Kitobni o'qish: «Футбол с улыбкой»

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

* * *

Для него нет плохих людей

Когда я помогал чудесному человеку Эдуарду Маркарову писать эту книгу, не раз думал: как жаль, что я своими глазами не видел его игру, не переживал сам все описываемое им и другими людьми. Уверен, это было увлекательное и вдохновляющее зрелище. Недаром его так любили журналисты, причем ведущих спортивных изданий СССР. Именно благодаря им, по мнению скромного Эдуарда Артемовича, он попал в сборную на чемпионат мира 1966 года к сдержанно относившемуся к нему тренеру Николаю Морозову.

Мой отец, дедушки, их сверстники, футбольные репортеры старших поколений рассказывали мне о маркаровской технике, о его умных и тонких пасах, о том, как этот малыш ускользал от громил-защитников соперника и забивал всеми возможными способами – и я с детства воображал, как живо и ярко это было. Для меня он всегда оставался одним из символов демократизма футбольной игры, в которой для успеха совершенно необязательно иметь косую сажень в плечах: Давид вполне может победить Голиафа.

Я родился в том самом 1973-м, когда 31-летний Маркаров единственный раз в своей карьере стал чемпионом СССР. Это случилось и единственный раз в истории ереванского «Арарата». Такое совпадение всегда заставляло меня по-особому относиться к золоту «Арарата» – а точнее, даже к золотому дублю, ведь в том же сезоне команда Никиты Симоняна драматичнейшим образом взяла еще и Кубок СССР. Маркаров был душой этой команды, и Никита Павлович в нашем разговоре, который вы прочитаете дальше, подтверждает это.

И человеком Эдуард Артемович оказался душевным. За две недели знакомства они с женой, Стеллой Викторовной, стали для меня как родные.

До 2023 года мы не были знакомы, и я не мог представить, что однажды мне предложат помочь ему сделать литературную запись воспоминаний. Это – очередное мое профессиональное счастье. На две недели я приехал в Ереван, каждый день приходил к нему и его эмоциональной жене на проспект Саят-Новы, в «дом с пупырышками», где также располагается Ереванский кукольный театр, кайфовал от их как раз-таки почти театральных диалогов, где на одну спокойную, порой ироничную фразу мужа приходилось десять энергичных реплик жены, включал диктофон – и спрашивал, спрашивал, спрашивал. Погружаясь сначала в бакинский мир пятидесятых-шестидесятых годов XX века, затем в ереванский – семидесятых и более поздних, узнавая массу новых для себя фактов и историй, которые благодаря его воспоминаниям станут частью истории футбола. И его прекрасной семьи.

В футбольной карьере Маркарова поражает многое. То, например, что он стал героем и кумиром двух республик. И остался им, поскольку уже в начале 2000-х его приглашал в Баку президент Азербайджана Ильхам Алиев. Между двумя враждующими странами осталось, наверное, только одно общее – Эдуард Маркаров, «бакинский Пеле», ставший потом Пеле ереванским.

С его крохотным ростом он забил очень много мячей головой. Но на прижизненном памятнике – он установлен на стадионе клуба «Мика», и Маркаров этим изваянием очень доволен (да он, по-моему, вообще всем доволен!) – Эдуард бьет в падении через себя, что тоже было его фишкой. Много вы видели подобных изваяний? Я до сих пор – ни одного.

А еще меня поражает, что, отыграв пятнадцать лет в высшей лиге чемпионата СССР и став его шестым бомбардиром за всю историю, Маркаров не получил ни одной желтой карточки. Не говоря уже об удалениях с поля. Да, предупреждения как форму наказаний за грубые нарушения в футболе ввели далеко не сразу после начала его карьеры, но ноль карточек даже за пять-шесть лет – это какая-то невообразимая степень футбольного джентльменства. Та, что заслуживает звания даже не «Джентльмена года» (такой приз вручается ежегодно газетой «Комсомольская правда»), а джентльмена века!

Вначале, каюсь, я не поверил. Даже когда мне эту вычитанную где-то информацию подтвердил сам Эдуард Артемович. Потому что человеческая память несовершенна, и на девятом десятке лет можно не помнить факт какой-нибудь проходной желтой карточки. Но знающий и фиксирующий в футболе все Аксель Вартанян, культовый историк и статистик игры, поднял свои гроссбухи, перепроверил – да, не было карточек у Маркарова!

И это не менее важно, чем все его титульные достижения. Не скажу, что более – но не менее. Потому что это тоже составляющая его феноменальности.

Важнейшие слова об Эдуарде Артемовиче сказала в нашем разговоре его сестра Ирина: «Для него нет плохих людей!» Так и есть, это чувствуешь каждую минуту общения с ним.

Вот поэтому Маркаров, когда на него ни посмотришь, всегда улыбается. Его нельзя назвать многословным, во внутрисемейных разговорах он всегда охотно отдает инициативу Стелле Викторовне, но из каждого его взгляда и от каждого его жеста исходит невероятный позитив. И в восемьдесят один год он не то что не ворчит, не жалуется на жизнь, а радуется каждому прожитому дню.

Благодаря этому в таком почтенном возрасте и продолжает работать. Еще недавно он трудился в клубе «Ноа», и не номинально, а бывал почти на каждой тренировке, ездил на самые дальние автобусные выезды, постоянно общался с главным тренером. Сегодня Эдуард Артемович – заместитель генерального директора «Урарту». Он по-прежнему весь в футболе.

А футбол – в нем. Поэтому, когда я спрашиваю его сына, кого в отце больше – армянина (по папиной линии) или еврея (по маминой), тот отвечает: «Футболиста!» И каждый из огромного количества голов, забивать которые в очень сильном чемпионате СССР было крайне непросто, – как его ребенок. Вот и отказывается он выделять лучший из них. Раз мяч пересек линию ворот – значит, это что-то родное, одинаково дорогое, которое никто у него уже не отнимет!

Как никто не отнимет и у вас эту книгу, за инициативу и поддержку в выпуске которой спасибо владельцу клуба – чемпиона Армении «Урарту» Джевану Челоянцу. Без него, фаната «Арарата»-73 и лично Маркарова, ничего бы не состоялось.

Я счастлив, что благодаря этому познакомился с чудесной семьей и провел бесценные часы в ее доме. Дай бог Маркаровым еще долгих лет жизни и здоровья – как и тем, кто видел его футбол, кто никогда его не забудет и передаст память о нем новым поколениям.

Приятного чтения!

Игорь РАБИНЕР

Глава I. Ночная машина из Баку в Ереван

Мама все чаще стала кашлять. Бронхиальная астма – болезнь серьезная, мы в семье понимали, что опасность всегда рядом. Но никто не мог представить, что конец наступит так скоро. Ей же было всего пятьдесят пять…

Был самый конец футбольного сезона 1970 года. 9 ноября мы в Москве встречались в матче последнего тура с ЦСКА. Для моего бакинского «Нефтчи» ничего не решалось – мы застряли в середине таблицы. Армейцы же были мотивированы до предела – победа гарантировала им участие в золотом матче против земляков из «Динамо». Меньше чем через месяц они в знаменитой переигровке в Ташкенте станут чемпионами СССР. А нас тогда ЦСКА легко обыграл – 2:0.

Я был в Москве, когда маму забрали в больницу. Мне до возвращения ничего говорить не стали, тем более что ее состояние никто не считал критическим. Когда вернулся в Баку и узнал, что случилось, тут же поехал в госпиталь ее проведать. Да, чувствовала она себя неважно, но не было никаких предпосылок к тому, что это наша последняя встреча. Видно, она ждала меня, чтобы попрощаться, хоть слов таких и не произносила.

А наутро позвонили и сказали, что – все.

У сестры Иры, волейболистки, призера чемпионата СССР, через два дня должна была быть свадьба. Огромная, с сотнями гостей. Все купили, подготовили, ресторан заказали, задаток внесли. Конечно, пришлось все отменять. Потом, спустя время, отметили в узком кругу. Но к переживаниям из-за ее свадьбы уход мамы отношения не имел. Она поддерживала их отношения и была бы счастлива прийти на праздник.

Так я в двадцать восемь лет остался круглым сиротой. Отца, популярного армянского футболиста Артема Агаларовича, не стало в 1964-м, семью годами ранее, тоже в пятьдесят пять лет. Вот там был полный шок, потому что вообще ничто не предвещало его ухода – он и карьеру-то закончил только в пятьдесят, и за ветеранов продолжал играть. Все случилось в одну секунду. А мама все-таки серьезно и много лет болела.

Мама – еврейка, звали ее Берта Григорьевна, но похоронили ее на армянском кладбище в Баку. Мне тогда еще в голову не могло прийти, что от этого кладбища скоро не останется и следа.

Семья у нас жила все-таки больше по армянским традициям, а у армян после смерти отмечают семь и сорок дней. На семь дней посидели, вспомнили. И тут друзья из Еревана во главе с защитником Шуриком Коваленко звонят, выражают соболезнования и в очередной раз зовут к себе:

– Ну что ты там остаешься? Устали тебя просить. У тебя же больше нет ничего, что держало бы тебя в Баку…

И ведь действительно – родителей, которые не хотели ехать, больше нет. Правда, жена Стелла училась в Баку, ей еще полтора года оставалось, госэкзамены, диплом, сыну Эрику два года… Но с этим можно было справиться, они ко мне не сегодня, так завтра переехали бы. Я чувствовал – мои отношения с родным городом заканчиваются. Не тот он уже, что-то в нем изменилось, причем безвозвратно. И команда не та, и отношение ко мне…

Веские футбольные причины для перехода тоже были. Меня стали преследовать травмы, из-за которых я в двух последних сезонах за «Нефтяник» (точнее, уже переименованный на азербайджанский манер в «Нефтчи») провел мало матчей. К тому же в то время после двадцати семи на тебя уже начинали смотреть как на ветерана, игроки считались не до конца боеспособными – меня, например, в команде уже называли Артемычем. Я чувствовал, что отношение ко мне в клубе уже не то, но при этом понимал, что еще способен на многое.

Во время чемпионата мира 1970 года я был травмирован, но еще совсем не помышлял о переходе в «Арарат». А руководители уже стали думать, как от меня избавиться. Доктором в «Нефтчи» работал армянин, и он мне как-то сказал:

– Смотри, Артемыч, на тебя идет атака…

Главный тренер, Ахмед Алескеров, был ни при чем, «атака» велась на уровне республиканской федерации. Идея была такая: «Не тянет, тем более – армянин».

Тут и возникли мысли о переходе. А «Арарат» как раз остался без нападающего, и мне начали друзья и родственники названивать – приезжай, приезжай! И после смерти мамы я решился. Те, кто хотел меня убрать, добились своего. Но промахнулись. А я – доказал им, что они были не правы.

Все мои друзья давно были в Ереване. И в первую очередь – Шурик Коваленко, защитник «Арарата», с которым мы играли в юношеской сборной СССР. Он давно меня в столицу Армении зазывал, чуть ли не с самого начала карьеры.

Вот только при отце переехать в Ереван было невозможно. Он сам прошел в первые послевоенные годы через такой опыт, вышло неудачно, и мы вернулись в Баку. Папа пережил случившееся болезненно. Поэтому, как только я заговорил о том, не перейти ли в «Арарат», он отрезал:

– Пока я жив – ты в Ереван не поедешь.

Когда случились те отъезд и возвращение, я еще был слишком маленьким, чтобы их подробно помнить. Но история известная. Папу в 1946 году позвали играть в ереванский «Спартак», и мы всей семьей туда переехали. За Республиканским стадионом был бассейн и что-то вроде общежития. Там нас и поселили. Ему сказали: «Год поиграешь – дадим квартиру».

Прошел год, ничего не дают. Папа говорит:

– Неправильно как-то. Обещали же!

– Дадим, дадим! Надо еще немножко подождать.

Он остался еще на год. Его все так же продолжали «кормить завтраками». Но однажды, видимо, что-то произошло, терпение лопнуло. Папа пришел домой и сказал:

– Собирайте вещи, поехали обратно!

И его тон исключал любые споры.

Тогда в Баку жили люди, которые могли кумиру такое простить. И врагом народа (в фигуральном, разумеется, а, не дай бог, не в юридическом смысле) отец не стал. После чего и думать забыл об отъезде в Армению – не только своем, но и моем.

Его внезапно не стало в 1964-м, а мама много лет болела астмой. В 1968 году в межсезонье меня пригласили в Ереван, предложили осмотреться. Мы два дня с мамой побыли в гостинице, и она стала задыхаться. Мы сразу собрали вещи и уехали. Выяснилось, что с этим заболеванием в горах, где кислорода меньше, жить нельзя, а Ереван расположен намного выше Баку. Быстро это поняли и вернулись. Может, если бы такой реакции на смену климата не было, мы бы уже тогда остались.

Когда оттуда я ездил играть в Ереван, меня там как армянина по-особому приветствовали. К тому же у меня трое двоюродных братьев по папиной, армянской линии там были цеховиками, производили очки, джезвы, серебряные изделия. Продавали все это не только в Ереване, но и в Сочи. Человек сто на них работало, жили богато. Процентов по тридцать «на лапу» раздавали – хочешь не хочешь, а крутиться как-то надо было. Еще тридцать – работникам, остальное – себе. Им более чем хватало.

Все они, к сожалению, умерли молодыми: кто в сорок, кто в пятьдесят. Но это произошло уже позже, а в начале семидесятых в Ереване из родственников было кому меня ждать. И когда я приезжал с «Нефтяником», они, влиятельные в городе люди, контролировали, чтобы народ перед нашей гостиницей не шумел. Тогда это дело любили, чтобы приезжей команде не дать нормально подготовиться к игре.

Важно и то, что в Баку (прежде – совершенно интернациональном, где никто не спрашивал, какой ты нации, и бытовала такая фраза: «национальность – бакинец») с конца шестидесятых пошел крен в сторону национализма. Армян уже не любили и давали им это понять.

Уже после отъезда в Армению я, никому ни о чем не рассказывая, приехал из Еревана на сорок дней со дня смерти мамы, сходил к ней на кладбище и спокойно уехал. Никто меня задерживать не пытался. А через две-три недели армянское кладбище сровняли с землей…

Узнал об этом случайно через какое-то время, когда задумал снова съездить на могилу мамы. Позвонил другу, рассказал о намерении, а он меня и огорошил. Я ужаснулся – и лишний раз подумал о том, что все сделал правильно.

Стелла:

Ой, сколько слез было, когда он уезжал! А как Ира, сестра Эдика, просила его остаться! Она понимала, что не сможет переехать в Ереван со своим парнем, будущим мужем, азербайджанцем. Мне тоже в Баку было хорошо.

Только потом я узнала, почему он так твердо решил уезжать. Мне рассказали. Оказывается, он поклялся нашим сыном Эриком, что перейдет в «Арарат»! Был на игре в Армении, потом оказался за столом. Там его опять накручивали: зачем, мол, ты для этих турок играешь? Ты должен приехать туда, где твои корни! Он и говорит: «Хорошо, приеду». А ему: «Поклянись ребенком!» Сыну два года было. И Эдик под градусом поклялся. А он человек слова, и клятва для него – святое. Потому мы и по сей день здесь!¹

Собрал я вещи – и в четыре утра сел в свою «Волгу» на пассажирское сиденье с товарищем, Юрой. Он вызвался быть за рулем – волнительный все-таки переезд.

Почему так рано? Были опасения, что перекроют дорогу и не выпустят из Баку. Как незадолго до того не позволили, например, нападающему Виталию Шевченко улететь в Киев. У меня в Баку был добрый знакомый и сосед по дому, прокурор Центрального района, так я даже его об отъезде не предупредил. Настолько подружились, что он ждал меня с тренировки, мы шли на бульвар, брали там рыбку или шашлычок, сидели, общались. А иногда ездили в его загородный дом – у него там был сад огромный, бассейн, а в нем осетр плавает. Но он бы первым дороги и перекрыл…

Стелла:

Этот сосед-прокурор жил на шестом этаже, а мы на пятом. Он увидел в окно, что Эдик вышел и куда-то уезжает – в четыре утра! А мы дружили семьями, много праздников вместе отмечали.

Звонит мне:

– Стелла, что случилось?

– Камиль, он уезжает.

– Остановить его?

– Нет, не надо. Если он что-то задумал, то все равно сделает…

И друзья в Ереване ждали – Шурик Коваленко, еще один футболист Эдуард Арутюнов – жена у него заведующей поликлиникой работала… У нас было три пары, мы дружили. Две уехали в Армению. Мы были третьими.

Юра не гнал, поскольку мою машину все по номеру знали. Если прикажут остановить и вернуть – никакая скорость не поможет. Так-то в Баку меня все уважали. Если и останавливали, то здоровались, честь отдавали и отпускали. Я, собственно, и повода за что-то наказывать не давал – не лихачил, нетрезвым не ездил. И аварий серьезных в жизни не было. До сих пор за рулем, в восемьдесят один год. Не представляю себя без машины.

Не любил гонять еще и потому, что видел, сколько футболистов в авариях разбиваются. В одной только соседней Грузии столько ребят погибло – целую команду можно собрать. Или вот в «Арарате» был такой защитник – Фурман Абрамян, родной брат основного вратаря Алеши Абрамяна. Прямолинейный – на пути не стой! Я играл против него еще за «Нефтяник». Получаю мяч, вижу, он несется. Пока до меня добежал, я мяч пробросил – а он в подкате летит. Я подпрыгиваю, и он еще несколько метров летит. Встает и говорит:

– Эдик, больше такого не делай!

Как будто это я, а не он в подкат такой пошел! Потом мы и вместе успели поиграть…

Разбился. На центральной улице города под восемьдесят летел – и в столб.

Город, а потом и границу республики мы с Юрой проехали спокойно. Утром я уже был в Ереване. Начинался новый день. И новая жизнь. Я и представить себе не мог, что в этой новой жизни завоюю золотые медали чемпионата СССР. Даже серебра, которое мы взяли в первом же сезоне, не мог вообразить, когда приехал и все увидел. А в итоге и серебро взяли, и золото, и Кубок два раза.

Ко всему прочему, перед моим уходом из «Нефтчи» ушел оттуда и главный тренер Ахмед Алескеров, с которым мы взяли бронзу в 1966-м. Вернулся Алекпер Мамедов, который уже тренировал команду до того. Разговора с ним не было. Я чувствовал, что Алик – это не Ахмед.

Хорошая получилась карьера – и в «Нефтянике», и в «Арарате». Пожаловаться не на что. Все я тогда правильно сделал.

* * *

Стелла:

«Где вы, Эдуард Маркаров?» Так называлась статья в маленькой бакинской спортивной газетке. Журналисты на второй день после его отъезда пришли и ко мне, дала им интервью. Не стала скрывать, что мы были категорически против. Этот красавец в четыре утра все свои вещи положил в «Волгу» и укатил – как будто заколдовали его! Ни сестру не слышит, которая в истерике – только что мать похоронили! – ни жену.

– Вы соберетесь, приедете, – говорил он. – Потом вы меня поймете.

Мы были против не потому, что это Армения, где я, кстати, к тому времени ни разу не была. Но ведь и мама его не хотела, и отец. Злая я была. Думала: «Как ты мог оставить маленького двухлетнего пацана и меня?!»

В статье написали, что жена готова подать на развод. Это меня убило. Под всеми словами готова была подписаться, но под этими – нет! Хотя мысли в тот момент всякие возникали, могла сгоряча и ляпнуть что-то такое. Но точно не для того, чтобы они это напечатали.

Тот момент вообще был сложный. В почтовый ящик мне подкинули фотографии Эдика с выколотыми на них глазами. Представляете, какие были ощущения, когда их увидела? Камни в стекла не бросали – пятый этаж, не добросишь. А вот в старом доме все окна перебили – не знали, что Маркаровы там больше не живут. Берта за несколько лет до того отдала ту квартиру государству, потому что Ира уже играла в волейбол на хорошем уровне и захотела жить в районе получше, в центре. Они туда и переехали. А ту квартиру, где жили мы с Эдиком и Эриком, и куда мне подбрасывали фото с выколотыми глазами, я вернула перед отъездом в Ереван. И справки о том, что освободила жилплощадь, отдала Никите Симоняну и начальнику «Арарата» Роберту Цагикяну – тогда это требовали.

Потом вроде угомонились, я уже ничего не читала, понимала, что он остается в Армении. И вот как-то я была дома одна, Эрик у бабули гостил. Вдруг стук в дверь. Мужской голос:

– Откройте, пожалуйста!

– Кто там? – спрашиваю.

– Милиция. Мы должны вас привезти в отделение.

– А что я сделала?

– Там все узнаете…

И зачем-то поехала, причем никого не предупредив. Никто не знал, где я. Привезли в районное отделение милиции.

Там полковник:

– Стелла-ханум, присядьте.

Я села, полностью представилась.

– Ваш муж где сейчас находится?

– В Ереване.

– Давно он уехал?

Я рассказала как есть. И услышала:

– Эдуард Маркаров – это наш любимец, за него весь азербайджанский народ болел. Вы не объясните причину его отъезда?

– Сама не могу понять, – призналась я.

Помолчали. Затем полковник вновь заговорил:

– Мы не поэтому вас вызвали, не думайте. У нас абсолютно нет ненависти к этому мальчику. Мы его очень любили.

– Тогда зачем вы меня сюда привезли?

– Мы хотим спросить, знаете ли вы этого человека.

И называет какую-то азербайджанскую фамилию.

– В первый раз слышу, – говорю.

– Тогда мы сейчас вас с ним познакомим.

Приводят. Вшивенький, худенький, чуть ли не кости торчат. Сначала даже внимания на меня не обратил. А потом вдруг поднимает глаза и говорит:

– Да-а, Стелла…

– Кто вы такой? – удивлялась я.

– Ну что ты, дорогая! Ты что, разве не помнишь?!

– Что помню?

– Как ты мне сигналы давала, и я поднимался к тебе.

И рассказывает все про нашу квартиру, где он никогда не был, до мельчайших подробностей.

– И у нас с тобой был договор. Если нельзя – ты дверь закрываешь, если можно – открываешь. А потом мы с тобой поехали в Сочи…

Тут я уже не выдержала:

– Я вас очень прошу закончить лгать. Я в жизни в Сочи не была!

Вмешался полковник:

– Знаете что? Я сейчас выйду на несколько минут. А вы поговорите.

Выходит, я сажусь. И говорю этому проходимцу:

– Слушай! Я не буду говорить с тобой на «вы». Ты кого хочешь уничтожить – меня или моего мужа?

У него глаза забегали:

– Да ты что – уничтожить! У нас с тобой такие дни были!

– Ты в зеркало себя вообще видел? Кто ты и кто Маркаров?

Он продолжает разыгрывать этот дурацкий спектакль. Мне надоедает, стучу в дверь:

– Все, я отказываюсь разговаривать с этим человеком. Позовите полковника, пожалуйста!

Тот возвращается, командует охране, чтобы этого человека увели. А тот ко мне рвется:

– Моя дорогая! Как я тебя любил, так же и сейчас люблю! Меня Маркаров не интересует!..

Его уводят. Вдруг полковник говорит мне:

– Стелла Викторовна, вы знаете, что это дело может дойти до суда?

– Ну и пусть, – говорю. – Только одно прошу: никакого адвоката от вас.

– По закону мы обязаны предоставить вам адвоката, или вы вызываете своего.

– Адвокатом буду я сама. И уверяю вас, что выиграю это дело.

Мне уже было совершенно ясно, что это подстава, чтобы сделать гадость Маркарову. Заставить понервничать, бросить тень на репутацию.

– Я все понял, идите. Вы свободны, – говорит полковник.

– А что, я была арестована? – спрашиваю я.

Тут вошла секретарша и говорит мне:

– Здесь большая группа, вас ждут…

Я вообще перестаю что-либо понимать. А оказывается, что мои друзья из института, евреи и азербайджанцы, уже всей группой стоят у входа в отделение. Я их увидела – оторопела. Откуда они узнали – я же никому не говорила!

Выяснилось, что это мама стала бить тревогу. Я же потеряла счет времени – в милиции меня держали семь часов!

– Идиотка ненормальная! – ругала она меня. – Ты что, не могла позвонить?

– Я ничего не понимала, куда меня привезли и зачем. Как я вам позвоню?

Один друг из тех, кто тогда пришел, сосед по дому, был сыном иранского генерала. Когда там началась исламская революция, он переехал в Баку. В общем, все близкие ребята. Они потом рядом со мной сидели, когда я ревела. Утешали:

– А может быть, это и хорошо! Он поехал на родину, ну чего ты ревешь?

– Я не понимаю, как можно было нас оставить?! – повторяла я.

Да, в итоге этот переезд принес Эдику главные успехи в карьере. Только благодаря народу. Не верхушкам. Многие из тех его ненавидели. Даже годы спустя, когда в Москве была свадьба нашей дочки Эрики, пришел один из Верховного Совета Армянской ССР – сторона мужа Эрики хотела похвастаться своими знакомствами. И он стал рассказывать, как принимал Маркарова, когда тот приехал из Азербайджана. Хотелось встать и сказать: «Заткнись!», но это было невозможно. Не ты принимал, а народ принимал! Они его на руках носили – и до сих пор помнят. А половину из вас зависть ломала от его популярности! Взять хотя бы этого всемогущего начальника команды Цагикяна, который столько крови у Эдика выпил. Он спал всю жизнь по два часа в сутки. Я ему один раз сказала:

– Вот потому вы и злой такой!

Бакинская милиция больше меня не трогала. Видимо, там посчитали, что нервы мне уже потрепали достаточно. Я продолжала жить в Баку и периодически ездить в Ереван. Мама говорила, что надо уже определяться. А я заканчивала институт, где все начальство и преподаватели были болельщиками Маркарова – но когда он играл за «Нефтяник»! И тут они слышат: «Маркарова Стелла» – и понимают, кто я такая…

Я в жизни не пересдавала ни одного экзамена, и вдруг перед самым дипломом меня заваливают. Я, чтобы не потерять ничего, на вечерний перехожу. Потом уже наизусть все знала, не подкопаешься. Защитила диплом и переехала окончательно в Ереван.

Стелла ничего мне до окончательного приезда в Ереван не рассказывала – все эти перипетии узнал, уже когда они с Эриком окончательно поселились в Армении. Ужас! Тогда же была история, как председатель Совета министров Азербайджана Искендеров меня вызывал, убеждал никуда не переходить, когда слушок об этом пошел. Хотя тогда еще мама была жива, и у меня никакого окончательного решения не было.

Человек он, кстати, был нормальный, особенно когда мама ему звонила. В мое время в азербайджанском правительстве вообще все были порядочными людьми. Искендеров вызвал меня, сели, кофе попили. Чтобы его успокоить, я сказал, что никуда не еду. А что я мог еще сказать? Если бы начал говорить уклончиво, они точно бы позаботились, чтобы я никуда не уехал. Да и, повторяю, не знал еще ничего точно.

Когда вышла та «разоблачительная» статья, меня в Баку уже не было. Пишите что хотите! Хотя чего там только ни напридумывали. О двух квартирах, которые у меня якобы остались в Баку, о том, что в Ереване пообещали место в аспирантуре и в будущем – «маркаровскую» школу… Но я на авторов не злюсь – понимаю, что сверху поступило распоряжение. Понятно, что это не была инициатива журналистов. Да и не повлияла в итоге та публикация ни на что, хотя в те времена фельетоны о футболистах нередко били по их судьбам.

Другое дело, что после всего этого Стелла заявила, что Эрик никогда не будет футболистом. А ведь мальчишка хорошо играл! Я инстинктивно чувствовал, что он как игрок способен подняться наверх. Но она сказала, что достаточно уже в семье футболистов.

* * *

Раньше, когда ты переходил из одной команды в другую, нужно было отчитаться и получить разрешение в Управлении футбола Спорткомитета СССР – говоря по-нынешнему, Федерации футбола. В «Арарате» был второй тренер Арутюн Кегеян, мы поехали с ним в Москву. Там спрашивают:

– Почему вы переходите?

Отвечаю:

– У меня не осталось родственников в Азербайджане, все переехали в Армению. И травмы замучили. Хочется нового этапа в карьере.

– Выйдите, через пятнадцать минут зайдете.

Я, конечно, нервничал. Тем более что многим футболистам в переходах тогда отказывали. Да и после меня тоже: Александру Мирзояну год спустя не разрешили перейти из того же «Нефтчи» в тот же «Арарат», и ему пришлось ждать еще несколько лет.

Вызывают:

– Ввиду того, что этот переход первый в вашей карьере, мы вам разрешаем.

И все. Ну, слава богу.

Когда я перешел в «Арарат», то увидел, что хороших игроков там много, но все вместе они играют в, прошу прощения, деревенский футбол. Каждый за себя. Какой-то ужас! Каждый хотел забить сам, а то, что при этом проиграют, многим было безразлично. Я учился играть в коллективный футбол, и от того, что увидел, мне стало плохо.

– Ребята, вы что делаете?! – ужасался я. – Давайте играть нормально, друг за друга!

Для меня было аксиомой, что мы должны играть прежде всего за команду, а потом уже за себя. Речь не о том, что нельзя импровизировать, обводить. Футбол без импровизации – не футбол. Но дриблинг, эффектные действия надо ставить на пользу команде и результату, а не резвиться только себе на утеху. Если сам будешь в какой-то день не в порядке, но команда будет на ходу – она тебя поддержит, и твои недостатки окажутся не так видны.

В отличие от «Нефтяника», в «Арарате» меня никто не собирался сразу делать капитаном – им был Оганес Заназанян. Но я и без этого управлял командой на поле. Повязка мне не была нужна.

Это был принципиальный переход, и я ни о чем не жалею. В Ереване стал чемпионом СССР и дважды выиграл Кубок Советского Союза. Вошел в «Клуб Григория Федотова» и забил больше всех из армянских футболистов – 159 голов в официальных матчах. Получил звание заслуженного мастера спорта СССР – в истории армянского футбола их всего два! Стал единственным местным тренером, взявшим серебро с «Араратом» в союзном первенстве.

В том году, когда мы в Ереване сделали золотой дубль, «Нефтчи» уже год как играл в первой лиге, куда надолго вылетел в 1972 году. Никакой мстительности по этому поводу я не испытывал, мне было очень неприятно, а команду, где я играл десять лет, и ее болельщиков, меня очень любивших, – жалко. Они, кстати, пытались меня вернуть, но… Это было уже невозможно.

Стелла:

После всего случившегося я была категорически против того, чтобы сын становился футболистом. Да, это моя инициатива. Но очень жалею о другом. У него прекрасный слог, и он мог бы стать отличным спортивным журналистом или комментатором. Но тогда было по одному-два комментатора и спортивных обозревателя на каждую республику, и от этой идеи я отказалась. В итоге он стал успешным бизнесменом.

Когда Эдик приехал в Армению, здесь хватало недовольных, которых он со своих насиженных мест подвинул. Но народ его любил – так же, как и в Баку. В конечном счете, принимая во внимание все последующие политические события, уехать из Азербайджана пришлось бы все равно.

Никогда не слышала от Эдика жалоб на то, что он что-то в своей жизни и карьере сделал не так. Он был спокоен, понимая, что тыл у него за спиной надежный, что там все решат как надо. Сначала – мама, потом – жена. А то, что ему надо было решать самому на футбольном поле, он решал.

Очень мало кто знает, что в Баку я ездил еще много раз. Меньше чем на день – когда были выходные. Чтобы встретиться со своими друзьями по «Нефтянику», с которыми после перехода в «Арарат» я не разорвал связей.

Конечно, стал делать это не сразу – нужно было, чтобы поутихли страсти после моего перехода. Но потом втихаря начал – на следующий день после домашних туров, когда ни им, ни мне не надо было лететь с выезда. Толя Банишевский по прозвищу Молокан, Казбек Туаев, Толя Грязев, иногда – другие ребята. Лететь от Еревана до Баку – сорок пять минут, они меня в аэропорту встречали, и мы садились, общались. Вечерним рейсом улетал обратно, потому что наутро – уже тренировка.