Kitobni o'qish: ««А существует ли любовь?» – спрашивают пожарники (сборник)»

Shrift:

* * *

Она в отсутствии любви и смерти

Излюбленными темами литературы XIX века были любовь и смерть.
Но с появлением Флобера, Чехова, Джойса родились новая современная литература, обратившаяся к новому – незначительному и повседневному.
Цветан Тодоров, «Поэтика»

ОНА

Осень, но холодное октябрьское солнце сегодня радостно светит.

В ее комнате шторы как всегда раскрыты, и комната наполнена солнцем и несмолкаемым грохотом трассы – дом стоит на шоссе.

Она выросла в этом грохоте и совершенно к нему привыкла. И для нее в нем большое преимущество: она может свободно разговаривать в своей комнате вслух – сама с собой, ибо из-за постоянного шума ничего не слышно в той, второй комнате, которую занимает Ее Мать.

Комната ее Матери – проходная, большая и очень тихая (окна во двор). Здесь все как у всех: трельяж, телефон на полу на длинном шнуре (о который Мать периодически спотыкается), большая тахта (можно залезать с ногами) и кожаное кресло из старого югославского гарнитура. Ее матери «чуть за тридцать», но Мать – прелестна, Она кажется совсем юной в голубеньком джинсовом костюмчике.

Сейчас ее Мать в своей комнате сняла телефонную трубку. Но не стала набирать номер, а расхаживает в задумчивости с телефонной трубкой в руке (споткнулась о шнур: «Ах черт!»).

И Она в своей комнате, по очереди ударившись о стол «Ах черт!» и об угол кресла-кровати «Черт!», улеглась на кровать животом и успокоилась. Но лишь на мгновенье. Вскочила, уселась, и как-то сладко долго потянулась, и, изгибаясь всем телом, жмурясь от солнца, медленно стаскивает с себя балахончик, будто сдирает кожу, и стоит полуголая в потоке солнца. Потом снова плюхнулась на кресло-кровать. Щелчок. Она включила свой допотопный магнитофон.

В это время ее Мать – все так же с телефонной трубкой в руках – подошла к двери ее комнаты, толкнула, но дверь заперта. Мать стучит.

Она не двигается.

– Оглохла?!

Стучит.

Она, не обращая ни малейшего внимания на стук, шепчет в микрофон:

– Каждое утро, проснувшись, я ощущаю ваши губы с такой физической реальностью… Я становлюсь безумной. И со всей силой этого безумия говорю вам: я вас люблю!

Мать продолжает тщетно барабанить в ее дверь. Она спокойно взглянула на часы, надела байковую кофточку, джинсы, поролоновую куртку и как-то сонно открывает дверь. Глядит на телефонную трубку в руке Матери – усмехнулась. Мать поняла усмешку и торопливо бросила телефонную трубку на ковер.

– В куртке будет холодно. Поддень кофту.

– В кофте будет жарко.

– Милая, у тебя скоро экзамены… Без кофты не пойдешь.

– Хорошо, я понесу кофту в руках.

– Это твое дело. Привет Эрике. Кстати, почему твоя лучшая подруга Эрика никогда к нам не приходит?

Она молча и по-прежнему сонно смотрит на Мать. Мать привыкла не получать ответ и поэтому безостановочно продолжает спрашивать.

– Когда вернешься?

– Не знаю. Сначала пойду в парикмахерскую.

– В какую парикмахерскую?! Ты собиралась к Эрике.

– Сначала я пойду в парикмахерскую.

– Милая, сегодня предпраздничная пятница и все…

– «Сидят в парикмахерских…» Я знаю. Я прошу тебя: дай мне деньги на парикмахерскую.

– Ах, вот в чем дело! Как же я сразу не поняла! Ну, конечно! Ты пойдешь в парикмахерскую, чтобы проторчать там в очереди, да? А потом будет поздно идти к Эрике, да? И ты вернешься домой! Ты решила посмотреть, кто придет ко мне, да?

Она все так же без выражения:

– «Ты решила испортить мой единственный вечер?». Нет. Я не вернусь домой рано. Подходит?

– Это ты сможешь! Чтобы я сошла с ума от страха… – кричит мать, – я не умею! Я не могу с тобой!

Она, миролюбиво: – Что делать, ты слишком молодая мать.

– Да! Да! – сразу легкомысленно-весело, – Знаешь, вчера мне тип из третьего подъезда сказал, что когда мы с тобой идем по улице…

– То издали я выгляжу старше тебя.

– Какая ты все-таки жуткая…, – помолчав, – Ну что ж, я не хотела тебе говорить, но ты вынудила… Утром ко мне пришла Надя… девочка из третьего подъезда…

– Мне неинтересно!.. Кто рылся у меня в столе?

– Так вот… Эта милая Надя… пришла, знаешь зачем?

– Мне нужны деньги на парикмахерскую!

– Повидать твою кошку. Оказывается, ты ей рассказала, что у нас живет потрясающая кошка Каштанка, которая тебя страшно любит и ходит за тобой не иначе как на задних лапах! На задних лапах!!

Она успокоившись:

– И что ты ответила?

– Что отродясь у нас не было никакой Каштанки, хотя иногда ты приносишь с улицы бродячих кошек… Но они от нас немедленно убегают! И не потому, что я плохо с ними обращаюсь, а потому, что ты их попросту забываешь кормить! Ты ведь ко всему еще и ленивая! – Дает деньги. – Кот «на задних лапах» – это из «Мастера и Маргариты»? Да?

– А все-таки: кто же рылся на моем столе?

– На твоем письменном столе, который стоит пока в моем доме, я писала сегодня письмо. Можно?

– Поэтому я закрыла все ящики стола на ключ… чтобы в твоем доме кто-то случайно…

Мать тихо-тихо: – Иди. – орет. – Уходи!

Она усмехнулась, – Не позвонил? – кивнув на телефонную трубку, – Сама позвонишь?!

Мать дает ей пощечину.

Она весело: – Чао-какао! Пошла в парикмахерскую!

Как только стукнула входная дверь, Мать тотчас поднимает брошенную трубку, набирает номер.

– Привет, ты не звонил мне, а то я долго разговаривала по телефону? – Выслушивает ответ. – Понятно… Ну, как насчет «сегодня»?.. Конечно, я свободна, мы же договорились. …Нет, ты же знаешь, в десять – это поздно, она возвращается…

Ну ладно, давай встретимся… в понедельник. Кстати, с понедельника около меня Неделя французских фильмов… Ну, если они такие ужасные – конечно, не стоит, я могу посмотреть и свои ужасные… До понедельника. Чао…

ПОДРУГА

В такой же большой комнате, с точно таким же трельяжем и креслом, только желтым. Подруга Матери в десятый раз набирает номер.

Она сверстница ее Матери и одета в точно такой же джинсовый костюм, только Подруге он не идет, потому что Подруга маленькая, толстенькая и некрасивая. Зато, естественно, Подруга очень энергичная – ни секунды не сидит на месте, все носится по комнате или убегает в кухню, точно так же спотыкаясь о шнур телефона на полу.

Подруга в очередной раз набрала номер, и в комнате матери раздался звонок.

Мать торопливо схватила трубку:

– Алло…

– Ну, знаешь! Не спрашиваю, с кем ты столько болтала…

– Приезжай.

– А разве он..?

– Нет!.. Сегодня от него мы свободны, сегодня у нас с тобой девичник.

– Еду. Я тебе такое расскажу – новый план жизни. Чао!

Хохочет. И Мать отчего-то тоже хохочет и вешает трубку. Подруга, напевая, начала энергично собираться в своей комнате, время о времени спотыкаясь о шнур.

ДЖАЗИСТ

В это время в третьей квартире – в кухне, загроможденной джазовыми инструментами, три юнца тихонечко играют мелодию.

Двое – очень высокие, гнутые, с прекрасными длинными волосами. Третий – тоже длинноволос, но маленький. – Маленький джазист с подпрыгивающей походкой, нервно сгрызающий свои ногти. Маленький джазист – хозяин на кухне, он руководит двумя высокими.

В дверь кухни постучали, и старческий голос прокричал из-за двери:

– Котик! Пять часов! Ты просил сказать, когда будет пять!

И тогда Маленький джазист перестает играть, торопливо укладывает в футляр саксофон… и уходит. Двое других, будто не замечая, будто в наркотическом опьянении, продолжают играть мелодию.

ОН

И еще одно помещение… Только это уже не комната, а ванная в Его квартире.

Он молча стоит перед зеркалом с жужжащей электробритвой в руке, но Он не бреется. Он тупо уставился на свое отражение в зеркале – отражение усталого тридцатилетнего мужчины.

Нервный голос жены из-за двери:

– Сейчас пять часов!

– Я знаю.

– Ты не сходил даже за вином. В семь придут в гости! Что ты молчишь?

– Думаю.

– О Боже! О чем?! О чем?!

Он молча уложил электробритву в футляр и вышел из ванной.

В семь часов вечера. Та же ванная. В ванную входит Он… Из-за двери слышны громкие голоса и громкая музыка. Он захлопывает дверь, садится на угол ванны и молча сидит. Приоткрывается дверь, и в ванную просовывается веселое, пьяное лицо гостя. Это – Доктор, высокий бритый тридцатилетний весельчак.

– Ку-ку! Твоя просила меня тебя посмотреть, – хохочет, – Говорит, что ты плохо спишь!

Покатываясь от смеха, Доктор заходит в ванную.

– Действительно, хорошая фраза, – смешная.

– Ты посмотри, как сидят наши жены. Представь, что ты их не знаешь, просто мы с тобою сняли двух кисуль и привели на хату. Ну, какую ты выберешь? – хохочет, – Я – свою…

Он чуть подмигнул: – И мою. Бери уж обеих.

Доктор погибает от смеха: – И твою, и свою, – поймал его взгляд, добавил поспешно, – Твоя говорит, что ты просыпаешься в пять утра. Я ее спрашиваю, откуда ты знаешь, когда он просыпается, сама наверняка в пять утра храпишь как сурок, – хохочет, – Но она требует, чтобы я тебя показал профессору. Я ей говорю: «Если ему надо показать профессора – я приведу… а если его – то уж лучше доктору. По крайней мере, мы, доктора, хоть что-то понимаем», – распусти ремень.

Доктор сам распускает ему ремень.

– Дыши! Дыши, друг мой… глубже… мне даже не надо тебя осматривать, я могу сказать с ходу. – щупает его. – Так больно? А так?

Он сбросил руку Доктора.

– Ну, попижонь! Попижонь! Учти, я пьян и поэтому говорю сейчас умные вещи. Твое сердце оказалось абсолютным банкротом. Оно не выдержало взятых тобой обязательств. Живем в эпоху, жестокую к сердцам… Тебе очень нужны три недели покоя. У вас отличная академическая больница…

– Какой же ты мерзавец.

– Не понял…

– Хотя… – засмеялся Он, – «Мою» я понимаю, – ты современный мерзавец, везунчик, веселый кобель. Но ты, не пропускающий ни одной медсестры, зачем тебе моя увядшая, несчастная женщина?

– Что ты городишь?!

– Я объясню: она чужая! Это главное. А ты органически не можешь не сцапать, не схватить, не стибрить чужого… Мир – помойка, да?.. Где все жрут, хватают за сиськи…

И вдруг, размахнувшись, нелепо бьет Доктора, но Доктор спокойно перехватывает его руку и, вывернув, пригибает его к полу.

Доктор шепчет:

– Дурак, ты по правде очень болен! Слышишь?

Выпускает его руку и молча выходит из ванной.

Десять вечера того же дня. Он с чемоданом входит в странную огромную комнату.

Видимо, прежний хозяин расширил ее за счет прихожей, и теперь дверь с улицы открывается прямо в комнату. Вся мебель – стол и два стула – уложены на кровать. Это нагромождение покрыто автомобильным брезентом – и есть что-то пугающее в этой бесформенной грубой куче. Зато на стене трогательно набиты маленькие гвоздики.

На одном сиротливо висит полотенце. У кровати большая стопка книг и на нее водружен телефон.

Он подходит к телефону, поднимает трубку и молча слушает гудок. Потом достает из чемодана рубашку, костюм и мятый плащ… Все это развешивает на гвоздиках. Затем сдергивает автомобильный брезент и начинает расставлять мебель, когда раздается звонок в дверь. Он в ужасе глядит на дверь, но звонок звонит безостановочно.

Он открывает. На пороге, с кофтой под мышкой, стоит Она. Она не входит в квартиру, остановилась на пороге. И весь их дальнейший разговор происходит на пороге.

– Здесь сдается квартира?

– Квартира сдана.

– Давно?

– Сегодня.

– Вам?

– Мне.

– Скажите, у вас не найдется попить, только мне нужно холодную, из-под крана.

Он молча уходит в кухню. Вослед тотчас ее требовательный крик:

– Только мне нужен полный стакан, ладно?

Он возвращается со стаканом воды.

Она кивнула на окно: – Лупит!

– Да, ливень.

– Черт! – Она поглядела на часы, показывая, что торопится, но не уходит из-за дождя.

– Опаздываете?

– Боюсь «потечь» – косметики в этот раз много.

– Зайдите все-таки!

– Ничего-ничего, не стоит вас затруднять. – Она входит в квартиру, но останавливается у двери.

– Впрочем, если у вас есть время, поболтаем… пока дождь… Квартира, конечно, очень хорошая. Но ваш район мне не нравится. Я люблю свой… У нас, знаете, окраина: лес, пруд! И зимой, и летом одно и тоже. Идешь в школу, а впереди тебя шагает человек… такой важный, с портфелем… И вдруг у пруда… пруд у нас между домами… вынимает из портфеля газетку, раздевается прямо на снегу, портфелем прикрывает одежду, чтобы вьюга не замела – и в лунку! Потом вылезает, оделся и дальше!..

Требовательно:

– Я еще хочу пить.

Он улыбается и уходит на кухню, приносит воды. Она жадно пьет.

– Удивляетесь, что я столько пью? Я всегда умираю от жажды.

Опять глядит на часы.

– Встреча?

– Знаете, на столбе, где висело объявление о вашей квартире, рядышком приклеили оригинальную записку: «Требуется вокалистка в инструментальный ансамбль» – и телефон. Человек, естественно, позвонил, договорился о прослушивании. Сказали, в таком-то часу человека будет ждать руководитель ансамбля; он будет в розовых джинсах, – засмеялась, – Здорово!

– Здорово!.. А «человек» не боится?

– А человек загадал: зададите ли вы этот вопрос… Человек не боится. Никого и ничего. Человек может идти посреди улицы, и машины его объезжают. Никто и ничто не смеет ему причинить боль.

– Это почему же?

– Это потому… А вообще это очень солидная группа. Люди часто приглашают их на вечера… Я их, правда, сама не слыхала… я не любила школьные вечера… но люди…

– «Люди» – это ваши коллеги мальчики и девочки?

– Слушайте! Моя мать обожает, чтобы все было названо. Даже то, что она уже поняла! И притом желательно дважды.

– Это у нас с вашей мамой возрастное.

– Не надо, мне и так вас жалко.

Он помолчал, примирительно:

– Любите петь?

– По-моему, сразу видно, что я ненавижу петь. Я люблю мычать что-нибудь про себя, без слов. А петь слова – это ужасная пошлость. Но у меня отличный голос, и я хочу зарабатывать. Я решила снять такую же квартиру. Это большое счастье, когда в твою дверь никто не смеет постучать, если ты сама этого не хочешь. А потом я отправлюсь на юг с подругами.

– У вас есть подруги?

– По-моему, совершенно очевидно, когда у человека есть подруги. У меня есть две подруги. Наденька – потолще, и Эрика – худа и прекрасна. Мы в прошлом году объездили буквально весь юг. Втроем снимали две койки. Мы с Эрикой спали валетиком… Путешествие нам ничего не стоило. Мало ели – много курили… Во всяком случае, у них денег не брали.

– А с «ними» не ладите?

– Просто когда человек входит в свой дом, он отчего-то сразу их обижает. Дело в электронах. У них электроны движутся параллельно, а у человека – перпендикулярно.

– Можно спросить: у вас что-то стряслось?

– Заметно?

– Очень.

– Как вам объяснить… Счастье. У человека появилась возможность… точнее, право – жить так, как хочет он сам… И вот он взял отпуск… И вот у него уже своя квартира…

– Без них!

– Да! Можно читать книжки… Или вообразить, что ты на юге… Человеку не разрешили на юг, а он может лежать и слышать шаги… будто по гравию… будто солнце.

– Чушь! Если бы у меня была возможность, я все равно бы поехала на юг. На юге… на юге… – требовательно, – Я хочу пить! Только я сама. У вас не получается холодная.

Уходит в кухню. Шум льющейся воды.

– Кстати, меня зовут Федор Федорович, а вас?

Ее голос из кухни:

– А зачем вам? Кому сколько лет, кто где работает и как кого зовут – меня не интересует… Я вымыла вашу чашку и поставила ее на место… Мое имя, как у тысяч… Мое имя – обычная кличка, не больше. Поэтому я себя называю «Я». Это хотя бы правда.

Она возвращается из кухни. По ее лицу смешно размазана тушь.

– Я подставила лицо под кран. Теперь мне не страшен никакой дождь, – продолжая размазывать рукой краску, – Теперь, слава Богу, я могу, наконец, уйти от вас. Чао-какао!

И она уходит, оглушительно хлопнув дверью.

Он остается один, садится на кровать, потом идет в кухню и возвращается с ее кофтой в руках. Усмехнувшись, вешает ее кофту на стул.

«На кого же она похожа?» Смеется. «Просто перед глазами уже прошла такая толпа… что всякий на кого-то похож…»

Он лежит на кровати, бормочет:

– Да, как быстро… Однажды волновался по поводу какого-то дела… ругался. И ответили: «Ваше дело состоится, но через два года»… «Как?! Только через два года?!» В трубке засмеялись и поправили: «Уже через два года. Поверьте, «через два года» – это быстро. «Через два года» – это во вторник!»

И вот уже понимаю эту фразу… Мясорубка из дней. Мелькание. В среду – сорок… в пятницу – пятьдесят. И уже в субботу… Ну, самое большее… до субботы! И отплывать! Отплывать! И вот с этим ощущением…

Помолчав:

– А в общем ничего не произошло: два равнодушных друг к другу тела, отчего-то засыпавших в одной постели, и это была не постель – корабль, на котором они собирались отплыть вдвоем в старость… эти двое, которых знакомые называют детскими именами… а дети этих знакомых в ужасе пялятся, когда на Федю и Валю откликаются два полуразрушенных типа… Два угасших тела… которых связывало друг с другом… что? Возраст… Это называется взаимопониманием… Безысходность… именуется уважением… Трусость, именуемая ощущением грядущих болезней и пониманием слабостей друг друга… «Брак: обмен дурных настроений днем и таких же запахов ночью». Бесстыдная французская пословица. Так что же взбесило? По какому праву другое тело вдруг оказалось живым!

* * *

В квартире Матери звонок в дверь. Мать идет открывать, возвращается с Подругой.

– Ну, что у тебя?

– Все время звонит, звонит! Надоел!

– Наверное, решил жениться! Точно?

Мать избалованно:

– Да ну его! Только избавилась от одного сонного трутня, и все начинать сначала? Обстирывать, готовить, пока он будет читать газету. Уже все было! Уже все знаю! И главное… зачем? Девочку я, слава Богу, вырастила. Если в шкафу обязательно должны висеть брюки, я могу повесить туда свои!

– Счастливая: все тебя хотят, красивая, дочка есть… А я сегодня утром проснулась в пять утра… и так отчетливо представила свою жизнь…

– Сегодня сделаем маску из свежих огурцов.

Уходят на кухню и возвращаются с тарелкой, наполненной нарезанными огурцами. Они накладывают огурцы на физиономии, ставят на пол бутылку вина, два бокала и ложатся на тахту, продолжая разговор:

– И всю неделю сплошные предательства! У меня два чешских чемодана. Месяц назад одолжила один нашему зав. травматологией. Теперь мне надо ехать в командировку. Звоню ему: принеси! Думаешь, почесался? А почему? Потому что считает, что он мне нравится! …Возвращаюсь из командировки – сосед по лестничной клетке, молодой специалист, дальний родственник, я ему деньги одалживаю, ну жалко мне его… лезу в шкаф – нету Цветаевой. Оказывается, он открыл без меня комнату и взял подарить своей телке. И, главное, уверен, что я ему ничего не сделаю! И не только потому, что я добрая! Нет! А потому, что тоже считает… что он мне нравится! Ну что за дела?.. Лучше бы шубу мою подарил!

– Хорошо!

– Что?

– Что он шубу твою не подарил.

– Короче, у меня уже комплекс. Я больше не могу так! Давай выдадим меня замуж. Я никогда не была замужем. В последнее время я все яснее чувствую: буду хорошей женой! Я веселая! Меня в больнице зовут «колокольчик». Говорят: чем больше бьют – тем больше звенишь! Ха-ха-ха! Все! Начинаю новую жизнь. – Пьет.

– «Колокольчик», да? – хохочет.

– За тебя! – Пьет.

– Главное – действовать. Я прочла свой гороскоп. Я – телец. Тельцы в этом году должны обязательно действовать! Если хотят чего-то достичь! Я хочу! Хоть чего-то… На днях читала «Наш район». Там статья об одиноких… Какое там письмо капитана! Капитан гидрографического судна, одинокий, застенчивый, ищет подругу жизни!

– «Жил отважный капитан»…

– «Но никто ему по-дружески не спел»! Понимаешь, на суше он все время ремонтируется в доках… и он никак не может познакомиться с… с суженой, – хохочет.

– В доках, – хохочет, – С суженой… – покатывается от смеха, – «Капитан, капитан, подтянитесь!»

– Слушай, а ты тоже веселая! – хохочет Подруга.

– Я тоже немного – колокольчик.

– Короче, звоню я в редакцию; дайте адрес капитана. Говорят: мы не брачная газета, у нас тысяча звонков по этому поводу. Но я решила: пишу письмо капитану и нахально отправляю в газету для пересылки. И пусть только попробуют не переслать. Я телец, у меня год действия – жалобами завалю!

– А статья жуткая, – усмехнулась Она.

– Значит, тоже читала?

– Нам эту газетенку в ящик кладут… Я представила себе все, что они пишут. Вечера одиноких «после тридцати»… Это конец света: зафиксированный он… зафиксированная она – стоят, как на случке, умирая от стыда.

– Это ты будешь умирать от стыда. А нормальные люди…

– Ну, если так хочется выйти замуж, поезжай на курорт, я не знаю! Ну, пойди в ресторан!

– Это опять ты – пойдешь в ресторан. Вернее, не дойдешь до ресторана… Выйдешь замуж по дороге! А человек с обычной внешностью… с нормальной… то есть с моей… Ты не представляешь, какая запись на эти вечера одиноких. Я позвонила туда утром. Отвечают: женские билеты у них распроданы до следующего года.

Мать вдруг яростно:

– Слушай, едем к нему, а?

– К кому!?

– Ну, к моему! Явимся сейчас, – вскочила, и огурцы посыпались с лица.

– Ты что?! Неудобно – поздно!

– А вот и хорошо, – бешено, – Одевайся!

– Слушай, сейчас двенадцатый час. Он… свободный человек… мало ли…

– А мы, воспитанные, звоним – и вопрос ему из-за двери: «Баба есть? Гони!» Исчерпывающе?! Что, не прогонит? Ради меня? Ну, скажи Вера?

– Прогонит.

– Он такой жадный, у него коллекция фарфора. Войдем и нечаянно локтем весь этот фарфор… Эффектно?

– Так эффектно!

– Он в ужасе! А мы хохочем, звеним – два колокольчика: розовые ротики, язычки бьются…

– А давай считать, что мы уже!

– Бабу выгнали. Да?!

– И вазу разбили! – усмехнулась Подруга.

– Севрскую. Он… ничтожный! Он ничтожный! – Она опять вскочила, теряя последние огурцы с лица. – К черту! Лучше письмо сочиним твоему капитану!

– Грандиозно!

Мать и Подруга, хохоча, проходят в ее комнату. Мать усаживается за ее письменный стол.

Мать диктует себе и пишет:

– «Дорогой и отважный капитан! А не пошли бы вы…»

– Нет, это слишком лаконично.

– Да, письмо должно быть сентиментальным. Они любят, Верунчик, сентиментальное. Значит, «Дорогой капитан! Иногда выходишь на улицу и бродишь, сливаясь с толпой. Все спешат по своим делам, а тебе некуда спешить… и ты возвращаешься домой… одна…» И вот тут: «Дорогой капитан, а не пошли бы вы…»

– Перестань! Так хорошо начала – просто дрожу вся! Продолжай!

– «Теперь обо мне: мне чуть за тридцать». Исчерпывающе? «Рост средний, вес…»

– Не будем.

– Давай напишем – хорошенькая. Капитаны, даже отважные, они это любят.

– Но он же увидит.

– А когда увидит – поздно будет. Ты его задавишь энергией. Ты в пять утра просыпаешься, – продолжает писать: «Я – любитель книг, природы, стихов и в основном домоседка. Характер у меня немного вспыльчив, но отходчив. И главное, за годы одиночества я поняла: бывают женщины, которые сами не знают, чего хотят, и все время ссорятся с мужиками. Ну что плохого, если мужчина любит читать за столом газету, а я в это время картошку приготовлю. Вы пишете, что вы не исключительный человек…»

– Но он не пишет.

– Отстань! «А мне и не надо! Я устала от исключительных Мне чего попроще. Торжествующе: – И вот тут-то с троеточия: «… Дорогой капитан, а не отправились бы вы…»

– Как здорово!.. С ходу сочинила такое! Ты у нас писатель!

Мать засмеялась:

– Тренировалась, Верунчик, к твоему приходу.

Они возвращаются в комнату матери, собирают огурцы, вновь раскладывают на лицах, лежат на тахте и молчат.

– Но вообще-то… я… наверное, достану билеты… на этот вечер «после тридцати»… Я развила с утра деятельность… Естественно, у меня оказалась пациентка… Конечно, мне рядом с твоею красотою… Но, может, обе отправимся? …

– Да ты что…

– Но я думаю, что вдвоем …

– Тс-с… помолчи немножко… а то мы, кажется, перезвенели.

Мать идет в ее комнату, включает магнитофон. Тихая мелодия.

– Расслабь лицевые мускулы… Ах, как хорошо… Который час, кстати?

– Одиннадцать.

– Я начинаю волноваться.

– Да ну тебя, кто сейчас возвращается в это время!

– Ну она же сумасшедшая … Какая музыка… как хорошо.

В это время звонок в его квартире. Он открывает дверь. На пороге опять Она… Он протягивает ей кофту.

– Всегда что-нибудь забываю, – деловито проходит на кухню, откуда раздается шум воды. Возвращается с кухни.

– Который час?

– Одиннадцать.

Она стоит и что-то молча высчитывает, шевеля губами.

– Как ваш в розовых джинсах?

– Я все понимаю по дороге. У меня даже есть теория на этот счет: когда движешься, становишься машиной, и, наверное, тогда и включается подсознание. Недаром – машинально от слова «машина»… Пока я шла домой, я установила, что оставила у вас кофту и что… как ни странно, нигде больше не было объявления о «певице». Оно висело только у моего дома. Поэтому, когда я увидела этого, в розовых джинсах, я совсем не удивилась: он оказался тем самым типом… который уже месяц торчит против моего окна, когда наступают сумерки.

Он усмехнулся: – Значит, все-таки…

– Пришлось побыстрее уносить ноги. А то у меня беда: если я нравлюсь человеку, а он мне понятен, я его начинаю доводить. А это не все терпят.

И вдруг быстро направилась к окну.

– Что?

– Так… удостовериться… кое в чем… Сколько сейчас?

– Четверть.

– Ну, прощайте.

– Прощайте.

– Прощайте…

Она медленно идет к двери, – Черт! Ах черт! – Она беспомощно садится, лихорадочно стучит зубами, – Только вы не бойтесь! – ее бьет озноб, – Это пройдет… Мне нужен горячий чай! – кричит, – Мне холодно!

Он в панике хватает брезент и начинает укутывать ее.

Она требовательно:

– Мне холодно! Мне холодно! Мне холодно!

– Сейчас… Сейчас…

Он нелепо кутает ее в брезент. Она сидит, стуча зубами.

– Я южный человек… Я не могу без солнца! Дрожь постепенно затихает.

– Получше?

Она вдруг, очень спокойно:

– А вы не испугались! – усмехнулась, – Здорово! Обычно они боятся больных. Притом даже не то чтобы заразиться боятся, просто больной им неприятен. А вы первый, не испугавшийся моей странной лихорадки… Потрясающе! Знаете, у меня есть мальчик знакомый… и он, вместе с моей подругой Эрикой, навещал в больнице еще одну нашу общую подругу. Она лежала в психиатрической клинике. И мальчик ее полюбил. Потом девочка выздоровела – и люди расписались. Вы не представляете, что устроили они… И не потому, что они ее не знали или она им не нравилась. Нет, потому что девочка лежала в нервной клинике! Я часто задаю себе вопрос: откуда такое отвращение к страданию?

Он усмехнулся и невзначай дотронулся до ее лица. Она тотчас вскочила.

– Мне надо позвонить, – торопливо набирает номер.

Звонок в комнате матери.

Мать: – Алло…

Она молчит.

– Алло! Алло!

– Это я.

Мать кричит:

– Где ты находишься? Я схожу с ума!

Она молчит.

– Ну, где ты? Ну, умоляю! Ты будешь отвечать?

– Нет.

– Ну, хорошо, только ответь: с тобой что-то случилось? Ну? Ну? Я умоляю!

– Нет. Скоро буду! – Гудки в трубке.

В комнате Матери.

– Слава Богу! Где она?

– У Эрики.

– Что же ты не могла сама туда позвонить?

– Она телефона не дает.

– То есть как это – не дает?

– Отстань!.. Боже мой, я почему-то вдруг так испугалась!

В его комнате… Она положила трубку, помолчала. Молчит и Он.

– Что меня особенно удивляет, самая тонкая перегородка – это между больными и здоровыми – и нет большей пропасти. Да, я что-то забыла…

– Забыли дрожать.

– Нет! Нет! Это была правда! Слышите! Тут вы ничего не поняли. Все так прекрасно понимали! Это у меня внезапно проходит… И так же внезапно появляется! Это правда! Который час?

– Половина…

– Вы спросили, почему я не боюсь ничего? У меня есть такая теория: с рождения в человеке заложена интуиция. Но мы ее с возрастом – засоряем. В истинном виде интуиция остается только у детей и у животных. Так вот, я ее в себе не заглушила. Когда я вижу два яблока – красное и зеленое… и интуиция подсказывает мне: возьми зеленое, но я все-таки беру красное… оно оказывается червивым. Поэтому, во-первых, я сразу понимаю: надо ли мне бояться, а во-вторых… Замолчала, но вдруг серьезно, – А вот вы зря не боитесь меня. Может, я оставила у вас кофту нарочно, чтобы вас погубить! Может… обитало в пространстве некое кровожадное существо… – помолчав, – А если бы вы узнали обо мне ужасную вещь, а? Вы поверили бы?

Он засмеялся и молча дотронулся до ее волос.

Она тотчас вскочила.

– Откройте дверь! Немедленно! Мне домой нужно! Откройте!

Он испуганно открывает, и Она вихрем уносится в открытую дверь…

Он один. Начинает стелить постель, улыбается и бормочет:

– Открывается дверь и входит… И оттого, что она психованная… или черт знает отчего… И вот уже «охладевший и отживший»… А где же – разочарование и мудрость?.. А как же – «Быстро стареют в страданиях для смерти рожденные люди?!» – смеется, – Ужас!

* * *

В комнате Матери.

Подруга, одеваясь: – Письмо капитану за тобой, писатель!

– Чао! Я спать хочу.

Подруга уходит.

Мать напевает: «Раз пятнадцать он тонул… но ни разу… но ни разу… но ни разу…»

Задумавшись, сидит на тахте. Стук входной двери – в квартиру входит Она.

– Явилась – не запылилась. Есть хочешь?

– Хочу.

Она проходит на кухню. Открывает холодильник.

Мать кричит:

– Не ешь стоя! В парикмахерской была?

– Естественно…

– Удачно подстриглась, совсем не видно. Как Эрика?

Она молча проходит в свою комнату.

– Опять рылись на моем столе?

Мать, думая о своем:

– «Но ни разу даже глазом не моргнул».

Вынимает из спального ящика подушки, белье и стелет на тахте. Она ложится на кровать, включает магнитофон и шепчет.

– Письмо первое: «Я увидела вас… – взгляды перекрестились – это было страшно. Меня отшвырнуло, показалось, что падают стулья. В изумлении я обвела глазами вокруг, но все было на месте. И в панике я бежала, бросив на поле боя кофту, как стяг, как бестелесное свое тело… А потом были бессмысленные слова, в которых, как в скорлупе, шевелились те слова. Какое было серое небо весь день. И в дальнейшем все самое грустное и нежное… когда все будет правда… будет происходить при этом дожде… Я все знаю, что будет… Воспоминания о будущем. А теперь – убийство, – стирает запись, – Точнее – самоубийство».

Мать ложась в постель, кричит: «Ты потушишь свет или, как обычно, до трех?» Она молчит.

– Сумасшедшая девка, – гасит свет.

Она в своей комнате набирает номер телефона. Звонок в его квартире.

– Алло… Алло… – Молчание. – Алло… Алло.

Она кладет трубку, торжествующе: – Явь!

* * *

В опустевшей кухне среди оставленных инструментов тихонечко играет Маленький джазист в розовых джинсах, напевая слова:

«Моя любовь… Моя любовь…
Моя любовь
Бывшее «ты»,
«Ты» распалась –
В реальность грудей, бедер и губ.
Теперь их можно ласкать или обсуждать,
Как жратву в ресторане…
Бывшее «ты»
Моя любовь!

* * *

На следующий день. Ванная в его прежней квартире. В ванной Его жена, причесывается перед зеркалом. Дверь в ванную раскрыта, и рука Доктора тихонько и нежно ласкает ее лицо, и слышен голос Доктора, разговаривающего по телефону – со своей женой.