Kitobni o'qish: «Эффект бабочки. Израиль – Иран: от мира – к войне, от дружбы к ненависти», sahifa 4

Эйфория, граничащая с глупостью

В ноябре того года Израиль пребывал в головокружении от уверенности в наступлении истинного мира. Какое нам дело до Хомейни?

Водитель грузовика, перевозивший нас из центра абсорбции в Рамат-Гане на полученную нами квартиру, включил радио на полную мощь.

К нам, в Иерусалим, летел Садат.

Вещи погружали на машину, перевозили и разгружали под аккомпанемент фанфар, несущихся с экранов телевизоров через открытые настежь балконы на вольный ноябрьский воздух близящегося к концу тысяча девятьсот семьдесят седьмого года: встречали президента Египта Анвара Садата, сходившего по трапу самолета.

Втащив первым делом в пустынный салон кровати, выданные Еврейским агентством, и недавно купленный телевизор, грузчики тут же включили его и потребовали кофе. Они не отрывали взгляда от экрана, где Садат все сходил и сходил по трапу, и по обе стороны выхода из самолета стояли, профессионально улыбаясь, стюардессы в кокетливо заломленных шляпках.

Беспрерывно, как позывные, звучал голос Менахема Бегина: «No more War, no more Bloodshed!” – «Не будет больше войн, не будет больше кровопролитий!»

Жажда долгожданного мира бросала израильтян в эйфорию, граничащую с глупостью.

Из окна пока еще необжитой квартиры во всю ширь пласталось Средиземное море.

Скрипичный ключ колокольни францисканского монастыря старого Яффо разворачивал нотную линию горизонта.

Город пронизывался главной темой, невидимо, но всеслышимо и всеощутимо проникающей во все самые глухие слуховые извилины этого разрастающегося на глазах и в реальном времени городского урочища, называемого Холмом весны – Тель-Авивом.

И тема это разворачивалась мыслью о детях унижаемых, оскорбляемых и убиваемых от начала мира и на всех его широтах, которые, вернувшись к этой черте горизонта, вырастали без горба страха, пресмыкания и дрожания при малейшем ветерке, как субботние свечи, которые в галуте зажигали их родители.

Откровения сына шаха

«Отец мой играл на всю ставку и проигрался в пух и прах. Он считал, что надо сделать страну и общество современными. Все это происходило во время холодной войны, в стране, где семьдесят процентов жителей не умеют ни читать, ни писать. Отец внес большие деньги в развитие образования. Возник слой образованных людей, интеллектуалов, которые, подобно всем интеллектуалам в мире, требовали открытости и демократии.

По наивности отец полагал, что люди будут ему благодарны за строительство больниц, создание рабочих мест, прокладывание шоссейных дорог. Он ошибся. Выяснилось, что людей интересует, главным образом, каково их личное участие в этом новом порядке. Они бы даже удовлетворились малым, чувствуя себя участниками во властных структурах – и не выступали бы в массовых демонстрациях, провоцируемых Хомейни.

Отец не видел, как крестьяне пали жертвой манипуляций Хомейни. У людей этих были религиозные чувства, но они были наивны и легко поддавались уловкам Хомейни, который намеренно путал западничество с модернизацией, убеждая их в том, что отец выступает против религии.

Отец ошибся также в своем понимании коммунизма и его носителей в Иране, которые при поддержке Москвы пытались подорвать связи Ирана с США. Левые считали, что сбросят власть отца сообща с исламистами и что Хомейни вернется в священный город Кум продолжать учить исламу, а им достанется власть. Они естественно ошиблись. Хомейни пришел, истребил их под корень, и лишь малая часть из них спаслась в изгнании.

Кроме этого секретные службы страны совершали ненужные провокационные действия, которые будоражили общественность. Мог ли отец все предвидеть? Думаю, что нет. Слишком он был погружен в будничную работу правительства, и все проблемы стекались к его рабочему столу.

Мы не имеем права забывать вклад других держав. Как быть с Францией Жискара Д' Эстена, который не только дал политическое убежище Хомейни, но и возможность вести проповеди в средствах массовой информации, направленные на Иран. А сами эти средства сосредоточились на нарушениях отцом прав человека, вместо того, чтобы говорить о достижениях Ирана. Би-Би-Си каждый день передавало из Ирана об арестах, производимых САВАКом по приказу отца. Большинство на Западе было введено в заблуждение этой пропагандой против режима отца. Явившегося в Тегеран Хомейни ожидали сотни людей на инвалидных колясках, как говорилось, жертвы пыток САВАКа.

Все это было фальшью, представлением.

Но что должен был делать отец, получая сведения о том, что марксисты собираются совершать покушения на правительственных чиновников и иностранных дипломатов? Ответ ясен: послать людей САВАКа – арестовать их и посадить в тюрьму. Когда бросают в воду большую рыболовную сеть, по ошибке туда попадают и мелкие рыбешки. Но был ли иной выход? Западные средства массовой информации были насквозь лживы. До переворота все они только и зациклились на нарушении прав человека в Иране. После переворота, когда действительно стали жестоко подавлять права человека, это их вообще не трогало. Все только искали, как делать дела с Хомейни. Я всегда открыто был против пыток и насилия. Но если это касается национальной безопасности и сохранения режима, правительство обязано защищать себя. Кстати, создание секретной службы не было нашей инициативой. Она создавалась по совету и прямой помощи американской Си-Ай-Эй, английской Ми-6 и Мосада…»

Год тысяча девятьсот семьдесят восьмой

Почти внезапно маленькие демонстрации в провинциальных городах Ирана охватили сотни и тысячи людей. Пропаганда Хомейни начала приносить плоды. Особенно подливали масло в огонь продавцы на рынках. Базар во всю работал против шаха. Он объявил всеобщую забастовку. Кто осмеливался нарушать ее, находил в лучшем случае свою лавку закрытой, в худшем – сожженной. В дома штрейкбрехеров забрасывали дохлых кошек, а иногда и бутылки с зажигательной смесью.

Против всего этого бедлама ощущалось бессилие шаха. Как пишет бывший военный атташе Израиля в Иране генерал армии Ицхак Сегев: «Люди власти в Иране вели себя невероятно глупо. Невозможно об этом сказать по-другому. Они слепо верили в мощь шаха. Эта вера, скорее похожая на опьянение наркотиками, проистекала от веры самого шаха в свою незыблемость. Ведь он гордился тем, что знаком был с восьмью американскими президентами, которые сменяли друг друга, а он все еще у власти. Когда грянула революция, шах был верховным главнокомандующим вооруженных сил и Богом во плоти и крови. Не было у него замены, не было наследника, более молодого и обладающего опытом. Когда он заболел и вообще отключился от действительности, никто не мог давать указания вместо него.

Раньше он давал приказы стрелять в беснующуюся толпу, ныне колебался, и в связи с тяжелой болезнью, и в связи с угрозами президента Картера отменить сделку на продажу самолетов Эф-16 в случае нарушения шахом прав человека. Генералы просили шаха дать приказ об открытии огня, ибо в Иране с его плотностью населения им было запрещено открывать огонь по собственному усмотрению. Шах не отдал такого приказа».

В августе командующий авиацией Ирана генерал Равии вызвал к себе Ицхака Сегева на тайную встречу в явочной квартире в центре Тегерана:

«У меня к вам личная просьба: привезите сюда генерала Даяна. Шах его ценит очень высоко. Кто-то должен сказать шаху, что творится на улице».

«Но господин генерал, вы сами говорили мне, что в ожидании аудиенции в приемной шаха среди 12 – вы первый, то есть пользуетесь самым большим уважением у него. Почему бы вам самому не сказать ему этого?»

«Все это верно. Но он сидит на троне, смотрит на нас сверху вниз, а мы лишь можем говорить: да, Ваше Высочество, нет, Ваше Высочество».

28 октября, по просьбе представителя Мосада в Иране Элиэзера (Гейзи) Цафрира (автор книги «Большой сатана, малый сатана: революция и пути спасения из Ирана». 2002 г.), в Иран прилетел глава Мосада Ицхак Хофи, чтобы убедить власть предержащих предпринять более активные меры против демонстрантов. Поездка не принесла результатов.

Моше Даян был тогда министром иностранных дел Израиля, но все же согласился прилететь в Тегеран.

«До встречи с шахом, – пишет Сегев, – Гейзи Цафрир повез нас к генералу Насири. «Слушайте, Насири, – сказал Даян, – я слышу от своих людей, что тут у вас проблемы и власть колеблется?» Насири улыбнулся и ответил: «Господин генерал, не знаю, что известно вашим людям, но мы полностью владеем ситуацией. Нет необходимости обсуждать эту малозначительную проблему. Поговорим лучше о том, что беспокоит Его Высочество: о положении в Эфиопии и Сомали». Даян попытался еще раз вернуться к положению в Иране. Насири снова улыбнулся: «Но я же сказал вам, генерал Даян, что мы полностью владеем ситуацией». Даян обернулся и шепнул мне на иврите: «Он абсолютно синилен. Жаль тратить на него время». Встреча с шахом привела к тем же результатам».

Начало года ознаменовалось волной беспорядков после публикации в одном из иранских еженедельников сфабрикованного службой безопасности Ирана САВАК письма с тяжкими обвинениями в адрес Хомейни. Беспорядки перекинулись из города Кум в Тибриз, а затем и в другие города. Сотни людей были убиты в столкновении с силами безопасности.

В начале сентября незапланированным полетом из Ирака в Иране приземлился «Боинг» с одним пассажиром – сводным братом Саддама Хусейна, главой иракской секретной службы Баразаном Аль-Такрити. После соглашения между двумя государствами по разделу залива Шат-Эль-Араб (Персидского залива), отношения Ирака с Ираном улучшились. Садам Хусейн передал через сводного брата послание: следует железной рукой подавить беспорядки, Ирак придет на помощь. Такрити намекнул шаху, что для его службы не составляет никакого труда ликвидировать Хомейни в Наджафе И тут шах совершил ошибку, которая будет ему стоить престола: вместо того, чтобы уничтожить Хомейни, шах попросил выслать его из Ирака. Ал-Такрити согласился на это без всякого возражения (Таири. Дух Аллаха. Стр.202).

Шах полагал, что проживание Хомейни в Наджафе, одном из священных городов шиитов, усилит его влияние, и не желал слушать советников, которые говорили шаху, что именно на Западе Хомейни будет действовать против режима с полной свободой. Франция согласилась принять изгнанника, который должен был собраться в течение двух дней и покинуть Ирак, где все же находился под присмотром, в общем-то, в дыре, далеко от юпитеров средств массовой информации. Шах преподнес ему на блюде с золотой каемочкой все мировые средства массовой информации.

Верные Хомейни люди в Париже устроили целую систему прямой связи с Тегераном из небольшого почтового отделения, – два телекса и шесть линий связи. И все это было сделано в течение нескольких часов. Небольшая парижская студия записи отменила все свои прежние заказы, и в короткий срок приготовила тысячи кассет его проповедей и подготовила к пересылке в Тегеран. Проповеди Хомейни теперь шли по радио в Тегеран каждый час. Журналисты со всех концов мира слетались к его дому, чтобы сфотографировать, записать, проинтервьюировать святого человека.

За четыре месяца проживания в пригороде Парижа Хомейни был 132 раза проинтервьюирован по радио, телевидению и в газетах. Он опубликовал 50 деклараций, которые почти тут же распространялись в Тегеране. Он выступил перед ста тысячами иранцев, которые, примерно, по тысяче в день собирались у его дома, чтобы вместе с ним молиться, послушать проповедь или просто поцеловать ему руку. В основном, это были иранские студенты, которые приезжали из Британии, Италии, Западной Германии и даже из США. Аятолла сидел в тени яблони, на коврике, и выливал в каждой своей проповеди ушаты ненависти на шаха, называя его «раненным змеем» и призывая верующих уничтожить его, прежде, чем он начнет снова жалить.

Французы первыми поняли, что правительство под руководством Хомейни представит им невидные возможности в Иране. Жискар ДЭстен стал уговаривать своих союзников в Европе более критически отнестись к режиму шаха. Тем временем, в Тегеране происходили многотысячные демонстрации.

«Слышали ли вы, как миллион человек кричит одновременно? – пишет Сегев. – Это пугает и вызывает почтительный страх. Мы боялись нападений и выходили на улицу в персидской традиционной одежде или в революционном одеянии. Мы присоединялись к демонстрациям, чтобы передать информацию о происходящем в Израиль. Демонстрации проходили в строгом порядке. Демонстранты заранее готовили цветы и, встречая солдат, втыкали в стволы их оружия…

Многие офицеры все еще верили в силу шаха, и не покидали страну. Бежали чиновники, интеллигенция. Международный аэропорт Тегерана принимал непрекращающийся поток депутатов парламента, принцев и принцесс, бывших премьер-министров и просто министров, губернаторов, судей Верховного суда, богачей, звезд кино, людей среднего класса. Мало кто из них мог себе представить, что их отъезд превратится в вечное изгнание.

С 1 октября 1978 до 31 января 1979 года, то есть до 1 февраля – дня возвращения Хомейни в Тегеран – Иран покинуло сто тысяч человек и вывезло за три последних месяца семьдесят восьмого года за границу сумму своих накоплений в 15 миллиардов долларов, примерно, 9 процентов валюты государства.

В ноябре страна была почти полностью парализована. Все службы, вся торговая жизнь, вся нефтяная промышленность перестали функционировать. Режим шаха потерял поддержку общественности, и не было понятно, поддержит ли его хотя бы какая-то часть службы безопасности в миг, когда это понадобится.

Хомейни тем временем ввел в действие параллельную власть посредством приказов и создания летучих групп, следящих за их исполнением. Так Али Ахбар Хашеми Рафсанджани был назначен им ответственным за деятельность нефтяной промышленности.

Армия шаха не была приспособлена к ведению уличных боев. Подобно Армии обороны Израиля в дни первой интифады, армия Ирана была готова

к большой конвенциональной войне, но не имела опыта патрулирования. В Иране не было вообще спецподразделения по подавлению беспорядков. Привезли из Британии пластиковые пули, но уже было поздно: аятолла взял власть в свои руки, и пули использовались им против его врагов.

Началось массовое дезертирство из армии. Даже в королевской гвардии восстали нижние чины. Хомейни предостерегал – не нападать на армию, ибо надеялся перевести ее на свою сторону. Но горячие головы из его групп переодевались в женские одежды с чадрам и атаковали полицейские участки и военные казармы.