Kitobni o'qish: «Остров Веры»

«Но Христос… не с кровью козлов и тельцов, но со Своею Кровию, однажды вошёл во святилище и приобрёл вечное искупление. Ибо, если кровь тельцов и козлов… освящает… тело, То… Кровь Христова… очистит совесть нашу от мёртвых дел, для служения Богу живому и истинному».

(Евр.9:11-14).

«В этом черепе был когда-то язык, его обладатель умел петь».

В. Шекспир. «Гамлет».

ГЛАВА 1

До утреннего совещания Алексу Коннеллу нужно было заехать в порт за документами. Для этого пришлось протащиться в утренних пробках через весь Сиэтл, а потом возвращаться обратно. Но раздражала Алекса больше всего не дорога, а то, что он выполняет не свои обязанности. Документы, если они так уж срочно понадобились, мог привезти курьер, а не старший менеджер департамента логистики, но мистер Осёл специально послал Алекса, желая лишний раз уязвить его и продемонстрировать свою власть. Алекс не стал возражать. Именно сегодня он хотел выполнить распоряжения начальника с педантичной точностью.

Кондиционер в машине был выключен, окно открыто, и прохладный солёный воздух океана витал по салону, разгоняя неприятные мысли о предстоящем в офисе.

Отношения Алекса и мистера Осла, а вернее, мистера Симмонса, который заведовал в компании перевозками и складской логистикой, давно являлись напряжёнными, а если говорить прямо – враждебными, по крайней мере, со стороны Симмонса. Ограниченный человек, лебезящий перед начальством и больше всего на свете боящийся потерять место руководителя отдела, проявляющий ослиное упрямство и нетерпимость во всём, что противоречило его скудным мыслям, за что и получил среди подчинённых своё прозвище, Симмонс постепенно невзлюбил чересчур энергичного сотрудника, голова которого была полна идей по оптимизации процессов логистики в компании. Симмонс ничего не хотел оптимизировать. Подобные идеи вызывали у него страх, мгновенно перерабатываемый в злобу. По мнению мистера Симмонса, если процессам, которыми занимался его отдел, и требовалась оптимизация, то исключительно в плане более ревностного выполнения сотрудниками указаний руководителя и использования рабочего времени по прямому назначению, а не для выдумывания ненужных прожектов.

Алекс сколько мог терпел Симмонса, его глупость, злобу и придирки, а потом решил поменять ситуацию коренным образом: самому занять место руководителя отдела. В конце концов в тридцать один год давно пора делать карьеру, и для чего же тогда, если не для этого, Алекс перешёл с прежней работы в крупную компанию, а в своё время окончил университет.

Но оказалось, в крупной компании имеются свои неизлечимые болезни: со временем она закостеневает, обрастает массой мешающих делу работников, наподобие мистера Осла, а до идей низовых сотрудников никому нет дела. Несколько оформленных Алексом предложений, посланных через голову Симмонса директору по операциям, к Симмонсу же и вернулись «для изучения и оценки». И тогда Симмонс, поняв исходящую от Алекса Коннелла опасность, начал сживать его со света.

… Из порта в офис компании Алекс приехал за пятнадцать минут до начала совещания. Перекинувшись приветствием с коллегой и приятелем Дэвисом, Алекс успел ещё выпить кофе и, собрав бумаги, направился в кабинет мистера Осла, то есть, конечно же, мистера Симмонса. Круглолицый, лоснящийся жиром до самой макушки своей плешивой головы Симмонс на совещании как всегда долго говорил банальности, читал нравоучения, а потом стал заслушивать отчёты сотрудников. После Дэвиса дошла очередь до Алекса. Алекс отчитался о прибытии груза в порт, о небольших проблемах, возникших с таможней, и о том, что в настоящее время груз доставлен на склад. А закончил отчёт заявлением, что по причине крайней неэффективности транспортного маршрута задержка с доставкой груза составила три месяца.

После этой фразы на совещании наступила полная тишина. Сотрудники – кто с испугом, кто с удивлением – уставились на Алекса. Каждый из них знал, что маршрут, названный Алексом Коннеллом «крайне неэффективным», является гордостью мистера Симмонса. Симмонс лично разработал и расписал все операции маршрута двадцать лет тому назад и последующие двадцать лет мучил рассказами о его достоинствах начальство и подчинённых. На самом же деле маршрут мистера Симмонса давно устарел, но Симмонс не хотел этого видеть и снова и снова заставлял отправлять им грузы, не считаясь с потерями компании.

Услышав заявление Алекса, Симмонс стал быстро-быстро перебирать на столе мясистыми пальцами, словно хотел подтянуть к себе Алекса поближе.

– И в чём же состоит неэффективность маршрута? – произнёс Симмонс тоном, от которого сотрудники втянули головы в плечи.

– В неправильном подборе вида транспорта и мест перегрузки, – ответил Алекс предельно спокойно. – Неэффективно возить груз морем с тремя остановками, когда можно доставить контейнеры на восточное побережье и переправить в Сиэтл по автодороге. Возникающее же удорожание окупается сэкономленным временем с учётом способа оплаты товара. А по морю груз идёт так медленно, что даже осёл успеет пешком пересечь страну туда и обратно.

На этих словах мистер Симмонс побагровел: он знал своё прозвище в компании.

– Если не верите, – сказал Алекс, собирая бумаги, – можете провести эксперимент лично.

Покинув совещание, Алекс испытал огромное облегчение, словно сбросил с себя тяжёлую ношу, или, точнее, старую отжившую кожу. Немного неловко ему было разве что перед коллегами, которым сейчас приходилось выслушивать вопли мистера Симмонса. Но коллеги, кажется, были не в претензии. Дэвис появился из кабинета начальника, давясь от смеха. Остальные, высыпав следом, издали потрясали рукой с поднятым большим пальцем и хохотали по углам.

– Всё-таки уходишь? – спросил Дэвис, навеселившись.

Его веснушчатое лицо выражало теперь искреннее сожаление.

– Ухожу, – подтвердил Алекс, укладывая в коробку вещи.

– А куда?

– Пока думаю. Товарищ по университету зовёт в UPS, он там продвигается. Согласны даже два-три месяца подождать.

– Хочешь пару месяцев отдохнуть? – закивал Дэвис.

– Не совсем. Съездить хочу.

– Куда это?

– …Я тебе как-то рассказывал, – помедлив, произнёс Алекс.

Несколько секунд Дэвису понадобилось, чтобы сообразить, о чём идёт речь.

– Понятно, – сказал он. – Ты давно мечтал. Но, кажется, – вспомнил он вдруг, – тебе туда нельзя? Какой-то запрет, а? Я, правда, не понял, какой. Или всё, проблема решена?

– Не решена, – признался Алекс. – Но я съезжу, рискну.

Дэвис покачал рыжеволосой головой.

– И когда собираешься?

– Послезавтра самолёт.

Очистив стол, Алекс объявил коллегам об уходе, попрощался с каждым и, выслушав напутственные пожелания, у кого-то искренние, у кого дежурные, направился в отдел персонала, где уже были готовы документы на увольнение. Следом с собранной коробкой тащился Дэвис, который сам на этом настоял.

– Как-нибудь выпьем, – сказал Алекс у машины.

Дэвис легонько толкнул его кулаком в плечо.

Из машины Алекс набрал номер Рэйчел. Собственно, ей можно было не звонить, но на Алекса накатил приступ сентиментальности: всё-таки полтора года провели вместе.

– Едешь туда? – переспросила Рэйчел, изображая заинтересованность.

В последнее время ей удавалось это хуже и хуже.

– Туда.

– Вроде бы, имелись какие-то препятствия?

– Решил съезжу.

– Ну, пока.

«Зря позвонил», – подумал Алекс.

Отца он решил набрать из дома.

Отец проживал в Орегоне, где у него была другая семья. Алексу исполнилось девять лет, а Вильяму, брату Алекса, семь, когда отец с мамой развелись. Суд распорядился, чтобы после развода дети жили раздельно, по одному у каждого из родителей, а через год менялись. Таким образом, когда Алекс находился в доме мамы, Вильям был у отца, и наоборот, и братья переезжали из штата в штат, видясь только мимоходом. Может быть, поэтому они выросли настолько разными, и особой доверительности между ними не было. Жить вместе братья стали только после смерти мамы, в её доме, когда она неожиданно и скоропостижно скончалась от опухоли мозга. Эта ужасная и внезапная потеря несколько сблизила их, так что они даже решили пока оставаться под одной крышей, но всё равно и здесь виделись не слишком часто, потому что Вильям, будучи музыкантом, зарабатывал деньги работой в малоизвестных разъезжающих коллективах.

Отец, когда Алекс сообщил ему о поездке, страшно разволновался. Несмотря на то, что работал он в технической сфере, натура у него была чувствительная, творческая. В молодости он, как и Вильям, отдал дань музыке, хотя никогда не проявлял столь легкомысленного отношения к жизни, как тот. Алекс считался гораздо серьёзнее брата. В семье это объяснялось возрастом, но на самом деле причина была в другом: просто братья обладали разными темпераментами, принадлежали к противоположным психологическим типам, и если не любящий торопливости Алекс чаще предпочитал думать, то импульсивный Вильям – просто действовать в уверенности, что всё утрясётся само собой.

Понятно, что и решение о поездке Алекс принял не спонтанно, а после продолжительных размышлений. И всё же отец как мог стал отговаривать сына, напоминая о существующем предостережении. Алекс сказал, что уже получена виза и куплены билеты на самолёт и, успокаивая отца, пообещал связываться с ним так часто, насколько это возможно.

Вильям позвонил сам, застав Алекса на традиционной вечерней пробежке. Привычку к бегу и физическим упражнениям, давно переросшую в потребность, Алекс выработал ещё в юности, когда серьёзно занимался хоккеем и даже был на заметке у «Seattle Thunderbirds». Сейчас Алекс брал в руки клюшку очень редко, но поддерживать физическую форму считал для себя обязательным.

Вильяма он собирался набрать завтра с утра, когда тот наверняка будет свободен, но Вильям позвонил сам.

– Привет, Алекс!

Голос Вильяма с трудом пробивался сквозь громкую музыку. Тон же у брата был обычный, со сквозящей иронией.

– Тебя плохо слышно, – сказал Алекс, переходя с бега на шаг.

– Минуту.

Вскоре музыка стала тише.

– Закрылся в какой-то конуре, – пояснил Вильям. – Ты на пробежке?

– Пустяки.

– Мы разговаривали с отцом, – слышно было, как брат закурил. – Он переживает.

– Да, я знаю. Но уже готовы виза и билеты.

– А меня в свои планы ты не стал посвящать? Оставил бы записку на кухне? – ирония Вильяма всё же не скрыла того, что он уязвлён.

– Ты как всегда слишком неожиданно уехал. Я планировал позвонить завтра утром. Кстати, где ты сейчас?

– В Южной Дакоте.

– Ну и как там?

– Есть одна более-менее… Слушай, ведь ты же знаешь предостережение деда: поездка может быть крайне опасна для любого из нас.

– Дед говорил об опасности для своих детей.

– Не исключая и внуков.

– Я знаю. Но мне необходимо съездить.

– Зачем?

– Я обещал маме.

– Маме?.. Ты не говорил о своём обещании. Неужели она не возражала?

– Я обещал… на её могиле.

Они замолчали. Вильям выдыхал дым, и Алекс представлял себе, как его коротко стриженый брат с серьгой в ухе и цветной татуировкой на шее по привычке крутит сигарету двумя пальцами.

– Когда планируешь вернуться?

– Виза выдана сроком на два месяца, так что дольше всё равно не задержусь.

– Но ты не пропадай, – к Вильяму вновь вернулся его привычный тон. – А то ответишь на звонок потерявшего сон брата, что планировал сообщить о себе завтра утром.

В трубке вновь послышалась громкая музыка.

ГЛАВА 2

То, что они с Вильямом наполовину русские, Алекс Коннелл узнал уже будучи взрослым, в возрасте двадцати пяти лет. До этого он ощущал себя лишь американцем ирландского происхождения, католиком по вероисповеданию, как и все родственники отца, Майкла Коннелла. О родственных корнях мамы Алекс не задумывался и понятия не имел, что её девичья фамилия Голдвин на самом деле – видоизменённая Холвишев, Анна Холвишев. А заинтересовался этим случайно, разглядывая семейный альбом, когда с оборотной стороны одной из фотографий – фотографии маминых родителей, увидел надпись на незнакомом языке.

Эту бабушку Алекс помнил. Деда почти нет, а к бабушке в Уоррен штат Мичиган они ездили всей семьёй, когда отец и мама ещё не были в разводе. Потом бабушка заболела, и Анна, навещая её, не брала с собой детей. В памяти Алекса бабушка сохранилась хлопотливой подвижной женщиной, которая всё норовила накормить внуков неизвестными им блюдами, чему они всячески противились, зато с удовольствием принимали от неё многочисленные сладости. Когда же бабушки не стало, воспоминания о ней со временем стали стираться и всплыли вновь только теперь, оживлённые старыми фотографиями.

На них бабушка была вместе с мужем. Звали их Борис и Вера Холвишев. Парой они выглядели подходящей: радостная, статная, чуть полноватая Вера с тонкими бровями и маленьким носом, и серьёзный, широкой кости и видимой силы Борис, с которым Алекс сразу уловил собственное сходство. Заинтересовавшая Алекса фотография оказалась подписана на русском языке – родном языке дедушки с бабушкой, а значила надпись попросту: «Боря и Вера. 1955 год».

Открывшиеся сведения весьма заняли Алекса. Это было новое ощущение: ощущение в себе другой крови. Тем более, что сам он оказался очень похож на деда, которого почти не знал. Да и имя Алекс, Александр, часто встречающееся в России, было выбрано ему, по признанию мамы, не без влияния дедушки с бабушкой. Зато имя брату, Вильям, одобряли уже родственники отца, которые и нянчились с младшим мальчиком больше. Но разумеется, Вильям совсем не из-за имени или родственного окружения отнёсся к известию о наполовину русском их с Алексом происхождении спокойно, если не сказать равнодушно, и лишь в свойственной ему манере спросил, платит ли русский президент пособие временно оставшимся без работы музыкантам? Просто Вильяму было абсолютно всё равно, откуда прибыли его предки, хоть бы из дебрей Амазонки или с Южного полюса. Поэтому, оставив Вильяма в покое, Алекс, достаточно хорошо знавший ирландские корни отца, решил теперь самостоятельно заняться генеалогией мамы.

К его удивлению на расспросы о дедушке с бабушкой Анна отозвалась неохотно. Алекс не отставал. И мало-помалу добился от мамы сведений, которые, без преувеличения, поразили его. Дело в том, что Борис и Вера Холвишев не просто эмигрировали из страны, называвшейся тогда ещё Советским Союзом. Оказалось, что в 1958 году они бежали оттуда на голландском судне, следующем через турецкий порт! При этом Вера всего через три месяца готовилась родить первого и единственного их с Борисом ребёнка – будущую маму Алекса и Вильяма, а возраст беглецов, что выяснил Алекс особо, обратившись к их дням рождения, являлся уже далеко не юношеским: Вере – тридцать шесть лет, а Борису Холвишев – сорок два года. И вдруг – бегство через моря и океаны, до которых, вероятно, ещё предстояло добраться по суше! Очевидно, что причины, побудившие Бориса и Веру к столь рискованному шагу, являлись весьма и весьма серьёзными.

Поначалу Алекс решил, что дед занимался в Советском Союзе протестной политикой: боролся с коммунистическим режимом. После разговора с мамой версия эта отпала. Дед их был человеком простым и аполитичным. Зато, что добавило нового колорита к его биографии, не столь обычным в плане профессии, рода занятий: он в частном порядке – то в составе небольшой артели, а то индивидуально – добывал золото, сдавая его государству, то есть был золотоискателем, голд-диггером. Но сдавал, похоже, не всё, ибо во время побега именно золотом и рассчитался с голландскими моряками.

На этом сведения о прошлой жизни Бориса Холвишев исчерпывались. События, побудившие его оставить родину и перебраться в США, также не были известны. Он не раскрыл их даже жене Вере, которую, увозя среди ночи из дома, попросил ни о чём не спрашивать. И лишь в Америке, когда родилась и подросла их дочь Анна, сказал им обеим однажды, что строжайше запрещает Анне, равно как и другим своим детям, если таковые родятся, когда-либо посещать Россию по причине грозящей им там опасности, а также предостерегает от подобной поездки будущих внуков, ибо опасность может распространяться и на них. Тайну подобного запрета Борис унёс с собой в могилу.

Вера и Анна откровенно поговорили по поводу напугавших их слов Бориса уже после его смерти. Вера припомнила, что в России её муж, случалось, уходил по ночам из дома, ссылаясь на надобности золотоискателя, и возвращался всегда очень хмурым. После одной из таких отлучек она обнаружила на его одежде следы крови и спросила об этом. Смешавшись, Борис пробурчал в ответ, что нечаянно поранил руку. И хотя никакой раны на руке не было, Вера удовлетворилась отговоркой, решив, что ей не следует лезть в мужские дела: правила, которого она придерживалась всю их совместную жизнь. Но теперь события того дня виделись Верой в ином свете.

На основании её воспоминаний мать и дочь пришли к мысли, наиболее правдоподобно объясняющей им поведение Бориса и случившееся затем бегство: в России он совершил какое-то ужасное преступление, видимо, убийство, последствия которого длительное время могут представлять опасность для всей семьи. И решив так, никогда больше не касались этой темы.

Анна и сейчас не стала бы посвящать сыновей в столь неприглядные семейные истории, если бы не настойчивые расспросы Алекса, но в большей степени – если бы не обязанность передать детям предостережение их деда.

Вильям отнёсся к словам матери с юмором, заявив, что теперь, если даже русский президент захочет выплатить ему денежное пособие, Вильям потребует, чтобы деньги выслали в Америку, а сам за ними не поедет. Иное дело Алекс. История про деда-убийцу, бегущего под покровом ночи с беременной женой и мешком золота отозвалась в нём лавиной фантазий, мыслей и чувств. Но ещё Алексу стали понятны некоторые особенности поведения мамы – её замкнутость, ежедневные молитвы и частые посещения церкви: будучи единственной, горячо любимой дочерью отца и всю жизнь нежно отвечая ему тем же, Анна, узнав после его смерти правду и пережив в связи с этим сильнейшую внутреннюю драму, надеялась теперь вымолить для него у Бога прощение.

Мама, о чём знали и Алекс, и Вильям, верила в загробную жизнь, в Страшный суд и в то, что за тяжкие грехи расплачиваться предстоит как самому грешнику, так и всему его роду. Похоже, любовь и жалость к отцу, неотступные мысли о его преступлении и боязнь за своих детей, вынужденных когда-нибудь понести наказание за грехи деда, легли грузом на сердце Анны, и груз этот оказался слишком тяжёл. Следствием состояния Анны явился¸ скорее всего, и её развод с Майклом Коннеллом, поссориться с которым, ввиду его уступчивости и мягкости, не удавалось практически никому.

Алекс нечасто посещал церковь – не чаще, чем это было принято окружающими: на Рождество, на Пасху и время от времени в выходные дни. Но не будучи твёрдо верящим в загробную жизнь, как её объясняла церковь, и точно так же не ставший бы этого отрицать, чувствовал тем не менее, что существует неясная таинственная связь между родственниками живыми и умершими, стоит только предпринять душевные усилия по её установлению, вернее – по её улавливанию. Ранее, например, он чувствовал подобную связь с дедушкой и бабушкой Коннелл и с бабушкой Верой. А теперь всё вернее стал улавливать её с Борисом Холвишев.

Алекс рассматривал фотографии деда, пытаясь найти в нём признаки кровавого убийцы, и не находил. Схожее с чертами самого Алекса лицо, которое он не без внутренней гордости находил мужественным – высокий лоб, суровая складка между бровями, нос с крепкой переносицей, прямая линия выраженного подбородка – представляло Бориса человеком серьёзным и основательным, дорожащим женой и семейным очагом и вряд ли способным на безрассудные поступки. Впрочем, как сказал на это наблюдение Вильям, из-за золота, с которым имел дело дед, сбивалась с пути истинного не одна человеческая душа. И Алексу соглашаться или не соглашаться со столь банальным замечанием брата не имело смысла: ну да, у кого-то сбивалась, а у кого-то не сбивалась, и разве применимы для каждого случая все расхожие представления, как, например, о всепобеждающем соблазне золота?

Хотя, надо признаться, на фотоснимках, даже тех, что были сделаны в Соединённых Штатах, дед никогда не смеялся и не улыбался, словно и вправду чувствовал за собой тяжкую вину. За исключением разве что одной фотографии, привезённой из России.

На ней деду было лет сорок. В заправленных в сапоги брюках и светлой рубашке, закатанной до локтей, он стоял, облокотившись на потемневшую от времени бревенчатую стену, располагавшуюся под наклонной крышей – возможно, стену своего дома, и улыбался. Улыбка деда не выглядела дежурной, исполненной для снимка, а, словно бы, предназначалась кому-то: пошутившему ли фотографу, или жене Вере, оставшейся за кадром, или тем, кто будет эту фотографию рассматривать.

Алекс рассматривал. Он пытался проникнуть в мысли Бориса, представить, каким тот был, что любил и не любил, о чём думал и чего боялся – ведь боялся же, раз убежал. И если в непосредственные мысли давно ушедшего человека проникнуть было всё же нереально, то иногда Алексу казалось, что с помощью фотографии он приближался к сферам, где на своё умозрительное обращение получал едва различимый благожелательный отклик от деда.

И ещё одна деталь заинтересовала Алекса: на снимке рядом с рукой Бориса он разглядел маленький белый крестик – вырезанный, либо нарисованный на бревенчатой стене. Крестик был едва заметен и, вообще-то, мог являться дефектом плёнки или аппаратуры, или даже соринкой, попавшей на объектив. С этими двумя вопросами – по поводу крестика на стене и отклика от деда, Алекс при встрече обратился к брату.

Покрутив в руках фотографию, Вильям первым делом отметил, что Алекс и Борис внешне очень похожи. Потом сказал, что лично он, Вильям, никакого отклика от деда, по крайней мере, глядя на снимок, не слышит. Относительно же крестика – да, вроде бы, виден крестик, только он, Вильям, не понимает, какое это может иметь значение? Алекс и сам не понимал, и вообще, не знал, есть ли здесь какое-то значение? Просто обратил внимание на едва различимый знак и теперь получил подтверждение его реальности.

А потом заболела мама. Обнаруженная у неё опухоль быстро разрасталась. Анна восприняла болезнь стойко, словно давно ожидала её, и, пока была в памяти, лишь часто просила Алекса сходить в церковь помолиться, потому что ей самой, пожалуй, сейчас не дойти. Оставив у кровати примчавшегося из Орегоны отца и своего брата Вильяма, Алекс спешил в церковь. Он обращался к Богу не за себя, не за Вильяма и не за деда, как хотела того мама, а молился – впервые в жизни подолгу и страстно – за её выздоровление, потому что, если эта болезнь была несчастливой случайностью, то пусть, просил он, несчастье оставит их дом, а если, как считала мама, посылалась ей в наказание, то несправедливо, чтобы одни люди отвечали за грехи других, хотя бы даже за своих родителей. Да и были ли эти грехи, никто не знает!

Мама умерла с тяжёлым сердцем. Алекс видел это по её скорбному лицу, пока оно ещё не было подкрашено для похоронной церемонии. Стоя у могилы, он пообещал тогда маме выяснить всю правду об их семье, для того, чтобы она могла покоиться с миром, не переживая о душе отца и судьбе своих сыновей. И с того дня из всех задач главной считал одну – разгадку тайны Бориса Холвишев.

ГЛАВА 3

Алекс едва не опоздал на самолёт. Будильник, который раньше никогда не давал сбоев, по странной причине не прозвонил. Глянув на часы, Алекс вскочил как ошпаренный и собирался в ужасной спешке, боясь что-либо забыть или упустить. Так и случилось. Выехав на автостраду, он вдруг вспомнил, что не включил в остающемся без надзора доме сигнализацию. Пришлось с полдороги возвращаться, действуя потом в режиме уже полного цейтнота.

По пути в аэропорт машина попала в пробку. «Уж не мешает ли мне что-то лететь?» – мелькнула у Алекса мысль. Он постарался побыстрее избавиться от неё, поскольку намеревался твёрдо следовать поставленной цели, и во многом благодаря своему намерению сумел-таки добраться до аэропорта не слишком поздно и пройти на уже закончившуюся посадку, упросив строгих контролёров.

Лететь предстояло с двумя пересадками. Первая была в Нью-Йорке через пять часов. Самолёт поднялся в воздух, и Алекс, проверяя время, глянул на циферблат наручных часов русской марки «Командирские». Часы были у Алекса не единственным приобретением, имеющим отношение к России. Кроме них он купил и повесил на стену российский флаг, установил на компьютере русскую антивирусную программу и скачал несколько русских песен, одну из которых, из репертуара певицы прошлого Лидии Руслановой, выучил наизусть: о русской зимней обуви валенки.

Одновременно он стал интересоваться политикой Кремля, личностью русского президента и, вообще, событиями, связанными с Москвой. Не полагаясь полностью на американские СМИ, Алекс теперь ежедневно просматривал телепрограммы «RT – Russia Today» и, получая таким образом информацию из разных источников, вскоре прослыл среди коллег экспертом по русским вопросам.

Эта тяга к России возникла и укрепилась у Алекса постепенно, по мере того, как он сознавал в себе русскую кровь. Разумеется, он был и продолжал оставаться американцем, привыкшим с детства считать себя свободным гражданином величайшей в мире свободной страны. Но теперь некоторая часть его души принадлежала и далёкой земле, о которой он раньше практически ничего не знал.

«Тогда что же такое нация? – размышлял Алекс по этому поводу. – Сообщество людей, которые чувствуют своё единство, или сообщество людей, которые единство сознают? Иными словами, живёт ли принадлежность к нации в сердцах людей или только в их головах?» Ведь окажись его мама не русской, а, скажем, японкой, он бы сейчас, пожалуй, стал любителем сакэ и восхищался кодексом самурайской чести. И всё же мама Алекса была русской, и восхищался он поэтому кристальной чистотой русской водки, которую раньше совсем не пил, и песней об истёршейся зимней обуви валенки.

Решив выяснить тайну бегства деда из Советского Союза, Алекс долго мучился, с какой стороны к ней подступить? Не сохранилось ни одного упоминания о прежнем месте жительства деда с бабушкой, или хотя бы о том, из какой части страны они прибыли к морю под названием «Чёрное», откуда уходили корабли в Турцию. Но зато становилось всё очевиднее, что для разгадки тайны рано или поздно необходимо будет отправиться в Россию. И Алекс стал посещать курсы русского языка, где благодаря завидному старанию довольно скоро научился писать и прилично изъясняться по-русски.

Он попробовал применить полученные знания на работе, представив мистеру Симмонсу бизнес-план по использованию складских и транспортных возможностей России в интересах компании, но натолкнулся лишь на упрямство мистера Осла, считавшего русское направление абсолютно бесперспективным.

Зато самому Алексу знание языка дало возможность проникнуть в русскоязычный интернет, где он пропадал теперь целыми вечерами с целью не только почитать новости, но и обнаружить что-либо значимое касательно истории Бориса Холвишев. К сожалению, итоги изысканий были неутешительными: поисковые системы по запросу «Холвишев» результатов не давали; на форуме исторического сайта, где Алекс разместил однажды небольшое объявление, о такой фамилии ничего подсказать не смогли; центров золотодобычи в России оказалось несколько, и располагались они на сотни и даже тысячи миль друг от друга. Выступать же более открыто в интернете по интересующей его теме Алекс опасался, помня предупреждение деда о существующей опасности.

Однажды, придя на языковые курсы, Алекс в ожидании начала занятий просматривал разложенные на столике рекламные проспекты с предложениями российских товаров и услуг. Эти проспекты рассылались по всем школам изучения русского языка, и благодаря таким предложениям Алекс купил себе, в частности, часы «Командирские». Но в этот раз его заинтересовало нечто другое: реклама фирмы, специализирующейся по поиску родственников и друзей в России. Подумав, Алекс решил, что подобная фирма могла быть ему полезна. Соблюдая меры предосторожности, дабы не сообщить о себе ничего лишнего, он написал на указанный электронный адрес письмо, где высказал свой интерес к людям с фамилией Холвишев.

Удивительно, но при пересадке в Нью-Йорке с полётом вновь возникли сложности: на место Алекса оказалось выписано два билета, и второй пассажир свой талон уже зарегистрировал. И хотя авиакомпания, осуществляющая перевозку, извинилась перед Алексом и нашла ему другое место, осадок в душе, вызванный то и дело возникающими в пути неприятностями, остался. Впрочем, не стоило придавать неприятностям излишнего значения, и Алекс, переключившись с того, что произошло, на то, что предстояло, отправился в перелёт через океан.

На посланное Алексом по рекламному проспекту письмо об интересе к людям с фамилией Холвишев почти месяц не было ответа. Наконец ответ поступил за подписью человека по имени Сергей Устинов. В письме содержалась благодарность за обращение, сообщались расценки за предстоящую работу – расценки вполне приемлемые – и запрашивалась дополнительная информация, которая могла бы сузить круг поисков: кого именно предполагается в России найти, в какой части страны эти люди могут проживать и кем они являются для запрашивающей стороны? Алекс сообщил, что никаких дополнительных сведений у него нет, а люди с фамилией Холвишев могут являться его дальними родственниками.

Увы, этого оказалось недостаточно. Сергей Устинов написал, что поиск по столь скудным данным вряд ли увенчается успехом, и, извинившись, что не может помочь, выражал дежурную надежду на продолжение сотрудничества в дальнейшем. Алекс задумался: видимо, для достижения результатов раскрыть кое-какие подробности всё же предстояло. В новом письме он сообщил, что выяснил имена уехавших в 1958 году из Советского Союза людей: Борис и Вера Холвишев, а также род занятий Бориса: золотоискатель, и хотел бы получить подробности об их прошлой жизни. После небольшой паузы Сергей ответил, что с первой попытки обнаружить ничего не смог, но, если заказчик выскажет желание, готов заняться поиском более тщательным и трудоёмким. Стоить это будет на тысячу долларов дороже, плюс, если понадобится, командировочные расходы. Алекс на предложение согласился. Сергей попросил пятьсот долларов аванса и после перечисления денег исчез.

О мошенниках, промышляющих под завесой интернета, Алекс слышал неоднократно, но не думал, что даст им с такой лёгкостью себя обмануть. Он уже смирился с потерей денег, решив вести себя в следующий раз более осмотрительно, как вдруг Сергей Устинов объявился. Не без гордости Сергей сообщал, что нашёл кое-что интересное касательно семьи Холвишев, правда, для уверенности ему необходимы даты рождения Бориса и Веры.