Kitobni o'qish: «Воспоминания биржевого спекулянта»

Shrift:

Посвящается Джесси Лауристону Ливермору

Глава I

Работать я начал, едва закончив семилетку. Мне удалось найти место в брокерской конторе. Я всегда был силен в цифрах и в школе сумел за год пройти трехлетний курс арифметики. Особенно хорошо я считал в уме. Моя работа заключалась в том, чтобы писать текущие биржевые котировки мелом на огромной доске в торговом зале. Обычно один из клиентов сидел рядом с телеграфным аппаратом и зачитывал котировки. Не бывало такого, чтобы я не успевал записывать. У меня всегда была хорошая память на числа. В этом смысле никаких проблем не возникало.

В конторе работало много других служащих. Разумеется, кое с кем из них я сдружился, но, когда на бирже дела шли достаточно активно, я был настолько занят с десяти до трех, что поболтать времени просто не оставалось. Впрочем, меня это не слишком угнетало. Работа есть работа.

Она занимала все мои мысли. Я не воспринимал котировки как стоимость акций – столько-то долларов за штуку. Для меня это были просто цифры. Конечно, они что-то значили. Котировки постоянно менялись. Только сам факт этой удивительной изменчивости и был для меня интересен. Почему цифры постоянно менялись? Этого я не знал. Да и какая разница? Я об этом не думал. Я просто видел, что это происходит, и по пять часов кряду в будние дни и два часа по субботам думал лишь об одном: о том, что они постоянно меняются.

Вот так я впервые заинтересовался поведением биржевых цен. У меня, как я уже сказал, была прекрасная память на числа, и я помнил в деталях, как вели себя цены накануне, перед тем как начинали расти или падать. Моя любовь к устному счету пришлась здесь весьма кстати.

Я заметил, что и в своем росте, и в снижении котировки акций обычно демонстрировали определенные привычки, так сказать, закономерности. Я то и дело замечал те или иные параллели и мог ориентироваться на уже имевшие место прецеденты. Мне было всего четырнадцать, но даже моего опыта наблюдений за поведением акций было достаточно, чтобы убедиться в достоверности наблюдаемых закономерностей, сравнивая колебания котировок в разные дни. Довольно скоро я мог предугадывать движение цен. Моим единственным ориентиром при этом, как я уже сказал, были их предыдущие колебания. Всю необходимую информацию я держал в голове. Это было сродни игре на бегах. Я высматривал акции, которые «набирали форму», и «хронометрировал» их. Ну, вы понимаете, что я имею в виду.

Например, можно засечь момент, когда покупка лишь чуть выгоднее продажи. На бирже идет сражение, и лента, выходящая из телеграфного аппарата, – тикерная лента – служит подзорной трубой, через которую вы можете наблюдать за происходящим. На нее можно положиться в семи случаях из десяти.

Я рано усвоил еще один урок: на Уолл-стрит ничего принципиально не меняется. Ничего нового и быть не может, потому что спекуляция стара, как мир. Что происходит на бирже сегодня, то уже много раз бывало прежде и еще много раз повторится в будущем. И каждое событие на бирже запечатлевается в моей памяти. Если постараться, я всегда могу вспомнить, что, когда и при каких обстоятельствах произошло. Память помогает мне получать прибыль со своего главного капитала – собственного опыта.

Я настолько увлекся своей игрой и с таким азартом старался предугадывать рост и падение курсов активных акций, что даже завел специальный блокнот и записывал туда свои наблюдения. Это не было дневником воображаемых сделок на миллионы долларов, чем забавы ради развлекают себя многие, не рискуя ни разбогатеть, ни разориться. Это был, скорее, дневник, где я фиксировал свои попадания и промахи. Больше всего меня интересовала точность моих наблюдений и оценок: прав я был или нет.

Скажем, изучив колебания котировок активных акций за день, я делал вывод, что цены ведут себя в точности так, как всегда вели себя перед скачком на 8–10 пунктов. Тогда я, скажем, в понедельник записывал в свой дневник текущую стоимость определенных акций и, памятуя об их прежнем поведении, прогнозировал, сколько эти акции будут стоить во вторник и в среду. А потом уже сравнивал свои догадки с теми реальными цифрами, которые доставлял биржевой телеграф.

Этим и объясняется возникший у меня интерес к сообщениям биржевого телеграфа. Колебания котировок, о которых сообщала тикерная лента, с самого начала ассоциировались у меня с движением вверх или вниз. Разумеется, у этих колебаний всегда есть причины, но тикерная лента не отвечает на вопросы зачем и почему. Она не вдается в объяснения. Я не спрашивал ленту о причинах, когда мне было четырнадцать, не спрашиваю и сейчас, когда мне сорок. Могут пройти дни, недели, месяцы, прежде чем станут ясны причины, по которым какие-то акции вели себя сегодня так, а не иначе. Но какая, к черту, разница? Реагировать на колебания котировок нужно сегодня, а не завтра. Выяснение причин может подождать. Действовать нужно немедленно, или тебя опередят. Об этом говорили мои ежедневные наблюдения. Например, запоминаешь, что сегодня акции такой-то компании почему-то пошли вниз на три пункта, в то время как в целом на рынке наблюдался резкий рост. Это факт. А в следующий понедельник выясняется, что правление компании решило не выплачивать дивиденды. А вот уже причина. Директора знали, что делали, и если даже сами не сбрасывали акции своей компании, то уж точно не скупали их. Поскольку инсайдерской купли акций не было, оставшиеся без поддержки акции просто не могли не упасть.

Так я продолжал делать записи в течение полугода. Когда рабочий день заканчивался, я, вместо того чтобы спешить домой, выписывал интересовавшие меня цифры и изучал изменения, всегда выискивая возможные повторения, поведенческие параллели; в сущности, я учился читать тикерную ленту, хотя тогда и сам этого не сознавал.

Однажды во время обеденного перерыва ко мне подошел один из моих коллег – он был постарше меня, – и тихо спросил, есть ли у меня свободные деньги.

– Почему ты спрашиваешь? – ответил я вопросом на вопрос.

– Дело в том, – сказал он, – что у меня есть шикарная наводка на акции Burlington. Я сыграл бы, если бы кто-нибудь составил мне компанию.

– Что значит «ты сыграл бы»? – удивленно спросил я. Тогда мне казалось, что играть в такие игры могут только наши клиенты – старые жулики с кучей денег. Ведь для того, чтобы войти в эту игру, нужно иметь сотни, если не тысячи долларов. Для меня это было так же недосягаемо, как иметь собственный экипаж и кучера в шелковом цилиндре.

– То и значит! Сколько у тебя есть?

– А сколько нужно?

– Есть возможность получить пять акций, вложив пять долларов.

– И как ты собираешься это сделать?

– Я хочу купить в бакет-шопе столько акций Burlington, сколько мне позволят за те деньги, которые я внесу в качестве залоговой маржи. Это верняк! Это все равно что найти кошелек и подобрать его. Мы в один миг удвоим наши денежки.

– Погоди-ка, – сказал я и вытащил свой секретный блокнотик.

Меня заинтересовала не возможность удвоить деньги, а то, что мой коллега сказал насчет роста акций Burlington. Если он прав, мои записи должны это подтвердить. И действительно, согласно моим расчетам, акции Burlington вели себя так же, как и всегда перед подъемом курса. До этого случая я никогда ничего не продавал и не покупал. Я вообще не играл в азартные игры, даже в их детские разновидности. Но чувствовал, что это превосходный шанс проверить точность моих прогнозов. Я понимал, что если мои расчеты не оправдаются на практике, значит, вся теория гроша ломаного не стоит. Поэтому отдал коллеге все свои деньги, и он отправился в один из ближайших бакет-шопов, где на все деньги купил акции Burlington. Через два дня мы сняли прибыль. Я заработал 3 доллара 12 центов.

После этой первой сделки я начал спекулировать на свой страх и риск. В обеденный перерыв я заходил в ближайший бакет-шоп и что-нибудь покупал или продавал – что угодно, для меня это никогда не имело значения. Это была системная игра, поэтому у меня не было каких-то любимых акций и меня не интересовало ничье мнение. Все мои знания сводились к арифметическим расчетам. И, кстати, это был идеальный метод для игрока, пользующегося услугами бакет-шопов, где игра сводится к азартным ставкам на колебания цен, отражаемые на ленте биржевого телеграфа.

В скором времени игра на курсах акций стала приносить мне значительно больше денег, чем работа в конторе. И я оттуда ушел. Родные попытались было возражать, но, узнав подробности, вынуждены были прикусить язык. Я был еще подростком, и в конторе мне платили мало. Игра приносила намного больше.

Мне было всего пятнадцать, когда я заработал свою первую тысячу долларов и выложил деньги на стол перед матерью. Здесь было все, что я получил за несколько месяцев в бакет-шопах. Мама ужасно разволновалась. Она хотела, чтобы я положил эти деньги на счет в банке – подальше от соблазнов, – и сказала, что никогда не слышала, чтобы пятнадцатилетний мальчик мог заработать такие деньги, начав с нуля. Мама даже была не вполне уверена в том, что это настоящие деньги. Ее терзали страхи и тревоги. Но я не мог думать ни о чем другом, кроме как о том, чтобы продолжать делом доказывать правильность моих расчетов. Это было так увлекательно – зарабатывать своей головой! Если я оказывался прав, проверяя справедливость своих выкладок на десяти акциях, то я буду в десять раз более прав, делая то же самое с сотней акций. Растущие ставки и растущий выигрыш доказывали мою правоту. Нужно ли больше мужества, чтобы ставить больше? Нет! Это не имеет никакого значения! Напротив, если у меня есть всего 10 долларов, нужно иметь куда больше мужества, чтобы рискнуть ими, чем когда рискуешь миллионом, имея еще миллион в запасе.

Как бы то ни было, в пятнадцать лет я уже хорошо зарабатывал на фондовой бирже. Начинал я в самых мелких бакет-шопах, где на человека, разом купившего 20 акций, смотрели как на переодетого Джона Гейтса или путешествующего инкогнито Дж. П. Моргана. Бакет-шопы тех времен редко жульничали. В этом не было нужды. Существовали другие способы выманить у клиентов деньги, даже когда те правильно угадывали движение цен. Бизнес этот был чудовищно прибыльным. Когда он велся законно – то есть по-честному, – его интересы обеспечивались текущими колебаниями котировок, которые просто срезали небольшие ставки. Ведь когда залоговая маржа составляет три четверти пункта, то достаточно малейшего колебания курса в другую сторону, чтобы ее перекрыть. Кроме того, те клиенты, которые хотя бы раз позволили себе скрыться, не заплатив по долгам, уже никогда не допускались обратно в игру. Для них двери закрывались навсегда.

У меня компаньонов не было. Я продолжал работать в одиночку. Да это в любом случае игра для одного. Зачем мне кто-то еще? Ведь все необходимое у меня голове! Цена либо пойдет так, как я рассчитываю – без всякой помощи со стороны друзей и партнеров, – либо не так – и здесь мне тоже никто не поможет. Поэтому я не видел смысла в том, чтобы посвящать кого бы то ни было в мои дела. У меня, конечно, были друзья, но делом я всегда занимался в одиночку.

Разумеется, для владельцев бакет-шопов я очень скоро стал настоящей занозой, поскольку постоянно их обыгрывал. Я заходил в контору, хотел поставить деньги, но их никто не хотел брать. Мне советовали пойти в какое-нибудь другое место. Именно тогда я прославился как юный хват. Мне пришлось постоянно менять брокеров и переходить из одного заведения в другое. Дошло до того, что я был вынужден называться вымышленным именем. Начинал я всегда помаленьку, ограничиваясь 15–20 акциями. Порой, если ко мне начинали с подозрением приглядываться, я какое-то время нарочно проигрывал, чтобы потом нагреть их как следует. Естественно, вскоре они понимали, что я слишком дорого им обхожусь, и предлагали мне убраться подобру-поздорову, чтобы не мешать им стричь купоны.

Однажды, когда передо мной захлопнули дверь довольно крупной конторы, в которой я играл уже несколько месяцев, я решил на прощание отнять у них побольше денег. У этой фирмы были отделения по всему городу и в пригородах. Я зашел в их контору в одной из гостиниц, задал управляющему несколько вопросов и приступил к делу. Но, как только я приступил к игре, ему позвонили из центральной конторы и спросили, кого он обслуживает. Менеджер переадресовал вопрос мне, и я назвался Эдвардом Робинсоном из Кембриджа. Он сообщил эту хорошую новость своему боссу, но тому захотелось узнать, как я выгляжу. Когда менеджер сообщил мне об этом, я сказал:

– Передайте ему, что я жирный, черноволосый, бородатый коротышка.

Но управляющий описал меня по-своему, и, когда услышал ответ, его лицо побагровело. Он бросил трубку и велел мне выметаться.

– Что вам сказали? – вежливо поинтересовался я.

– Мне сказали: «Идиот, тебе разве не говорили, что нельзя иметь дело с Ларри Ливингстоном? Ты же только что дал ему содрать с нас 700 долларов!»

Впрочем, он не стал пересказывать мне все то, что ему пришлось выслушать в свой адрес.

Я попытал счастья в других отделениях, но обо мне уже везде знали и нигде не хотели принимать у меня ставки. Мне невозможно было даже зайти взглянуть на котировки, без того чтобы кто-нибудь из клерков не напустился на меня. Я пытался убедить их пускать меня к себе хотя бы изредка, равномерно деля визиты между разными отделениями, но это тоже не сработало.

Наконец дошло до того, что у меня остался доступ в единственную фирму – самую крупную и самую богатую брокерскую компанию Cosmopolitan.

У этой фирмы был самый высокий рейтинг и огромное количество клиентов. Отделения у них были во всех промышленных городах Новой Англии. Они относились ко мне так же, как и к другим клиентам, и на протяжении нескольких месяцев я покупал и продавал акции, то выигрывая, то проигрывая. Но в конце концов ситуация повторилась и здесь. Нет, они не выставили меня за дверь, как это делали маленькие конторы, но не потому, что это было бы неспортивно, а потому, что переживали за свой имидж. Ведь если бы выяснилось, что человека выставили из Cosmopolitan только за то, что ему посчастливилось немного выиграть, репутация компании пошатнулась бы. Поэтому они постарались максимально усложнить мне жизнь, изменив правила игры. Сначала залоговая маржа была увеличена до трех пунктов, а затем меня вынудили дополнительно выплачивать надбавку в размере сначала половины пункта, затем целого пункта, а потом полутора пунктов. Это позволяло брокеру уравнивать шансы, имея дело со мной. Как? Очень просто! Предположим, акции U.S.Steel продавались по 90 долларов, и вы их купили. В квитанции записано: «Куплено 10 U.S.Steel по 90⅛». Если вы внесли залог в размере одного пункта, то, когда цена опустится ниже 89¼, вы автоматически потеряете свои деньги. Бакет-шопы не приставали к своим клиентам с требованием внести дополнительный залог или закрыть позицию за сколько можешь. Они просто закрывали позицию принудительно и забирали внесенный залог.

Но введение в Cosmopolitan премии было ударом ниже пояса. Это означало, что, когда я покупал акции по 90 долларов, в квитанции писали уже не «Куплено 10 Steel по 90⅛», как прежде, а «Куплено 10 Steel по 91⅛». А это означало, что курс мог подняться на пункт с четвертью, а я все еще был бы в минусе, если бы закрыл позицию на этом уровне. А требование залога в размере трех пунктов в три раза уменьшало кредитное плечо, а значит, и потенциал выигрыша. Но это была единственная контора, которая позволяла мне заниматься моим делом, поэтому мне оставалось принять их условия – или забыть об игре.

Естественно, у меня были и победы, и поражения, но в конечном счете баланс оставался положительный. Однако менеджеры Cosmopolitan не удовлетворились той чудовищной форой, которую они искусственным образом обеспечили себе и которой было бы достаточно, чтобы сломить любого другого. Они попытались поставить на мне жирный крест. Но им это не удалось. Меня спасла моя интуиция.

Как я уже сказал, фирма Cosmopolitan была моим последним прибежищем. Это был самый богатый бакет-шоп во всей Новой Англии, как правило, не ограничивающий объем сделок. Думаю, что среди их постоянных клиентов я был самым серьезным игроком. Контора Cosmopolitan была прекрасно оборудована, и такой большой и полной доски котировок, как у них, я больше нигде не видел. Она занимала всю стену большого зала, и там можно было найти котировки чего угодно. Я имею в виду акции, котируемые на Нью-Йоркской и Бостонской фондовых биржах, хлопок, пшеницу, металлы – словом, все, что продают и покупают в Нью-Йорке, Чикаго, Бостоне и Ливерпуле.

Как велась игра в бакет-шопах, ни для кого не секрет. Вы передавали деньги клерку и говорили, что именно хотели бы купить или продать. Он смотрел на тикерную ленту или на доску котировок и брал оттуда курс – самый свежий, конечно же. Еще он записывал на квитанции время, так что все вместе выглядело почти как настоящий брокерский отчет о том, что от вашего имени купили или продали столько-то таких-то акций, по такой-то цене, в такой-то день, в такое-то время и столько-то денег от вас получено. Когда вы хотели закрыть позицию, то снова обращались к клерку – к тому же самому или другому (в разных конторах по-разному) – и сообщали ему о своем намерении. Клерк фиксировал последнюю цену или, если ваши акции в это время не были активными, ждал, когда на тикерной ленте появится очередная котировка. Он записывал эту цену и время на вашей квитанции, ставил подпись и возвращал квитанцию вам, после чего вы шли в кассу и получали столько, сколько вам причиталось. Разумеется, в тех случаях, когда цены на акции двигались вопреки вашим ожиданиям и убыток достигал размеров залогового депозита, позиция закрывалась автоматически и ваша квитанция превращалась в бесполезный клочок бумаги.

В более скромных конторах, где допускали к игре даже тех, кто был в состоянии оплатить куплю или продажу всего пяти акций, квитанции представляли собой узкие полоски бумаги разного цвета – для покупки и для продажи. Временами, например когда рынок устойчиво рос, таким конторам приходилось весьма худо, потому что все клиенты становились «быками», играли на повышение и их ожидания большей частью оправдывались. Чтобы не разориться, бакет-шопы начинали взимать комиссионное вознаграждение и за покупку, и за продажу, поэтому, если вы покупали акцию за 20 долларов, в квитанции стояло 20¼. Таким образом, допустимый убыток на каждый пункт маржи не превышал ¾ пункта.

Но Cosmopolitan была самой крупной брокерской конторой в Новой Англии, имевшей тысячи постоянных клиентов, но я уверен, что был единственным, кого они боялись. Ни убийственная премия, ни маржа в три пункта не заставили меня уменьшить масштаб своих операций. Я продолжал покупать и продавать в таких объемах, какие они только могли обслужить. Иногда в моих руках оказывались пакеты в пять тысяч акций.

В тот день, когда произошло событие, о котором я хочу рассказать, я продал без покрытия (шортировал) 3,5 тысячи акций Американской сахарной компании. У меня было семь больших розовых квитанций, каждая на 500 акций. В Cosmopolitan использовали довольно большие квитанции, чтобы на полях можно было приписывать дополнительную залоговую маржу. Естественно, в бакет-шопах клиентам никогда не предлагали дополнить залоговую маржу. Чем она меньше, тем лучше, ведь основной доход они получали, когда цена выскакивала за пределы маржи и клиент выходил из игры, теряя весь залог. Если же вы в такой конторе все-таки хотели увеличить залоговый депозит и тем самым расширить допустимый диапазон колебаний курса, вам выписывали новую квитанцию, чтобы можно было еще раз взять с вас комиссионные за покупку, а кроме того, на каждый внесенный пункт маржи допускалось колебание цены лишь в ¾ пункта, поскольку они приплюсовывали и комиссионные за продажу, как если бы это был новый заказ.

Та к вот, в тот день, о котором я вспоминаю, я внес в качестве залога больше 10 тысяч долларов.

Мне было всего двадцать, когда я впервые накопил 10 тысяч долларов наличными. И если бы вы только послушали мою мать, то решили бы, что 10 тысяч долларов наличными, помимо меня, не держал в руках никто, если не считать старика Рокфеллера. Она уговаривала меня остановиться и заняться каким-нибудь надежным делом. Мне было трудно ей объяснить, что это не азартные игры, что мой заработок основан на точном расчете. Но она понимала только то, что 10 тысяч – это громадные деньжищи, а я видел в них только возможность и дальше наращивать величину залогового депозита, а значит, и объемов торговли.

Внесенный депозит позволил мне продать без покрытия 3,5 тысячи акций Американской сахарной компании на цене 105¼. В конторе был еще один игрок, Генри Уильямс, который тоже играл на понижение, имея 2,5 тысячи акций. Обычно я сидел рядом с телеграфным аппаратом и читал по ленте котировки для мальчика, который записывал их на доске. Цены двигались именно так, как я и ожидал. Курс быстро опустился на пару пунктов и замер, словно переводил дыхание, прежде чем нырнуть еще глубже. Рынок в целом выглядел спокойным, и ситуация казалась многообещающей. Но тут я неожиданно почувствовал, что мне очень не нравятся эти микроскопические колебания курса. Я встревожился. Мне казалось, что надо немедленно уходить. Мои акции в этот момент шли по 103 доллара (минимум того дня), но с каждой минутой я ощущал в себе не крепнущую уверенность в успехе, а все большую растерянность. Я чувствовал: что-то не так, хотя и не понимал, что именно. Но если что-то надвигалось, а я не знал что и откуда, то не мог себя защитить. А значит, лучше всего мне было сразу закрыть позицию и уйти.

Видите ли, я не играю вслепую. Я этого не люблю. И никогда себе этого не позволял. Даже будучи совсем ребенком, я всегда хотел знать, почему и зачем я должен делать то или это. Но в этот раз не было никаких четких причин уходить, кроме необъяснимой тревоги. Я подозвал одного из знакомых мне завсегдатаев, Дейва Уимена, и попросил его:

– Дейв, займи мое место у аппарата. Я хочу тебя кое о чем попросить. Когда будешь объявлять следующую котировку Американской сахарной компании, сделай паузу, хорошо?

Он согласился, и я уступил ему стул рядом с тикерным аппаратом, чтобы он мог называть цены для мальчика. Вынув из кармана свои семь квитанций на сахарные акции, я подошел к стойке, за которой клерк отмечал квитанции для тех, кто закрывал позиции. Но поскольку я еще не понимал, нужно ли их закрывать, то просто стоял, опираясь на стойку и держа квитанции так, чтобы клерк их не видел. Вскоре затрещал телеграфный аппарат, и Том Бернхем, клерк, повернул голову, прислушиваясь. Тут я остро почувствовал, что готовится какая-то пакость, и решил больше не ждать. Как раз в этот момент послышался голос Дейва Уимена: «Сах…» – и тогда я, бросив на стойку свои квитанции, завопил: «Закрывай сахарные!» Я успел сделать это до того, как Дейв объявил новую цену, и контора была обязана закрыть мои акции по предыдущей котировке. Тут же выяснилось, что новая цена, которую объявил Дейв, составляла те же 103 доллара.

По моим расчетам, акции Американской сахарной компании как раз в этот момент должны были опуститься ниже 103 долларов. Но что-то в этом механизме не сработало. У меня было чувство, что я едва не угодил в западню. Как бы то ни было, телеграфный аппарат вдруг застрекотал как бешеный, и я заметил, что Том Бернхем так и не зафиксировал последнюю цену на моих квитанциях, продолжая прислушиваться к новым котировкам и как будто чего-то ожидая. Поэтому я заорал на него: «Эй, Том, какого черта ты ждешь? Поставь цену на этих квитанциях – 103! И поживее!»

Все, кто находился в помещении, повернулись на мои крики и начали спрашивать друг друга, что случилось, поскольку, хотя Cosmopolitan никогда не уличали в мошенничестве, никогда не знаешь, что может произойти, а в брокерской конторе паника может разрастись так же быстро, как в банке. Если один из клиентов заподозрил что-то неладное, остальные тоже начинают нервничать. Поэтому Том угрюмо посмотрел на меня, но взял мои квитанции, написал на них «Закрыто по 103» и выложил все семь передо мной. Выражение лица у него было при этом прекислое.

От места, где сидел Том, до клетки кассира было около трех шагов. Но не успел я добраться до кассы, чтобы получить свои деньги, как раздался взволнованный вопль Дейва Уимена:

– Черт возьми! Американская сахарная компания – 108!

Но было уже поздно; я рассмеялся и крикнул Тому:

– В этот раз не вышло, а?

Разумеется, все это было подстроено. Мы с Генри Уильямсом продавали без покрытия шесть тысяч акций. Бакет-шоп получил в залог мои деньги, деньги Генри, и кто знает, сколько еще коротких позиций было открыто по сахарным акциям в тот день.

Для определенности можно предположить, что в общей сложности это число составляло 8–10 тысяч акций. Залоговая маржа по ним могла составить около 20 тысяч долларов. Этого было достаточно, чтобы заплатить тому, кто взбаламутил бы торги на Нью-Йоркской фондовой бирже, и оставить нас ни с чем. В те времена, когда брокерской конторе приходилось иметь дело с большим наплывом «быков», было обычным делом обратиться к посреднику, который смог бы добиться пусть и кратковременного, но достаточно сильного понижения курса определенных акций, чтобы разом обуть всех, кто играл на повышение. Достаточно было опустить курс на пару пунктов, чтобы контора заработала несколько тысяч долларов на нескольких сотнях акций.

Именно так поступила Cosmopolitan, чтобы нагреть меня, Генри Уильямса и всех остальных, кто играл на понижение акций Американской сахарной компании. Их брокеры в Нью-Йорке сумели поднять цену до 108. После этого она, естественно, сразу упала, но Генри и многие другие остались без денег. Если в те времена на бирже происходил необъяснимый скачок цен, вслед за которым они опять выравнивались, газеты называли это проделками бакет-шопов.

А самым забавным было то, что не позднее чем через десять дней после того, как Cosmopolitan попыталась покончить со мной, один нью-йоркский делец обыграл их самих больше чем на 70 тысяч долларов. Этот человек, который в то время был членом Нью-Йоркской фондовой биржи и весьма крупной рыбой на рынке ценных бумаг, сделал себе имя игрой на понижение во время биржевой паники 1896 года. Он постоянно боролся с теми правилами биржи, которые не позволяли ему обогащаться за счет других членов биржи. Однажды он сообразил, что ни биржа, ни правоохранительные органы не станут возражать, если он вытрясет из бакет-шопов часть их неправедно нажитого богатства. В случае, о котором я рассказываю, он нанял тридцать пять человек, которые под видом клиентов действовали в его интересах. Они рассредоточились по головным офисам и филиалам крупнейших брокерских фирм, и в определенный день и час каждый из них скупил акции определенной компании в таком количестве, какое только было возможно. Этим людям было предписано одновременно выйти из игры при достижении определенного курса. Сам он нашептал своим знакомым, что эти акции должны пойти вверх, а затем отправился на биржу и начал играть на повышение. В этом ему помогли и другие трейдеры, уважавшие его репутацию и принявшие все это всерьез. Если осмотрительно выбрать правильные акции, то не составит большого труда поднять их курс на 3–4 пункта. Его агенты в бакет-шопах, дождавшись максимального повышения, закрыли позиции и ушли с большим выигрышем.

Мне рассказывали, что устроивший это делец заработал чистыми 70 тысяч долларов. Он несколько раз играл в такую игру в разных городах и сумел хорошо поживиться за счет крупнейших бакет-шопов Нью-Йорка, Бостона, Филадельфии, Чикаго, Цинциннати и Сент-Луиса. Играть он предпочитал с акциями компании Western Union, поскольку эти полуактивные акции было легко в любой момент сдвинуть на несколько пунктов вверх или вниз. Его агенты покупали эти акции по определенной цене, продавали, когда они поднимались на два пункта, затем открывали короткие позиции и выигрывали еще три пункта на снижении котировок. Кстати говоря, недавно я прочитал, что этот человек умер в бедности и одиночестве. Если бы он умер в 1896 году, каждая из нью-йоркских газет посвятила бы ему по меньшей мере одну колонку на первой полосе. А так он удостоился лишь двух строчек на пятой полосе.