Kitobni o'qish: «Навеселе. Как люди хотели устроить пьянку, а построили цивилизацию», sahifa 5

Однако страстный и всеобъемлющий характер борьбы мормонов с психотропными веществами может послужить нам подсказкой об ее истинном назначении. Характерное для «святых последних дней» сочетание запрета кока-колы и кофе с сухим законом не имеет смысла, если главная цель таких ограничений – устранить издержки опьянения. В отличие от спиртного и других наркотических веществ кофеин, казалось бы, приносит только пользу как отдельным верующим, так и всей группе. Согласно легенде, традиция употребления чая появилась у воздержанных в иных отношениях буддийских монахов, потому что чай помогал им выдерживать длительные медитации, и неизвестно, сколько участников движения «Анонимные Алкоголики» смогли бы высидеть их собрания без кофе и никотина. Пожалуй, круговерть современной жизни внезапно остановилась бы без сигарет, кофе и чая.

По утверждению исследователя истории американской религии Роберта Фуллера, запрет психоактивных веществ у мормонов не столько направлен на решение конкретной проблемы со спиртным, сколько является «способом подчеркнуть отличие от других существующих религиозных групп»¹¹⁰. Аналогичные аргументы выдвигались относительно исламского отказа от алкоголя, изначально, возможно, помогавшего отделить раннемусульманский мир от пьющих вино культур Средиземноморья и Ближнего Востока, которые его окружали¹¹¹. Запрет вина – очень решительное культурное заявление, служащее мощным маркером принадлежности к группе и дорогостоящей демонстрацией приверженности ей. В случае мормонов возможность отличить себя от остальных через трезвость сочеталась с другими оригинальными обычаями, такими как обязательное двухлетнее миссионерство для всех верующих мужского пола и разрешение крестить давно умерших предков. Вероятно, именно этот комплекс культурно-эволюционных инноваций, а не запрет спиртного как таковой обусловил относительный успех мормонской веры.

В общем, если бы опьянение оказывало в целом негативное воздействие на культурные группы, тогда нормы, препятствующие употреблению опьяняющих веществ, должны были бы стать всеобщими, тем более что культурная эволюция происходит намного быстрее генетической. Однако если запрет алкоголя и подчиняет себе мир, то явно довольно неспешно. Как объяснить провал попыток ввести сухой закон в Древнем Китае и Соединенных Штатах или тот факт, что, скажем, Франция не исчезла с лица земли? Группы, официально запретившие химические одурманивающие вещества, часто допускают их употребление в частной жизни или закрывают глаза, если элита публично предается излишеству. Многие, более серьезно подходящие к запрету опьяняющих средств, например пятидесятники или суфии, заменяют радость опьянения той или иной формой экстаза, обретаемого без помощи химии, скажем говорением на неведомых наречиях или экстатическим танцем. Все это наводит на мысль, что опьянение выполняет жизненно важную функцию в обществе. Вот почему должно возникать сопротивление попыткам уничтожить употребление спиртного в декретном порядке, а в тех редких случаях, когда его по-настоящему исключают, необходимо заполнять создавшийся вакуум.

Разносолы для предков

Древнейшие доступные нам письменные источники – так называемые гадательные кости эпохи Шан – позволяют заглянуть в ритуально-религиозную жизнь Древнего Китая. Цзю (酒, «вино») – этим общим термином обозначается эль¹¹ из проса, но также, возможно, напитки из дикого винограда и других фруктов – играло в ней очень важную роль, поскольку в священных ритуальных жертвоприношениях ему отводилось особое место. Как отмечает религиовед Пу Мучжоу, хотя во время подношения богам и предкам различные продукты питания сжигались, вино было настолько значимым, что служило синонимом самой церемонии, а иероглиф, обозначающий этот ритуал (奠, диан), напоминает сосуд для вина, помещенный на подставку¹¹². Стихотворение из «Книги песен», возможно древнейшего дошедшего до нас китайского литературного памятника, описывает бытовавший в древнем Чжоу ритуал в честь изобильного урожая:

Мы готовим вино и сладкий мед

Как подношение духам – предкам земли и злаков

Вместе с другими священными дарами,

Чтобы благословение сошло на всех¹¹³.

В центре церемонии – «вино и сладкий мед», которые, видимо, особенно по вкусу духам-предкам. Делались и другие подношения, предположительно всевозможные кушанья, но это трудно установить с точностью: сообщается лишь о спиртном напитке, а затем вскользь упоминается прочее. Это типично для Древнего Китая, где ритуальные празднества и подношения духам вращались исключительно вокруг употребления и жертвования спиртных напитков¹¹⁴.

Китайская культура в этом отношении не исключение. На протяжении всей истории и во всем мире алкоголь и другие одурманивающие вещества – кава, каннабис, чудодейственные грибы, табак с галлюциногеном – являются главным подношением предкам и богам, а также центральным элементом как повседневных, так и официальных коллективных ритуалов. Самые впечатляющие изделия, обнаруживаемые в захоронениях элиты железного века в Европе, – это громадные сосуды для питья¹¹⁵, а в Египте предки требовали от своих потомков жертвоприношений вином. Во время седер Песах¹² один бокал вина оставляют для пророка Элияу; считается, что он будет разочарован, если явится и увидит на столе перед своим местом лишь сухую мацу. По замечанию Гриффита Эдвардса, автора книги «Алкоголь: самый любимый наркотик в мире» (Alcohol: The World's Favorite Drug), тосты на социальных мероприятиях всегда произносятся под спиртные напитки и, судя по всему, своей действенностью обязаны их одурманивающей сущности. «"За твое здоровье!" – самый расхожий и распространенный пример ритуала винопития с налетом магии»¹¹⁶. Далее он замечает, что «обязательность спиртного для этого ритуала – древняя и повсеместная», и цитирует викторианского журналиста и писателя Эдварда Спенсера Мотта: «Разве мы можем выразить свою искреннюю радость и благодарность за то, что нами правит наша великая и добросердечная королева, поднимая за нее тост обычной содовой? Этому не бывать!»

Просто поразительно, что мы принимаем это как должное. Банкеты и религиозные ритуалы, вращающиеся вокруг кимчи или йогурта, принесли бы нам ту же самую пользу, которую мы ждем от алкоголя, только не причинив вреда. Разве духи не были бы счастливы получить вкусные и питательные разносолы вместо ядовито-горького спиртного? Между тем ни одна культура на планете не предлагает их предкам, и мир пока не стал свидетелем подъема сверхцивилизации, основанной на трезвости и кимчи. Это убедительно свидетельствует об одном: в алкоголе есть нечто особенное, а опьянение выполняет более важную функцию, чем мы привыкли считать.

Что это за функция? Мы не сможем ответить на этот вопрос, пока не поймем проблем, решением которых занимаются одурманивающие вещества. Человек – единственное животное, которое методично и целенаправленно напивается. Мы очень необычны и в других отношениях. Как мы узнаем из следующей главы, те из нас, кто живет в цивилизациях, основанных на сельском хозяйстве, еще более странные существа. Чтобы раскрыть эволюционную тайну нашей страсти к опьянению, нужно постичь уникальные сложности, с которыми вынуждены справляться люди – эти эгоистичные приматы, ведущие себя (так, во всяком случае, представляется) как альтруистичные социальные насекомые.

Глава 2
Как впустить в свою жизнь диониса

Если допустить к участию в реалити-шоу «Последний герой» шимпанзе, он наверняка сокрушит всех конкурентов. Не только буквально – у взрослого шимпанзе огромные зубы и достаточно сил, чтобы разорвать человека надвое, – но и в отношении навыков выживания. Шимпанзе – изобретательные, непреклонные и весьма умные мастера решать проблемы. Если бы нужно было поставить свои деньги на вероятного победителя из неоднородной в биологическом смысле группы одиночек, десантированных в незнакомые им дикие места, я поставил бы на шимпанзе. Человек не вошел бы даже в пятерку финалистов. У людей-одиночек, оказавшихся в незнакомой среде, поразительно низкая выживаемость¹¹⁷. В то же время, если бы в «Последнем герое» участвовал шимпанзе, его изгнали бы с острова одним из первых, самое позднее после «слияния», когда два конкурирующих племени объединяются в одно.

Дело в том, что у людей есть колоссальное преимущество. Мы почти всегда находимся в крупномасштабном подобии «слияния», при котором выживание – вопрос не столько физической силы или твоей личной сообразительности, сколько социальных навыков. Разумеется, не помешает быть сильным или уметь ловко разводить огонь и охотиться, но среди людей, в конце концов оказывающихся звездами «Последнего героя», преобладают организаторы коалиций, мастера создавать союзы и разумные манипуляторы¹¹⁸. Уже очень давно главным адаптивным вызовом для людей являются другие люди, а не окружающая среда. Важно знать, как найти воду в пустыне, но намного важнее уметь делиться этой водой с соплеменниками, договариваться о распределении труда при переноске воды к стойбищу и понимать, кто попытается украсть твою воду, когда ты отвернешься.

Вот главный ключ к тайне нашей склонности к выпивке. Человек – единственный биологический вид, представители которого напиваются сознательно и регулярно. В животном мире такое поведение – редкость, что неудивительно, если вспомнить о его негативных последствиях. Поразительно, что люди все равно продолжают упорно этим заниматься. И непохоже, чтобы наше стремление к опьянению возникло вследствие эволюционной случайности, – слишком уж оно устойчиво вопреки давлению в обратном направлении и наличию как генетических, так и культурных «решений» этой проблемы. Теории захвата и эволюционного пережитка не дают адекватного объяснения этому феномену. Однако по-прежнему остается открытым вопрос: какую пользу нам приносит опьянение?

Для того чтобы на него ответить, нужно сначала понять, какие специфические трудности сопутствуют принадлежности к человеческому роду. Биологические виды возникают и выживают, адаптируясь к конкретной экологической нише. Отчасти этим понятием обозначается место вида в данной экосистеме: является ли он хищником или дичью, травоядным или плотоядным. В более широком понимании оно подразумевает комплекс методов, которые представители какого-либо вида используют, чтобы занять свое место в этой нише, обеспечить себя пищей и укрытием, избежать хищников, а также взаимодействовать с сородичами и другими видами. Постепенные изменения, которые накапливаются в популяциях, пока происходит приспособление к очередной нише, – один из процессов возникновения нового вида. Условия ниши диктуют направление специализации, и адаптация может принять причудливый характер¹¹⁹.

Давайте взглянем на мексиканскую тетру, маленькую пресноводную рыбку, популярную у аквариумистов. Этот вид разделился на два совершенно непохожих друг на друга подвида, поскольку определенная часть популяции стала жить исключительно в подземных пещерах, покинув реки на поверхности земли. Пещерные тетры постепенно приспособились к отсутствию света в своей среде обитания, став белесыми, а главное, лишившись глаз. Пигмент полезен в пронизанных солнцем водах, где он помогает рыбе сливаться со своим визуальным окружением. Так же и наличие глаз и нервных механизмов, обеспечивающих функцию зрения, целиком и полностью окупается на поверхности земли, где они принципиально необходимы для поиска добычи и обнаружения хищников. В темном мире пещеры пигментация и зрение бесполезны, и адаптивное давление благоприятствовало особям, расставшимся с этими физиологически дорогостоящими, но уже бесполезными признаками. Слепая бледно окрашенная пещерная тетра выглядит диковато, но прекрасно приспособлена к своей новой, лишенной света экологической нише, где эффективно преследует добычу с помощью обоняния и осязания. Теперь, однако, обратной дороги нет. Если пещерная тетра окажется в ярко освещенном и многоцветном мире поверхностной реки, то мгновенно станет чьим-то обедом. Она адаптировалась к условиям пещеры и должна в ней оставаться.

Среди приматов примерно в такой же ситуации, что и пещерные тетры, находятся люди. Homo sapiens добились впечатляющего успеха, приспособившись к необычной экологической нише с чрезвычайно специфическими условиями: она резко отличается от той, в которой обитали наши предки-приматы и сегодня живут наши ближайшие сородичи – приматы. Как пещерная тетра больше не может выжить в ярко освещенном пугающем мире реки на поверхности, так и люди стали настолько зависимыми от культуры, что уже не способны без нее существовать¹²⁰.

Например, одна из самых древних и базовых технологий, к которой мы адаптировались как биологический вид, – огонь. По наблюдению приматолога Ричарда Рэнгама, огонь полезен во многих отношениях, не в последнюю очередь тем, что позволяет термически обрабатывать овощи и мясо¹²¹. Приготовленную пищу проще есть, она легче усваивается, вследствие чего первые люди, или протолюди, овладевшие огнем, перестали нуждаться в массивных челюстях, огромных зубах и сложной пищеварительной системе, которые необходимы, например, шимпанзе, чтобы справляться с грубыми волокнистыми фруктами и сырым мясом. Это позволило древним людям перенаправить физиологические ресурсы на совершенствование других составляющих своей анатомии, в частности прожорливого в энергетическом отношении мозга. Подобно безглазым пещерным тетрам, мы вследствие этой утраты стали более эффективными в новых условиях – когда у нас есть приготовленная, следовательно, лучше усваиваемая пища, – но и зависимыми от огня. Адаптировавшись к экологической нише, включающей использование огня, наша эволюционная линия гоминид подорвала свою способность выжить, питаясь лишь сырой пищей. (Современные сыроеды об этом, видимо, еще не знают.)

Итак, «пещера», к которой мы, люди, приспособились, обеспечивает нас огнем и другими базовыми технологиями, созданными культурой. Она также включает речь и ценнейшую культурную информацию, что объясняет многочисленные адаптации человека, связанные с овладением речью и способностью учиться у других. По сравнению с условиями, к которым была изначально приспособлена наша линия приматов, наша «пещера» очень плотно населена и полна незнакомцев, особей, не являющихся нашими родичами, с которыми как-то нужно взаимодействовать. Жизнь в таких условиях сильно нагружает мышление, требуя умения не только осваивать существующие культурные технологии и нормы, но и создавать новые.

Таким образом, чтобы жить в этой нише, нужны как индивидуальная, так и коллективная креативность, тесное взаимодействие, терпимость к чужакам и толпе и определенная степень открытости и доверия, совершенно не имеющая аналогов у наших ближайших родичей – приматов. Скажем, по сравнению с ярыми индивидуалистами шимпанзе, ведущими неустанную конкурентную борьбу, мы просто ласковые щенки, вечно виляющие хвостами. Мы до нелепости смиренны, отчаянно нуждаемся в привязанности и социальном контакте, и нас чрезвычайно легко эксплуатировать. Поразительно, отмечает антрополог и приматолог Сара Блаффер Хрди, что сотни людей способны набиться, плечо к плечу, в крохотный самолет, послушно пристегнуть себя ремнями, съесть каждый свою упаковку черствых крекеров, смотреть фильмы, листать журналы и вежливо беседовать с соседями, а затем преспокойно покинуть салон по окончании полета. Если затолкать в самолет такое же число шимпанзе, то в конце маршрута мы получим длинный коридор, залитый кровью и заваленный фрагментами тел¹²². Люди непобедимы, когда объединяются в группы, именно потому, что мы слабы по отдельности, страстно жаждем взаимных уз и выживание каждого из нас всецело зависит от группы.

Я сравнил людей с безглазыми пещерными тетрами и щенками, но в данном случае более уместна другая аналогия – с социальными насекомыми, например муравьями или пчелами¹²³. По сравнению с другими приматами мы необычайно социальны и склонны к кооперации. Мы не только смирно сидим в самолетах, но и совместно трудимся, чтобы построить дом, специализируемся, приобретая разные навыки, и жизнью каждого из нас управляет его конкретная роль в группе.

Это невероятно сложная задача для примата, если учесть нашу новейшую историю эволюции. Для муравьев жизнь в колонии совершенно естественна. У них общие гены, и самопожертвование ради общего блага в действительности никакая не жертва. Если я муравей, то общее благо – попросту мое благо. Люди же – это человекообразные обезьяны, эволюционно приспособленные лишь к ограниченной кооперации с близкими родственниками, да еще, пожалуй, товарищами по группе, крайне настороженными к любой угрозе манипуляции, обмана и эксплуатации со стороны других особей. Тем не менее мы маршируем в колоннах, послушно сидим вместе на уроках, подчиняемся социальным нормам и иногда жертвуем своей жизнью ради общего блага с такой готовностью, что могли бы послужить примером для муравьев. Трудно впихнуть кубик – примата – в круглое отверстие поведения социального насекомого. Однако, как мы скоро убедимся, этому помогает опьянение.

Экологическая ниша человека

Куры не так глупы, как вы, возможно, считаете. Потомки банкивской джунглевой курицы, аборигенного вида Юго-Восточной Азии, поразительно мало пострадали в когнитивном отношении вследствие одомашнивания. Типичная курица с сельского подворья в общем так же сообразительна, как и ее дикие родичи, способна оперировать простыми числами и логическими взаимосвязями, видеть причину и следствие, воспринимать чужую точку зрения и сопереживать¹²⁴.

Однако все эти впечатляющие когнитивные способности и проявления являются врожденными. Курицы не глупы, но косны и предсказуемы: тем, на что они способны в возрасте двух недель, фактически исчерпываются их умения в дальнейшей жизни. Это неудивительно, поскольку куры относятся к группе птиц, которых биологи называют выводковыми. Они вылупляются полностью сформированными, оперившимися и способными ходить, а их маленькая голова уже полна всем, что нужно знать об относительно узкой экологической нише, к которой они приспособлены. Это означает, что они с первых же минут могут вести полноценную жизнь, и это имеет очевидные выгоды.

Другие птицы, так называемые гнездовые, появляются на свет практически беспомощными. Они вылупляются голыми и слепыми, неспособными самостоятельно передвигаться и кормиться, а полет для них – далекая перспектива. Они абсолютно не имеют возможности выжить без деятельной заботы родителей, зачастую весьма продолжительной. Например, птенцам новокаледонского ворона, прежде чем они смогут жить самостоятельно, требуется целых два года опеки, и многие из них еще долго – до четырех лет – держатся рядом с родителями, выклянчивая пищу и перенимая навыки. Если вспомнить, что обычно вороны не доживают до 20 лет, детство составляет довольно длинный период их жизни¹²⁵.

На первый взгляд стратегия кур выглядит намного эффективнее. Зачем биологическому виду обременять себя беспомощными птенцами и докучливым молодняком, таскающим молоко из холодильника и разбрасывающим повсюду свои грязные носки? Преимущества для особи, вылупившейся из яйца готовой к жизни в этом мире, очевидны, и трудно понять, как или зачем сложилась гнездовая стратегия и почему все изначально гнездовые виды не эволюционировали в выводковые.

Однако у слишком раннего созревания есть оборотная сторона, в чем часто убеждаются, к своему огромному разочарованию, бывшие школьные короли и королевы на встречах выпускников. Многие зануды-ботаники, недоростки, поглощенные дурацкими настольными играми, становятся прекрасно образованными, объездившими весь мир, очень успешными взрослыми. Аналогично слабые, голые, только что вылупившиеся воронята, которых, образно говоря, грозные одноклассники запирали в шкафчиках и лишали денег на обед, постепенно превращаются в весьма изобретательных животных с невероятно гибким поведением.

Вороны относятся к группе врановых, включающей также воронов и соек. Врановые способны изготавливать орудия путем последовательного многоэтапного процесса (например, тщательно выгнутые нужным образом крючки или листья, обкусанные до придания им необходимой формы), носить эти орудия с собой во время вылазок за пищей (что свидетельствует о способности к прогнозированию и планированию) и с их помощью доставать насекомых из труднодоступных мест¹²⁶. У них удивительная память, которая проявляется в способности прятать – делать схроны – излишек пищи на обширной территории. Пожалуй, самым удивительным является их впечатляющий социальный интеллект. Нередко птица семейства врановых, заметив, что за ней наблюдает другой сородич в тот момент, когда она прячет пищу, дожидается, когда потенциальный вор отвлечется, и перепрятывает свою добычу. Часто врановые, если за ними подсматривают, делают ложные схроны, припрятывая мелкие камешки, похожие на орехи, или пускают шпиона по ложному следу, уводя от места, где действительно находится их запас провианта. (Кур они по очевидным причинам игнорируют.) Представитель семейства врановых очень неплохо смотрелся бы в «Последнем герое» после слияния племен.

Главное, врановые отличаются гибкостью и креативностью, они изменяют свое сложное поведение в ответ на изменение условий. В лабораторных экспериментах врановые, не имея обычных материалов для изготовления орудий, способны смастерить крючок из незнакомых материалов, скажем металлической проволоки. Поставленные в условия, при которых такой скоропортящийся корм, как сверчки, разлагался быстрее, чем в дикой природе, эти птицы моментально научились припрятывать вместо них более лежкий арахис. Как человекообразные и нечеловекообразные обезьяны, врановые могут выводить общие правила из конкретных обучающих заданий и применять эти правила к аналогичным, но новым ситуациям. Например, если вознаградить птицу кормом после того, как она выбрала синий квадратик в ответ на синий стимул, она быстро усваивает общий принцип «соответствуй стимулу» и далее следует ему, если изменить цвет или даже использовать геометрические фигуры¹²⁷.

Врановые также способны решать совершенно незнакомые задачи, требующие интуиции и воображения. К примеру, в одном лабораторном эксперименте¹²⁸ во́ронам показали кусок мяса на конце лески, свисающей с жерди. Добыть мясо можно было единственным способом: подтянуть леску клювом, положить на жердь и прижать лапой, а затем аккуратно повторить весь процесс еще от шести до восьми раз. Поразительно, что один дикий ворон, участвовавший в эксперименте, после тщательной оценки ситуации решил эту задачу с первой попытки. Другим во́ронам, чтобы справиться, понадобилось совсем немного попыток.

Если предложить пищу, свисающую на леске с жерди, цыпленку, бедняга умрет с голоду. Выводковые виды, такие как куры или голуби, не способны, как правило, выйти за рамки относительно узкого спектра поведения. В лаборатории они могут заучить некоторые задания наизусть, но ни за что не выведут стоящий за ними общий принцип. Поэтому незнакомые задачи приводят их в полное замешательство. Голубь, обученный брать синий квадрат при виде синего квадрата, понятия не имеет, что делать, если изменить цвет или заменить цвет формой. Он не способен сформулировать абстрактное понятие «совпадение». Выводковая птица переживает рассвет в юности, когда бесстрашно носится по детской площадке, чувствуя себя слишком крутой и успешной, чтобы «корпеть над учебниками». Казалось бы, не самая лучшая долгосрочная стратегия, но все зависит от контекста. Обе стратегии – раннее взросление или позднее – существуют в мире, поскольку у каждой есть свои преимущества, и нельзя сказать, какая из них лучше, не зная условий, в которых она будет реализована.

Как отмечает специалист по психологии развития Элисон Гопник и ее коллеги, общий интеллект, поведенческая гибкость, способность решать новые задачи и умение учиться у других примерно коррелируют с продолжительным периодом беспомощной незрелости¹²⁹. Эта взаимосвязь наблюдается у самых разных животных, в том числе у птиц и млекопитающих, наводя на мысль, что в ней проявился фундаментальный эволюционный компромисс между узкой компетенцией и творческой гибкостью. Иными словами, виды в целом делают ставку на стратегию позднего созревания «ботана» либо на стратегию скороспелой «королевы школы» и затем направляются в экологические ниши, где избранная ими стратегия будет наиболее выигрышной. Или же, оказавшись в условиях, требующих той или иной стратегии, специализируются на ней.

Нас не должно удивлять, что люди в этом отношении, как и во многих других, являются исключением. Мы «сверхботаны», чудики, любимчики училки-природы. Как прекрасно известно любой матери или бабушке, мы – с огромным отрывом – самые беспомощные из гнездовых млекопитающих. Наше потомство совершенно ни на что не способно, и сверстники шимпанзе или мартышки стерли бы его в порошок в буквальном и переносном смысле. Любому взрослому, вынужденному в нетерпении дожидаться у двери, пока четырехлетка бьется со шнурками, можно простить желание, чтобы человеческие детеныши больше походили на цыплят. Главная беда даже не в совершенно непослушных пальцах или неспособности запомнить порядок действий. Маленькие люди рассеянны – они наполовину справляются с задачей завязать шнурки, как вдруг забывают, чем должны заниматься, переключаясь на вытаскивание козявки из носа или развязывание ботинка, с которым только что справились. Вы на мгновение отворачиваетесь посмотреть, сколько времени, и видите: мало того что ребенок не обут, он еще и вздумал (та-дам!) без всякой разумной причины снять штаны.

Возможно, беспомощность нашего потомства объясняет еще одну необычную особенность людей. Мы один из немногих видов, самки которого живут много лет после менопаузы – фактически полного прекращения участия в размножении. Это очень странно для живого организма, если только сей факт не позволяет максимизировать совокупный репродуктивный успех: отказавшись от собственного воспроизводства, человеческая особь направляет свое время и ресурсы на помощь с внуками и правнуками. Такая особенность, в свою очередь, имеет смысл лишь в том случае, если заботы о малышах настолько тяжелы, что бабушки необходимы для выживания детей и внуков. Именно это мы и наблюдаем у людей¹³⁰. Нужен целый колхоз, чтобы вырастить наше уникально слабое, не способное к концентрации и обременительное потомство.

Люди усвоили этот исключительный вариант позднего взросления, поскольку мы как биологический вид заняли столь же экстремальную экологическую нишу. Главные требования, предъявляемые нам нашей перенаселенной пещерой, к которой мы приспособились, можно описать с помощью «трех К»: мы должны быть креативными культурными коллективистами. Требование «трех К» делает нас, словно беспомощных слепых птенцов гнездовой вороны, уязвимыми по сравнению с более жизнеспособными и проще организованными животными, например акулами. Никто бы не подумал устраивать поединок четырехлетнего человека и четырехлетней акулы. Однако факт остается фактом: наши слабые хнычущие младенцы, вырастая, становятся фактическими повелителями вселенной, которые помещают акул в аквариумы, поедают их плавники в супе, а теперь, к сожалению, и ставят их на грань вымирания во многих регионах мира.

Однако переход человека от крайней уязвимости к безграничной силе – это путь с большими препятствиями. Понять их характер совершенно необходимо, если мы хотим разобраться в потенциальной пользе опьянения для адаптации. Мы напиваемся, поскольку мы очень странный биологический вид, неуклюжие аутсайдеры животного мира, и нуждаемся в любой доступной помощи. Давайте подробнее изучим «три К» и ответим на вопрос о том, почему длительное детство, или определенный химический состав, возвращающий к детству, чрезвычайно полезно для такого вида, как наш.