Операция «Эльба», или Почему не сработала ядерная кнопка

Такое полезно знать.

* * *

Михаил возблагодарил Всевышнего за то, что нынешней ночью не так морозно, как могло быть в это время года. Как и остальные, он припарковался в переулке за несколько кварталов отсюда. Одним из важнейших свойств малой группы было то, что она не должна выглядеть как группа. Группы людей привлекали внимание, а уж этого им никак не хотелось.

Он засунул руки в карманы и пошёл к своей «ладе». Хоть бы это чёртово ведро завелось. Не хотел никому объяснять, тем паче своей жене, зачем он припарковался в районе за несколько километров от дома. Что он действительно хотел сделать с «ладой» – так это столкнуть ее с обрыва.

В сознании проплывали образы машин из Европы. В конце концов его мысли остановились на той, что недавно видел в журнале. Это была Альфа-Ромео купе, спроектированная и изготовленная в Милане, и продаваемая по всему миру, кроме СССР, разумеется. Машина стального цвета с голубым отливом, а салон был сливочно-белым, и, наверное, мягким, как попка младенца. Он знал о верхних распредвалах, о том, какие они эффективные, и о тех двух английских карбюраторах, питавших двигатель Альфы, об этих «Вебберах». Но знал он это только из журналов, которые тайком провозили в СССР.

Конечно, это всего лишь автомобиль, но маленькая Альфа-Ромео в его сознании была символом всего того, без чего обходится весь советский народ – не столько роскоши, но и новаторских разработок.

– Прошу прощения!

Женский голос быстро вывел из мира автомобильных грёз, и он понял, что чуть не врезался в эту женщину. Но когда обернулся на неё посмотреть, то понял, что женщина была… ничуть не хуже машины из его фантазий. Ростом она почти с Михаила, и даже под пальто угадывалась хорошая фигура. Черты лица тонкие, красивыет бирюзовые глаза, зубы чуть видны из-под полной верхней губы. По-русски говорила с заметным западным акцентом. Британка?

– О, это вы меня простите, – настаивал Михаил. – Что-то я совсем размечтался!

– Как и я, со мной так часто бывает, – охотно ответила она. – Просто чудо, что меня до сих пор не сбила машина.

Он улыбнулся.

– Машины… о них-то я и мечтал.

Она сверкнула улыбкой, от которой Михаил почувствовал слабость в ногах:

– О, я люблю машины! Мой отец их коллекционирует.

– Коллекционирует? – он слышал о таком – это хобби миллионеров. – Ваш отец, должно быть, очень богат.

Она слегка задумалась, из-под серой вязаной шапки выбился белый локон и упал на лоб. Она затолкала его обратно.

– Не богат, но вполне обеспечен.

«Обеспечен? – крикнул Михаил про себя. – Не с одной, не с двумя, а с целой коллекцией машин?»

– А какие машины собирает ваш отец?

– О, он любит, как мы говорим в Америке, «мускулистые машины».

Америка! Давно не разговаривал с янки.

– Машины… с мускулами? Быстрые машины? Или те, что возят большие грузы?

– Быстрые машины! – рассмеялась она. – Не очень дорогие, за ними гоняются коллекционеры. Когда в семидесятых бензин очень подорожал, мускулистые машины вышли из моды, их можно было купить за бесценок. – Она протянула руку в перчатке. – Меня зовут Алессия.

– Алессия, – повторил он. Пожал её руку, и нашёл, что для женщины пожатие крепкое. – Никогда не слышал такого имени.

– О, оно итальянское.

– Но вы американка.

– Многие из нас – дети недавних иммигрантов. – Недавних по европейским меркам, во всяком случае. Отец моей матери прибыл из Италии.

– Интересно! – сказал он, подумав, что таких американцев наверняка считали нечистокровными.

Почувствовал какое-то усилие и понял, что она деликатно пытается высвободить свою руку. Михаил как-то не осознал, что рукопожатие затянулось. Тут же её выпустил и перевёл дыхание, чтобы успокоить нервы.

– А вас? – подсказала она.

До него не сразу дошло, что она имеет в виду.

– О! Меня зовут Михаил!

– Как Барышникова, – ответила она, кивнув. – Очень приятно. Я приехала сюда только на несколько недель. Мне здесь очень интересно.

– О, как бы я хотел посетить вашу страну. Но это, конечно, запрещено. Когда-нибудь, возможно.

Она улыбнулась.

– Я не сомневаюсь, что наступит время, когда мы с вами сможем свободно ездить из одной страны в другую. Почему бы и нет?

Он просиял.

– Вы будто повторяете мои слова! Я никогда не понимал этой враждебности между нашими странами. Конечно же, у нас разные экономические системы. И что с того? Это же не повод так изолироваться, если подумать.

Она кивнула и посмотрела на него оценивающе.

– Послушайте, я собиралась пойти вон в то кафе через дорогу, хочется горячего кофе. Мне нужно чем-то согреться. Хотите ко мне присоединиться? Я обожаю разговаривать с местными жителями, и я была бы очень рада рассказать вам о своей стране.

Михаил чувствовал, что лучше ему пойти домой. Рада его со свету сживёт, если он придёт поздно. И, что ещё хуже, он знал, что, если его увидят с американкой, ему грозит разбирательство.

– Пожалуй, мне уже пора домой.

Она посмотрела себе под ноги, явно разочарованная.

– Что ж, ничего не поделаешь. Полагаю, что мысль о том, чтобы посидеть с американкой, пугает большинство россиян.

Михаил побледнел. Он всегда реагирова как ребёнок, когда кто-нибудь называл его трусом.

Он поднял голову.

– Мне сегодня погода не кажется холодной, но чашка кофе – это превосходная идея, – ответил он.

Перешли улицу и вошли в кафе. Несколько лет назад Михаил прочитал рассказ американского писателя Эрнеста Хемингуэя под названием «Там, где чисто, светло». Они с Ярославом поспорили о его смысле: Михаил настаивал на том, что рассказ нужно досконально анализировать в плане символизма и метафор, а Ярослав утверждал, что рассказ просто о глухом старике, который сидел в кафе и пил бренди.

Так или иначе, история был потрясающей, и Михаил всегда вспоминал о ней, когда ему случалось заходить в кафе. Но здесь было и не чисто, и отнюдь не светло. Маленькое тёмное унылое заведение с полудюжиной посетителей, сгорбившихся за столами – кто-то хлебал суп, кто-то цедил кофе. Михаил покраснел при мысли о том, что должна подумать американка о таком месте и о стране, добившейся за последние десятилетия такого величия и, одновременно такой серости.

Несколько завсегдатаев поглядели на Михаила и на женщину. Даже при тусклом свете, Михаил был уверен, все посетители кафе решили, что эта женщина – иностранка. Вероятно, некоторые поняли, что она с Запада – если не по внешности, то по уверенной манере держаться и по тому, как она изучала обстановку.

Он так долго мечтал о том как будет общаться с кем-то из Америки, что сейчас перспектива поговорить с ней его слегка пугала и основательно взбудоражила. Девушка была восхитительна. Не худенькая, но с приятными женственными формами, что понравилось Михаилу, как пожалуй бы и любому русскому мужчине.

Когда нашли себе два места за столиком в тёмном углу, подальше от остальных посетителей, пожилой угрюмый официант спросил, что им нужно. Не пришёл в восторг, когда узнал, что всё, зачем они явились, – это копеечный кофе. Шаркая, удалился и скоро вернулся с двумя чашками, расплёскивая содержимое с каждым шагом. Пока дошёл до их стола, чашки оказались полупустыми.

– Михаил состроил ггримасу и буркнул что-то нелестное, когда официант удалился.

Американка рассмеялась, искренне и беззаботно, достаточно громко, чтобы официант обернулся посмотреть, что её рассмешило. От этого она засмеялась ещё больше, а он только покачал головой и ушаркал в сторону кухни.

– Что привело вас в нашу страну? – спросил Михаил.

– О, я всегда хотела попасть сюда. Эта страна очаровала меня ещё с детства, когда я читала о ней в энциклопедиях. Такая огромная! А в музыке и литературе в полной мере отражена её история.

Он кивнул.

– А меня с юности так же сильно увлекала Америка. Мои родственники встречались с полком американцев на реке Эльбе во время войны, когда американцы и русские теснили и крушили фашистскую Германию. Мой дядя рассказывал, что американские солдаты так сильно отличались от русских. По его описаниям, американцы всегда энергичные, а ещё – шутники и проказники. И совсем не боялись идти против системы. Казалось, что это им даже на руку. Там, где я вырос, такого никогда не встречалось.

Он посмотрел на неё поверх чашки и подумал: тоже и шутница, и проказница. Понял, что никогда ещё не видел такого живого лица.

Алессия отпила из чашки и поставила её на стол.

– В Америке мы, скорее, определяем себя по тому, что мы делаем (как говорится). По нашим профессиям. Так могу я спросить, чем вы занимаетесь? Какая у вас профессия?

Её вопрос застал его врасплох. Он пожал плечами.

– Ну конечно. Я учёный. Физик.

Она наклонилась вперёд.

– Очень интересно. А в какой области физики вы работаете?

Он открыл было рот, но не ответил на такой прямой вопрос. Она, похоже, поняла, что слишком прямолинейна, слишком поторопилась.

– Извините. Я не собиралась совать нос в ваши дела. Это всё моё любопытство, – последовала ещё одна улыбка, и опять у него что-то сжалось внутри. – От любопытства кошка сдохла, мама так любила говорить.

Он улыбнулся в ответ.

– Я люблю все эти американские поговорки. Даже язык у вас весёлый и озорной.

Она засмеялась.

– Да я и сам любопытный, – продолжил он. – Например, мне интересно, где вы так хорошо научились русскому языку? Вы так свободно говорите.

– Спасибо. Я начала его учить в старших классах. Ну… вообще-то, в нашей школе не было программы по русскому языку, поэтому родители нашли мне репетитора. Русскую женщину, конечно же. Те четыре года, что мы провели вместе, она учила меня не только языку, но и вашим традициям, укладу жизни. Она углубила мои познания в истории, и это естественно, ведь (здесь) она была профессором истории! – Красивое лицо немного омрачилось. – Она скончалась несколько лет назад. Я по ней скучаю.

– Мне жаль, – ответил он. – Теперь давайте поменяемся ролями, если вы не против. Мне интересно, что вы делаете, как вы говорите, – чем зарабатываете на жизнь?

– О! Я преподаю историю России!

Они посмеялись. Михаил сказал:

– Тогда, возможно, вы знаете нашу историю лучше, чем я!

– Возможно, другую историю, – ответила она. – Когда мы столкнулись на улице, вы сказали, что думали о машинах. Может быть, однажды вы сможете приехать в мою страну и посмотреть коллекцию мускулистых машин моего отца.

– А у него есть «Альфа-Ромео»?

– Думаю, нет. Это машина вашей мечты?

Михаил вздохнул.

– Когда-нибудь, когда-нибудь.

– Это, несомненно, прекрасные машины. Очень, очень женственные, но в тоже время очень мощные. А вы разбираетесь в машинах, у вас хороший вкус.

Он глянул на часы.

– Пожалуй, мне пора идти.

– Простите, я вас задерживаю!

Он поднялся.

– Что вы. Я буду только рад пройтись вместе с вами. Вы далеко живёте?

Как только эти слова слетели у него с языка, Михаил пожалел, что не может запихнуть их обратно. Не подумал, как его вопрос может прозвучать. Милая женщина наверняка подумает, будто у него что-то грязное на уме. Кровь прилила к лицу.

– Извините, – пробормотал он. – Я вовсе не имел в виду…

– Ну, конечно же, нет! Живу в доме в нескольких кварталах отсюда, и ваша компания в этот поздний час будет очень кстати.

Михаил заплатил за кофе. Когда они вышли и отправились дальше, она заговорила снова.

– Теперь, наверное, я покажусь вам нескромной, – сказала она, – но, если вдруг окажется, что вы в ближайшие дни сможете показать мне город, я буду очень признательна.

Сердце у Михаила подпрыгнуло и тут же упало. Конечно же, такое он сделать не мог. У него работа, и, что ещё важнее, – жена и сын. Что, если увидят, как он разгуливает с красивой американкой? Если эта новость дойдёт до Рады, пощады ему не будет. И в лаборатории или в органах что-нибудь да заподозрят.

– Я бы с большой радостью, – сказал он, – но я очень занят на работе, и… – разумеется, он знал, что ему нужно хотя бы упомянуть о Раде, но он не мог заставить себя это сделать.

– Конечно, – ответила она. – Ведь отпуск у меня, а не у вас. Пусть рабочий, но всё равно отпуск.

– А чем вы занимаетесь? Исследованиями?

– Ну, я разыскиваю тексты. Некоторые публикации. Те, которые, по-видимому, нелегко отыскать в России. Я знала, что придётся потрудиться, но полагала, что кое-что смогу найти без проблем.

Михаил внезапно почувствовал, как кислотный кофе вскипает у него в животе.

Попытался проигнорировать её прозрачный намёк.

– О, понимаю, – любезно, но уклончиво ответил он. Затем попытался сменить предмет разговора. – Вы много знаете о наполеоновском вторжении?

– Порядочно, хотя звучит так, будто я хвастаюсь.

– Мама говорила, что сам себя не похвалишь – никто не похвалит.

Она показала на другую сторону улицы, на большое двухэтажное здание со ставнями и солидным крыльцом. По фасаду здания росли низкие, почти облетевшие кусты, похожие на спящих животных в ожидании тепла.

– Вот здесь я и остановилась. Думаю, здание принадлежит нашему посольству.

Михаил почувствовал, как волосы у него встают дыбом. Тревога! Ни один советский человек не должен разговаривать с американцем, если тот живёт в доме, которым владеет правительство США.

– Соседи у меня со странностями. Их сын-подросток шныряет вокруг, как какой-то уголовник. Не удивлюсь, если он просверлил дырочку в стене, чтобы наблюдать, как я одеваюсь. Или, скорее, раздеваюсь! Он напоминает мне тех ребят «с приветом» из фильмов Альфреда Хичкока. О! А вы знаете Хичкока?

– Я, разумеется, слышал о нём. Я также просвещён, что он – символ гнилого Запада и находит забавным убийства и тому подобное. – Он поспешил смягчить эти резкие слова. – Конечно же, я не сомневаюсь, что это просто весело. Как раз то, чего нам здесь сегодня не хватает.

– Я поняла, что часть культурной жизни, искусства вам недоступна. Что-то сюда просто не попадает.

Он пожал плечами.

Дошли до дорожки перед домом. Она остановилась и повернулась к нему:

– А есть то, что отсюда вывезти нельзя?

– Разумеется, но…

– Послушайте. На самом деле я просто безумно хочу познакомиться с запрещённой литературой.

Вот. Она это сказала. Он знал, что она обязательно заговорит о том, на что намекнула раньше. Ещё он знал, что ему надо было бежать от неё без оглядки, как только они вышли из кафе. Но легче сказать, чем сделать!

– Я не имею представления, о чём вы говорите.

Она пристально посмотрела ему в глаза, и от этого взгляда ему стало не по себе.

– Ну, по крайней мере, у вас есть представление! Здесь каждый знает о литературе андеграунда. Кто-то этих книг просто не видел…

– Как я, например, – перебил он.

Ещё секунду она смотрела на него изучающе.

– Сомневаюсь.

Он поднял бровь.

– Зачем мне лгать?

Опять она засмеялась над ним – или, может быть, вместе с ним. И то, и другое его устраивало – уж очень мило и заразительно она смеялась.

Он улыбнулся, кивнул и демонстративно закатил глаза.

– Ну, ладно, пусть я немного преувеличил. Но я не (так уж) не очень хорошо знаю так называемую подпольную литературу, за которой вы охотитесь.

Он не мог не признать, что она загадочна, пугающа, но в то же время её присутствие опьяняет его. Не хотел больше с ней разговаривать, но и отпускать её тоже не… Торопился.

– Я понимаю, что напугала вас, – сказала она. – Я уже задавала вопросы местным жителям, и каждый реагировал так, будто я просила их маршировать по Москве в нацистской форме!

– Ой, только не это. Это было бы опасно. – Пора уже заканчивать. Уже давно пора. Он подчёркнуто посмотрел на часы. – Уже так поздно. Мне утром работать, уверен, что и у вас найдутся занятия получше, чем в полночный час выслушивать таких, как я.

Она протянула руку, он в ответ протянул свою. Её рука в его ладони была совсем маленькой, но пожатие такое же крепкое, как и раньше.

Сказала:

– Я пробуду здесь ещё неделю. Просто постучите кулаком в дверь.

– Даже представить себе не могу, что буду к вам ломиться.

– Ломитесь, пожалуйста, – улыбнувшись в последний раз, она повернулась и пошла по дорожке к дому.

Михаил стоял, глядя, как она уходит, покачивая бёдрами. Строго одёрнул себя, вытряхнул лишние мысли из головы и пошёл своей дорогой.

Где-то через квартал услышал за спиной шаги. Шаги догоняли. Почувствовал укол страха. Это не шаги его американки – он был уверен. Шёл кто-то гораздо тяжелее. Что ему теперь – ускориться? Пойти медленнее?

«Это просто прохожий», – сказал себе, хотя сильно в этом сомневался. Но, кто бы не шёл за ним – друг или враг – нельзя, чтобы его видели бегущим. Поэтому Михаил решил замедлить шаг и даже остановился посмотреть витрину с платьями, будто для мужчины это обычное дело, тем более за полночь.

С опаской он поглядел через плечо и увидел человека в чёрном. Человек смотрел вниз на тротуар, затем посмотрел на Михаила. Весьма озадаченно. На какую-то секунду Михаилу показалось, что мужчина собирается к нему подойти, но нет – незнакомец отправился дальше, повернул за угол и пропал из вида. Только стихающий звук шагов говорил о том, что он вообще существовал.

Михаил вздрогнул. И не от холода. И вздрогнул ещё раз, потому что знал: через несколько минут он будет разбираться с Радой. Или, скорее, она с ним.

4

Дом встретил его темнотой. Рада не оставила свет для Михаила. Он вошёл и тихонько потопал, стряхивая с ботинок снег, больше по привычке, потому что снега и на земле осталось немного.

Сняв пальто, заглянул в холодильник и нашёл там на тарелке бутерброд с сыром. Пожевал над раковиной. Вкусно, пусть и не изысканно. Он всегда любил простоту хлеба с сыром.

Услышал, как за спиной чуть скрипнули полы. Лучше бы это оказался тот незнакомец в чёрном с улицы. Но не повезло.

– Михаил! Очень мило с твоей стороны вернуться в свою семью!

Повернулся.

– Ты могла бы оставить мне свет включённым!

– Свет горел почти до полуночи! Какой муж станет пьянствовать до утра? Такой, которому для гулянки свет не нужен.

– А если бы я лежал где-то мёртвый?

– Не вижу, как свет в квартире мог бы тут чем-то помочь, – парировала она.

– Вопрос в чём: почему ты подумала, что я просто «пьянствую», а не лежу где-то мёртвый?

– Вопрос совсем не в этом, Михаил.

– Да и когда я «пьянствовал»? Я хожу на работу каждый день и возвращаюсь домой каждый вечер и никогда ещё не задержался, чтобы утешиться водкой или женским обществом.

– Ну, хорошо, тут ты прав, – признала она, слегка пожав плечами. – Но ведь ты же ходишь после работы на эти свои собраньица. Туда, где все вы мните себя западниками и читаете запрещённую литературу. Ты ставишь под удар свою работу, честь и благополучие семьи! Да, насколько я знаю, ты не напиваешься и по бабам не шляешься, но, если всё взвесить, то уж лучше бы ты пил и гулял.

Михаил поставил тарелку с едой на буфет. Она знала больше, чем он предполагал, это ясно. Выдержав короткую паузу, сказал:

– Всё это не так уж серьёзно. Конечно, на такое смотрят косо, но столько людей…

– Столько людей это делают! Да кому какое дело! То, что много дураков на свете, никого не спасёт когда тебя накроют в этом… притоне запретной информации.

– А почему вообще информация должна быть запретной? Кто эти люди, которые решают, что нам позволено читать, а что нет?

– Это люди, у которых есть власть. Абсолютная власть.

– Абсолютная власть есть только у Бога.

– Давай, Миша, плюй против ветра. Покричи на грозу. Твоё мнение тут ничего не изменит. Им всё равно.

Он помолчал.

– Но им не должно быть всё равно. Они должны заботиться о людях, а не о своих привилегиях, и не об отдельной полосе на шоссе.

– Плюй, плюй против ветра, – повторив, горько вздохнула. – Хороший ты человек, Миша. Но нет в тебе практической жилки. Мы живём в этой стране, хорошо это или плохо, и по нашему желанию мы отсюда не перенесёмся за тридевять земель, и в рай не улетим. Я не сомневаюсь, что у многих американцев такие же беды. Я читала об их огромных негритянских гетто и о том, как богатые жрут, как короли, а их рабочие умирают с голоду.

– Всё это – глупая пропаганда, – усмехнулся Михаил.

– Всё, да не всё. Правда всё-таки просачивается, даже сюда. – Она выдвинула стул и села за пустой стол. – Я боюсь, что скоро ты потеряешь работу и попадёшь в опалу, а пострадаем от этого мы все. Что будет с нами? Хватит мечтать, подумай о нас. Где будем мы, когда тебя смешают с грязью? Там же – с тобою в грязи.

Встала и пошла в спальню.

– Грязи мне хватило в детстве, с избытком. Теперь я уже слишком стара для такого.

Михаил хмыкнул и переставил тарелку с бутербродом на стол. Хлеб стал чёрствый, а сыр безвкусный.

* * *

Михаил часто думал о паранойе: о самом слове, о его значении, о том, как запросто люди вставляют его к месту и не к месту. С одной стороны, все в СССР, казалось, погрязли в паранойе, но с другой – не так уж и много близких знакомых Михаила имели проблемы с Органами.

Поэтому махнул рукой на тревоги и продолжал ходить на встречи своего подпольного “издательского клуба”. Убеждал Раду, что властям больше нет дела до подобных вещей, и сам в это верил. В основном.

Поэтому, когда в конце рабочего дня за ним пришли в лабораторию, он был поражён до глубины души. Бог ты мой, старушка жена оказалась права. Нам конец! Его выгонят с работы, семья останется без средств, и все они будут жить в грязи, как она и говорила. А сам он, пожалуй, ещё хуже.

Это был тот же человек, которого Михаил встретил ночью на улице? Да! Нет.

Нет, это был не он.

– Вы должны пройти с нами, – скорбным голосом потребовал незнакомец.

В лаборатории стало тихо, как на кладбище. Михаил огляделся. Все делали вид, что не замечают ничего необычного, будто здесь ничего не происходит.

Разум Михаила лихорадочно работал, и он вспомнил, что каждый в такой ситуации спрашивал: «Но что я сделал?» И никогда не получал ответа. Но если он не спросит, не решат ли они, что он точно знает, почему за ним пришли?

Поэтому он спросил:

– Что вам нужно? Вы не того взяли.

– В каком смысле? – спросил сотрудник службы безопасности, выпрямляясь в полный рост, под метр девяносто, и складывая могучие руки на груди.

Михаил смотрел, открыв рот, на его глупое, невыразительное лицо.

– …Я не знаю. В каком угодно, о чём бы вы ни собирались со мной поговорить.

Человек посмотрел на часы.

– Нам пора идти. Пойдёмте.

Вдруг появился Григорий, выглядывая из-за плеча сотрудника.

– Что ты натворил, Михаил?

Что ты натворил? Нашел что сказать.

Сотрудник обернулся, чтобы посмотреть на Григория. Затем повернулся обратно к Михаилу.

– У вас очень хороший друг. С таким, как говорится, и врагов не надо.

– Григорий, я ничего не сделал, – решительно заявил Михаил.

– Тогда вам и бояться нечего, правда?

Чёрта с два.

– Берите пальто, – человек опять посмотрел на часы.

В ушах Михаила зазвенело, как на звоннице. Какое пальто, он и в рубашке вспотел. Стены, казалось, искривились, и всё перед глазами закачалось, то затуманиваясь, то проясняясь.

Наконец, надел пальто и его вывели наружу, где их ждала машина. Сотрудник (Михаил назвал его «Который Час») открыл ему заднюю дверь и жестом показал, чтобы тот сел за водителем, а сам затем сел вперёд. Водитель завёл машину, и они поехали. Михаил обернулся на свою лабораторию, на Григория и на всех остальных, высыпавших на улицу и смотревших им вслед.

* * *

Ехали в тишине. Михаил не задавал вопросов и не делал никаких заявлений. Сопровождавшие его тоже молчали. Здание, в которое они его привезли, было огромным, серым, без номера дома и без единого окна. Машина въехала в охраняемый подземный гараж, и Михаила повели вверх по лестнице, один спереди, другой сзади. Сердце колотилось в груди, дыхание вырывалось со свистом, как будто испуг сделал из него старика.

Затем ввели в комнату, где стояло несколько стульев и серый стальной стол. Боже мой. У этих людей безграничная власть. Они могут сделать с ним всё, что пожелают. Михаил понимал, что ничего хорошего из этого не выйдет, и что он ничего с этим не может поделать. Беззащитен, как младенец в лапах безликого чудовища.

Ему попросили сесть, и он подчинился, чувствуя, будто проваливается сквозь жёсткий металлический стул. Водитель – жилистый, остроносый, всё лицо усыпано родинками – прислонился к стене.

Который Час спросил:

– Вы любите кофе?

Михаил кивнул. Он огляделся, но кофе не увидел. Который Час прошёлся по комнате, заложив руки за спину.

– Да, мы знаем, что любите. Вы пили кофе вчера поздно вечером.

Кофе? Какого чёрта, что он там несёт? Тут он замер, страх молнией пробежал по спине. Они видели, как он и остальные расходятся из их секретного места встречи? Выходит, Ярослава и остальных тоже забрали?

– Многие из нас любят пить кофе, – сказал собеседник. – Вместе с друзьями.

У Михаила морским прибоем зашумело в ушах. Знают?

– Вы пили кофе вчера вечером?

– Да, пил. – Как глупо, нужно остановиться. Он понимал, что если замолчит, то даст себе время подумать. Но он прочистил горло, и продолжал:

– Полагаю, что да. Обычно я так и делаю.

– Вы понимаете, что я имею в виду.

Михаил ничего не сказал. Возможно, если он застынет, как статуя, они устанут от его инертности и невосприимчивости и отпустят восвояси. Понимал, каким беззаботным дураком был всё это время.

– С вашей подругой-туристкой.

Статуя.

– Я настаиваю на том, чтобы вы мне отвечали, Михаил. Я представляю народ и требую ответов от его имени.

Народ! Да они ненавидят таких, как ты.

– Та девушка? – предположил Михаил.

Взгляд Которого Часа ответил ему: «Разумеется».

– Она мне не подруга. Я её даже не знаю.

– И, тем не менее, вы сидели с ней вместе, а потом гуляли.

Должно быть, они шли за мной после нашего собрания. Но почему они спрашивают о женщине?

– Она туристка.

– Из какой страны?

– Сначала я решил, что из Великобритании, но по-видимому, из Соединённых Штатов.

Опять он посмотрел на свои проклятые часы.

– И вот просто так на неё натолкнулись?

– Конечно.

– Или она на вас?

– А в чем разница?

И тут до Михаила дошло, что, возможно, они следили за американкой, а не за ним. Возможно, они и понятия не имели, где он был раньше, пока не встретил её на том тротуаре. Возможно и не знали об их подпольной издательской группе. Стоит ли на это надеяться?

Который Час выдвинул стул, поставил на него ногу и опёрся на неё локтем.

– Вы очень везучий. Или очень наивный.

– Вам виднее.

– Поделитесь: о чём вы разговаривали с этой туристкой?

– Она… ну, она утверждала, что она профессор…

– Утверждала? Вы сомневаетесь в её словах?

– Нет-нет. Она сказала, что преподаёт историю России в Соединённых Штатах.

– И?

– И? Да и всё, пожалуй. Сказала, что всегда живо интересовалась нашей страной. Говорила, у её отца мускулистые машины.

– У её отца что?

– А, машины. Американские машины с большими моторами.

– Очень странно. Продолжайте.

– Эта девушка говорила…

– Как она вам назвалась?

Всё твердит мне про эту чёртову девушку. Просто, чтобы сбить меня с толку, а потом как набросится, как спросит про подпольные публикации, это уж как пить дать.

– А… ха. Не могу вспомнить.

– Удобно.

– В том, что я сижу здесь, ничего удобного, товарищ… у вас есть имя?

– Назовите её имя.

– Я вспомню.

Услышав ответ, товарищ Который Час Безымянный развернулся и вышел из комнаты. Не сказав ни единого слова.

Михаил посмотрел вокруг, чтобы удостовериться, что он и правда один. Теперь уже он сам постоянно глядел на часы. Две минуты. Что они там делают? Четыре минуты. Пять. Михаил поёрзал на неудобном жёстком стуле. Можно я встану? Господи, да, я могу встать. Эти люди не могут командовать каждым моим движением.

Он поднялся начал расхаживать вокруг стола. Что теперь? Тюрьма? Имя его уже запятнано, работы больше нет. Жены и детей нет. И всё это за то, что он осмелился читать. Читать. О, люди – это такие мерзавцы. Убивают себе подобных, помыкают друг другом, к собакам – и то лучше относятся.

Уже больше десяти минут. Не к добру это. И всё, о чём этот идиот его расспрашивал – эта американка. Даже слова не сказал об их подпольном издательстве.

Михаил рухнул на стул.

А может быть, всё это действительно только из-за женщины, в конце концов. Его заметили с американкой. В этом всё дело? Должно быть, так. А может, они за ней вовсе не следили. Вероятно, это тот скользкий официантик, старый кофейник, сообщил об американке куда следует. Ну и что? Безусловно, в страну её допустили. Она гуляла по Москве без опаски, показала ему, где остановилась. По углам не пряталась, как она там сказала, как уголовник.

Дверь распахнулась, и Который Час вернулся. Он прислонился к стене и сложил руки на груди.

– Надеюсь, у вас было достаточно времени, чтобы вспомнить имя этой женщины.

– Итальянское.

– Что?

– Какое-то итальянское. Она, конечно, американка, но звали её как-то по-итальянски, она сама так сказала. Звучало по-итальянски.

Который Час ждал.

– Италия!

– Италия?

– Нет.

– Нет?

– Нет. Алессия. Алессия!

– И вы сказали, что она расспрашивала вас о вашей работе?

– Да нет, я такого не говорил.

Дверь опять открылась. Вошёл грузный мужчина, щекастый, с тёмными кругами под глазами. Он пристально посмотрел на Михаила, затем что-то шепнул Которому Часу. Бросил на узника ещё один взгляд и, с трудом маневрируя, вынес своё тело за дверь.

– Времени мало. Чего она от вас хотела?

– Ничего, правда. Поговорить о нашей Родине. Узнать, как мы на самом деле тут живём. В конце концов, она же учёный.

– И больше ничего? За всё это время?

Откуда им было знать, как долго они были вместе?

– Единственное, что показалось мне сомнительным, так это её любопытство насчёт какой-то существующей, как она её называла, подпольной литературы. Я не знаю.

– Вы не знаете?

– Нет, не знаю.

– Но вы же не кретин.

– Ну, конечно, я слышал о таких вещах. Но ведь считается, что всё это сказки. Легенды. Вы знаете.

– Она давала вам какую-то конкретную информацию о себе?

Они уже знают.

– Она показывала мне на какой-то пансион. Сказала, что на время своего визита поселилась там.

Который Час на секунду вышел из комнаты и вернулся с тем сердитым великаном.

– Вас проводят домой.

Михаил решил, что не расслышал.

– Я свободен? Могу идти?

– А вы считаете – не стоит?

Михаил даже не попытался что-то ответить на этот вопрос. Радостный, направился к двери вслед за большим человеком, другой охранник пошёл за ним. Как только они вышли в холл, сердце у Михаила снова ушло в пятки. Может, сегодня он домой и не вернётся. Или вообще никогда.

Его усадили на заднее сидение чёрного седана, и машина поехала по каким-то незнакомым ему улицам. Ясно, что везут его не в лабораторию и не домой.

Опять в ушах зашумели волны, ударили в мозг, отчего тело будто поплыло. Если Бог даст ему хоть один шанс, он уедет из этой страны, от её великого народа и великой истории. Теперь эта страна погрязла в нищете и унынии, и всё из-за того, что один неудачник придумал безумную экономическую теорию и написал об этом книгу.