.
Священник отдернул руку:
– Своеволие задумал? До крови довести? На такое нет благословения!
Олонец кивнул, тяжело встал. Повернулся к иконостасу:
– Прости, господи!
Перекрестился и вышел.
Вечером следующего дня он был у Маковского. Шел не останавливаясь. Лишь ночь переждал бессонно, без охоты пожевав оставшуюся утку. Не оставляли его не только горестные видения Марьи и сыновей, но и мысли. Вспоминалась церковь и увещевания батюшки. К концу перехода он решил не своевольничать, а положиться на божий промысел и идти к самому Зобу. Если Зоб согласится явиться к приказчику, то и послухи найдутся.
Найти Зоба в слободе у острожка не составило никакого труда. Он ставил новый лабаз33 для сдачи внаем. Чуть ли не все плотники слободы трудились на его затею. Кто из обязанности, кто не смог отказать первому человеку Маковского. Стояли летние долгие дни, и Григорий требовал не останавливать работы, пока был свет. Вот и сейчас спустился на берег Кети, присмотреть за делом.
